DARKER: Бесы и черти

Понял Горбаш слишком поздно. После очередной «сцены», когда супруга блаженно откинулась на кровати, демонстрируя мужу измочаленные свои «струны», а Фадеев жадно пил прямо из чайника, дверь спальни отворилась, и на пороге появилась заспанная двухлетняя Надя в ползунках. Позвала плаксиво:

– Мама!

Горбаш едва успел прикрыть промежность и вскочил, растерянный. Галя неловко укрылась простыней. Кто не растерялся – так это Фадеев. Громыхнул шутливо:

– Что за дела? Посторонний на площадке!

Сюсюкая, подхватил хнычущую Надюшу, прижал к груди.

– Кто это тут у нас не спит? Кто у нас такая красавица? Вся в маму…

Фадеев всегда ладил с детьми – сказывался опыт работы с актерами, многие из которых были еще дошколятами. Надюша быстро успокоилась. Бархатным баритоном он запел, укачивая:

– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок…

Что сделает серенький волчок, Горбаш дослушивать не стал – вырвал дочь из рук Фадеева, и та тут же разревелась. По-новому он взглянул на своего наставника, лучшего друга, человека, заменившего ему погибшего во время оккупации отца: перед ним стояло чудовище. Чудовище с сальными глазами и еще влажным после Галиного лона отростком, который вновь налился кровью, стал болезненно-малиновым и вздымал свою слепую голову к новой «жертве». Совсем иначе теперь виделись сцены с пытками и убийствами пионеров-героев, когда Фадеев с режиссерского кресла покрикивал: «Не жалей его! Ты пороть его должен, а не гладить!» Пронеслись перед глазами кадры с обнаженными, расстрелянными, забитыми прикладами, сожженными и задушенными детьми, те самые, что не раз вызывали овации фестивальных снобов, коих сам Фадеев клеймил «извращенцами». А Горбаш стоял с орущей дочерью на руках и осознавал, что самого страшного из них он сам пустил в семью.

«Летний вечер» продолжал стрекотать, хотя пленка давно закончилась, но Горбаш сидел, уткнувшись лицом в ладони, не смея поднять головы, точно гадкие воспоминания отпечатались на желтых обоях.

Из интервью с Романом Волошиным, блогером и кинокритиком

– Как вы относитесь к тому, что «Фонд кино» анонсировал съемки ремейка «ЖУРЩ»?

– Плохо. А как еще к этому относиться? Переснимать культовую классику – это как пытаться воскресить любимого, но давно погребенного родственника. От самой идеи воротит на стадии питчинга. Вы же слышали, что Лефанова отрисуют в цифре? И уж я молчу про актерские таланты этой Манд… рагоры. Извините. Суть в том, что воскрешение мертвецов – процесс противоестественный и всегда заканчивается трагично. Да, результат может быть похож на усопшего, но он смердит, разлагается, он мертвый, бездушный наконец! Вспомните раскрашивание «Семнадцати мгновений весны» – это же чистая танатокосметология. То же самое здесь – я уверен, что новый «ЖУРЩ» не принесет никому радости, он будет разлагаться на искаженные смыслы и поруганные воспоминания. К тому же, простите, учитывая, что в режиссерском кресле сидит Серов… Скажем так, нужные руки он пожимает гораздо лучше, чем снимает кино. В общем, я считаю это самой настоящей кинонекрофилией.

2019

Серов курил четвертую сигарету подряд. Сцены с Надеждой Олеговной давались тяжко: дочка великого режиссера то и дело устраивала истерики, настаивала, что «должна стоять здесь, а не там», терялась на площадке и переиначивала присланный сценаристом текст на свой лад, из-за чего съемка пары коротких эпизодов растянулась на часы и вся команда была уже на пределе. Велико было желание позвонить Вовчику, чтобы тот вычеркнул старую дуру из сценария, но всяческие критики и блогеры и так уже обвиняли Серова в изнасиловании классики, так что присутствие дочери Горбаша служило хоть какой-то индульгенцией за вставки упоминаний Сбербанка и крупного плана коробки конфет «Коркунов» на столе. И плевать, что никакого «Коркунова» на момент событий фильма и в помине не было. Из-за тягомотных дублей с Надей Горбаш на прочие сцены оставалось меньше времени, приходилось торопиться. Инвесторы Куньина откусили куда более щедрый процент от бюджета, чем рассчитывал Серов, а каждый съемочный день влетал в копеечку. Вдобавок над квартирой Вовчика прорвало трубы и пожгло всю проводку, залило ноутбук. Пришлось выуживать из бюджета деньги на отель. На замену испорченной технике Серов одолжил Вовчику свой старый планшет. Вовчик ругался на непривычный тачскрин, требовал купить ему нормальный компьютер, но каждый рубль был на счету. Матерясь, Вовчик, будто назло, присылал сцены с опозданием и с тонной опечаток. Статистов, носивших «зеленку», дизайнерская студия зачем-то тасовала, присылая каждый раз новых, так что первые полчаса уходили на вводный брифинг. Вишенкой на торте стало очередное опоздание актера, игравшего Тишина. Помреж напряженно слушала гудки в трубке, пытаясь дозвониться.

