Телохранитель

Но Кревещук только виновато развел руками, в глаза шефу не смотрел.

– Мы потеряли двух человек.

– Что там с ними произошло?

– Пока не известно.

– Ну, и?

– Что?

– А то! Не можете справиться с ним сами, сдайте его официалам через Макарова. Наверняка есть, за что его задержать. За драку. Или пусть подкинут наркотики. Я еще раньше говорил.

– Все не так просто, – промямлил Кревещук.

– Не понял.

– Уже пробовали этот вариант. Макаров вне игры.

– То есть? – Гилинский чуть не потерял дар речи.

– Я так думаю, его вообще нет в стране.

Возникла немая сцена.

А в субботу с самого утра Ховрину позвонил Данилов:

– Имеется оперативная информация: Гилинский хочет купить себе картину, он типа меценат, заодно планирует там с кем-то встретиться из администрации в неофициальной обстановке, поэтому придет на открытие выставки современного искусства в «Эрарту». В эту субботу в пять часов. Кстати, там можно будет закусить – обещан фуршет. У нас есть два приглашения. Ты идешь. У тебя есть приличный костюм?

– Я-то там зачем? – испугался Ховрин. – И костюма у меня нет. Был школьный выпускной, но его тогда еще заблевали – не отчистить.

– Посмотришь на Гилинского, – хмыкнул Данилов. – Наверняка он тебя тоже знает. По фоткам. У них своя разведка. Прикольно. Поглядим на его реакцию. А костюм тебе подберем. Кстати, у меня там один знакомый художник выставляется. Дима Гопко. Посмотрим, что он там намазюкал. И подстригись.

Проблем со стрижкой не было: Ховрин позвонил знакомой девчонке-парикмахерше Алле, у той дома было настоящее рабочее место – кресло, зеркало, профессиональная машинка «Мозер» (какое-то пивное название) и всякие другие парикмахерские причиндалы. Ей было двадцать два года. Она уже год как окончила училище, все ее за работу хвалили. Ей даже доверяли свадебные прически. Алла, наклоняясь, открывала глубокое декольте в халатике, надетом явно на голое тело, касалась грудью, от чего Ховрина бросало в жар. Еще и жарко дышала прямо в ухо. Ховрин в какой-то момент не выдержал, сунул руку ей снизу под халат. Там было горячо и ничего не надето. Переместились на диван. Потом еще пришлось достригаться. Расстались очень довольные друг другом. Жаль времени оставалось впритык – можно было еще поваляться, но через полчаса должен был прийти ее парень – уже звонил. Наверно, во всем были виноваты феромоны.

Костюм Ховрину в тот же день без проблем купили в «Стокманне» на Невском. Сам Данилов с ним поехал покупать. Там же с помощью симпатичной продавщицы ему подобрали рубашку и галстук. Еще и ботинки понадобились. Купили там же и хорошие дорогие ботинки. Когда Ховрин вышел из примерочной, девушки оборачивались на него. Одежда очень меняет человека.

– Идет тебе, – ухмыльнулся Данилов, – впрямь молодой миллионер, или мажор, как там у вас говорят. Сейчас меня примут за твоего личного шофера.

Так прямо из магазина, не снимая костюма, и поехали на выставку – только ярлыки срезали. Точно к началу церемонии открытия вернисажа подъехала на такси и Валентина. Была она в длинном красном вечернем платье и в красных же туфлях на высоких каблуках. В них она была выше Данилова. На Ховрина она не смотрела, мимохом кивнув на его «здрасьте», но в какой-то момент озорно подмигнула.

Народу на выставку съехалось довольно много. Пускали по приглашениям. Кто-то приглашение забыл или потерял, скандалил на входе. Обычная ситуация для таких мероприятий.

Огромная зала была ярко освещена. Всюду висели картины. Вошли. Огляделись.

