Трёхочковый в сердце

Велосипедист появился из неоткуда, Ник даже не успел его разглядеть, выехал из-за поворота, съезжая с тротуара, прямо на тропинку по которой бежал ребёнок. Попытайся тот сбавить скорость, вывернуть руль в сторону или хотя бы затормозить, возможно, столкновение можно было бы избежать. Но водитель этого не сделал, проезжая через Ника, словно сквозь разросшуюся в бабье лето паутину. Мальчика сбило на полном ходу, опрокинув навзничь и протянув по земле ещё несколько метров. Если бы камера не разрядилась можно было бы запечатлеть, как кувыркается в воздухе тряпичная кукла на краш-тесте автомобиля, посаженная вместо настоящего человека, в машину выпущенную навстречу бетонной стене. Только Ник был не экспериментальной бутафорией, а реальным мальчиком из плоти и крови, которая сейчас вовсю сочилась из ран, порезов, носа и содранной кожи. Велосипедист притормозил лишь для того, чтобы в ужасе, осознав произошедшее, скрыться за тем же поворотом откуда только что выехал. Родители спешили изо всех сил. Ник попытался приподнять голову, чтобы посмотреть, что от него осталось.

В кино, после аварий, люди истекающие кровью всегда умирали, только если это не главные актёры, которые сами всех спасали, так он думал. Сейчас спасать надо было его самого, так что вряд ли ему в этом фильме солировать. Папа бежал так быстро, что казалось летел над дорогой, проносясь мимо деревьев и кустов, скрываясь за поворотом, наверное очень хотел выиграть. Конечно, отец любил мороженное, едва ли не больше чем сам Ник, и теперь когда главный конкурент выбыл из соревнования, ему достанется самая большая порция. Мама была красивая и следила за фигурой, она сразу побежала к сыну, вдвоём не так обидно проигрывать. Ник продолжал лежать, было очень больно, новый спортивный костюм с орнаментом баскетбольного мяча и номером «двадцать три», теперь выпачкался и порвался, болели разбитые руки и ноги, что-то щемило в груди, было трудно дышать, и эта кровь. Наверное у него останавливается сердце и он умирает, сейчас подбежит мама, упадёт перед ним на колени, а он скажет, что-то наподобие: «Я буду любить тебя, пока не погаснут звёзды», и тяжёлая латунная перчатка, ляжет, прикрывая рану на порванной кольчуге, а его глаза закроются вечным сном.

– Сынок, маленький мой, как ты, что болит? – Мама действительно упала перед ним, но почему-то не заходилась слезами, а просто встревоженно его ощупывала.

– Мамочка, я умираю, я так молод, мама! – Ник вскинул руку, пытаясь дотянуться до её лица.

– Вырастешь отдадим тебя в театральную студию, Голливуд по тебе плачет. Вставай, не лежи на земле. – она попыталась его поднять, но Ник завопил, ушибленные кости всё ещё болели.

– Видишь, я не могу, я умираю, меня ранили, как Рошфора! – он чуть не плакал от несправедливости, почему ей его не жалко совсем, он же почти на краю, и видит свет тот самый, далёкий и чистый.

– Успокойся, Рошфора заколол Д'артаньян на дуэли, тебя никто мечом или шпагой не протыкал, так что ты не умираешь. А папе я запрещу читать тебе «Трёх мушкетёров» перед сном.

В этот момент из-за угла появился отец, выглядел он странно и без мороженного, наверное умял всё пока шёл сюда и теперь горло болит, вон как хмурится.

– Как он?

– Жить будет, пара царапин, но вставать не хочет, говорит что всё болит и он умирает. – последнее мама добавила с некоторой издёвкой в голосе.

– Хм, давай посмотрим. – отец склонился, присев возле сына. – Ну что Ники-ник, как самочувствие?

– У меня кровь идёт, я умираю, пап, скажи ей! – поначалу Ник не собирался отвечать, но когда отец называл его «Ники-ник», не мог смолчать, это было его секретное прозвище, как у мангуста в мультике «Рики-тики-тави».