– Водички принести?

Лена потрепала Серова за плечо.

– Лучше коньяку.

– Зря ты. Пить надо не меньше двух литров воды в день, – поделилась она мудростью, почерпнутой из бездны тик-токов, и зашагала за очередным стаканом к кулеру. От его постоянного журчания у Серова уже глаз дергался.

– Ответил! – воскликнула помреж.

– Ну что?

– Не приедет…

– В смысле?

– Отказывается сниматься.

– Дай-ка трубку!

Серов выхватил смартфон и приготовился умасливать, а если не поможет – угрожать, но осекся, услышав жалобный лепет, – пожалуй, актер и правда идеально подошел на роль Тишина.

– Извините, Михаил Дмитриевич, не хочу подводить…

– Что такое, э-э-э… – Серов взглянул на помрежа, ожидая подсказки. Та произнесла одними губами. – Леша? Нарисовалось предложение пожирнее?

– Нет, дело не в этом…

– А в чем? Тебя гонорар не устраивает?

– Нет же, Михаил Дмитриевич, вы не смейтесь… Кажется, с фильмом что-то не то.

– Конечно, не то, Алексей! Исполнитель главной роли сниматься, видите ли, не желает!

– Да я серьезно, Михаил Дмитриевич. Понимаете, он как будто сопротивляется…

– Кто?

– «ЖУРЩ»! На площадке атмосфера… тяжелая, понимаете? Как под водой, и вот-вот давлением расплющит. Еще сом этот проклятый…

Серов поднял взгляд на сома. Тот бесил и его самого, вдобавок, кажется, с каждым днем провисал все ниже.

– Алексей, что за капризы? Я в детстве, кстати, этого сома тоже боялся, и ничего…

– Еще мне после той сцены сны снятся.

– Какой сцены?

– Ну вот когда я кричал на Лефанова, ну, на статиста, что если он ремонт приюта под себя подожмет, то я его грязные делишки раскрою. А тот на меня орет, что я дворником работать буду.

Серов и сам в последнее время спал плохо: постоянно казалось, что кто-то робко стучит в окно – и это на восьмом этаже.

– Ну? И что? Снится, как дворником работаешь?

– Да нет же. Мне Горбаш приснился. Сам Олег Горбаш, режиссер. Будто мы сидим на «шапке», а вместо фуршета на столе – он, мертвый. И вот вы встаете и начинаете его на куски нарезать. Живот вскрываете, а там – не кишки, а пленка. А еще эта ваша Лена на него сверху…

Серов поморщился – ох уж эти творческие натуры! Перебил:

– Леша, а Куньин тебе не снился?

– Какой Куньин?

– С которым у тебя контракт. Не забыл? Он мужик неплохой, но злопамятный. Ты отдохни сегодня, подумай хорошенько, а завтра с утра жду на площадке. А то ведь дворники всегда нужны!

И положил трубку, не дав ответить. Выматерился. Объявил:

– Планы меняются. Сегодня снимаем сцену, как Зорина собирает компромат на Лефанова. Лена, готовься!

– Как, без Леши?

– Да, без Леши. Как-нибудь. Помреж, напиши Владимиру, пусть внесет правки.

Серов вознес очи горе и поймал насмешливый взгляд сома. Казалось, тот улыбался.

Рапорт председателя цензурной комиссии Министерства культуры СССР

Фильм: «ЖУРЩ»

Постановлено вырезать следующие сцены.

1) Лефанов и Зорина сидят напротив друг друга, рука Лефанова под столом. Лефанов предлагает продвижение по карьерной лестнице в обмен на половые отношения.

Причина: домогательство, неприемлемое для советского экрана.

2) Лефанов крестится на коленях на чучело сома.

Причина: сцена религиозного суеверия.

