DARKER: Бесы и черти

Все словно в кошмаре, приснившемся после того, как родители рассказали ей про хордому: опухоль почему-то рисовалась дохлой курицей в колыбели черепной коробки, общипанной, но кое-где покрытой тонкими и длинными волосами.

– Перестань! – взмолился Мики. – Мама, пусть она перестанет!

– Твоя сестра больна, – заметила мать, изучая Ронит остекленевшими глазами. – Это от жары. Ты должен отвести ее в тень.

– А ты? – Мики вцепился в мамины шорты. Из-под джинсовой ткани посыпались пыль и шелуха высохших насекомых.

– Я схожу за лекарствами, – сказала мама, не шевелясь. – Идите вон в тот домик. Сидите в камере. Ей станет легче.

Мики кивнул, всхлипывая. Взял Ронит за руку. Она закатила зрачки, вертела головой и глупо мычала. Иногда она изображала сумасшедшую, и это смешило Мики, но теперь Мики было не смешно. Папа их бросил. Ронит заболела. И с мамой явно что-то не то.

– Идем! – попросил Мики и повел Ронит к тюремному блоку.

Вместо асфальтного покрытия двор перед бараками был вымощен костями крупного рогатого скота или убиенных ангелов. Кости вбили в почву, как железнодорожные костыли; наружу торчала отполированная столетиями окаменевшая губка головок. Из бетона вырастали опутанные колючей проволокой мраморные колонны и барельефы, будто сквозь истершуюся реальность проглядывало место, некогда располагавшееся в пустыне, но стертое милосердным Богом с лица земли.

Сакральная архитектура иудейского ада. Декорации, которые люди покинули в ужасе, успев разве что слово «КРОАТОН» накарябать на стволе дерева.

Кейла вбежала в утробу барака.

«Стой!» – подумал Ишай и молча пошел за женой.

Единственным источником света были узкие зарешеченные бойницы под потолком в глубине отворенных камер, мертвых бетонных пеналов. Холодок остудил кожу. Ишая осенило, он подумал о насекомоядных растениях. Вот чем научился быть изолятор № 113 в ходе эволюции. Хищным цветком, приманивающим путников прохладой. Шкатулка с кошмарами захлопнется, стоит польститься на странную свежесть помещений. Начнется процесс переваривания.

– Послушай, – произнес Ишай.

– Они где-то тут! Ронит! Мики!

– Кейла…

– Слава богу!

Жена ворвалась в камеру. Дети были внутри: Ронит распласталась по стене, запрокинув голову, распахнув рот в немом вопле, вперив немигающие глаза в потолок. Мики держал ее за руку.

– Папа?.. – спросил он изумленно, и опухшее лицо просияло. – Ты вернулся!

Ишай обнял сына. Кейла прижалась к дочери, твердя, что все будет хорошо. Ронит моргнула, выходя из транса, посмотрела на родителей, а потом куда-то в сторону.

И дверь захлопнулась. Лязгнул замок. Ронит содрогнулась всем телом, Ишай метнулся к решетке, впился пальцами в прутья, затряс их, и словно телеграфную ленту протянули через его мозг: «Перед смертью они ели подошвы кроссовок».

– Открой! – сказала Кейла срывающимся голосом. – Она не может быть заперта. Открой, пожалуйста.

Заплакал Мики.

Ишай вдавил лицо между прутьями.

«Нас найдут, – думал он. – Родители, друзья, коллеги, кое-кто знает, куда мы отправились, нас хватятся не сегодня, так завтра, рано или поздно».

Или поздно.

Пронзительно заскрипев, шурша колесиками по бетону, офисное кресло выкатилось из мрака и встало перед камерой. Ишай отлепился от решетки и попятился, глядя на невидимого зрителя, там, за стальными прутьями.

