скачать книгу бесплатно
– Не говорю.
Я долила себе остатки «Дениэлса». Ему не предложила.
– Говори, что хотел и уходи. Давай, давай, я внимательно слушаю советы бывалого о том, как скоро мне станет легче.
– Чушь.
– Что?
– Полная херня вся эта чушь про то, что дальше будет легче. Дальше будет хуже. Сейчас ты еще не до конца осознаешь, и наверняка в глубине души надеешься, что все – неправда. Ты думаешь, что тебе тяжело сейчас… Но пройдет несколько недель, и ты увидишь, как твои самые близкие вернутся к обычной жизни, очередные глупые влюбленные сыграют свадьбу, у кого-то родится ребенок, кто-то другой умрет… Все забудут про твое горе, переключившись на собственные заботы, начнут твердить, что да, мы все понимаем, но прошлого не вернуть, ты должна быть мужественной… Вот тогда будет по-настоящему плохо. Одним не прекрасным утром ты поймешь, что сидишь в колодце, и даже видишь свет, но веревку сбросить забыли. Дни станут холодными, пустыми и серыми. И ты будешь искать спасение в своих снах, будешь засыпа?ть и искать свою любовь там, и находить только отзвук присутствия, и многие месяцы будешь просыпаться, думая, что вот он, рядом… и каждый раз заново терять, понимая, что нет, это был не кошмар. Кошмар – твоя жизнь.
– Я бы никогда не приняла тебя на работу мотивационным оратором. – некоторые привычки сильнее желания смерти, и привычка по-дурацки шутить – одна из них. Но Ник не улыбнулся.
– Ева, я не забыл ее. И ты не забудешь Лукаса. Но сейчас ты должна жить и идти по этой дороге из страданий. Наступит день, и ты снова сможешь смеяться. Обещаю.
Мы долго молчали. Я подняла бокал к глазам и медленно покачала виски на дне, наблюдая, как плавно волны лижут прозрачные стенки. Допила мелкими глотками, вдыхая терпко-горький аромат, ощущая на языке вкус сладкой карамели и мягкие ноты дыма. Не выпуская фужер из рук, посмотрела сквозь него на пламя свечи.
– Знаешь, у меня внутри что-то сломалось. Как будто тело набили осколками, и при каждом движении, слове они разрывают внутренности на лоскуты. И это так невыносимо обжигающе, так изощренно, что никакая сила извне не может унять этот холод. Я говорю себе, что я должна постараться, быть сильной – но сил нет. Пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы меня задержать, заставить чувствовать, но, чтобы я не делала, все равно то, что происходит внутри меня – мучительней. Мне хочется разрезать свою кожу, увидеть кровь…
Я сильнее сжала бокал и тонкое стекло треснуло, впиваясь острыми гранями в руку. Алые потеки побежали сквозь пальцы.
– …в надежде на то, что возможно, только возможно, немного яда вытечет из меня, и тогда я смогу сделать вдох, дожить до рассвета.
Я разжала кулак. Капельки крови красиво блестели на мелких осколках. Недостаточно мелких.
Накрыв правую ладонь левой, я надавила изо всех сил, загоняя стеклянную крошку под кожу. А потом наконец-то посмотрела на Ника:
– Но мне все равно не больно.
Он встал и ушел, я услышала, как открылась дверь ванной комнаты. Особенности стандартной планировки, все дома одинаковы. Вернувшись с аптечкой, достал из посудного шкафа глубокую миску, поставил у моих ног. Встав за спиной, аккуратно разжал сведенные ладони, стал лить на них воду из кувшина. Розовый поток, смешанный со стеклом, звенел, стекая в таз. Ник убрал его, встал передо мной на колени. Удерживая за запястье, развернул ладонь тыльной стороной вверх. Свободной рукой при помощи пинцета стал выбирать застрявшие кусочки. Я не противилась.
Не знаю, сколько часов мы так сидели. Мои ладони были глубоко исколоты и изрезаны и моментально заплывали кровью. Множество раз Ник вставал, заново омывал их и снова садился, кропотливо, осколок за осколком, очищая от стекла. Мои руки так никогда полностью не заживут. Долгое время я буду пугать людей безобра?зными розовыми шрамами, потом не буду спать ночами, исступленно расчесывая зудящие раны, сдирая подсыхающие корки, в конце концов кожа побелеет и примет привычный вид, но и спустя годы тонкая паутина навсегда останется на моих ладонях в память о той ночи, вызывая вопросы у самых внимательных.