3) Тишин инспектирует приют для детей-инвалидов, морщится от запахов и ужасается увиденному. Здание в аварийном состоянии, за детьми плохой уход, персонал груб и безразличен.

Причина: подрыв доверия к системе соцзащиты.

4) В здании ЖУРЩ лопаются окна, вода затапливает помещения, гибнут сотрудники.

Причина: изображение разрушения советского учреждения как антисоветская пропаганда.

Общие замечания: заменить интернат для детей-инвалидов на обычный детский дом.

1976

Пожилой монтажер крякнул, разглядывая фотографию:

– Нас за это комиссия по цензуре вые…

– Под мою ответственность! – рявкнул Горбаш, стараясь не смотреть на само фото. Впрочем, изображение и так отпечаталось у него на сетчатке, как на кинопленке.

Это был промозглый апрель 1963-го. После ареста Фадеева Галя отстранилась от мужа, да и сам Горбаш не знал, как себя вести. На «Мосфильме» он тоже ощущал себя неуютно: с ним перестали здороваться, руки не подавали, за спиной шептались.

Подвернулись долгие натурные съемки, и он на несколько недель уехал в глухие брянские леса – доснимать очередной партизанский эпос снятого с должности наставника. Съемочная группа едва ли не плевала в спину «карьеристу», но в лицо не смели сказать и слова – ходили слухи, что стоит встать на пути у Горбаша, как и за тобой приедет «черный воронок». Однако атмосфера всеобщего презрения была почти физически ощутима. Хотелось покаяться, объясниться, но… Стыд и страх опозориться на весь Союз – за себя и за Галю – запечатывали тайну не хуже грифа «совершенно секретно». Срочная телеграмма от тещи застала врасплох. Две скупые строчки:

«Галя покончила собой. Приезжай».

Тело Горбаш увидел уже в морге. Милиционеры сказали, что Галя выпила упаковку снотворного и легла в ванну. Записки не обнаружили, зато на раковине, намокшая, лежала газета «Правда» за понедельник. Милиция не придала этому значения и не нашла связи между самоубийством Галины и материалами, опубликованными в номере. А вот Горбаш быстро обо всем догадался.

Галя пролежала двое суток, прежде чем соседи по лестничной клетке отреагировали на крики напуганной и голодной Надюши. То, что Горбаш увидел на прозекторском столе, было полной противоположностью той Гале, которую он любил: стройность манекенщицы сменилась одутловатостью утопленника; бархатная кожа сморщилась и стала бледно-зеленой, под цвет плитки в морге. Непокорная раньше шевелюра поредела в результате мацерации.

На похороны помимо родственников явились мосфильмовцы – те, кто успел поработать с Галей над «Горнисткой с веслом». Когда закрытый, несмотря на старания бальзамировщиков, гроб с утонувшей «горнисткой» опускали в землю, Горбаш почти кожей ощущал густое презрение скорбящих. Наверное, он бы мог услышать шкворчащие на губах слова, вроде «шнырь», «чекистская шестерка», «Иуда», но их заглушал плач Нади, звавшей маму.

На поминки Горбаш не остался – не хотел ловить на себе ненавидящие взгляды. А еще не готов был прощаться и признавать, что Галя мертва. Он откладывал этот момент до последнего. Как выяснилось сейчас – до своего последнего фильма. Зато теперь он наконец узнал, зачем всеми правдами и неправдами вымаливал у милиции это фото.

От размышлений отвлек выматерившийся монтажер. Он топнул ногой, и из-под ботинка брызнуло склизкое.

– Сраные реквизиторы со своими червями. По всему павильону расползлись…

Новость в телеграм-канале

На съемочной площадке ремейка фильма «ЖУРЩ» в кулере для воды были обнаружены яйца аскарид. Часть съемочной группы отправилась на медосмотр, у некоторых выявлен острый гельминтоз. Анонимный источник утверждает, что это не первое происшествие и техника безопасности на съемках, мягко говоря, хромает.

2019

На площадке стало заметно меньше людей. Часть команды глистогонилась в клинике, а массовка просто плюнула на свои гроши и не явилась на съемки. Благо большинство массовых сцен уже было готово. Сцены, вырезанные цензурной комиссией из оригинала, было решено не включать в сценарий вовсе, и Серов слал умаявшемуся Вовчику голосовые со все новыми правками. Вовчика тоже пропоносило – видимо, в знак солидарности с командой. Рыбаку заменили червей на резиновых – во избежание. Статиста, изображавшего Лефанова, тоже пришлось в очередной раз заменить.