– Кошмар! Пещерный человек, который не учился в художественной академии, и то нарисовал бы лучше! – пробормотал Данилов.

Услышавший эти слова бородатый художник Дмитрий Гопко, тот самый знакомый Данилова и оказавшийся тут же рядом, развел руками:

– Извините, Бог не дал таланта! А не рисовать, понимаешь, не могу. Типа картинный графоман. Что тут поделаешь! Не я один такой. Нас тьмы, и тьмы, и тьмы! Бездарных-то…

Впрочем, Данилов тут же пошел на попятный:

– Ты, Дима, не обижайся – в общем-то, неплохо. Вон у фиников хрен знает что, бывает, стоит на улицах. Жуткие скульптуры. В Хельсинки, в порту, помнится: типа гигантский мужик стоит и ссыт. И ничего – все радуются.

– Спасибо, художник любит, когда его хвалят! – довольно кисло улыбнулся Гопко. Он все-таки обиделся. Впрочем, тут же куда-то ввинтился в толпу.

В бокалах пузырилось шампанское. Ховрина неудержимо тянуло к столу с бутербродами. Рот наполнился слюной, даже слегка затошнило.

– Потом поешь! – одернул его Данилов. – Вон туда смотри! – Он ткнул Ховрина локтем в бок.

В этот момент в залу вошел мужчина лет сорока, курчавый брюнет, среднего роста, довольно обычной наружности, ничем не примечательный, но с очень живыми карими глазами. Вживую он не слишком походил на фотку, некогда скачанную из Инстаграмма хакером Геббельсом. Рядом с ним была очень красивая девушка в вечернем розовом платье и в драгоценностях. Тут же видно было и охрану: молодые мужчины тоже в костюмах, с наушниками в ушах, с виду – профессионалы. Всего двое.

– А вот и он! Тот самый господин Гилинский, главный акционер, член Совета директоров финансовой компании «АСТ-групп». Туда входит два банка, еще какие-то конторы, но именно он – главный акционер банка (имеет пятьдесят процентов плюс одну акцию), а банк входит в двадцатку крупнейших банков страны. Это так называемые «инвесторы», которые сидят на деньгах и решают, куда их вкладывать.

– И что он по жизни за человек? – спросил Ховрин.

– Как бы это сказать попроще… Он – вид какого-то особенного социального паразита. Гений определенного вида. У таких людей мозг работает по-другому: у них гораздо большая скорость вычислений, чем у обычного человека. Сравни старый компьютер и машину последнего выпуска – тут и разница! Ты еще ничего не понял, а он уже придумал, как тебя наебать. Он сам не создал ни одного предприятия, но украл их десяток и еще десяток разорил. В исторической перспективе они, эти типы, может, и вымрут, но сейчас они процветают. Короче, это профессиональные рейдеры. Они отнимают предприятия, а потом их продают целиком или распродают по частям. Это тоже, по сути, грабители, преступники, однако себя они считают себя удачливыми бизнесменами, эффективными менеджерами. Они начисто лишены морали. Впрочем, современная экономическая система порочна сама по себе. И, по сути, он – обыкновенный алчный мудак! Поднялся в конце девяностых. Хорошее было время для разного рода мошенников. Огромные деньги тогда лежали буквально на дороге. Рассказывают, они тогда ехали по городу, смотрели, где какое есть хорошее место, например, ресторан или магазин. Посылали туда человека, тот брал чек, где отпечатан ИНН. По нему находили учредительные документы этого предприятия в налоговой, там и меняли данные и переводили фирму на себя. Чистое дело. Все было схвачено. Однажды только случайно напоролись на подругу жены губернатора, та написала в Москву лично президенту, оттуда начали зачистку. Насилу уцелели, откупились. Больше таких ошибок они не совершали.

– А это что за девушка с ним? – спросил Ховрин. Они с ней встретились взглядами и на мгновение задержались. И эта красавица, как и Валентина, тоже вдруг подмигнула Ховрину и провела язычком по губам. «Вот ни фига себе!»