– Похоже дело серьёзное! Мать, мы не сможем ему помочь, придётся оставить его здесь. – папа встал, и они отошли с мамой на несколько шагов в сторону, не оглядываясь на сына.

– Подождите, я не умираю больше, только не оставляйте, помогите мне встать! – Ник кричал, больше переживая, что его действительно оставят, чем за саднящие раны и вымазанную одежду.

– Хорошо, не оставим. – Они остановились метрах в пяти от него, отец говорил спокойно и почти дружелюбно. – Иди сюда, я тебя подниму!

Ник вскочил, чуть ли не вприпрыжку подбежав к родителям, он так и не понял в чём был подвох. Может только через несколько десятков лет.

– Вы только посмотрите, настоящее воскрешение Лазаря. Сынок, ты ожил, и вернулся к нам! – отец улыбался и трепал его по голове, та немного болела и чуть кружилась, но скорее из-за смеха, которым его заразили родители.

– Пап, а ты уже ел мороженное? – конечно Ник сказал, не так, просто потому что ещё не выговаривал это слово, но его поняли.

– Нет, я ведь не добежал до того кафе, значит никто не выиграл.

– То есть ничья? – Ник почти обрадовался хорошим новостям.

– Ничья! – согласился отец. – Всем достанется по большой порции.

Они как раз прошли злополучный поворот, выходя на проспект ведущий к автобусной остановке и кафе. В нескольких метрах впереди, по прямой, лежал человек, просунутый через раму искорёженного велосипеда. Он почти не двигался, всё тело было изодрано, а лицо превратилось в одно сплошное месиво из крови и синяков. Но мальчик его узнал.

– Пап, смотри это же тот самый велосипедист, что меня сбил! – Ник по-детски тыкал пальцем, на руках у отца, – Я думал, он уже далеко уехал.

– Что за глупости! Ты посмотри на него. Вы с такой силой столкнулись, что его перекинуло через ограду парка, почти на проезжую часть. Ещё вопрос кто кого сбил!

– А я думал он уехал. – Ник задумчиво смотрел на покалеченного велосипедиста, припоминая подробности.

– Тебе показалось, мы то с мамой видели всё со стороны.

– Так это, что я супергерой какой-то? – мальчик согласился с такой возможностью, ведь родители врать не будут.

– Может не герой, пока, но суперсилач так точно! – Отец и сын улыбались друг другу обнимаясь на ходу.

Они так и шли дальше, за мороженным, потом на остановку, чтобы добраться домой. Весело болтали, отвечая на нескончаемый поток вопросов маленького почемучки: «А у меня будет геройский костюм?», «В нём будет меч?», «А какая у меня суперсила, кроме силы?», «кто из вас будет у меня помощником, как у Бэтмена – Робин или чёрная кошка?», и ещё кучи всего. В тот момент, всё было просто и понятно, такие очевидные проблемы и решения, гипс срастит сломанную кость, нитки и швы закроют раны, а подорожник вообще мёртвого из могилы поднимет. Возможно, все наши тяготы и невзгоды с годами приходят от того, что мы прекращаем верить в суперсилы подаренные нам родителями, или их обещаниям, что всё будет лучше, со временем. Хорошо, что мы не способны переубедить их в обратном, до самого последнего вздоха.

…

Проснулся Ник от светящего в глаза солнца. Он не знал который час, но судя по тянущемуся из тарелки аромату еды, завтрак он проспал. В нём тут же проснулся голод, который ещё не успели притупить обезболивающие и алкоголь, которым он будет прожигать остатки собственной печени. Рядом с едой Ник обнаружил записку, оставленную отцом: «Доброе утро, сын, приятного аппетита! Ты спал когда я пришёл, поэтому не стал тебя будить. Пошёл говорить с врачами о твоей выписке, скоро вернусь, не буду вам мешать». Интересно, что он имел ввиду в последнем предложении? Ник так и не понял, пока не зашуршала соседняя шторка, разделяющая кровати постояльцев палаты, а он думал, что один здесь. Есть, как-то сразу, перехотелось.

