DARKER: Бесы и черти

– А еще ярче?

Слава догадалась, что человечек ее не понимает и мелет ерунду, что он просто сумасшедший и никакого заказа не будет, что впереди булка и ругань с хозяйкой из-за оплаты…

– Вы стебетесь, да? – устало спросила она у человечка. – Ну, можно ярче. Арендуем студию, берем киношный постоянный свет, три штуки…

– Можно четыре?

– Блин, можно! – разозлилась Слава. – Но снимать придется голой. И я все равно, на хрен, сварюсь – пекло будет.

– Подходит, – задвигал челюстью человечек, и Слава поняла, что он не буква, а муравей.

Круглая головенка, усыпанная маковыми зернами под корешок срезанных волос, щетина, худые ручки, насекомьи движения. Славе захотелось, чтобы исполинская ладонь смахнула человечка на пол, туда, где зеленел его плевок.

– Сделаем, – сказала она. – Но нужен аванс. Плюс на бронь студии, на аренду света, на…

– Да, да, – ответил человечек, достал красный денежный кирпич и принялся откалывать от него купюры. – Хватает?

Денег оказалось много. Одеревенелыми губами Слава забормотала слова благодарности, но человечек ее прервал:

– Пишите адрес, вам привезут… продукт. Я дошлю инструкции.

Он вывалился из-за столика и зашаркал к выходу. Пульс у Славы зашкаливал, в горле пересохло и хотелось в туалет. Она встала, бросила в окно взгляд на уползающего человечка, подумала: «Я – машина, не прошибешь, ледяная мята вместо крови, еще устрою пожар что надо». И неожиданно для самой себя заплакала.

В студии было жарко. Администратор с сомнением наблюдал, как ставится киношный свет, потом подошел к Славе и сказал:

– Явно будет пересвет. А ты вообще зажаришься. – Он присмотрелся и, поморщившись, уточнил: – Слушай, а ты не «Гошка застрял»?

Слава не ответила. Вчера она выслала маме денег, оплатила жилье и наполнила холодильник едой. «Плевать на травлю, – думала Слава. – Если заказчик хочет фотки мешка в пекле, единственное, что спрошу, в Сахару нам или в Каракумы».

Продукт действительно напоминал вытянутый мешочек с хвостиком, перевязанный похожими на говяжьи жилы веревками. От него едко пахло, внутри бултыхалось.

Слава разделась до трусов и спортивного бра, врубила весь свет. Мысленно выдала панч про колбасную форму продукта, скривилась от неловкости, наложила на себя епитимью: не шутить. Принялась работать.

Фотографии получались ужасными. Жара стояла невыносимая. Мешочек вонял. Когда стало совсем тяжко, Слава побежала в киоск за ледяной водой.

Мальчишка лет двенадцати с восторгом смотрел на жадно припавшую к бутылке тетю в трусах. Слава хотела на него шикнуть, а потом махнула рукой, мол, чего уж теперь.

У дверей студии она остановилась, чтобы допить воду. И заметила, как по потрескавшейся стене ползет муравей и тащит в челюстях белесый кокон.

Жара стала невыносимой, и Слава подумывала выключить один осветитель – все равно клиент не узнает, – когда пришло сообщение. «Взкрывайти реторту, – писал человечек. – Ешо сабщенье галосовое будит, ЗОПУСТИ над ретортой!!!!»

«Грамотей», – подумала Слава и окончательно решила, что все это – арт-проект. Возможно, пранк конкретно над ней.

Но уплаченные деньги были настоящими, и только это имело значение. Поэтому Слава выудила из студийных инструментов канцелярский нож, на всякий случай проложила круг из скотча липучкой вверх и полоснула раздутую реторту. Завоняло стократ сильнее, на скотч плеснула мутная белесоватая жидкость, сразу же сформировавшая ровную каплю.

Слава сделала еще несколько фото.

Снова пиликнул телефон – голосовое. Слава, памятуя о наказе заказчика, тут же его воспроизвела.