– Это его подруга, – сказал Данилов.

Ховрин тут же вспомнил про некую упомянутую ранее Геббельсом Полину и сразу же – автоматом – про попугая Серолета.

Гилинский между тем остановился у одной из картин. Какое-то время рассматривал ее, слегка накловив голову набок. Наверное, думал, как на такое дерьмо можно потратить такие большие деньги.

Данилов, улыбаясь, с бокалом шампанского подошел к нему. Тот повернулся к Данилову. Охранники не особо напряглись: не видели угрозы. Данилов с полминуты смотрел Гилинскому в глаза.

– Если с девочкой что-нибудь произойдет, пусть даже случайно, я тебя найду и убью! – спокойно сказал он, и Гилинский ему тут же безоговорочно поверил. Как говорится, шах и мат.

Такие слова не пишут, не посылают по почте, а говорят лично в глаза. Не всегда это возможно, но тут получилось.

По возвращении с выставки все еще испытывающий неприятную внутреннюю дрожь Гилинский вызвал к себе Кревещука и Хрусталева.

– Данилов? Что это, блядь, за организация? Чья она? Ее можно купить? – Гилинский разрезал яблоко, повертел половинку, понюхал, прикрыв глаза, с хрустом откусил. Он явно нервничал.

– Данилов – штатный сотрудник службы безопасности Гарцева. Двое других – обычная охранная фирма. Объединяет, как водится, бывших военных и ментов. Других туда просто не берут. Традиционно противостоят бандитам и уголовникам. Кто владелец – не знаю. Надо будет посмотреть в реестре, – сказал Кревещук.

– Ваше мнение? – спросил Гилинский.

– Я лично эту публику не люблю, стараюсь с ними не связываться, и вообще: худой мир всегда лучше хорошей войны, – подал голос Хрусталев.

– А я, блять, не люблю таких вот разговоров! Какая еще, к черту, война? Что ты плетешь? Тебе, Палыч, лишь бы ни хрена не делать. Ты, блять, профессионал, отставной чекист, а эти все бывшие вояки. Обычно просто наглая тупая пьянь, сборище алкоголиков, – возмутился Гилинский.

Хрусталев попытался смягчить:

– Согласен: они все долбанутые, но у них всегда есть своя поддержка в МВД, а иногда и в ФСБ. Спецназ, армейские друзья и все такое. Думаю, их лучше не трогать. Себе дороже. Гарцев тоже ведь через Афган прошел, а у них там типа братство – своих не сдают.

– И что из того?

– Я свое мнение сказал, – буркнул Хрусталев, потом добавил: – Очень плохо, что подключилась эта контора: с организацией бороться опасно, особенно с такой. Не бывает бывших разведчиков, бывших ментов и гэбистов – это клан, они всегда будут помогать друг другу, – тут банальный инстинкт самосохранения. Он существует во многих системах. Они, по сути, потому и создаются. Так? – Он посмотрел на Кревещука для поддержки.

Кревещук скривил губы, едва заметно пожал плечами и ничего не ответил. Он был с этим явно согласен.

Так ни до чего и не договорились.

Гилинский попыхтел, попыхтел, что-то хотел высказать, но потом так и ушел к себе, не попрощавшись.

На следующий день снова ходили с Даниловым по разным притонам. Кого-то он там упорно искал. По ходу дела зашли в какой-то шалман перекусить. Данилов заказал кофе – он обожал кофе.

Тут к нему привязался какой-то мужик. Уже немолодой – лет сорока пяти. Что он хотел, было непонятно. Какая-то у него была обида на Данилова. Ногу он ему, что ли, случайно отдавил? Ховрин так и не понял.

– Слушай, мужик, – попросил его Данилов, – уходи, пожалуйста. У тебя еще есть шанс уйти своими ногами. Пожалуйста! – В голосе его послышалось некоторое утомление. Видать, уличные разборки ему уже порядком надоели.