А затем другие кресла въехали в коридор, толкаясь; на некоторых из них восседали кустарные куклы и костистые творения безумных таксидермистов; в недрах изолятора № 113 заурчала тьма, а снаружи глянцевито-блестящие жуки пересекли покрывало для пикника, забрались в контейнеры и приступили к трапезе.

Бес № 3

Мара Гааг

Пробка

– Ножа не найдется?

Чернов вздрогнул и проснулся. В первые секунды не сообразил, где находится и почему уснул в такой позе: шея затекла, в глаза как песка насыпали, ноги онемели. Все еще в машине. А снилось почему-то море.

За лобовым стеклом открывался вид на вереницу автомобилей в четыре ряда. В заднем был точно такой же. Пробка не сдвинулась ни на метр.

– Нож, говорю, есть?

Женщина заглядывала в окно со стороны пассажирского сиденья. Точнее, заглядывал ее бюст, обтянутый не по размеру узкой и белой майкой-алкоголичкой, а следом – широкая улыбка. Губы обветренные, один зуб сколот. Это делало улыбку неприятной. Глаз женщины Чернов с водительского места не видел.

– Нет, – ответил он на автомате, даже не задумавшись.

– А ты в бардачке пошарь, – не отставала женщина и наклонилась ниже.

Лица целиком по-прежнему не было видно, зато вырез майки открылся с нового ракурса. Чернов с трудом отвел от него глаза и послушно открыл бардачок. На сиденье тут же вывалились мятые документы, открытая пачка крекеров и смотанные в морской узел наушники-ракушки.

– Ну! – Женщина просунула руку в окно, а потом запустила в бардачок. Чернов на всякий случай отстранился. На пол полетела обертка от шоколадки и какие-то желтые крошки. Кажется, от чипсов.

– Да нету, – окончательно проснувшись, сказал Чернов колыхающемуся в оконном проеме бюсту, но тут его обладательница, как заправский фокусник, извлекла из недр бардачка канцелярский ножик: маленький, в ярко-фиолетовой рамке, будто бы детский.

– Жалко тебе, что ли! – Ухватив добычу, рука скрылась. Грудь тоже. Зато показалось лицо: розоватое, тоже обветренное и в блеклых веснушках. Волосы у нее были светлые, очень коротко остриженные неаккуратным ежиком. – Мы там решили пикник устроить, парни костер развели. А ножей нету… Я возьму, короче? Есть хочется очень.

– Бери, – безропотно согласился Чернов и незаметно спрятал пачку крекеров. Есть действительно хотелось.

– Ты тоже приходи, если что. – Женщина одной рукой прижала к себе ножик, словно боялась потерять, а второй махнула, указывая направление. – Вон там, километра полтора, за грузовиком с капельками.

– С капельками?.. – не понял Чернов.

– Ну да, водовоз, на нем капельки нарисованы. Козырное место забили! – рассмеялась она. – Никого к себе не берем. Но ты приходи, ты ножик дал, мы тебя за это покормим. А может… – Она вперилась в него глазами и облизнулась. – Может, еще чего придумаем… Скучно тут одному, а? Ты симпатичный вроде.

– Ага, – согласился Чернов осторожно и сразу подумал, есть ли веснушки у нее на груди, такие же, как на щеках.

Когда женщина с ножом ушла, ему стало стыдно. Несколько часов в экстремальной ситуации, а уже думает о сексе с другой женщиной. А у него, между прочим, жена есть. Надо бы ей позвонить.

Чернов потянулся, разминая плечи. Нашел на приборной доске смартфон, вынул из замка зажигания ключи. Перед тем как вылезть из машины, сунул в рот один крекер, а остальную пачку спрятал между сиденьями. Потом запер двери и медленно пошел туда, где началась пробка, посмотреть, как там дела.

Автомобили тянулись унылой колонной до самого поворота и дальше. Стояли как попало: то поперек дороги, то почти уткнувшись друг в друга. В такой тесноте особо не разъедешься. Из глубокой канавы, отделяющей обочину от поля, торчал кверху багажник зеленого седана. «Будто не застрял, а вырос, как трава», – подумал Чернов и сам своей шутке хихикнул.

