Трёхочковый в сердце

– Нет, а надо?

– Сам не видишь! – Тренер с трудом сдерживала самообладание, проигрывая во внутреннем противостоянии матери. – Ник ты как?

– Вколите обезболивающие, замотайте палец, и я буду играть!

– Экий ты пионер, не поможет, я уже об этом думал. – доктор обрезал любую надежду на его участие.

– Почему? – после секундного обдумывания спросила тренер.

– Переломилась ногтевая пластина, разрезав ему палец. Если обезболивать то только локально, но с таким кровотечением, лекарство выветрится быстрее чем подействует. Сначала нужно достать осколок, за тем убрать оставшийся обрубок ногтя, потом зашить и только после всего этого обезболить, укол подействует в течении десяти минут, тогда он сможет встать на ноги. – врач доступно обрисовал необходимые действия, в раздевалке повисло молчание.

– Вы можете это сделать сейчас? – Ник спрашивал, потому что решение было только за ним.

– А смысл, игра закончится прежде чем ты завяжешь петельки на кроссовках. – док с интересом смотрел на юного пациента, ожидая ответного хода.

– Колите обезболивающее, ещё десять минут перерыва, если не больше, оно успеет подействовать к началу третьего тайма.

– Тоже мне герой, ты вообще меня слушал?! Из-за торчащего в пальце ногтя и кровотечения, оно не возьмётся. – врач был непреклонен.

– Колите, и оставшиеся десять минут режьте, доставайте всё что нужно и зашивайте, вам хватит времени. – Ник схватил его за руку глядя в глаза.

– Малыш, это ОЧЕНЬ БОЛЬНО.

– Я знаю, ребята меня подержат, действуйте.

– Ник, нет! Угомонись. – Мама положила ему руку на плечо, отговаривая.

– Если сейчас вы тренер, лучше готовьте команду к игре, а если мама, то вам лучше не смотреть. – к сожалению, порой только жестокость способна переубедить самых близких, Ник хорошо это усвоил уже в то время.

– Лёша, Костя и Ваня, будете держать Ника, остальные на выход, Док, у вас пятнадцать минут. – Тренер вышла из раздевалки, раздав последние указания.

Их осталось пятеро, и времени было всё меньше. Пока игроки покидали комнату, доктор готовил все необходимые материалы. Скальпель, перчатки, шприцы, нитки, перекись, ватные тампоны. Он быстро обрисовал, как нужно будет держать Ника чтобы тот не вырвался, усугубив ситуацию. Как только пациента зафиксировали, врач произвёл укол. Первую дозу ввели аккурат в место разлома ногтя. Ник не должен был смотреть, но чтобы минимизировать собственные содрогания , старался не отрываться от происходящего. Игла вошла под остатки ногтевой пластины, возле места разреза и торчащего осколка. Тонкий маленький стержень заставил Ника шипеть от боли, словно его палец только что переехала гусеница танка, а не впился маленький комарик. Давление создаваемое проникающим внутрь лекарством, разрывало набухающий палец изнутри. Он старался не кричать, сжимая крошащиеся зубы, дыхание прерывалось, пот снова выступил по всему телу. Вторую часть укола ему сделали куда-то в подушечку пальца, на фоне предыдущего, Ник почти ничего не почувствовал.

– Терпи, дальше будет хуже. Внимательно парни, сейчас держите крепче делаю надрез! – сложно было разобрать подбадривает его доктор или утешает, но среагировав на реплику, Ник отвлёкся.

Через линию, проведённую скальпелем, проступили первые капли крови. Потом врач рывком достал выступающий осколок. И тут Ник заорал. Из него никогда ничего не выдёргивали, не вырезали аппендицит, он даже заусенцы сам подстригал. Пытаясь дышать, как роженица при схватках, стараясь не двигаться, ему необходимо было терпеть. Затем, доктор парой отточенных движений рассёк палец по краям. Ник понимал, что должно быть больно, но мог только облегчённо вздыхать, в сравнении с вытянутым осколком, это было успокаивающим поглаживанием. Когда врач начал пинцетом тащить остатки ногтя, он потерял зрение. Боль была настолько острой и продолжительной, что от её переизбытка, ему застлало глаза какой-то пеленой. Ник рычанием сдерживал крик, впиваясь руками в обивку массажного стола, он испытывал такое напряжение, что сосуды в ноздрях лопнули, открывая кровотечение не только из пальца, но и носа. Перед тем как зашивать, доктор облил всё перекисью, её обжигающая прохлада была словно холодное полотенце, для трясущегося в агонии. Самое трудное было позади, но Нику становилось тошно от представленного зрелища. Почему-то казалось, что его палец это вскрытый в морге труп, напичкав который, безумный учёный перекроив всё ужасающими швами, воскресит Франкенштейна. И сейчас, стягивая куски плоти маленькими стежками, док лишь воплощал жуткую картину. Ник дотерпел, ему вводили третью часть укола, что сейчас вызывало только облегчение, врач обрабатывал палец йодом, накладывая марлевую повязку.