Однако мужик уже ничего не соображал, словно муха он что-то жужжал, жужжал, кружил вокруг, потом уже начал хватать Данилова за куртку и попихивать его своими кулачками. И тогда Данилов его стукнул. Вроде и несильно, но у того подломились ноги и он упал на месте, как дерево, которое под корень подсекли топором.

Народ шел мимо, обходил брезгливо – думали, наверно, что пьяный. Наконец, какая-то старуха наклонилась, начала тормошить, наверно, вспомнила непутевого мужа или сына. Вот так вот лежали тоже и никто им не помог. Впрочем, могла и просто мимоходом очистить карманы. Вспомнила лихую юность.

Еще какая-то нетрезвая компашка гопников встретилась на пути. Столкнулись. Данилов сходу – с одного удара – свалил лидера.

Это было настоящее мастерство. И все вокруг это поняли. Только один в вязаной шапочке колебался: нападать или нет, пошатался какое-то время шаг вперед – шаг назад, но так и не решился. Данилов ждал его, но так и не дождался.

– Еще встретимся! – кинули гопники ему дежурную фразу.

– Чего ждать? Давай прямо сейчас! – осклабился Данилов, делая шаг вперед. Те припустили трусцой прочь, постоянно оглядываясь.

– Что-то не так, – Данилов покрутил головой, поежился: – я это чувствую, только не пойму, что.

«Точно Валентина ему не дала, или он что-то почуял неладное», – похолодел Ховрин.

Неделя прошла без происшествий. Погода наладилась, ни одного дождливого дня. В субботу с утра ездили с Катей Гарцевой в Солнечное – на залив. Деревья уже подернулись зеленым дымом. Было очень ветрено. Штормило. Вода в заливе была мутной и коричневой. Прошлогодний желтый тростник шелестел на ветру. Катя озябла, нахохлилась. Кое-как разожгли мангал, пожарили шашлыки. Сразу стало веселее. В машине от солнца и ветра лица горели.

Днем сходили в кино, посмотрели новый фильм про вампиров. Катя ахала, закрывала глаза, Ховрин плевался:

– Ерунда все это: в наши времена стакан крови всегда можно купить, если уж так приперло. Народ живет бедно. Есть масса желающих сдать ее за деньги. А так насосешься у спидоносца и кердык тебе, хоть ты и вампир…

Потом Ховрин отвез Катю домой. Было уже около шести.

Вечером же собирались пойти в клуб. В восемь Ховрин зашел за Лерой. Сидел в комнате на диване, ждал. Лера куда-то надолго пропала. Видимо плескалась в душе и красилась. Вдруг в комнату стремительно вошла ее сестра-восьмиклассница Ксюша. Она была одета как-то слишком по-взрослому и в косметике, с ярко накрашенными губами, с таким же красным маникюром. Груди ее как-то уж слишком торчали – ваты, что ли, насовала в лифчик? Она сделала Ховрину глазки, потом села рядом, коснулась колена.

– Молодой человек, не желаете ли развлечься?

Глаза ее были испуганные и напряженные, зрачки широкие, ее заметно потряхивало.

– Ты чего? – ужаснулся Ховрин. – Выпила что ли?

– Трахни меня! Если откажешься, я скажу, что ты меня домогался, а я – несовершеннолетняя!

Она потянулась расстегивать ему молнию на джинсах. Завязалась борьба, в итоге которой Ховрин все-таки оказался на ней, видел очень близко эти полуоткрытые губы, трепетные ресницы. Вдруг она содрогнулась, прошептала:

– Я кончила. Так хорошо. Кайф! – И выскользнула из-под него.