Лена демонстративно обходила новый, привезенный на замену кулер по кривой дуге и одну за другой сворачивала крышки бутылочкам «Эвиан», точно лисица – куриные шеи.

На очереди была сцена ареста Зориной: Тишин вызывает милицию, указывает на Лефанова, а тот предоставляет органам целую стопку «грязных» бумаг, на каждой из которых стоит подпись новенькой бухгалтерши. Лефанов – безликий статист в «зеленке» – смотрит с лестницы холла, как доблестные советские милиционеры уводят его любовницу.

Проблему недостатка массовки оператор решил, приблизив камеру. Даже уверил Серова, что так сцена приобретет «больший эмоциональный накал». Серов махнул рукой – уже лишь бы сняли. Пришлось переставлять освещение. Прячась от Горбаш, которая повадилась липнуть к нему, почему-то называя «папой», Серов уселся подальше от режиссерского кресла – на лестницу, прямо под сома, где должен был стоять Лефанов и наблюдать, как милиционеры уводят его любовницу. Закурил. От скуки вслушался в разговор осветителей, возившихся у него над головой.

– Гамму с синусоидой перепрел?

– Погоди, зигзагать надо, а то волны в рефракцию уйдут.

– Не уйдут. Если френелька в расфокус не свалится.

Ничего из сказанного Серов не понял, диалог был похож на поток бреда, которым перекидывались Тишин и Лефанов, чтобы впечатлить Зорину.

«Видать, Лефанов был убедительнее, раз она таки закрутила шашни с ним», – невпопад подумал Серов. А еще подумал, что сцена в оригинальном фильме гораздо убедительнее позорища, снятого им самим.

Сверху послышался хлопок, осветители помянули кого-то по матери.

Вдруг к Серову наклонился сом. Открытая пасть зияла чернотой невысказанного, точно сом собирался сообщить Серову нечто важное, но оно застряло в глотке. У Серова было меньше секунды на то, чтобы испугаться, а потом сработали рефлексы. Кто-то запоздало крикнул:

– Ложись!

Серов едва успел уйти с траектории падающей страхолюдины, и сом, как шар-баба на единственном уцелевшем тросе, с грохотом врезался в декорации, снеся начисто и лестницу, и стенку за ней. Если бы Серов промедлил…

Через двадцать с небольшим минут, запив коньяком запоздало нахлынувший адреналин, Серов скомандовал приостановку съемок. Никто не возражал. Кажется, наоборот, все вздохнули с облегчением. Только Надежда Горбаш убивалась, что «тарелочка теперь не склеится». На тарелочку Серову было плевать, как было плевать и на «ЖУРЩ», и на Лену, и на всю команду с высокой колокольни. Не на это он рассчитывал, когда они совместно с недоучившимся во ВГИКе Вовчиком пришли к гениальной в своей простоте идее: получить от «Фонда кино» грант на ремейк классики советского кино, который даже не нужно рекламировать. Заработать репутацию, обзавестись знакомствами, собрать кассу, и уже тогда наконец снимать настоящее кино. Но вот на про`клятый фильм Серов точно не подписывался.

– На хер! На хер все!

Добравшись до дома, он рухнул на диван и отключился. Однако кто-то настойчиво и ритмично принялся барабанить по оконному стеклу:

– И ты иди на хер, восьмой этаж же!.. – сонно протянул Серов, но открыл глаза.

За окном никого не было, но звук продолжился. Вибрировал мобильник на стеклянном столике. Звонил Куньин. Сглотнув, Серов взял трубку.

Газета «Правда». 19 апреля 1963 г.

Военная коллегия Верховного Суда СССР вынесла приговор предателю Родины и врагу народа Льву Фадееву. Суд признал его виновным в антисоветской деятельности и шпионаже. Лев Фадеев был арестован после обыска, в ходе которого были обнаружены изготовленные им запрещенные материалы и валюта.

На закрытом заседании суд справедливо определил степень вины обвиняемого. Лев Фадеев приговорен к расстрелу, а все его фильмы будут изъяты из проката и уничтожены.

2019

Серов въехал на территорию мосфильмовского концерна с тяжелым сердцем. То и дело поглядывал на дисплей телефона – казалось, что Куньин сейчас позвонит снова. До сих пор в ушах звенело от его рыка.