– А Гошка-то застрял! – застонал телефон ее собственным голосом.

– Ну конечно… – поморщилась Слава.

И вдруг поняла, что открыла не то сообщение. За секунду до послания заказчика пришло голосовое с мемом – оно-то случайно и запустилось.

«Так и знал, что это ты! – Админ студии, а сообщение отправил именно он, подписал мем. – Ты, кстати, в черном списке нашей сети, ты оборудование портишь. Проваливай».

– Ничего страшного, переделаем, – попыталась успокоить себя Слава.

Собралась запустить правильное голосовое, но услышала со стороны стола гортанный хрип:

– А госька-та засряль. Госька сряль. Сряль. Госька.

Со столика на пол с хлюпаньем упал… маленький, в две ладошки длиной, головастый уродик. Он принялся судорожно кататься по линолеуму, оставляя жирные пятна. Огромная голова почти не двигалась, а вот тщедушное тельце извивалось в червячьих па.

– Агоська сряль. Госька-то засряль. – Существо рвало словами.

– Я м-м-машина… – напомнила себе Слава.

Стало полегче, и она включила голосовое от заказчика.

– Я, гомункул, принимаю женскую жертву, – нараспев пробубнил динамик. – Я убью всех врагов хозяина моего.

Два и два сложились: это, вероятно, были первые слова, которые полагалось услышать крохотному мерзавчику. Но вместо них он услышал…

– Госька сряль. – Уродец попытался встать на ножки, но голова перевесила, и он опять упал.

– Погоди-ка, – вслух сказала Слава. – Женская жертва? Это я, что ли?

– Сряль, засряль, сряль… – бормотал гомункул, ползая по полу.

Он запутался в проводах, задергался и повалил стойку со светом. На шум примчался администратор.

– Я ведь сказал, ты в черном списке, пакуй… Бля, это ты чё, родила тут, что ли?!

– Чего родила?

– Ну, вот этого. Э! Гля! Твой мелкий свет расхреначил! Во ты попала…

Гомункул перевел взгляд мутных глазок на админа и скривился. А потом прыгнул головой вперед.

Слава застыла в ужасе. Тело админа осело на пол, из кровяного омлета на месте смятого ударом лица густо потекло. Гомункул радостно закряхтел и начал есть мясную кашицу.

– Кабздец! – простонала Слава.

– Госька. – Гомункул тихонько отрыгнул.

Слава потянулась дрожащей рукой к дверной ручке, повернула и… И в студию просочился заказчик. Он окинул муравьиными глазками помещение, взглянул на застывшую у стены Славу, на админа с треснувшим лицом, на вылизывающего кровавое пюре гомункула и всплеснул руками:

– Все не так! Что наделали-то, а! Вы очень плохой фотограф…

И страх оставил Славу.

– Я охрененный фотограф, – твердо сказала она. – Просто невезучий.

Заказчик махнул рукой и нагнулся к гомункулу.

– Столько работы погубила. – Заказчик потыкал пальцем в живот гомункула и остался разочарован. – Погляди, он дефективный. Кого такой для меня убьет?

– Засряль! – угрожающе отрыгнул гомункул.

– Год в коровьем навозе, год в сперме…

– В сперме?

– Год в лошадиных внутренностях, год в реторте… Всего-то и оставалось семь часов света, жар, нужные слова, женская жертва. Для такого первое услышанное – наставления Бога, задача на будущее. И насмарку. – Заказчик закрыл лицо ладонями. – А знаете, как тяжело было достать каплю плодных вод уже рождавшегося гомункула?..

– То есть вы меня наняли, чтобы я несколько часов светила, голосовое запустила и стала «женской жертвой»?.. – Слава чувствовала себя хуже, чем в вечер вибраторной катастрофы.

– Чего я вообще ждал? – ныл заказчик. – Вы мусор, я гений…

– Гений! У вас в каждом слове по три ошибки, и вы на пол харкаете. Да вы алхимический дегенерат.