Потом ушла, клюнув Ховрина в губы, измазав помадой и оставив его в полном ошеломлении. Вспомнились слова Валерия Константиновича, Катиного отчима: «Школота совсем оборзела!» Это еще, считай, пронесло. Можно было здорово влипнуть. Ей бы поверили. Без косметики она выглядела просто как ангел во плоти – воплощение невинности.

Тут же вспомнил, что одна шальная девчонка из параллельного класса решила так же шантажировать учителя математики, чтобы поставил ей за год хотя бы «четверку». Наглая была и кто-то наверняка подучил. Явилась ему в кабинет, мини-юбка, трусиков не надела, так и сидит. Все видно. Говорит ему: «Сансаныч, я в вашей математике ничего не понимаю и вряд ли когда-нибудь чего-нибудь пойму, но мне надо школу закончить, а деньги считать я умею. Поставьте мне четверку, пожалуйста. Чего вам стоит?». – Тот невозмутимо отвечает: «Да не поставлю я тебе четверку, Куликова, даже не проси – ты ж ничего не знаешь». – А под юбку ей даже и не смотрит. Та думает: «Ну, точно голубой, блядь, кто-то ведь намекал!» и говорит: «А я скажу, что вы до меня дотрагивались и требовали секс за отметку!» – А он: «Куликова, если бы ты только была первая! Вон у меня камера установлена как раз для таких случаев!» – Та, Саша Куликова, так и ушла, как говориться, не солоно хлебавши. Хотела подначить пацанов, чтобы математика отлупить, но никто на это не подписался – стремно.

Тут, наконец, вошла Лера.

– Ты чего такой взъерошенный?

– Задремал, – промямлил Ховрин. – Кошмар приснился.

После клуба он на такси отвез Леру домой. Потом пошел между гаражами и неожиданно попал на тусовку поддатых местных пацанов, как в кучу говна вляпался. Их оказалось как-то уж слишком много. Стая, или, точнее, кодла. Они посмотрели на Ховрина, как смотрят шакалы на возможную еду. Потом вдруг все разом ринулись на него. Образовалась куча-мала, что-то вроде сопящего, матерящегося шара, машущего внутри кулаками, впрочем, очень скоро эта куча начала распадаться на части: из нее выпадали отдельные бойцы, кто-то отходил, чаще просто отпадал и падал на землю. Один буквально вылетел, перевернулся через голову и спиной рухнул на асфальт. Другой парнишка, сплюнув кровью, вытащил из кармана стальной кастет с шипами, надел на пальцы, сильно размахнулся, чтобы ударить Ховрина, но промахнулся и попал своему же товарищу в висок. Тот без звука рухнул на дорогу. Кастетник бросился к нему со слезами:

– Блядь, Леха, извини! Я не хотел!

Лицо его выражало ужас и отчаянье.

Все оставшиеся на ногах обступили их, забыв про Ховрина, который тут же и свалил оттуда.

– Я не специально, бля буду! – оправдывался нечаянный убийца.

Сутками позже следователь допрашивал его в присутствии какой-то тетки из социальной службы:

– Зачем ты ударил Волохова кастетом в висок и тем причинил ему тяжкие телесные повреждения, повлекшие за собой смерть?

– Я не хотел, – мямлил убийца.

– Что значит «не хотел?» На записи с камеры четко видно, как ты достал кастет и ударил Волохова. Или ты другого кого-то хотел убить?

Следователь, просматривая ранее запись камеры видеонаблюдения двора, матерился про себя: имело место нападение уличной шпаны на прохожего, вероятно, спортсмена, и те вполне справедливо получили жесткий отпор. Он бы сам поставил «лайк» этому видеоролику, однако двое нападавших оказались в реанимации, один получил удар кастетом от своего и вскоре умер в институте нейрохирургии Поленова. На видео было четко видно, что «неустановленное лицо» в этом конфликте явно было право. Все тут было ясно. Однако нужно было сварганить внятную историю, закрыть дело. Как было квалифицировать: «неумышленное убийство»? Хотел убить одного, а убил другого?