Ребята поспешили в зал, откуда доносили звуки продолжившейся игры. Боль уходила, физически он её не ощущал, словно искорёженного пальца там и нет вовсе. Но в его голове она плотно засела, паскудным напоминанием пережитого. Ту игру они выиграли, переведя матч в дополнительное время, сровняв счёт на последних секундах четвёртой четверти. Но Ник больше никогда не вспоминал, как забил решающие броски, как воодушевил команду собственным терпением и решимостью. Только преследующие его по ночам кошмары, заставляющие дёргаться во сне, в почти реальном осязании ковыряющегося в ноге скальпеля. Пелена боли застилающая и отрывающая тебя от собственного сознания, возвращалась каждый раз фантомной вспышкой, напоминая, что из тягот судьбы мы выносим шрамы, а не знамёна поверженных трудностей.

…

Ник не мог открыть глаза, что-то лежало на веках, в горле пересохло, вот только рот он тоже не мог открыть. Пытаясь сосредоточиться, ему удалось понять, что он весь обмотан бинтами, как мумия. Напрасные потуги пошевелится – ни к чему не привели, руки и ноги отказывались двигаться, а тело нестерпимо болело каждой надорванной мышцей. Спать не хотелось, но Ник чувствовал себя избитым и измотанным, как-будто отбивался от банды хулиганов накануне. На грани восприятия он услышал робкое движение в стороне от себя. Кто-то аккуратно раздвинув бинты, просунул ему питьевую трубочку в рот.

– Попейте, у вас обезвоживание, скоро придёт медсестра, снимет повязки, тогда и поговорим, хорошо? Кивните, если понимаете меня. – голос звучал на английском, с небольшим акцентом, и сильно резонируя каждым звуком, в его чугунной голове, но Ник всё понял. Он мотнул бинтовым тюрбаном, в подобии кивка. – Вот и отлично, полежите немного я схожу за санитаром.

Голос удалился, покинув помещение. Не стоило делать скоропалительные выводы, но из очевидного – он жив, значит их спасли, а там где медсёстры, есть и врачи, значит это какая-нибудь курортная клиника. Пока всё неплохо, выяснить бы почему его замотали с ног до головы как откинувшегося фараона, и жизнь наладится. Ник гнал прочь мысли о судьбе Киры, вряд ли с ней случилось непоправимое, раз уж он выкарабкался, но стоило, хоть на мгновение, на них задержаться, как в груди разливалась жгучая ненависть.

Спустя минут десять в его палату снова зашли. Их было двое, переговаривались на французском, так что Нику было не понять. Чьи-то маленькие руки, по-видимому женские, бережно приподняли его голову, осторожно снимая повязку. Когда Нику освободили глаза, он смог осмотреться. Обычная европейская больничная палата на двоих, пространство между кроватями пациентов разделено шторкой, видимо его положили одного, соседняя койка пустовала. Простая минималистичная обстановка, уютный, успокаивающий интерьер. Ник угадал, невысокая женщина, снимавшая его повязки улыбнулась, что-то картаво пробормотав, и удалилась. Вторым человеком был мужчина, без сомнений врач, средних лет, в хорошо подобранных очках из дорогой оправы, выбритый и подстриженный, со вкусом одетый, не вычурно, но и не в трениках. Таким людям доверяют при встрече, даже если вы незнакомы, капризные дети тут же успокаиваются у них на руках, а старушки у подъездов гордятся соседством с уважаемым человеком. Ник так и продолжил лежать откинувшись на подушки больничной кровати, ожидая начала обещанного разговора.

– Как вы себя чувствуете? – доктор плавно подошёл поближе к Нику.

– Голова такая тяжёлая, пытаюсь её приподнять всё плывет. – ему было трудно отвечать, горло рвало и хрипело при каждом звуке.