– Доброе утро.

Кира сидела на кровати напротив, поджав ноги. Она сильно похудела, загар спал, обнажив участки бледной кожи или она просто не накрасилась. На ней не было больничной одежды, а та, что была висела мешковиной, лишённая привычного лоска подчёркивающего её красоту. Может Ник просто перестал смотреть на Киру, как на что-то неземное, или спала пелена. Сейчас она казалась ему маленькой, затравленной замухрышкой, на которую он бы не обратил внимания, раздавив как сорняк, или напротив, расстроившись, что вступил в дерьмо, попытался бы стереть его остатки с подошвы. В нём сейчас, как и постоянно до этого, говорила ярость. Ник даже не думал о том, что на него, больше тоже не обратят внимания никакие девушки, скорее обходя стороной, как прокажённого.

– Плохо выглядишь. – Ник не стал церемонится, он хотел видеть её унижение, чтобы утешится им.

– Знаю, мы можем поговорить? – на кровати было столько свободного места, а она не могла устроиться, пытаясь сжаться в ещё большую точку.

– Благодаря тебе, изБЕЖАТЬ этого разговора у меня уже не получится.

– Я не просила меня спасать! – она впервые посмотрела ему в глаза, которые будто потрескавшийся лёд, готовы были выпустить слёзы на поверхность.

– В последнее время, мне так или иначе намекают, что, возможно, у меня был другой, более прагматичный выбор. А я наивно полагал, что меня будут благодарить за спасение. – Ник не отводил взгляда, надеясь, что его ненависть пересилит её жалость к самой себе, она отвела взгляд.

– Ты этим руководствовался, когда стоял над моим телом в той кабине. Хотел чтобы я чувствовала себя не только виноватой, но ещё и обязанной жизнью? – Кира почти шипела на него. Складывалось впечатление, что это Ник был неправ, развалив их отношения и чуть не подорвал их жизни, валяясь без чувств, пока она вытаскивала его на собственных руках сквозь снежные просторы Альп.

– Кто-то же должен был придумать как спасти наши задницы, а то, что ты будешь мне должна по гроб собственной никчёмной жизни, согревало больше чем лживая любовь той сквозящей ледяной пустоты, что у тебя вместо сердца!

– Ты об этом думал, пока ноги себе не отморозил?! – её явно зацепило высказывание Ника, потому что она зашла с карт на которые не имела права.

– Я потерял ноги, вытаскивая нас с этого чёртового подъёмника! – пора было напомнить Кире, кто их спас, жертвуя всем, а кто вышел сухим из воды.

– Я потеряла ребёнка, потому что ты на этот самый подъёмник меня затащил!

В палате повисло молчание такое полное и густое, что Ник слышал, как сглотнула слюну Кира, удержавшись и не разбрызгав её в порыве ярости, как снуют за дверью врачи, занятые делами поважнее орущей парочки, выясняющей отношения. Мысли лихорадочно носились в голове, теперь, словно с последним фрагментом пазла, в ней сложилась логичная картинка. Очевидным стал возросший аппетит, перепады настроения, головокружения и обмороки от резких запахов и строгая конфиденциальность врача, который просто не имел даже не этического – морального права сообщать такие новости вперёд будущей матери. Даже измена теперь вписывалась в закономерный сценарий, пляшущих гормонов. У беременных, как и у богатых причуд даже больше, почему беспорядочный блуд не может быть, всего лишь их другой гранью. Ник моргал, как боксёр отправленный в нокдаун, пытающийся прозреть и сфокусироваться на чертах расплывающегося ринга раньше, чем рефери отсчитает до десятка.

– Ты беременна?! – он так и не понял, что Кира говорила в прошедшем времени.

– Была. – теперь и она утратила прежний пыл, отведя взгляд куда-то в сторону собственных носков.