Людей было видно мало – кто-то ушел пешком, бросив машину, кто-то спал, запершись внутри. Метров через пятьсот Чернов наткнулся на бородатого мужичка в очках и спортивном костюме. Поздоровался. Но мужичок испуганно вжал голову в плечи и нырнул в свой автомобиль. Чернов хмыкнул и пошел дальше.

По обе стороны трассы раскинулось поле колосьев. Колыхалось, словно золотистое море. Чернов, впрочем, никогда не видел моря, но, глядя, как ветер гонит волну по плотным рядам овса, живо представлял. Он вообще часто мечтал о море.

За поворотом виднелся край пробки, отгороженный от остального мира двумя перевернутыми фурами и полицейским фургоном. Сюда стащили трупы, накрыли тем, что нашли, – чехлами для сидений, чужими куртками, полиэтиленовыми пакетами. Кровь впиталась в асфальт, и теперь ее подтеки казались не красными, а черно-бурыми. Над телами уже роились мухи.

Чернов скривился. Обошел распростертого на земле мужчину в форме парамедика – ветер сорвал угол пакета и плавно мотал из стороны в сторону, как будто пытался погладить его лицо. Половину лица, потому что верхнюю часть размозжило ударом. Пахло противно. Чернов где-то читал, что разбитые мозги пахнут ванилью. Ничего подобного.

Он взобрался на фургон. Мышцы радовались активности после сна на водительском сиденье. Достал телефон, проверил индикатор сети – две палки. На самой трассе, впрочем, совсем не ловилась. До ближайшего города явно далеко. Того, куда ехали все эти машины. Кажется, на какой-то летний фестиваль – угораздило же его оказаться в то же время на той же дороге и в той же пробке.

Жена значилась в списке контактов как Зайка. «Зайка», – повторил про себя Чернов ласково, готовясь к разговору. Нажал кнопку вызова.

Гудки пошли. В нетерпении Чернов хотел пройтись по фургону, но едва не поскользнулся, поэтому замер на месте. К тому же связь прерывалась, гудки звучали прерывисто и хрипло.

Наконец она взяла трубку.

– Зайка! – сказал Чернов радостно. В трубке молчали. – Ты там как? Ты уже слышала? На трассе авария и пробка. С двух сторон заблокировало. Ждем спасателей, а их все нет.

Жена молчала.

– Ну ты чего, дуешься, что ли? – Чернов старался, чтобы в голосе звучала неподдельная нежность. Но в голову то и дело лезла стриженая блондинка в майке-алкоголичке. Точнее, грудь с веснушками в этой майке. – Прости, что сразу не позвонил. Тут такое… Погибших много. Нам ни вперед, ни назад. Ну не бросать же машину. Хотя, знаешь, многие бросили. Я бы тоже бросил, но у нас же за нее кредит… Так ведь? А может, хрен с ним? Такие поля красивые, ты бы видела. Как море, только из колосьев. Я бы тебе показал. Я так соскучился, зайка.

Жена в трубке всхлипнула.

– Ну ты чего, ну… – Чернов привстал на цыпочки, чтобы увидеть трассу за перевернутой фурой. Там, поперек полосы, стоял больничный автозак с распахнутыми дверями. Вдоль кузова тянулась синяя надпись: «Спецзаключенные». Один полицейский сидел в кабине, тоже с разбитой головой. Из-за грязно-кровяной кляксы на треснувшем лобовом стекле лица было не разглядеть. Второй лежал на асфальте, проткнутый насквозь куском арматуры. Их тела никто не прикрыл. – Все хорошо будет, обещаю. Ну хочешь, пойду пешком к тебе. Хочешь?

Жена разрыдалась и дала отбой.

– Бабы! – обиженно сказал Чернов коротким гудкам. – Стараешься для вас, стараешься. А тут один раз вовремя не позвонил, не предупредил, и на тебе.