– Не напрягайтесь, говорите шёпотом, я вас услышу. Ваш дискомфорт из-за сильного обезвоживания, и большой дозы обезболивающего, которое мы не снижаем в течении нескольких последних дней, иначе вы бы вообще спать не смогли. Поэтому просто дайте вашему телу самому себя восстановить, мы и так сделали всё что смогли.

– Что произошло?

– Вы имеете ввиду после вашей аварии и того как вас подобрала ремонтно-техническая бригада? – Ник снова кивнул, на вопрос доктора и по его совету экономя силы, – Вас заметили чудом, сразу оговорюсь с девушкой всё в порядке, она жива и здорова насколько это возможно в её состоянии, пришла в себя ещё в первый день. А вот конкретно вы были очень плохи. Многочисленные раны, повреждения, обморожения, внутреннее истощение. Вы впали в кому, неглубокую, но всё же, бригада врачей работала над вами в течении трёх дней, пытаясь спасти вашу жизнь.

– Сколько я был без сознания? – Ник даже представить себе не мог, что всё так паршиво, он чувствовал себя не лучшим образом, но и до предсмертного покаяния было далеко, оказалось наоборот.

– На седьмой день вы очнулись, даже символично, немного.

– Вы верующий врач? – Ник не знал насколько это забавный оксюморон, ему всегда казалось, что медики по большей части атеисты.

– Почему бы и нет, думаю без Его помощи в вашем спасении тоже не обошлось. – доктор поднял палец и глаза вверх как бы намекая, – как я уже говорил, ваше состояние было критическое. Из-за особенностей вашего организма – очень слабой циркуляции крови к конечностям, инфекции и сильного обморожения, у вас развилась гангрена в области нижней трети части ног. Мы до сих пор гадаем как вы вообще проделали весь этот путь в таком состоянии. Врачам удалось спасти ваши руки и вычистить рану в брюшной полости без радикальных решений. Они долго работали над вашими ногами, но удалось лишь купировать очаг поражения, ждать дольше было нельзя, вас прикончила бы инфекция, либо антибиотики разрушили вашу печень.

– Что вы хотите этим сказать? – Ник насторожился, диагнозы которыми сыпал местный доктор его не обнадёживали, – Насколько всё плохо? Когда я снова смогу играть?

– Мы спасли вашу жизнь, это уже само по себе огромный успех, но со спортом, пока придётся повременить.

Врач приподнял угол кровати, приводя Ника в полу-сидячее положение, чтобы тот мог лучше осмотреться. На нём была больничная ночнушка, так популярная в Америке, руки свободно лежали на кровати обмотанные до самых плеч. Его заботливо укрыли одеялом, которое свободно свисало по краям, скрывая проступающие контуры ног, простирающейся равниной по всей больничной койке.

– Мы были вынуждены ампутировать поражённые участки, чтобы предотвратить разрастание гангрены и спасти вам жизнь. – доктор ещё что-то показывал, пускаясь в туманные объяснения, но Ник его не слушал.

У него больше не было ног.

– Зачем? Зачем!? – тихое шептание перерастало в истерический крик, – Кто вас просил спасать? Зачем вы это сделали! Лучше дали бы мне умереть!

Ник попытался бросится на врача, вцепившись ватными руками, но он был слишком слаб. Подоспевшие на помощь санитары и медсёстры живо скрутили его, уколов успокоительное. Он ещё видел как доктор поправляет растянутый галстук, а бесконечно длинные руки укладывают его в глуууубооокуууюю яяямуу. Затем Ника впервые унесло в, так полюбившийся ему после, мир грёз. Где всегда было тепло, яркие краски баюкали тебя на волнах эйфории, с неба сыпалась благодать и у него были ноги.