– Артур в курсе? Чей это был ребёнок? – Ник не знал есть ли вопрос болезненней в сложившейся ситуации, чем тот, что он задал, но и не спросить он не мог.

– Ты идиот?! – либо в Кире скрывалась великая актриса, либо её возмущение было неподдельным.

– А что ты ожидала услышать, трахаясь у меня за спиной, что я буду озабочен несостоявшимся отцовством? – в их разговоре становилось всё меньше ответов, больше обвинений и не раскрытых вопросов.

– Срок три с половиной недели, кроме тебя у меня никого не было. – она не оправдывалась, а рассказывала, как давно пережёванную историю.

– Кроме друга Артура, и хрен его знает сколько ещё таких друзей детства или интернета в тебе было!

– От твой. Был твой.

– Ты лжёшь! Мы же пили ночи на пролёт! – Ник мог бы повыдёргивать себе волосы, если бы руки не были перевязаны, – ты курила кальяны и прочую дурь, что за лапшу ты мне вешаешь, какой ребёнок?!

– Я не знала тогда! – Кира и сама чувствовала себя не лучшим образом, с полубезумным выражением лица хватаясь за голову.

– Тогда – как? Тебя осматривал врач, аккурат после твоего ночного рандеву с парнем лучшей подруги. И ты не знала?. – Ник уже смирился, что сказанное Кирой правда, он уже впитывал новую порцию полученной боли, но это не значило, что она должна прекратить страдать.

– Он только предположил, я сказала, что на противозачаточных уколах, и всё списалось на лёгкое недомогание. А потом, когда я очнулась после аварии, врач мне всё рассказал, что из-за перенесённой нагрузки ушибов, ударов, переохлаждения и бог знает чего ещё, ребёнка спасти не удалось. – последнюю фразу она договаривала глотая слёзы, но Ник не испытывал к ней жалости. – Я говорю ему: «Какого ребёнка, о чём вы?», а он отвечает: «Дорогуша, вы беременны, были, три с половиной недели. Ужасная трагедия, но вы молоды, и у вас с женихом ещё всё впереди».

– Какая ирония! Артур-то соврал, в моей шкуре он как раз побывал, и судя по заявлению врача, это теперь полностью его шкура. Что ж, совет вам да любовь! – пустые бравады, Ник хорохорился, пытаясь сделать Кире больнее, чем было ему самому. Он потерял ребёнка, не спас того, кто любил бы его без всяких авансов, не уберёг. И не важно, что с родителем номер два им было бы не по пути. Дети не должны отвечать за грехи матерей.

– Ты сволочь! И никакие потери тебя не оправдывают! – она бросалась обвинениями, словно соревнуясь с ним, кто быстрее дотла сожжёт мост со своей стороны, не понимая, что именно сейчас у них стало больше всего общего.

– Мне не нужны оправдания, достаточно твоих страданий!

– Жаль, что ты был без сознания, когда тебя резали, может быть крича от боли и чувствуя, как мечты о славе великого баскетболиста, ускользают от тебя вместе с твоими ногами, ты был бы терпимее к потерям других! – сейчас Кира была готова задушить его, буквально капли отчаяния в её безумном взгляде не хватило, чтобы решится.

– Пошла вон! – она била не ниже пояса, а напрямую в сердце, потому что знала куда, – Убирайся!

– Это и моя палата тоже! Так что сам проваливай, если хочешь, ах да, тебе же нечем! – Кира откинулась на кровать, закрываясь от Ника шторкой, – Лучше бы ты оставил меня там, и дал умереть!

Он ещё долго слушал её всхлипывания и рыдания, по ту сторону, пока она не заснула, или притворилась, ему было плевать. «Я бы дал умереть тебе, а они – мне, круг бы замкнулся, было бы справедливо, и всем стало лучше» : так Ник думал, всматриваясь в, противоположную от занавески стенку. Скупые слёзы катились по щекам, странно, кожей он их не чувствовал, а больно было по настоящему, внутри. Последние дни были прямо преисполнены чувством на «Б», и кажется организм должен был выработать иммунитет, или хотя бы перекрывать одну другой, легче не становилось. Он увяз в зыбучем песке собственного отчаяния, а жизнь стояла над ним с лопатой, посыпая голову пеплом вместо удобрений.