– Пошла вон! – взвизгнул заказчик.

Гомункул поднял на него мутные глазки, оскалил перемазанный мозговой кашкой ротик, заклекотал и снова прыгнул. И они сцепились – муравьиный человек и гомункул. Творец и его нелепое создание…

«Да он же меня защищает!» – осенило Славу. Стало горько: вырожденец был единственным в мире существом, вступившимся за нее.

– Госька… – засипел гомункул, когда заказчик зажал в кулак его тонкую шейку.

И тогда Слава сорвала со штатива фотоаппарат, размахнулась и со всей силы заехала заказчику по затылку.

Хрустнуло. Заказчик, угловато замахав руками и ногами – как есть подбитый муравей, – свалился на пол. Из кармана его пиджака выпала пожелтевшая книга, заполненная рукописным текстом, изображениями перегонных кубов и органов.

– Я охрененно работаю камерой, – сказала Слава, потом опустилась на пол и тихонечко заплакала.

Гомункул сипло продышался и пополз, сжимая и выбрасывая большеголовое тело, к Славе. Потом он приткнулся к ее теплому бедру, лизнул кожу и забормотал:

– Агоська-та засряль. Госька сряль.

Слава всхлипнула и вдруг ощутила, как маленькая ручка стягивает с нее трусы.

– Госька засрял.

Она вскочила и пинком отправила уродца в стену. Тот сполз по штукатурке и назидательно залопотал:

– Госька нада засряль.

Неуместно пиликнул телефон. Слава утром откликалась на хороший заказ – сейчас прочитала ответ: «Это же вы, Мирослава, были фигурантом известного скандала? Извините, с моральными уродами не работаем».

И Слава заорала. Она прыгнула к бормочущему гомункулу и со всей силы ударила его фотоаппаратом. И била, покуда из него не полезла студенистая дрянь.

Слава вывалилась на улицу, кутаясь в длинную рубашку.

Один из перегревшихся осветителей заискрил и вспыхнул. Черный дым облизал потолок студии и пошел на улицу. Гуляющие люди встревоженно загудели.

Слава, стиснув зубы, процедила:

– Я машина.

И с прямой спиной зашагала дальше. Одной рукой она несла фотоаппарат, другой сжимала ссохшуюся от времени книгу и лист широкого скотча с прилипшей к нему мутно-белесой каплей.

Пробегавший мимо мальчишка – тот, что разглядывал недавно полуголую Славу у киоска, – озадаченно хмыкнул. В неверном задымленном свете ему почудилось, что из порезов на ногах и руках строгой девушки подтекает мятное, но пожар интересовал мальчишку куда сильнее, поэтому он тут же все забыл.

Пожар действительно был что надо.

Черт № 12

Максим Кабир

113

– Прекрасно, – сказала Ронит Равиц, подчеркивая интонациями весь радиоактивный скепсис девочки-подростка.

Она встряхнула телефон, словно этот жест отчаяния мог восстановить упавший уровень сигнала, и одарила ненавидящим взглядом пейзаж снаружи.

Последний кибуц промелькнул за бортом четверть часа назад; высеченный на фасаде многоквартирного термитника основатель государства Бен-Гурион проводил путешественников сочувствующим взором. Апрельское марево размывало очертания холмов. День обещал быть долгим и скучным.

– Прекрасно, – повторила Ронит, так как первое ее «прекрасно» оставили без внимания. – Нормальные семьи проводят выходные на пляже, в аквапарке, в пиццерии. А мы едем в тюрьму.

– В тюрьму, в тюрьму, в тюрьму! – проскандировал Ишай Равиц, отец Ронит.

Идея взять с собой родных не особо его вдохновила, но он решил не спорить и показательно бодрился. На совместной вылазке настояла супруга. Сказала: дети тебя не видят, пусть ты и сидишь круглосуточно в своем кабинете. Скоро забудут, как выглядит их папа. Куда ты собрался в субботу? В тюрьму? Что ж, подойдет и тюрьма.