Он пришёл в себя под вечер, очнувшись в бредовом поту, его тошнило, хотелось пить, есть и снова блевать. Ник пытался согнуть – разогнуть руки в кулак, но те отозвались едва заметными подёргиваниями, под слоем перевязочных бинтов. Затем, не веря в горячечные галлюцинации о мнимых операциях, каких-то гангренах и прочей ерунде, навязанные ему бредовыми сновидениями, он пошевелил ногой. Сначала ничего не происходило. К третьей попытке Нику удалось сдвинуть бедро, напрячь коленную чашечку, немного согнув её. Когда он решил пошевелить стопой и пальцами ног, взбунтовавшееся тело просто окатило его кипятком боли. Каждая мышца, сухожилие и связка, всё будто намоталось на зубья затупленной мясорубки и сейчас накручивалось, разрываясь кусочками мелких волокон. Агонизирующие рецепторы потоками слали импульсы по нейронной сети, «выбивая пробки» тумблеров подключённых аксонов и дендритов, расплавляя ему мозги. Невыносимая боль раскалывала голову на части, но хуже всего было то, что происходящее являлось лишь плодом его воображения. Оборванные ногти не скреблись о перевязочную ткань, фаланги не покалывало неприятным онемением от нехватки поступающей крови, а стопы не сводило, они не зудели, обездвиженные и жаждущие перетереть каждый забитый пузырёк воздуха в складках хрящевой ткани и суставных сумках. Ник не мог шевелить пальцами или голеностопном, как не мог чувствовать боль при движении ими, просто было нечем и нечему. Восставший на костях разграбленных врагов – дом Грейджоев гласил: «Что мертво, умереть не может». Но это не значит, что отнятое не может страдать. И сейчас боль утраченной опоры, больше чем возможность ходить или бегать, терзала его, забирая волю, надежду и желание жить.

Опустившийся сумрак ещё не унёс остатки вечернего заката, однако, в палате уже было достаточно темно, чтобы он не смог разобрать кто скрывался за тёмным силуэтом устроившимся на кресле в углу. Его попытки поднять руку, чтобы включить прикроватную лампу, оказались тщетными. Тень зашевелилась устремляясь со своего места на помощь, короткий щелчок и вспышка непривычно резкого света ударила в глаза. Пообвыкнув, он сумел разглядеть «тайного гостя». Мужчине было около пятидесяти лет, выше среднего роста, плотное, сбитое телосложение, намекающее на спортивное прошлое, короткая стрижка, скорее подчёркивающая его облысение, нежели скрывающее. Ник ещё подумал, что лучше бы гость ходил полностью лысым, смотрелось бы солиднее. По итогу, в купе с синяками под усталыми серо-зелёными глазами и испещрённым морщинами лбом, мужчина выглядел так, будто добирался сюда последние несколько суток, перепрыгивая с самолёта на поезд или автобус, используя любые возможности перекладного транспорта, не сумев заблаговременно забронировать билет на прямой рейс. Ник был наверняка в этом уверен, потому что слишком хорошо знал неожиданного посетителя.

– Здравствуй, пап.

– Привет, сын. Как ты?

Для Ника всегда была так непривычна – эта с годами проявившаяся отцовская нежность. Он как-будто всегда продолжал ждать, что сейчас выражение папиного лица изменится, снова станет непроницаемо-серьёзным, словно никогда не улыбалось и использовало термин «шутка», как грязное ругательство. Этого не происходило, и Нику становилось немного неловко и стыдно, что за собственной детской наивностью, не смог разглядеть, прикрытую тонкой ширмой суровости, отеческую любовь.

– Как видишь, теперь мы почти одного роста. – Ник пытался улыбнуться, но губы предательски дрогнули, а на глаза навернулись слёзы отчаяния.

– Перестань, не надо этих глупых шуток. – Отец приобнял его, соприкоснувшись лбом, – всё наладится, мы справимся.

– Не надо меня успокаивать, я больше не ребёнок! – ему хотелось плакать, но было стыдно показывать свою слабость, хотя вряд ли его кто-либо упрекнул бы.

– Для нас с мамой – всегда.

– Теперь уж точно! Можно снова возить меня на коляске и таскать на руках!

– Значит так тому и быть. Плохи те родители, что не желают помочь своему ребёнку встать на ноги.

– Очнись, пап, у меня их нет! – Ника снова начало колотить в яростном припадке, а отец продолжал спокойно с нескрываемой заботой смотреть на него.

– Зато у меня есть живой ты! И я благодарен Богу, что Он вернул тебя к нам, после всех этих испытаний.

– Только библейский псалмы мне тут не начни читать. Какая благодарность, кому?! Это самая примитивная издёвка судьбы – забрать спорт у того, кто им дышит, и позволить дышать тому, кто лучше бы сдох!

– Не смей так говорить, никогда, слышишь! – особенно папино терпение было не железным, – Подумаешь – ноги! И плевать на них. Голова на месте, руки при тебе, не пропадёшь. Мы с мамой поможем, а там и сам со временем разберёшься чем заняться, и куда себя пристроить. На баскетболе свет клином не сошёлся!