В животе заурчало. Может, стоит воспользоваться предложением блондинки? Для начала тем, что про еду. Остальное как пойдет. Он с сожалением глянул на экран мобильного. «Зайка» смотрела на него с фотографии контакта большими карими глазами.

– Сама виновата, – сказал ей Чернов, заблокировал экран и сунул в карман телефон.

Спуститься с фургона оказалось сложнее, чем взобраться. Чернов зацепился за что-то штаниной, съехал вниз и едва не ударился головой. Чертыхнулся. Отцепил штанину и неуклюже грохнулся на асфальт. Еще не хватало тоже оставить свои мозги здесь – он покосился на пялящийся в небо единственный глаз мертвого парамедика. Чтобы стряхнуть с себя неприятный адреналиновый жар после падения, посмотрел на гуляющие по полю золотые волны. Ветер был теплый, ласковый. Внезапно Чернова накрыло необъятным, сияющим чувством свободы. Пьянящим. Пробка, авария, даже Зайка с ее обидой – все показалось неважным в моменте, где по обе руки мерно колыхалось овсяное море, а впереди ждали обед и приятная компания. «Люди все-таки примитивные существа», – думал Чернов, шагая в обратную сторону. Еда, секс, хорошая погода. Свобода. Все, что нужно для счастья. Не за тем ли все они ехали на этот самый фестиваль? Только не доехали. А вот ему повезло.

До грузовика с нарисованными на борту каплями он неторопливо добрался минут за десять. За все это время видел несколько человек, которые, заметив его, сразу прятались в свои машины. Закрывали двери и окна, пригибали головы, вжимались в сиденья. «Идиоты!» – думал Чернов весело. Ну ничего, вылезут рано или поздно. Как будто выбор есть. Спасатели-то не торопятся. А жизнь на месте не стоит.

С обочины тянуло дымом и жареным мясом. Приглушенно играла музыка – кто-то включил на телефоне ритмичную попсу. «Прямо классический отдых на природе!» – обрадовался Чернов. Он обогнул водовоз и сразу увидел знакомую блондинку: она танцевала босиком на крыше темно-вишневого внедорожника, припаркованного на примятом овсе. В одной майке-алкоголичке и каких-то неуместных кружевных трусах. Рядом, вокруг костра с вертелом, сооруженным из автомобильных деталей и арматуры, сидели трое разновозрастных мужчин. Один совсем парнишка, лет двадцати, бритый налысо. Не отрывал от блондинки плотоядного взгляда, не двигался, даже не дышал как будто. Рот у него был приоткрыт, по подбородку тянулась слюна.

Двое других сосредоточенно следили за приготовлением еды: ворошили угли, вращали по очереди импровизированный вертел, тыкали в висящую на нем тушу, проверяя готовность. Корка у туши была сильно темная, пригорелая, но сукровица еще сочилась. Пахло, впрочем, бесподобно. Чернов втянул носом воздух и остановился.

– Ты еще кто? – недружелюбно поинтересовался старший.

– Я позвала. – Блондинка перестала танцевать, спрыгнула сначала на капот, потом на землю. Парнишка у костра разочарованно вздохнул и переключился на созерцание еды. Рот он так и не закрыл, слюна намочила футболку. – Это он ножик нам дал, понятно? Свой. С нами же ехал.

– Все мы тут вместе ехали, – хмыкнул второй и с силой воткнул металлический прут в тушу над углями. – Этот тоже ехал. Доехал вот…

Все разом засмеялись.

– Да нет же, – блондинка выключила музыку на телефоне, – прям с нами. Ну вы чего?

– Не помню его, – отозвался старший и махнул капающему слюной парнишке. – Чего завис, верти давай иди, а то бочина сырая. У меня руки устали.

Парнишка молча послушался.

– Люблю мясо, – сказала блондинка и прижалась к Чернову боком. – А ты?

– Угу, – согласился Чернов и запустил руку ей под майку.