В какой-то момент Ник в очередной раз осторожно провел пальцами по моим рукам и не нашел ни одного кусочка стекла. Обработал антисептиком и замотал бинтами, оставив на свободе лишь кончики пальцев. Все было готово, но он не отстранялся. Затягивая мой взгляд в омут своих темных, глубоких радужек, он провел по щеке, запавшей за последние дни под скулы.
– Я могу сделать тебе больно.
Глава 6. Горе победителям
Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь – слишком поздно.[14 - Колин Маккалоу «Поющие в терновнике»]
Я пришла к ним до завтрака.
Несмотря на ранний час, никто не спал.
Подходя к дому, смотрела через огромное стекло кухни – как они сидят за столом, пьют кофе.
Меня заметила Мариза, вскочила, опрокинув стул, влетела мне в руки:
– Мама!
Я обняла ее – ей это было нужно, а сама смотрела на родителей и братьев. На их лицах читалось бесконечное облегчение: пришла. Жива.
– Мама, что с твоими руками?
Я опустила взгляд на свои ладони, как будто впервые заметила:
– Нечаянно уронила стакан и сильно порезалась, когда собирала осколки.
– Больно было? Кровь текла? Покажешь мне?
– Покажу, когда буду делать перевязку. Пойдем за стол, я голодная.
Конечно, я никого не обманула. Не берусь предположить, какие догадки строили мои родные по поводу того, как и с кем я провела прошлую ночь. Будь у них хоть малейшая надежда на то, что из меня можно вытрясти правду – они бы вытрясли, но добиться от меня ответа тогда было все равно что пытаться пальцем ковырять мореный дуб. И они не трогали. Скоро они начнут предпринимать попытки вернуть меня к нормальной жизни: звонить, проводить беседы, вытаскивать на прогулки и в магазины, но сейчас им достаточно того, что я просто есть. И я благодарна им за это.
Я никогда даже в мыслях не возвращалась к ночи с Ником.
Он ушел перед рассветом, в мгновение, когда я ненадолго забылась сном. Мы не обсуждали случившееся ни друг с другом, ни с другими. Ни тогда, ни потом. То, что произошло между нами не было ни любовью, ни страстью, но злостью, борьбой, болью двух смертельно раненых животных. Клубок отчаявшихся, яростных, сплетенных животных. Мои плечи, руки и бедра были в синяках. Как объяснял Ник Лили свою разодранную исцарапанную спину и задницу – я не знаю.
Странно, но хотя технически случившееся было сексом, я никогда не воспринимала это так, и думаю, что и Ник не воспринимал. Как бинты на моих ладонях прятали порезы, так и половой акт с Ником был припаркой, лекарством, скальпелем, вскрывшим нарыв и выпустившим гной из раны.
Я бы не смогла сейчас даже определить запах мужчины – я, которая воспринимала мир через обоняние с тех пор, как себя помню – и это было первым звонком тех перемен, что назревали во мне. Ночь прошла, и я все еще дышала, но со мной было не все в порядке и не будет в порядке еще долго. Мир вокруг сгущался, склеивался до серого душного безопасного кокона, в который я заворачивалась, не желая ощущать цвет, свет, звуки и запахи.
* * *
Двадцать первого ноября у меня с задержкой на десять дней начались месячные, и только увидев алое пятно на ластовице трусов, я поняла, как сильно надеялась на то, что могу быть беременна, и как боялась себе в этом признаться. Узнать, что Локи не умер окончательно, что я ношу еще одного его ребенка – я так хотела в этом найти свое спасение! Сейчас я понимаю, что мне повезло: окажись в самом деле в тягости, я бы зациклилась на несчастном дитя, перенесла бы на него всю свою любовь, боль и горечь, отравила бы ему детство и омрачила будущее, но тогда… Тогда это было ударом.
Не в силах выносить сама себя, я вышла из дома, бессмысленно нарезала несколько кругов, не принесших ничего, кроме ощущения тупого отчаяния и, конечно же, оказалась перед магазином. Я не была там с той самой пятницы, как погиб Лукас – ровно неделю назад, запоздало дошло до меня.
Я бросила взгляд через дорогу: зайти к Ронни? Но, по правде мне не хотелось ее видеть. Обе глубоко страдая, мы по-разному переживали свое горе. Её слезы и разговоры о сыне царапали меня так же сильно, как и её – мое каменное молчание. Помедлив, я решила, что навещу свекровь завтра. Наверное.