На самом деле Кейлу Равиц терзали подозрения, будто муж врет об исследованиях, будто вместо тюрьмы он попрется к какой-нибудь высоколобой и длинноногой девке. И для этого у Кейлы имелись причины. Какую бы пользу ни приносили рекомендации психолога, как бы ни помогали групповые сеансы терапии, не проходило и дня без мыслей о той суке. О переписке, найденной в ноутбуке мужа. Вдруг и сейчас вместо романов он строчит сообщения любовницам?

Словно угадав, о чем думает жена, Ишай оторвался от дороги и ласково, заискивающе улыбнулся Кейле. Она задержала на нем пристальный взгляд и сказала приунывшей дочери:

– Зато какую фотосессию ты устроишь! Фотками с пляжа никого не удивить, а вот тюрьма…

– Ага, – буркнула Ронит с заднего сиденья. – Фотосессия на электрическом стуле.

Мики, доселе молчавший, занятый боевыми действиями, развернувшимися за обочиной – в его фантазии, – спросил:

– Там есть электрический стул?

– И виселица, – сказала Ронит. – Очень надеюсь.

– Там нет ни виселицы, ни гильотины, ни электрического стула, – разочаровал отпрысков Ишай. – За всю историю государства мы казнили двух человек. Причем одного по ошибке.

Он точно примерял на себя роль необоснованно обвиненной и посмертно реабилитированной жертвы обстоятельств.

– И почему ты не пишешь об аквапарках?

– Потому, милая, что книги об аквапарках – очень узкий поджанр литературы. Твоему старику в нем просто не хватит места, – неискренне хохотнул Ишай.

Его мучил страх, что Кейла таки подаст на развод и все, созданное ими за семнадцать лет, обратится в пепел. Время сотрет из памяти одним им понятные шутки, домашние прозвища, глупые и уютные сказки. Сильнее он боялся лишь того, что дети прознают о его предательстве. Нет, Мики слишком юн, верит в говорящих динозавров и считает лучшим другом увиденного в тель-авивском зоопарке жирафа. Но Ронит…

Ишай посмотрел на насупленную дочь сквозь зеркало заднего вида. Она покусывала пирсинг в языке и накручивала на палец розовую прядку волос. Ронит совсем взрослая, скоро закончит школу и пойдет в армию. Вдруг она чувствует все, что творится за закрытыми дверями родительской спальни, где ночами две половинки супружеского ложа целомудренно разделены подушками?

Страх увидеть презрение в глазах Ронит вынуждал идти на все, лишь бы склеить то, что он бездумно раскокал.

Репортерша была ошибкой величиной с Иудейскую пустыню. Они ведь даже ни разу не встречались. Просто флирт в сети. Просто несколько откровенных фотографий. Обещание прилететь к ней в Конью… однажды. Кейла никогда особо не интересовалась творчеством мужа – разве что на начальном этапе, до Ронит. Она заведовала гонорарами писателя, награждала за успехи лаской и первоклассной едой. Репортерша же могла часами рассуждать о персонажах «Свинцового сердца» и спорном финале «Полуночных посетителей». А это сексуальнее, чем подтянутая задница.

Ишай не спал с репортершей в реальности. Но он спал с другими – трижды в течение всего брака. Скобля себя губкой в гостиничных ванных, он оправдывался тем, что, женившись в девятнадцать, не успел набить оскомину и вот наверстывает. Кейле ранила сердце переписка. Она бы не пережила, узнав о тех трех, от которых не осталось имен, лишь откликающаяся в чреслах память о мягкости и упругости, гладкости и влажности.

«Мы проведем этот день вместе, – думал Ишай, ведя автомобиль по безлюдной дороге. – И мы проведем его хорошо».