– Для тебя так всегда и было. – эту фразу Ник прошептал почти про себя, рассчитывая, что отец не услышит, – а если не разберусь?

– Значит мы будем рядом, пока земля будет нас носить!

– Уверен, так и будет. – Ник не смирился, просто потух, не желая продолжать ссору, которая ни к чему не приведёт, – Здесь вообще кормят? Или мне только обезболивающими и святым духом питаться.

– Не богохульствуй, сейчас принесу. – Отец вышел, практически спустив на тормозах последнюю колкость Ника.

Больничная еда не отличалась разнообразием, зато её было вдоволь. Они разделили совместную трапезу. Почему-то с появлением отца, ему повсюду мерещился скрытый библейский подтекст. За разговорами «ни о чём», пережёвывая больничные хлебцы и странное подобие местного пюре с подливкой, Ник узнал оставшиеся, малоинтересные и малоприятные для себя детали. Родителям позвонила Кира, на следующий день, как пришла в себя. Отец тут же собрался в дорогу, у мамы на днях закончилась виза и новую поставить она не успела. Прямых билетов не было, приходилось добираться тем, что подвернётся. В итоге после трёх дней скитаний, безумных пересадок, перекрёстных маршрутов и очередей ожидания, папа всё таки добрался к нему, точнее тому, что от него осталось. Накануне Нику как раз сделали операцию, в сознание он не приходил, зато практически сразу пошёл на поправку. Инфекция быстро уходила, тело, нормализовав теплообмен, избавлялось от оставшихся очагов переохлаждения, плюс постоянный контроль со стороны медицинского персонала сделал своё дело. Киру и папу не пускали к нему, пока состояние не стабилизировалось окончательно. После врачи настояли. Что первым, после пробуждения, с Ником должен поговорить специалист, что сразу не задалось. Вряд ли кто бы то ни было смог преподнести подобные новости, поэтому персонал перестраховывался, памятуя о притче про гонца с дурными вестями. Отец зачем-то постоянно пытался привязать к рассказу Киру, описывая как она заботилась, как не отходила сутками от его палаты, не понимая что лишь больше подливает масла в, и без того, кипящий костёр ненависти. В вопросе отношений мама была всё же более чувствительна и тактична, она бы догадалась. Да и папа был более чем проницателен, оставалось непонятным только – почему он с такой настойчивостью продолжал уверять Ника в её «ангельской природе».

– Я не хочу видеть Киру. Отпуск окончен, пускай катиться отсюда куда подальше.

– Ник, вам придётся поговорить, рано или поздно.

– Зачем? – если и существует интонация передающая всю полноту презрения двумя слогами, то это была она.

– Хотя бы затем, чтобы Кира смогла тебя поблагодарить за своё спасение. С тебя не убудет. – Нику показалось или отец уже пытался шутить над его увечьем, правда он всё сейчас воспринимал в штыки.

– Ты же понимаешь, что из-за неё я стал таким?! Я отдал своё здоровье и собственное будущее, чтобы эта потаскуха продолжала дышать, раздвигая ноги перед очередным своим другом из интернета! – пребывая в бешенстве, он уже не контролировал что говорит, едва не срываясь на мат.

– Во-первых, меня не касается, что между вами произошло. Это ваши личные разборки, в которых нет места посторонним. Во-вторых, я больше чем уверен, у тебя был выбор, раз ты спас эту девочку, при всей той ненависти, что сейчас испытываешь, значит альтернатива была много хуже, и другой исход ты бы не смог себе простить. Я не берусь судить, знаю – без причины ты бы себя так не вёл, может она и не заслуживает прощения, но поговорить вы должны. Может ей хватит смелости попросить, а у тебя хватит сил принять её извинения.

– Вряд ли. – Ник был категорично настроен, хоть и знал, что проще согласиться с отцом, всё равно тот не отстанет, – Это в любом случае плохо закончится.

– Ты справишься, я в тебя верю. – его передёргивало от собранной в одной фразе банальности, папа часто говорил подобными фразами, наверное, это как-то вписано в родительский генетический код.

– Только давай завтра, на сегодня с меня хватит напряжённых разговоров. Попроси врачей, чтобы они вырубили меня, не хочу глупых сновидений, и терзаться размышлениями о собственной судьбе. – это не было попыткой наркомана выклянчить дозу, пока ещё, иногда слишком многое сваливается на нас за раз, возможно поэтому папа и согласился.