В помещении было что-то не так. Чувства не сразу догнали мозг, но, когда картинка из образов и осознания наконец сложилась, по позвоночнику пробежал озноб: книги говорили. Шелестя страницами, как стая безумных птиц, они шептали мне что-то бумажной какофонией. В каком-то сумасшедшем озарении я видела весь город, всех людей, которых когда-либо знала, и книги, которые им нужны.
«Так было всегда» – пришло понимание. Просто я стала сильней. Проходя мимо полок, я могла с закрытыми глазами положить руку на корешок и сказать, что вот это «Тонкая работы» Сары Уотерс, и я должна предложить ее Кейт Шелдон, не ценящей свое счастье, а тут у меня «Слепой убийца» Этвуд и в нем уже давно нуждается Хелен, увязшая в выматывающей связи с глубоко женатым Николасом.
Книги предлагали мне выход. Выбрав их, я бы погрузилась в них глубоко-глубоко, получила бы дело, которое давало бы мне силы и отдушину, позволяющую не думать.
Превратилась бы в Голда.
Я подняла его письмо, так и валяющееся скомканным шаром в углу. Не разворачивая, спросила, держа перед глазами:
– С вами ведь было так же, когда умерла Эмили?
Пройдя за прилавок, бережно распрямила лист, держа его исписанной стороной вниз.
Дочитать? Наверняка там что-то важное. Ответ, который я ищу.
Оставив письмо, открыла нижний ящик. Лукас без конца бросал курить – итогом этих прекрасных порывов всегда было то, что через несколько часов он начинал искать сигареты даже посреди глухого леса. Поэтому у него вошло в привычку прятать стратегический запас в каждом доме, где он бывал: дома, у моих родителей, у Ронни, в баре, у меня в магазине. Еще долго я буду находить его тайники в самых неожиданных местах и вздрагивать от колючей боли, но сейчас я полезла за пачкой «Мальборо» намеренно.
Подкурив, втянула запах табака. Мне нравилось, как его аромат смешивался с запахом Локи. Сейчас, сам по себе, дым нес отвращение. Я так никогда и не пробовала курить. Я затянулась, не глубоко, чтобы не закашляться. Во рту стало едко и сухо. Я аккуратно положила сигарету поверх письма Голда, горячий пепел столбиком упал на бумагу, прожигая ровную дыру. «Точно как в моем сердце». Не двигаясь, смотрела, как расползаются края, серея и вспыхивая красным. Скоро на месте волшебных слов тлел маленький ласковый уголек. Я могла затушить его одним движением тряпки. Но не делала этого. Лаковое покрытие стола трескалось от жара, огоньку оно явно нравилось, потому что он стал разгораться, пополз дальше, ниже.
«Так вот как это происходило у Брэдли».
В месте, полном старой бумаги, всегда есть что скормить пламени.
Я взяла книгу из стопки, забытой на конторке. «Вор времени» Пратчетта помог бы украсть Мэри Нолан пару лишних лет. Я положила том возле пульсирующего костерка, он благодарно лизнул жесткие страницы.
«Ангелы и демоны» Брауна никогда уже не направят Келли Робинс в Гарвард;
«Жизнь Пи» Мартела не поможет Энди Кертису понять, о чем же он мечтает по-настоящему;
«Американские боги» не простят Иду Палмер;
Я пожертвовала огню всё.
Стол горел уже сильно, но я все так же просто стояла и смотрела. Нужно было что-то делать, но я не хотела. Ужасная красота происходящего завораживала меня, и я не заметила, прошел час или несколько минут, прежде чем загорелся весь магазин. Нарастающий гул вопящих от боли книг оглушал, и я чувствовала какое-то черное мстительное удовлетворение, смешанное с состраданием. Как будто горела моя душа, и мне это нравилось. Окруженная дымом и потусторонним воем, я наконец-то нашла в себе остров спокойствия. «Интересно, Локи тоже было страшно?»
Вдруг меня кто-то с силой схватил и поволок прочь. Выйдя из ступора, я стала инстинктивно сопротивляться и пытаться вырваться, но тащивший был сильнее. Вывалившись на улицу, я моментально задохнулась от свежести мокрого вечернего воздуха и, согнувшись пополам, зашлась в надсадном кашле, одновременно пытаясь вернуться обратно. Но Ронни, конечно же, это была Ронни, не пустила. Отвесив мне оглушительную затрещину «что это ты удумала, что ты делаешь, сумасшедшая», она сжала меня, брыкавшуюся и плачущую, обеими руками, и повторяя речитативом «не смей, не пущу, все будет хорошо», смешивала свои слезы вместе с моими.