Кейла рассеянно смотрела в окно. На равнине под палящим солнцем корпели археологи. Трепетали оградительные ленты, тени откопанных античных колонн и безносых статуй тянулись к дороге. Потом люди – живые и мраморные – скрылись за поворотом.

«Мерзавец, – подумала Кейла. – Куда бы ты поехал, если бы мы не сели тебе на хвост?»

Ронит скроллила сохраненные фотографии с эскизами татуировок, она склонялась то к стопке долларов на ребрах, то к цитате из Канье Уэста на бедре – подальше от родительских глаз. Она думала: с ними что-то не так, с родителями, они даже не трахаются, наверное. Интересно, они разведутся?

Мики смотрел за обочину, за выложенную сто миллиардов лет назад низкую каменную ограду. Там – в его фантазии – механизированные динозавры сражались с гигантскими коммандосами. У коммандосов были лазерные пушки, но динозавры исторгали пламя.

– Вон она! – оповестил Ишай.

Из-за горбов нубийского песчаника выплыла металлическая вышка с навеки погасшим прожектором, а затем – комплекс целиком. Изолятор № 113. Локация для будущего, седьмого по счету, психологического триллера Ишая Равица. Очередной книги, которую Кейла просмотрит по диагонали, отделавшись дежурным комплиментом.

«Ты же понимаешь, я не ценительница всей этой жести.

Вот если речь идет о приватных переписках…»

«Мазда» Равицев вырулила на лужайку перед изолятором, и Ишай заглушил мотор. Здесь не было других машин, как не было охранника или билетера, которых ожидала увидеть Ронит. Вход и выход свободные.

– Здорово! – вынес Мики вердикт.

Попроси кто у Кейлы охарактеризовать сына одним прилагательным, она бы выбрала слово «довольный». Мальчика приводило в восторг вообще все на свете. Он был бы рад, прикати они на выходные к общественному туалету или к сраной папочкиной шлюхе.

Кейла попросила дочь передать ей пакет с провиантом.

– Там точно водятся змеи, – сказала Ронит.

Кейла посмотрела на мужа вопросительно. Он ответил мимикой: вполне возможно, но я не заставлял вас сюда ехать.

– Смотрите под ноги, – велела Кейла. – И не сходите с дороги.

Мики подумал о вооруженном до зубов человеке на вышке – и человек появился там и отдал Мики честь. Пол-лица стальные, в глазнице – лампочка.

– Это крепость древних людей, – сказал Мики, неловко выбираясь из прохладного салона в весеннее пекло. – Ей триста лет.

– Ее построили в пятидесятых, – пояснил Ишай, разминаясь.

За металлическими жилами забора угадывалась разруха. Вертикальные стойки с V-образными изгибами проржавели, кое-где их опутывали устрашающие лозы колючей проволоки. Ишай замер, внимая тишине, сухому и немилосердному дыханию пустыни. В девяносто девятом, сообщил Гугл, в изоляторе разразилось восстание. Мятежников утихомирили, а морально устаревшую тюрьму расформировали, отдав на откуп жукам-навозникам и авторам триллеров. В романе мятеж будет вынесен за скобки. История начнется позже, в две тысячи тринадцатом.

– Здесь держали убийц и маньяков? – Мики прицелился бластером в гостеприимно распахнутые ворота.

– Здесь держали солдат, – ответил Ишай, будто солдаты не могли быть маньяками и тем более убийцами. – Это военная тюрьма.

– Почему их здесь держали?

– Они ели детей, – сказала Ронит.

– Не говори глупостей, – нахмурилась Кейла. – Ишай?

– За мелкие нарушения в большинстве своем. Например, они забывали побриться или погладить форму.

– Тебя давно бы тут заперли, – заметила Кейла.

Юмор был хорошим знаком, как и то, что жена позволила руке Ишая лечь на ее поясницу.

– Хавуши, те, кому вынес приговор дисциплинарный суд, находились в тюрьме не дольше месяца и могли даже домой ездить.