«В смысле „на хер“, Миша?! Думаешь, можно так легко соскочить? Деньги пущены в оборот, Минкульту нужна отчетность. Решил слиться? Да пожалуйста. Только тебя, Миша, ни к одной киностудии на пушечный выстрел не подпустят, понял? Я позабочусь. Будешь на региональном ТВ прогнозы погоды снимать, и то если повезет. Я не угрожаю, не думай, но тут слушок ходит, что один из наших инвесторов в девяностые за такое людей уазиками надвое рвал. Думай, Миша, думай».

И Серов думал. До самого утра. А едва забрезжил рассвет, позвонил девчонке-помрежу и велел вызвать всех на площадку. По дороге заехал в супермаркет и набил багажник минералкой для Лены.

Съемки шли, что называется, без огонька. Подавленные актеры устало перебрасывались репликами, «светики» на пару с операторами вполголоса несли какую-то чушь про «чебурашку на торшерке и ребра трактора». Надежда Горбаш, чьих сцен на сегодня не планировалось, уселась на площадке и все вертелась на месте, будто выглядывая кого-то в темных окнах. Леша, окончательно сжившись со своим персонажем Тишиным, начал заикаться, поэтому обличительное выступление перед трудовым коллективом, после которого Лефанов должен был его уволить, получилось жалким и лепечущим. Серов мучился недосыпом, глушил кофе и закусывал анальгином – от стресса разболелась голова. Сом снова висел на своем месте и насмешливо поглядывал на ускользнувшую жертву: мол, ты мне еще попадешься.

В перерыве Лена предложила расслабиться по старой дружбе, Серов без энтузиазма согласился. Член долго не хотел вставать. Так, с полувялым, у него кое-как получилось кончить, когда у Лены уже начинало сводить челюсть. Вопреки обыкновению, она не стала проглатывать, а сплюнула. Потом вгляделась в белесую лужицу и завизжала:

– У тебя черви!

– Что ты несешь?!

Сомлевший после вялого оргазма Серов опустил взгляд, но ничего не успел увидеть – Лена припечатала его семя кроссовкой.

– Сука, ты же в меня кончал! У меня, значит, тоже черви?!

Ее вывернуло зеленым смузи, которое Лена употребляла вместо еды. Шатаясь, она выбежала из гримерки прочь. Серов боязливо потер промежность и вроде бы даже ощутил, как в районе промежности что-то перекатывается под пальцами, будто сваренный рис в пакете.

Устало крякнув, он натянул штаны и позвал помрежа – Вовчик должен был прислать правки по финальной сцене. Помреж отдала распечатки, но вместо текста была какая-то белиберда – будто кота пустили гулять по клавиатуре.

– Это что за абырвалг?

Помреж пожала плечами.

Серов выругался и достал телефон. Набрал Вовчика. Пошли гудки, которые вскоре сменились голосовой почтой. Набрал еще раз, потом позвонил на все мессенджеры, оставил с десяток голосовых, но ответа не было.

– Ладно, пока снимаем по-старому, а вечером я к нему заеду. Лена где?

Помреж вновь пожала плечами.

Под конец съемок обессиленному Серову больше всего хотелось домой, под горячий душ и в постель. Но сроки поджимали. Отель, куда он поселил Вовчика, находился неподалеку. Ценой получаса препирательств и тысячной купюры Серов все же получил ключ от номера. Войдя, он сразу почувствовал вяжущую тревогу – ковролин под ногами хлюпал от влаги. Со стороны ванной что-то журчало.

– Вовчик, я зайду?

Не дождавшись ответа, Серов толкнул дверь и оказался по щиколотку в воде. Густой пар застил глаза. Вовчик лежал в ванне скособочившись, будто что-то прятал от Серова. Безжизненное лицо сплющилось о плитку, а тело находилось по шею в воде. Под потоком воды из душевой лейки колыхались распухшие пальцы по экрану неведомо каким чудом работавшего планшета. Повинуясь странному порыву, Серов заглянул в планшет: по экрану разрасталась уже знакомая бессмыслица, наполовину из бреда автокорректора, наполовину из хаотичных колебаний мертвых пальцев. Не в силах поверить увиденному, Серов осторожно ткнул друга в плечо:

– Вов, ты чё? Вов, хорош!

Вовчик, видимо, не согласился и сполз по кафелю в воду, нырнув с головой. Планшет было уплыл вниз, но уперся в бугорок сморщенного пениса и остался на месте; пальцы продолжили свой ленивый путь по виртуальной клавиатуре, выводя новые строчки сценария. Оглушительно журщала вода.