– Слышь… – Второй угрожающе двинулся на Чернова. – У нас тут очередь. Ты после меня, усек?

– А я сейчас этого хочу! – Блондинка взяла Чернова за руку и капризно скривилась.

– Уговор! – Старший недвусмысленно махнул железным прутом. – Порядок должен быть, ясно?

– Ладно. – Женщина отпустила Чернова и протянула руку второму. – Пошли сейчас тогда. Пока настроение не пропало.

А вот у Чернова настроение пропало. И аппетит тоже куда-то делся. У туши от нагрева со свистом лопнул глаз и стек на угли. С очередным поворотом вертела показалась культя без пальцев и с закопченным циферблатом часов на запястье.

Запах жареного уже не казался таким приятным. Чернов с тоской подумал о спрятанных в машине крекерах и кареглазой Зайке. Надо ей еще раз позвонить, решил он. Помириться.

– Я вернусь, – сказал он старшему, хотя возвращаться не собирался.

Блондинка со вторым уже скрылись в высоких стеблях овса и, судя по хрусту стеблей и синхронному мычанию, обошлись без прелюдий.

Чернов вернулся на трассу. Потоптался вокруг водовоза – надо бы воды набрать, а не во что. Может, раз в бардачке нашелся нож, найдется и пустая бутылка? Или не пустая. Люди часто берут с собой в дорогу воду. Надо поискать. Он бодро зашагал в направлении своей машины, размахивая ключами. А если все-таки попробовать свалить отсюда? Тачка, конечно, не вездеход. Скорее всего, застрянет в канаве, как другие. Врастет, как тот зеленый седан. Или проскочит? Если разогнаться как следует? Или плюнуть и пойти пешком? Зайка-то хоть и обижается, но ждет.

Машину он нашел не сразу, пришлось определять с помощью брелока. Солнце уже нагрело салон, внутри плохо пахло. Чернов наскоро съел все крекеры. Потом полез на крышу, ловить связь – в прошлый раз сработало, вдруг и тут поймается. Индикатор показал аж три с половиной палки.

– Везучий я! – сказал себе довольно Чернов и набрал жену.

В этот раз она взяла трубку сразу.

– Зайка! Ждешь меня, знаю. Я скоро вернусь.

На том конце раздался всхлип.

– Ну, не плачь. Обещаю, теперь все будет по-другому. Все будет хорошо.

– Что ты с ним сделал, псих?! – Жена зарыдала. – Где он?!

– Кто, зайка? Это я, твой муж, Чернов Евгений Олегович.

– Что ты с ним сделал? – Голос в трубке перешел на визг. – Скажи, что он жив!

Чернов расстроился. Вроде же правильно запомнил имя, написанное на правах. На всякий случай с риском потерять сеть лег на крышу машины животом и заглянул в салон через стекло. Прикрытое серой больничной пижамой тело лежало на заднем сиденье. Неподвижно, как и раньше.

– Теперь он – это я, – мягко сказал в трубку Чернов. – Ты только не переживай. И не обижайся. Я скоро приеду, обещаю.

Отбой он дал сам. Зайка права, замена получилась неполная. Чтобы полностью стать Черновым, нужно того, другого, отнести в автозак. И все сразу окажется на своих местах. Буквально.

Он вытащил тело из салона. Сначала одел в больничные штаны с рубахой, радуясь, что размер совпал, – джинсы с футболкой мертвого и уже ненастоящего Чернова на нем тоже сидели как влитые. Потом поволок труп к началу пробки.

Есть пока не хотелось – хорошая штука крекеры. Про блондинку он и думать забыл. Идея растолкать чужие машины, разогнаться, перескочить канаву и поехать к Зайке прямо через поле, сминая колосья, нравилась все больше. Как ледокол через замерзшее море. Сравнение настроило на романтический лад, и Чернов даже замурлыкал под нос какую-то песню. Слов не помнил, только мелодию, и что песня про матроса, который долго плавал. Кажется, жена ему из-за этого изменила. Но Зайка же не такая. Она точно дождется. Теперь все будет хорошо. Чернов улыбнулся этой мысли.