И на закате уходящего дня, потерянные, сломанные, живые, мы смотрели, как легко, словно карточные, обрушиваются деревянные балки, проминаются хрупкие стены, бьется стекло и кричат, кричат, корчась в безумном крике, любимые, преданные мной книги, сгорая, исчезая, рассыпаясь в этом погребальном костре.
Так пришел конец книжной лавке Голда.
И наступило молчание.
Глава 7. Обрекающие на жизнь
Ты же слабая, сводит икры ведь, в сердце острое сверлецо; сколько можно терять, проигрывать и пытаться держать лицо.[15 - Вера Полозкова]
Конец года и весь две тысячи четвертый остались в памяти пустым сном. Родные до сих пор вздрагивают при воспоминании о том тоскливом и мутном времени, я же не помню почти ничего.
Я забыла себя. Тело ходило, дышало, ело и отвечало на вопросы, но меня в нем не было. Забившись в темные тесные норы внутри себя, я смотрела на мир и не понимала, почему он до сих пор существует. Я летела в бесконечную яму, и только в этом падении на дно и был смысл. Собраться, включиться в жизнь – все это воспринималось мной как предательство, было слишком сложно.
Все притупилось. Как мутное стекло искажает реальность, так и я была укрыта пыльной вуалью безучастности. Вкуса не было, запахов не было, радости не было. Не было боли. Мне вдруг все стало все равно. Пропали сострадание и жалость. Мэри Нолан, мать Нила и Ника, умерла в январе от молниеносной болезни. Я только пожала плечами: колдовство взяло свою плату.
Ничего не было важнее моей потери и ничто не могло выдернуть меня из колодца депрессии.
Во мне появилась злость на Лукаса. Казалось, я должна была поставить его на пьедестал, создать алтарь, но я так сердилась на то, что он посмел умереть и оставить меня одну, что намеренно вытравливала из себя все мысли о Локи. Вообще все мысли. Таким причудливым образом я одновременно наказывала себя за то, что не сделала ничего, не попыталась, не перевернула мир в поисках той книги, которая бы спасла его. О том, какую цену пришлось заплатить бы мне за такое чудо, я не думала.
Дни накатывали как пена и исчезали быстрей, чем следы на песке. Пришло и ушло Рождество, я не наряжала елку, не украшала дом, не покупала подарков. Родители завернули Маризе несколько коробок от моего имени, я не знаю, что в них было. В феврале моей дочери исполнялось девять. Я забыла про ее день рождения, хотя мне не раз напомнили. Праздник с тортом и друзьями устроили тоже родители. Получилось хорошо.
Страховое расследование вынесло вердикт, что следов умышленного поджога не обнаружено – не знаю, в коей мере этому решению поспособствовало то, что инспектор, занимавшийся делом, был бывшим коллегой моего отца.
В одночасье я стала богатой женщиной.
Если бы это еще имело для меня какое-то значение.
Рику и Бьянка уехали на следующий день после того, как сгорела лавка: их в Лос-Анджелесе ждали дети. Встревоженные и хмурые, они явно считали, что с меня нельзя спускать глаз. В следующий раз они приедут под Новый год и возьмут с меня клятвенное обещание приехать к ним на все лето. Я дам его, только чтобы они отвязались.
Рэн задержался до весны. У них с братом был общий бизнес, и на семейном совете, явно прошедшем без моего участия, было решено, что за мной будет приглядывать Рэн, не связанный семьей. Захватив свой небольшой багаж, он перебрался в Старый Милдбрук[16 - Район Уэстбрука], и день и ночь отгонял от меня тени. Первые утра я еще как-то делала вид, что держусь: вставала с постели, приводила себя в порядок, отвозила Маризу в школу, готовила и убирала. Но каждый вечер отправлялась к себе в комнату все раньше, а вставала все позже. Все труднее было уговорить себя подняться. Спустя неделю уже никакие аргументы не казались мне достаточно убедительными.
Я поняла тогда, почему люди так любят телевизор. Его фоновый мерный шум весьма удачно глушит собственные мысли и, уставившись ненадолго в неровно мерцающий экран, при желании можно очнуться только вечером. День прошел, пора тащиться в следующий. Книги не обладают таким эффектом, увы. Выбрасывая тебя в иную реальность, не давая готовой картинки, они заставляют сопереживать и чувствовать, и всегда есть опасность, что, проживая чужие проблемы, ты внезапно окажешься лицом к лицу со своими.