Ник мог стать отцом, но не стал. Ему прочили завидное баскетбольное будущее, которое он упустил. У него была любовь, может не первая и не истинная, но он ей дорожил, расколов по собственному недосмотру. И можно было бы винить во всём этом судьбу, злой рок, законы подлости, и прочую метафизику, суть, всё равно, была в другом. Ник потерял всё сам. По своей вине, не имея сил признаться себе в этом, обвиняя окружающих и обстоятельства. Даже тот факт, что впервые в своей жизни он поставил на первое место, что-то кроме баскетбола, для него так и остался неоценённым. Какой смысл, если теперь и его в существовании нет.

Кира выписалась в тот же день, её встречал Артур, отец Ника видел их из окна, потом рассказав, интересно Вика уже была в курсе случившегося адюльтера и как она отреагировала? Хотя, плевать, это больше не имело никакого отношения к нему и его жизни. Ника продержали ещё несколько дней, пока анализы не показали полное отсутствия инфекции, а кожа в обмороженных участках не стала обновляться, вернув себе чувствительность. Потом они уехали. С учётом форс-мажора, туристическая компания предоставила им билеты на прямой рейс, так что не пришлось прыгать с поезда на попутку и обратно.

В начале дороги было даже забавно, Ник катался на своей инвалидной коляске, осваиваясь с новым положением в обществе. Теперь, он, конечно, не смотрел на всех свысока, но и в толпе не терялся, большинство предпочитало уступить дорогу, чем бросаться под колёса. К моменту приземления остатки обезболивающих препаратов выветрились, и Ника погрузили в суровую реальность. Люди вокруг не были так вежливы, как казалось поначалу, каждый норовил отмахнуться, прошипеть ругательства сквозь зубы, но в основном постараться «не выпачкаться» о «неприкасаемого». Руки то и дело соскакивали с обода колёс, а стоило выйти на улицу, он одномоментно влез в грязь и чуть не попал под колёса разгневанного таксиста. В голове уже пульсировало раздражение, от происходящего. Ник не привык быть зависимым, просить помощи, теперь, когда ситуация изменилась, он чувствовал себя слишком слабым и неподготовленным. Чесались ампутированные конечности, навязчиво, не прекращая, как бы их не игнорировали. В роде укуса комара, или другого насекомого, который ты разодрал, поддавшись на провокацию зудящего участка. Вот только ногу Ник почесать не мог, потом он узнал, что это лишь условный сигнал, перед тем как анестезирующее защитное поле окончательно пропадёт, и на него обрушится боль.

Первые дни, пока родители разбирались с выписанными рецептами, мотались по городу в поисках лекарств, он боролся с приступами дома. Ник понимал, что все эти рези и спазмы – ему мерещатся, но поделать ничего не мог. По началу он думал, что болят швы от разрезов, в местах ампутации, когда просыпаясь по ночам, хватался за саднящие ноги. Любое неосторожное движение, приводило его в исступление. Каждое нервное окончание, связка и сухожилие, обрубленные в попытке спасти Нику жизнь, словно продолжали тянуться, выполнить прервавшееся, в пространстве и времени движение. Их вырывало, вытаскивая сквозь трещащую кожу, и пускай, внешне ничего не происходило: аккуратно замотанные культи всё так же лежали на кровати, внутри он словно продолжал топить несуществующие конечности в ванне из раскалённого угля. Ника не покидали сны, которые не спасали, отравляя его существование, даже в те жалкие часы, когда ему удавалось сомкнуть глаза.