1976

Почти все. Оставался финальный рывок. Директор картины давно уже отпустил вожжи, памятуя, что якобы происходит с теми, кто переходит Горбашу дорогу. Последние трое суток тот провел без сна – стоило смежить веки, как перед глазами вставали замученные киношными фашистами «фадеевские» дети. Они тыкали лишенными ногтей пальцами и шипели: «Ты тоже!» Промедол не спасал, и Горбаш сдерживал крики боли, жуя трубку отслужившего свое мочеприемника, на что брезгливо морщился помреж. К счастью, сцена была темная, освещения на площадке – минимум, и никто не видел его гримас.

Близился финал. По подлогу Лефанова за финансовые махинации арестовали Зорину, а Тишина уволили по статье на общем собрании рабочего коллектива, единогласно одобрившего это решение. И теперь, оплеванный, он стоял посреди пустого, так и не отремонтированного интерната для детей-инвалидов (которых, конечно же, советская цензура не позволит показать). Под ногами хрустели сломанные игрушки, шелестели обрывки рисунков…

Именно так себя чувствовал Горбаш, похоронив Галю. Никогда он не думал, что все закончится подобным образом. Поначалу он искренне пытался решить дело миром, умолял Фадеева:

– Пожалуйста, Лева, не приходи больше. То, что мы делали… Это неправильно, мерзко. Тем более это видела Надя.

– Она ж мелкая, что она там понимает?

– Я понимаю, Лева. Понимаю, кто ты такой на самом деле.

– И кто же? – скалился Фадеев.

– Такой же развратник, как и те, для кого ты снимал эти мерзости.

– Мы снимали, Олежа. Ты приревновал, что ли?

– Пусть так. Умоляю, отступись, Лева. Я не хочу угрожать.

– Угрожать мне? И чем?

– Я расскажу…

– Что? Что я трахал твою жену, а ты сидел с камерой? И кто пострадает сильнее? Камера-то была у тебя. Олег Горбаш – главный порнограф Советского Союза! Звучит, а?! И Галина Горбаш – первая советская порнозвезда. Это конец карьеры для вас обоих. Да и хрен с ней, с карьерой, вы же на Колыму уедете, лес валить. А мне… Я всех чекистов в лицо знаю. Вылавирую как-нибудь, не впервой.

Горбаш молчал, пораженный обликом наглого, неприкрытого зла, и не узнавал своего наставника. А Фадеев продолжил:

– А знаешь, не надо ничего рассказывать, я сам. Устрою коллегам, хе-хе, закрытый просмотр. Тут много кто Галю не прочь увидеть, так сказать, без галстука. У тебя проектор же был, «Летний вечер» вроде, одолжишь?

Ударил его Олег машинально. Кулак прошел вскользь по мощной челюсти, голова Фадеева слегка мотнулась в сторону. Блеснули наточенной сталью серые глаза.

– Вот она, Олежа, твоя благодарность?

Это был их последний разговор. Горбаш отчаянно жалел, что не может переиграть тот день, переснять дубль, внести правки в сценарий… Но жизнь – тот фильм, который снимают в хронологическом порядке, одним дублем. Актер, игравший Тишина, взялся за метлу и принялся сметать игрушечный мусор к подвальной лестнице. Боль в спине прострелила так, что Горбаш на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, увидел…

– Лева?

– Привет, Олежа. Кино снимаешь? Про что?

– Про нас. Пусть знают. Пусть поймут. И Надя поймет.

Фадеев обернулся на площадку – так, что стало видно круглую дырку от пули в посеребренном сединой затылке.

– Извини, голова совсем дырявая. Мне кажется, или наша эта маленькая история закончилась иначе?

– Я хотел показать, что произошло бы, если бы я поступил «правильно». Рассказал всем правду. Ты бы действительно вылавировал, меня бы с треском выкинули из «Мосфильма», а Галя от позора покончила бы с собой…

Фадеев хохотнул, но тут же помрачнел.

– Извини. Не смешно. Ты мне только честно скажи: это же ты донес, да?

У Горбаша слова застряли в горле, он захрипел. Надя, заметив побледневшее лицо отца, побежала за водой к графину. Звукач выругался: кто там бормочет посреди дубля? Увидев почти беззвучно шевелящиеся губы Горбаша, осекся.

– Чего молчишь как партизан, Олежа? Я же все знаю. И кто в кабинет валюту подкинул, тоже знаю.

– В КГБ рассказали? – задушенно спросил Горбаш.