С сериалами все проще. Не вламываясь бесцеремонно в душу, они сочувственно понимают тебя и позволяют просто скользить по поверхности чужой жизни, не требуя мгновенных ответов. Мы знаем, что пока не время. Мы не торопим тебя. Побудь с нами еще один сезон.
Я смотрела «Друзей». В череде бесконечного мельтешения каналов вдруг случайно остановилась на них, и больше уже ничего не искала. В том, как это было снято – чувствовалось какое-то волшебство. Магия, разлитая в двадцати двухминутные серии, дозировать по необходимости.
Я спускалась в пижаме из спальни в гостиную, нажимала на кнопку и исчезала, уступая место Рейчел, Монике, Чэндлеру, Джоуи, Россу и Фиби. Они были такими настоящими – их шутки, поцелуи, споры. Самая лучшая в мире свадьба Фиби, и мурашки от того, как Росс стоит под дверью закрытого кафе, и принцесса Лея, сексуальная жизнь и мама, и, и…[17 - Настя, здесь не могло быть никакого другого сериала]
Я была немножко влюблена в каждого из них.
Не будет преувеличением сказать, что в самое сумрачное время своей жизни я, у которой никогда не было друзей, кроме Фрэн, внезапно завела сразу шестерых.
Не помню, в какой из дней ко мне присоединилась Мариза.
Нежная, веселая, любимая девочка в одночасье потеряла сразу обоих родителей, и ходила потерянная, заброшенная, ни на секунду не расставаясь со своим блокнотом для рисования. Мне стыдно и больно сейчас признавать, что я, которая должна была быть стойкой, совершенно не была для своей дочери опорой. Закрывшись от нее, как закрылась от всего мира, я не могла, не хотела, не нашла для нее нужных слов, поддержки. Я забыла не только себя. Я забыла и ее. «Друзья» – единственное, что помогло нам не потерять друг друга окончательно. Лежа на диване, не разговаривая ни о чем, что выходило бы за рамки того, что происходит на экране, мы тем не менее были рядом, обнимая друг друга, находя силы в тепле друг друга.
Рэн, поначалу пытавшийся вытащить меня из скорлупы, разговорить, рассмешить, в конце концов перестал мучить себя и меня. Прошло много лет с тех пор, и у обоих давно свои жизни, но я до сих пор благодарна ему за то, что он понял меня той зимой. Никогда не забуду, как в один из дней брат, смирившись с тем, что ему не перебороть апатию, накрывшую маленький коттедж, просто подошел к дивану с огромной миской попкорна и сказал:
– А ну-ка, девочки, подвиньтесь. Дайте и мне посмотреть, что это за «Друзья» такие.
И так нас стало трое, и мы просто были.
И так прошел один год, один месяц и семнадцать дней.
Глава 8. Возвратитесь в цветы!
Ответственность существует независимо от наших желаний.[18 - «Обрекающие на жизнь» Анастасия Парфенова]
В день, когда Локи должно было исполниться тридцать шесть, мы с Маризой стояли на кладбище и смотрели на его надгробие. Белые розы на сером камне казались продолжением пейзажа.
Я стояла в распахнутом пальто, не чувствуя мороза. Чувствительные ладони, покраснев от холода, зудели и чесались. Не знаю, чего я ждала. Наверное, мне хотелось какого-то Апокалипсиса, чтобы разверзлись небеса, и крылатый всадник вручил бы письмо. «Хотя ты бы и его, наверное, сожгла» – иногда я жалела, что мой внутренний голос не отвалился вместе с колдовскими способностями.
«Видишь, что ты наделал? Я не справляюсь, я не в порядке, и не надейся!» – мне хотелось плакать, но я могла только ругаться. Подул легкий ветер, как будто смешок Лукаса в ответ на мое ворчание. «Не злись, кучерявая».
Внезапно Мариза, все это время стоявшая чуть поодаль, погруженная, как это уже стало привычным в свои мысли, бросилась ко мне и обняла, стискивая талию так, как могут только дети, причиняя боль, не рассчитывая силу рук. Ни разу за весь этот потерянный год не вела она себя плохо, не стучала ногами, не закатывала истерик, не требовала от меня того, что принадлежало ей по праву: чтобы я была нормальной матерью.
Как будто обухом ударило по голове, и зрение прояснилось.
Стеклянный колпак, так прекрасно прятавший меня, наконец-то треснул и рассыпался.
Ветер ласковыми пальцами погладил меня по щеке и унесся вдаль.
«Ты справишься»
Я прижала к себе ту, которую любила больше всего, и кому была нужна прямо сейчас, и наконец-то вернулась.
– Я знаю, что нам надо делать.