Сквозь потрескавшийся асфальт пророс сорняк, за забором вымахали пальмы, фисташковые и рожковые деревья и боярышник.

«Оазис Сатаны», – обкатал Ишай предварительное название романа.

– С теми, кого осудил военный трибунал, понятно, были строже.

– За что осудил? – полюбопытствовал Мики.

– Ронит, солнышко, надень кепку.

Дочь проигнорировала указания матери и первая проследовала в ворота, мимо кирпичной будки с разбитыми окнами.

– За дезертирство, – объяснил Ишай. – То есть они сбежали из армии.

– Как трусы?

– Да. Или они были слишком жестокими.

– Или курили травку! – крикнула Ронит со двора.

– Что курили, пап?

– Сорняки.

– Фу.

Цепочкой Равицы вошли на территорию изолятора. Таинственно шуршали кроны деревьев. Солнце жгло жестяные макушки разрозненных построек. В центре площадки громоздилась гора столов и потрепанных, раскорячившихся офисных кресел.

– Осталось подвести электричество, – сказала Ронит.

Верткая ящерица просеменила по подлокотнику. Кейла подумала о скорпионах, следом – о пассии супруга. Мики подумал о роботе, собранном из старой тюремной мебели. Ронит подумала о Сиване.

Сиван был старше ее на год, они уже целовались, и Ронит позволила ему засунуть руку ей под блузку. Специально не надела лифчик, было смешно, как у Сивана брови встали домиком и как встало еще кое-что: Ронит увидела, опустив взгляд, а Сиван покраснел. Ронит представила, что вместо предков и братца с ней здесь Сиван и они одни, можно вообще все с себя снять.

Ишай вынул телефон и фотографировал, словно туристические достопримечательности, отслуживший свое хлам, покореженный электрический щиток, фонари на мачтах, обвисшие провода, насос, трубы капельного полива, витки колючей проволоки.

Про изолятор № 113 он услышал два года назад. Он тогда работал над «Свинцовым сердцем», остросюжетным романом о спецназе. Собирая информацию, интервьюировал вышедших на пенсию военнослужащих. Среди ребят, которых Ишай благодарил в послесловии, значился владелец закусочной по имени Ницан Луфф. Этот добродушный двухсоткилограммовый здоровяк в прошлом был десантником «Сайерет Маткаль», принимал участие в рискованных операциях в Ливане и Тунисе, освобождал заложников у Дейр-эль-Балах и положил немало боевиков ХАМАС. На вопрос Ишая, видит ли он кошмары, Луфф ответил:

– Сплю как младенец, друг. Впрочем… – Он прихлебнул свое пиво. – По молодости я загремел в тюрягу. Переусердствовал, допрашивая шиитского пацаненка, случайно выбил ему пару зубов и сломал пару не самых важных костей. Впаяли три месяца в изоляторе номер сто тринадцать – он сейчас заброшен, куча мусора в пустыне, ближе к Мертвому морю. Вот там мне снились кошмары, друг. – Луфф сощурился, погрузился в себя. Казалось, он вспоминал что-то, что гораздо хуже взрывающейся в толпе смертницы и пулеметчика, шмаляющего с крыши глинобитной хибары. Через несколько секунд Луфф сказал с улыбкой: – Паршивое местечко. Хорошо, что его закрыли.

Упомянутый вскользь изолятор не был нужен Ишаю для «Свинцового сердца», но история отложилась в голове – и в черновике, короткой пометкой. И когда он задумал книгу на основе реального материала, размышления о месте действия привели к заброшенной тюрьме.

Над шиферными кровлями бугрился буро-желтый холм и торчал столб линии электропередачи.

– Криповенько, – сказала Ронит, обводя взглядом кустарник и долговязые пальмы, рассохшуюся беседку и одинокое кресло в середине площадки.

Невзирая на обилие зелени, территория была какой-то стерильной, тусклой и угнетающей. Одноэтажные постройки хозяйственного двора пострадали от вандалов. Стекла разбили, беленые стены замарали каракулями.