Солнце заметно грело, искрилось в лужах, как сварка, так что приходилось щуриться. У кромки дороги еще кучковалась мерзлая грязь. От нее стекала почти черная вода.

Пока Катя занималась на своих языковых курсах в университете, Ховрин шатался по набережной Невы. К вечеру сильно похолодало, и со стороны залива поднялся сильный порывистый ветер. Ховрин съежился, втянул голову в плечи. Веселой шумной группой из дверей выбежали несколько девушек и парней. Ховрин вдруг тоже захотел учиться в Большом университете. Так же выбегать компанией на Неву. А до армии оставался месяц.

Подошла Катя. Навалилась грудью на гранитный парапет рядом с Ховриным, глубоко вдохнула холодный воздух:

– Красота! Даже жалко будет уезжать!

– Ладно тебе. В Лондоне тоже, наверно, здорово! Там тоже есть река.

– Темза. Может быть. Я там еще не была.

На субботу у Данилова была назначена встреча с неким господином Новиковым, крупным акционером СВЗ. Жил он в области. Ехать от города пришлось аж два часа. Выехали из Питера в восемь утра. Ехали втроем: Данилов, Максимов и Ховрин. Новиков жил в особняке размерами, пожалуй, не меньше, чем у Гарцева в Лисьем Носу, хотя и не такой большой территории. Ворота отъехали в сторону автоматически, в доме же дверь открыла уборщица, по виду уроженка Средней Азии, в синем фартуке и желтых резиновых перчатках. Увидев Максимова, она отчего-то сильно перепугалась, опустила глаза и тут же юркнула в подсобку.

Зашли в гостиную. Данилов с Максимовым уселись кресла, а Ховрин забрался повыше на ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж коттеджа. Все наблюдал с высоты.

Наконец, откуда-то из глубины дома появился сам Новиков. Это был мужчина обычной российской наружности лет пятидесяти, немного полноватый, отекший и помятый со сна. За ним шлейфом тянулся запах свежего говнеца. Он сам это почувствовал и пошел открывать окно.

– Душно что-то! Извините, я на минуту.

И вышел.

– Чем человек старше, тем у него вонючее говно! – не удержавшись, прокаркал Ховрин со своего насеста. – Говорят, от начавшегося уже при жизни разложения тела.

– Фигня. У детей говно тоже здорово воняет, и даже у самых маленьких! Тоже мне специалист по говну, – хмыкнул Данилов.

Максимов поерзал в кресле:

– А я бы тоже посрал.

Переговоры вел Данилов уже в кабинете. Ховрин с Максимовым ждали в гостиной. Другая девушка из прислуги принесла чай и печенье.

Ждать пришлось примерно час.

А в воскресенье вечером Ховрин познакомился с очень одинокой женщиной. Ее звали Ирина. Ей не везло в личной жизни, и она считала, что над ней давлеет проклятие безбрачия.

За два часа назад до этого она с новым другом Вадимом сидела в кафе – у большого окна. За толстым стеклом ветер с залива мотал голыми ветками росшего напротив окна дерева, хлопал козырьком навеса. А в самом кафе было тепло и уютно, даже легкий запах табачного дыма – где-то тайком курили – совершенно не раздражал. Сделали заказ. Сразу очень быстро принесли чай – целый большой чайник. Тут же и разлили по чашкам. Она держала чашку обеими руками, отогревала пальцы. Сначала мило беседовали обо всем и ни о чем. Потом разговор перешел на то, что было раньше, про детские воспоминания, школу, институт. Вспоминали забавные истории, много смеялись. Спрашивал в основном он, она отвечала. Вскользь коснулось и парня, которого когда-то любила. Расстались с ним уже с года два, она Вадиму раньше про него ничего не говорила. После этого спала с мужчинами всего-то раза три-четыре: после вечеринок и клубов кто-то, случалось, и прилеплялся. Говорили, казалось, ни о чем. И вдруг она почувствовала, что разговор приобретает какой-то опасный оттенок, а в чем он состоит, понять пока не могла. Она словно ступила на минное поле и с ужасом ощутила, что остановиться не может и продолжает говорить, говорить, говорить… Наконец, приняла правильное решение: «Пойду, помою руки», – вышла в туалет, там посмотрела в зеркало. Что-то было не так, только что? Она взяла себя за горло, сдержала внезапно подступившее рыдание. Впрочем, далее все прошло очень мило. Он отвез ее к самому дому, там при прощании поцеловались в губы, но не взасос, на том и расстались. Было уже поздно. Завтра нужно было вставать в шесть, идти на работу. Подумала, встречался ли ей вообще когда-нибудь настоящий мужчина?