Врачи говорили, что он пробыл без сознания, всё время до, в момент, и после операции, тогда откуда были взяты те ужасы, что преследовали его по ту сторону забвения? Строгие медицинские халаты, спрятанные под тёмными фартуками мясников, звуки разогревающейся циркулярной пилы, скальпели очерчивающие хирургически точным движением первый надрез, выпуская наружу густую, тёмно-багровую, застоявшуюся в обмороженных, иссиня-чёрных ногах кровь. А потом склонившийся над ним врач, скрытый с головы до ног в защитный костюм, выверенным взглядом, за толщей прозрачных очков, примерившись, приступает к основной фазе операции. Брызги и ошмётки оторванных тканей разлетаются по сторонам, оставляя следы на некогда чистых костюмах, стенкам и полу операционной. Его неподвижное тело нерушимо, пока лезвие пилы не добирается до костей. Сопровождающие вибрации заставляют Ника трястись, будто припадочного, ассистирующие врачи, стараются удержать гуляющие конечности, преждевременная фиксация которых уже не помогает, и тут же покрываются кровью и мясом. И ты запоздало понимаешь, что следы оставленные на твоей одежде, не брызги шкворчащего на сковородке масла, а останки живого человека. У него никогда не получалось досмотреть этот сон до конца, просыпаясь в холодном поту, он трясся в кровати, крича на всю комнату. Родители прибегали, пытаясь его успокоить, но ничего не помогало.

Ник переехал в их старую квартиру, как только весь список лекарств оказался в его распоряжении. Обезболивающие уколы заменили сильными таблетками, добавили снотворное и мышечные релаксанты. Родители противились, но все прекрасно понимали, что вечно носиться с ним было невозможно, хотя они готовы были пожертвовать всем своим временем и силами. Ник должен был учится и привыкать жить самостоятельно, и чем раньше он начнёт, тем быстрее освоится. А ему просто было невыносимо смотреть на лица родных, прибегающих по каждому его стону посреди ночи, и надеющихся, что их успокаивающие поглаживания и тихие молитвы, смогут помочь. Они жалели его, не сочувствовали, потому что не знали каково ему приходится, не поддерживали, потому что вселить ложные надежды было бы ещё большим издевательством, а относились к нему, как к неизлечимо больному, которым Ник и являлся. Родителям приходилось неимоверно сложно, как помочь, что сказать или сделать? Они не могли забрать его боль, не могли дать свои ноги, и от этого страдали больше чем сам Ник. Свою боль он ощущал физически, глушил её таблетками, пережёвывал и запивал, на маму и папу ему оставалось только смотреть, видеть их страдания, и ненавидеть собственное увечье ещё больше.

Поэтому Ник переехал, закрылся в стенах квартиры где провёл своё детство, оставив обеспокоенных родителей в стороне от происходящего с ним, насыпав гору обещаний, которые не собирался выполнять. В первый же день он самостоятельно отправился в магазин, как мазохист ловя на себе брезгливые взгляды встречных прохожих, ударами плетей, играющими на израненной душе. Они отшатывались, некоторые даже открещивались от инвалида на коляске, ожидая, что тот достанет широкополую шляпу или дырявый пакет и начнёт просить милостыню, сетуя на собственную жизнь. Когда Ник прямиком отправился в отдел спиртных напитков, окружающие почти облегчённо вздохнули, в их головах устоявшийся стереотип, наконец замкнул звено абсурдной логической цепочки, оправдав ожидания. В тот день он напился без всяких таблеток, если бы не анатомическая необходимость ползать по квартире, для него бы всё равно ничего не поменялось. Тело онемело, от содержания алкоголя, ноги ощущались ватными подушечками. Проводя руками, в местах где раньше были его ступни, Ник больше не ощущал ни фантомных болей, ни прикосновений, на который всегда отзывались отрезанные конечности. Он истерически хохотал и плакал одновременно, пытался почувствовать хоть что-то равносильное его внутренним терзаниям, но ни пощёчины, ни падения с дивана и конвульсии на полу, не могли с этим сравнится. В баскетболе так выглядел проигрыш, когда соперник заведомо сильнее, ты можешь стараться, биться изо всех сил, ухищряться немыслимыми тактическими схемами, но счёт всё равно будет не в твою пользу. Защищаясь от прохода, тебе забьют с дистанции, закрыв периметр – прорежут под кольцо, а начав драться, быстро уберут за перебор персональных замечаний. В этом поединке судьба оказалась сильнее, оформив себе досрочное преимущество, ещё в первой четверти его жизни.