– Осторожно! – предупредила Кейла, указывая на шипастую проволоку, гадюкой свернувшуюся на асфальте.

Ронит переступила через колючку и заглянула в окно. Изнутри повеяло прохладой.

«Странно», – подумала Ронит.

Прямоугольник естественного света с заключенной в нем девичьей тенью падал на пыльный пол. По сторонам, в углах, царила тьма, особенно концентрированная в дверном проеме напротив окна. Ронит задержала дыхание и непроизвольно коснулась носа, горбинки, которую она планировала в будущем удалить. Темнота перед ней словно пульсировала, и что-то синхронно пульсировало в голове.

– Я пройдусь по двору! – сказал Ишай.

Кейла повела плечами: никто тебя не неволит, надеюсь, ты хотя бы здесь не найдешь себе бабу. Она присела на корточки у алоэ, чьи листья, адаптируясь к беспощадным солнечным лучам, приобрели оттенок крови. Достала телефон, включила фронтальную камеру, но фотографироваться не стала. Осунувшаяся рожа, еще и вспотевшая. Кейла поморщилась, оживляя в памяти образ той суки. Ее шикарные волосы и сиськи нерожавшей кобылы. В детстве Кейла обожала сдирать корку с ран, а постыдным удовольствием взрослой жизни, манящим и отвратительным, были ролики popping pimples: видео, на которых люди выдавливали гнойники. Поселившаяся в мозгах сука была и раной, и гнойником.

Может, я мазохистка?

Кейла поскоблила ногтями скулу.

В трех метрах от нее Мики забрался на палету и издавал автомобильное бухтение. Ронит остолбенела у окна здания, размалеванного граффити.

Кейла не могла поверить, что Ишай способен на измену – да, только виртуальную, но кто знает правду? Она не считала себя красавицей, понимала, что не уделяет достаточного внимания его романам, не может говорить о них так, как преданные читатели. Но были дети. Были глупые сказки, сочиненные для Ронит с Мики и друг для друга, – неужели они ничего не значат? А лето одиннадцатого года, когда Равицы чуть не потеряли дочь? Чудовищные часы в детской больнице Петах-Тиква? Они прошли через ад и обязаны были быть счастливыми впредь…

Мики спрыгнул с палеты – из салона летящего на всех парах бронированного «Хаммера» – и побежал к вражеской базе – к пластам шифера.

– Выпей сока, малыш!

– Не хочу, мам.

Кейла присосалась к трубочке, глотая теплый нектар. Ей не нравились книги мужа. Она полагала, это ужасные книги – хорошо придуманные и написанные, но ужасные. Дело даже не в градусе насилия. Ее до одури напугали с виду безобидные «Полуночные посетители», роман, переведенный на десяток языков, принесший Ишаю славу и деньги.

В книге он рассказал чужим людям об их семье, плевать, что у семьи была другая фамилия. Он рассказал о Ронит – или о таком же ребенке со страшным диагнозом. Он описал все, что чувствуют убитые горем родители, и Кейла поразилась, водя глазами по строчкам: от романа нельзя было оторваться и в равной степени от романа хотелось блевать. Поразилась и задумалась: знает ли она в действительности мужа? Ведь для нее самой лето одиннадцатого года было черной дырой, ванной, полной слизи, горстями успокоительных таблеток. Она ждала той же реакции от Ишая, а он… что? Запомнил и записал каждую минуту, чтобы вновь погрузить Кейлу в омут трагедии, заставить заново пережить двое суток в медицинском центре и два месяца до него? Он рассчитывал на восторженные комплименты? Он получил их от сотен родителей, прошедших через похожий кошмар, ибо создал жестокую, прекрасную и полезную книгу, но Кейла онемела. Она не желала читать о своей дочери и о себе и всякий раз, открывая свежеиспеченный томик Ишая, боялась, что Ронит опять будет умирать на протяжении четырехсот страниц.