Впрочем, подвизался еще с год назад некий Рома. Что-то он там ей такое впаривал про свои чувства. Обычный мужской нудеж. У таких говорливых обычно член не очень стоит, они часто скорострелят, спешат. Она посмотрела на него со скукой, с трудом сдерживая зевоту. Подумала о том, что нужно купить по дороге домой что-нибудь из еды, чтобы накормить Вадика (жила тогда с ним, хотя тоже еще тот был придурок), и еще не забыть взять ему сигарет. Он уже по этому поводу два раза звонил – напоминал. Она даже сделала шариковой ручкой точку-памятку на запястье – чтобы уж точно не забыть. Рому слушала в пол уха. Он это заметил, насупился:

– Я понял, что ты меня не любишь. Ладно, переживу. Пока. – Его голос все-таки дрогнул. Встал и ушел. Больше его не видела, забыла напрочь, только сейчас и вспомнила.

А вот Михаил бы так не сказал, а молча повернул, нагнул бы на стол, задрал платье, стянул трусики и оприходовал тут же. Она бы осталась в слезах, но – счастливая.

И действительно был в ее жизни такой мужчина. Михаил. Даже жили вместе с полгода. Целый кусок жизни, ни на что непохожий. Иногда теперь думала: с ней ли это было вообще. Она ничего не знала о нем. Он появился ниоткуда и также ушел вникуда. Вдруг исчез с концами – якобы новая командировка. Он мог быть кем угодно. Но точно был на войне. Неизвестно только, на какой. У него на плече была военная татуировка. Она видела ее много раз, – у самых своих глаз, когда спала на его плече, но теперь не могла вспомнить, что там было изображено. Так если бы в ее жизнь пришел ветер, шторм, необычный период перемен. Все в это время было другим, как бывает во сне. Что от него осталось в жизни? Ребенка не осталось – она тогда принимала противозачаточные таблетки. Хотя ребенок получился бы хороший.

Михаил… Он не дергался во сне, не бредил, всегда был в хорошем настроении, будто находился в отпуске на курорте. Она видела только его заграничный паспорт. По нему ведь ничего не поймешь: женат или не женат. И боялась спросить об этом. Обычно мужчины врут, типа: конечно, женат, но с женой давно не живу, собираюсь разводиться. Одна подруга так жила с мужчиной уже лет пять – они встречались по выходным, редко по будням. Он никогда не оставался у нее на ночь – до утра, и она не знала как это: проснуться рядом с любимым утром, спросонья заняться любовью, позавтракать в постели и поспать еще часок.

А Михаил однажды ушел, исчез, забрав этот ветер из ее души. И после него все другие долго казались ей не совсем мужчинами. А с ним она была просто самкой, женщиной в чистом виде. Он мог ее оттрахать где угодно, например, в переодевальной кабинке у пляжа, и ей это не было обидно. Он уехал, а она постепенно начала отвыкать от него, с трудом возвращаться в обычную жизнь. С удивлением узнавала, что за это время многое вокруг поменялось. Поплакала, конечно. Смочила подушку.