Так проходили дни, пролетали недели. Ник старался скрывать своё пристрастие к бутылке, потом оправдывал его приходом несуществующих гостей, а к концу второго месяца перевёл своё состояние из «трезвеющий временами» в устоявшийся запой. Родители ничего не могли поделать, им приходилось работать, чтобы содержать сына инвалида, а в те моменты дня, когда им удавалось его навестить, потомок выглядел вполне вменяемо. В какой-то момент Нику стало мало просто напиваться до предобморочного состояния. Тогда он начал экспериментировать с лекарствами, мешая алкоголь с обезболивающими, снотворными и прочей дрянью, сравнивая ощущения. Его излюбленным коктейлем была водка с анальгетиками кодеина, тиренола и порцией феназепама. От первого по телу начинал бегать успокаивающий холодок, в связке с обжигающим изнутри спиртом это давало потрясающий контраст. Тиренол надувал мышцы изнутри, выгоняя из них любые неприятные ощущения, уходили мигрени, и голова болталась на шее, как гелиевый шарик, а потом его прибивало снотворным. Он словно заворачивался в тёплое одеяло, продрогнув до костей, тело тряслось в ознобе, но внутри уже растекалась жара. Ник будто держал руки над камином в безопасном уюте собственного дома. И всё это было бы весьма поэтично, отдавая деревенской романтикой, если бы его тело в этот момент не билось в конвульсиях наркотического припадка, размазывая пену, вытекающую изо рта, по одежде и обивке дивана, глаза закатывались, выворачиваясь из орбит. Организм Ника, находясь под колоссальными перегрузками, не выдерживал, избавляясь от продуктов отхода с рвотными массами, калом и мочой. К моменту, когда это происходило, он как правило уже валялся на полу, в изгаженной одежде и размазанных лужах из собственных экскрементов. Но внутри ему было хорошо, домик на опушке леса, защищал от ночных ветров, запах хвои расслаблял и убаюкивал, как и тепло костра, так быстро проникающее под одежду и согревающее его усталое тело.

Подобные галлюцинации Ник ловил не всегда, а убираться за собой было нелегко, так что даже его зависимый от опиатов мозг, ограничивал себя в подобных удовольствиях. В чём он себе не отказывал, так это в онанизме. Чем ещё заниматься сутками напролёт, одному в квартире, в перерывах между пробуждением после попойки и до очередной отключки. За это время Ник практически стал гуру порно кинематографа, постепенно скатываясь к садистским роликам, где актёров обездвиживали, связывая по рукам и ногам, избивали и насиловали. Старина Фрейд и без психоанализа сделал бы заключение о сдвигах в его голове. Нику нравилось самоуничижение, которое при этом испытывал, каждый раз стараясь пасть ниже, чем зарылся днём ранее. Он даже прекратил мыться после всего, стараясь загадить как можно больше одежды и пространства вокруг. А стыд, который ему приходилось испытывать, всякий раз, когда приходила убирать его бардак гувернантка, быстро сменился на извращённое удовольствие, от осознания унижения, которое испытывала женщина, пытаясь выполнять свою работу. Но как и с алкоголем, а потом и с мешаниной таблеток, эффект, со временем, спадал, вызывая привыкание. Мастурбация не приносила больше сексуальной разрядки, став скорее традиционным ритуалом, в удовлетворении собственных прихотей, размер которых рос, с количеством прибывающей в эрегированный член крови. В один из таких дней, после уборки, Ник вызвал проститутку.