– Я попробую, посмотрим, что можно сделать.

На том они расстались. Отец вышел из палаты, Ник надеялся, что после разговора с врачами, тот пойдёт в гостиницу, чтобы нормально выспаться, отдых был необходим им обоим. Возможно, таким образом, хоть одному из них удастся сегодня не переживать из-за случившегося, само-закапываясь под комьями презрения к себе и ненависти к окружающему миру и вселенской несправедливости. Он вернулся спустя несколько минут, с той самой улыбчивой медсестрой, она подкрутила краник на капельнице и уже через пару минут Ник почувствовал как наливаются тяжестью его веки. Отец что-то говорил про гостиницу и ночлег, но ему было не разобрать, под, спеленавшим его в ватных объятиях, сном. В таком состоянии было уютно, это новое измерение не хранило в себе тяготы одолевавших его проблем, скрывало от боли, разочарований, здесь незачем работать, притворяться или пытаться понравится, Ник вообще был здесь один. Только от сновидений это место не спасало. Возможно так выглядит смерть, когда остаёшься один на один с воспоминаниями того, что никогда не сможешь изменить.

…

Из детского сада родители редко забирали Ника вдвоём. Но если так получалось, это всегда сулило яркие воспоминания или как минимум мороженное в кафетерии возле автобусной остановки. Тогда он ещё не мог выговорить все эти слова, но общую концепцию формулы детского счастья знал наверняка – когда родители вместе это хорошо. В тот день всё было именно так. Они пришли вдвоём такие красивые и большие. Ник как раз был в том возрасте, когда принципиально доказать, что твои родители самые лучшие на свете, все взрослые казались великанами, а вопрос «кого любишь больше маму или папу?» считался Волан де Мортом, и его нельзя было называть. Был конец мая месяца, днём на улице стояла невыносимая жара, но под вечер погода утихала, готовясь ко сну, и наставало идеальное время для семейных прогулок, активного отдыха и посещения парков. Родители выглядели счастливыми и какими-то взбудораженными, как подростки забавляющиеся с петардами и пугающие прохожих. Только пиротехники у них не было. Отец где-то достал видеокамеру, что было немыслимо по тем временам, конечно передача «Сам себе режиссёр» била все рейтинги просмотров по выходным, но обзавестись подобной штуковиной могли себе позволить действительно состоятельные люди. Сейчас в интернете больше всего просмотров набирают котики, маленькие дети, и тот китайский паренёк задорно прыгающий в слишком коротких и слишком обтягивающих штанах, под непонятно чем цепляющий мотив. В тот день родители не наткнулись ни на одного азиата, или хотя бы пробегающую мимо дворняжку, зато под рукой был Ник, всё ещё вызывающий умиление своими детскими пухлыми ручонками, ножками и щёчками, который и стал звёздным кроликом. Они гуляли вместе в парке, по проспекту, кушали сладкую вату, Отец подбрасывал его высоко в воздух и ловил у самой земли, чем вызывал у мамы периодические сердечные приступы. Всё это наматывалось, запечатлевалось и сохранялось на метрах магнитной ленты. Напоследок, сильно картавя и проглатывая половину звуков, Ник продекламировал на камеру какое-то детское стихотворение про тигров или львов, было невозможно разобрать, что вообще он там бормочет. Правда, родители как-то догадывались о смысле его щебетания, а большего, по сути, и не надо, лишь пара близких и понимающих тебя людей, жаль, что вырастая мы об этом забываем.

Возвращаясь домой, взрослые играли с ним в догонялки, камера давно разрядилась, поэтому они просто носились, уворачиваясь друг от друга, весело смеялись, валяли дурака. В какой-то момент родители предложили бежать наперегонки до кафетерия с мороженным, победителю доставалась бы самая большая порция. Конечно у маленького Ника не было шансов, но он не унывал, зная, что можно сократить через парк, пока взрослые, считая себя самыми умными, будут бежать по вымощенным дорожкам. Он бежал изо всех сил, думая, что оторвался и его потеряли из виду, наверное только обзаведясь собственными детьми ты понимаешь, что проигрывая получаешь радостную улыбку ребёнка, которая слаще любой награды. А ещё учишься смотреть на несколько шагов дальше, предвосхищая моменты, когда уверенное в себе чадо, подгадав момент ползёт к оголённой розетке. Его родители не спускали с него глаз ни на секунду, но даже самые заботливые и дальновидные не умеют смотреть в будущее.