Золотое море безмятежно колыхалось по обе стороны трассы.

Черт № 11

Герман Шендеров

ЖУРЩ

Посвящается Герману Петерсону, моему крестному, работавшему в СССР оператором на «Мосфильме». Мне жаль, что сам рассказ ты уже не прочтешь

– …приглушенные цвета кино застойного периода обусловлены использованием пленки «Свема», за счет чего…

Вовчик повел плечом: отстань, мол. Серов не сдавался: свернутый в трубочку тетрадный лист отправился на штурм Вовчикова уха.

– Миха, хорош!

Тот не послушался, и Вовчик уже обернулся было, чтобы прописать другу ответку, но дернул коленом, и парта загрохотала. Лекторша прищурилась:

– Серов!

Миха дурашливо отдал честь:

– Я!

– К пустой голове не прикладывают. Ну-ка, встань и расскажи, с чем связан контраст финальной сцены по отношению к остальному фильму.

Серов наморщил брови. Посмотреть «ЖУРЩ» было домашним заданием по истории и теории игрового кино, но, как и другие нудные задания, это было делегировано Вовчику. В далеком детстве Миша случайно застал «ЖУРЩ» по телевизору, но запомнил только напугавшее его чучело огромного сома, в чью пасть камера делала наезд перед сменой сцен.

– Ну… После нее фильм заканчивается?

– Садись, Серов. Я тебе это на семинаре припомню. Владимир, вам тоже весело? Может, вы ответите?

Раскрасневшийся после битвы за ухо Вовчик встал и монотонно зачитал из конспекта:

– Финал фильма контрастирует с основным содержанием потому, что его доснимал другой режиссер после смерти Олега Горбаша, чтобы «ЖУРЩ» не остался «полочным» из-за мрачного финала. Изначально фильм заканчивался долгим планом того, как Тишин спускается в подвал.

– Еще? – допытывалась лекторша.

Серов же свернул очередное орудие и направил его в самую уязвимую часть Вовчика – «копилку», торчавшую из сползших джинсов товарища.

– Ну-у-у… Цвета яркие, солнце. Съемки вне павильона. В кадре впервые появляются дети. И… Миха, заманал! А еще в сюжете не раскрыто, как арестовали Лефанова и почему у него фингал…

– Садитесь, Володя. И заодно отдавите руку Серову. Но вы упустили главное: роль Зориной исполняет уже не Надежда Горбаш, а дублерша. Дело в том, что Надя тяжело пережила смерть отца и в кино больше не снималась. – Решив, что достаточно накошмарила студентов, лекторша продолжила: – Также для кино эпохи застоя были характерны монотонность и замедленный ритм, а в основе сюжетов лежало в первую очередь именно социалистическое содержание. «ЖУРЩ» же выделялся тем, что тяготел к мотивам кино перестроечного с характерной для оного осторожной критикой советской власти и даже эротическими подтекстами, тем самым знаменуя смерть жанра.

Лекторша продолжала вещать про голландский угол, использование трансфокатора с наездом на лица героев в драматические моменты, а Серов наконец дождался, пока севший на морозе мобильник воскреснет, и, оставив в покое Вовчика, принялся метать виртуальных птиц в виртуальных же свиней. Сосредоточенный на игре, Серов пропускал мимо ушей то, что лекторша рассказывала будущим режиссерам:

– Хотя съемки и длились смешные шестьдесят три дня, скрупулезность подхода читается во многом. Например, Горбаш, последовав примеру Гайдая, наснимал почти полчаса «зайчиков», которые отвлекли бы цензоров Госкино от основного содержания. Опытный режиссер, ученик опального Льва Фадеева, он четко знал границы дозволенного, поэтому весьма легко подготовил эпизоды «на заклание» так, чтобы сюжет не пострадал. Кстати, обратите внимание, что в фильме нет ни одного известного вам актера. Это связано с тем, что Горбаша в богемной среде не любили, считали прихвостнем режима и работали с ним неохотно. Говорят, Таривердиев плюнул ему в лицо. Почти вся съемочная группа состояла из любителей и студентов…

– Анна Сергевна, – обратился к ней кто-то с задней парты, – вопрос: а вот это привидение в окне…

Лекторша усмехнулась:

– Это не привидение, Шевелева. Хотя в какой-то степени… С этой фигурой связана одна печальная история. Дело в том, что жена Горбаша, Галина, снялась всего в одном фильме – «Горнистке с веслом». Потом был перерыв на беременность, декрет… А через четыре года Галины не стало. И, полагаю, Горбаш «подарил» ей роль в своем последнем фильме, отдавая дань памяти, и вклеил ее фото на монтаже.

Серов тихо выматерился – мобильник снова сел.

1976

– Товарищ Зорина, цветы вам не в отчет, а от чистого сердца!

Горбаш болезненно поморщился – опять подступало. Выловил из склянки таблетку промедола, бросил на язык, попытался проглотить. Таблетка прилипла к нёбу и вызвала приступ кашля. Режиссера согнуло, склянка выпала и укатилась. Слезящимися глазами он обводил съемочную площадку – никто даже не дернулся, чтобы подать воды, похлопать по спине, поднять склянку. С брезгливым злорадством мосфильмовцы наблюдали, как Горбаш дохает в кулак. Не выдержала «Зорина» – вскочила из-за стола под разочарованное операторское «Ну куда-а-а?!», подала отцу стакан. Горбаш осушил его залпом, но кашель прекратился не сразу. Надя держала его за руку и по-собачьи заглядывала в глаза:

– Папуль, может, хватит на сегодня? Отдохни…

– Некогда отдыхать, Надюш. Иди в кадр. Давайте еще дубль.

Актер, игравший Тишина, раздраженно тряхнул усталым букетом и закатил глаза. Помреж громко цокнул языком и занес хлопушку:

– Сцена пятая, дубль двенадцатый, начали!

Фрагмент из видео «Гроб – гроб – камера – мотор!»

– …и на втором месте, конечно, «ЖУРЩ» Олега Горбаша. Вроде бы обычная советская комедия о бюрократических перипетиях и служебном романе. Кинцо, которое почему-то любят наши мамы и бабушки и которым забивают эфир на новогодних каникулах, да? Не все так просто. Как вам мысль, что «ЖУРЩ» на самом деле – фильм о загробной канцелярии? Не верите? Вот аргументы.

Для начала обратим внимание на растения в кадре – все они увядшие, даже цветы, которые Тишин дарит Зориной. В его руках они еще свежие и живые, а в следующем кадре на столе – жухлые и мертвые. Скажете, киноляп? О’кей, едем дальше.

Посмотрим на лестницы – сквозной образ фильма. Вы заметили, что персонажи всегда спускаются по лестницам, но никогда не поднимаются? А если попытаться просчитать их маршрут по зданию ЖУРЩа, то получится, что это учреждение архитектурно невозможно! Это допустимо списать на недоработку, если не задумываться о том, что загробная канцелярия способна уместиться только в пространстве неевклидовой геометрии.

Явную отсылку дает Тишин: во время ссоры он, угрожая Лефанову разоблачением, оговаривается и называет его Левиафановым, то есть ссылается на библейское чудовище, изгнанное в Чистилище!

Сюда же вписывается комический персонаж, указанный в титрах как Рыбак. Он все носится со своей банкой червей и мечтает после рабочего дня поехать на рыбалку. А вспомните еще одного Рыбака с большой буквы? Я о святом Петре, который, согласно Писанию, встречает усопших у врат рая. И так как за весь фильм персонаж на рыбалку не попал, становится ясно, что в рай дорога закрыта.