Новая Афи

– Послушай, они твои родственники. Я не собираюсь чернить их перед тобой, тебе и без того тяжело. Зря я так выразилась.

– Ты их не чернила, а сказала все, как есть, – возразила я, жаждая подробностей.

Мы сидели у нее в квартире за обеденным столом, хлебая легкий суп из козлятины, который нам дал с собой повар, знакомый Эвелин. Она уже переоделась в шорты и футболку, я оставалась в кабе и слите, что носили, судя по всему, на похороны в Аккре только женщины в возрасте. Почти все девушки пришли в обтягивающих платьях и туфлях на высоких каблуках, которые на обычном кладбище превратили бы прогулку до места погребения в полосу препятствий, однако не доставляли особых неудобств на современном частном кладбище, где сегодня проходили похороны, с мощеными дорожками и разграниченными участками. По крайней мере, теперь я знала дресс-код для следующего раза.

Я стряхнула невидимую пыль с кофточки, ожидая, когда Эвелин заговорит.

– Послушай, Афи, ты наверняка уже сама поняла, что из себя представляет тетушка, – вздохнула та.

– Возможно, ты удивишься, но я очень мало с ней общалась, особенно после свадьбы. – Я выражалась прямо как подросток, который отрицает дружбу с непопулярными ребятами, чтобы не прослыть неудачником.

– Ладно, тогда слушай: тетушка любит все контролировать. Она считает себя некой королевной и всем, даже незнакомцам, указывает, что делать и как жить. Но я не виню ее, я виню тех, кто продолжает перед ней пресмыкаться, особенно ее сыновей, у которых никогда не хватало смелости ей отказать, ни разу в жизни. Не возьму в толк, как мужчины вроде Ричарда и Эли позволяют обращаться с собой будто с сопливыми мальчишками. Видела бы ты, как Ричард вскакивает, чтобы ответить на звонок матери, а затем бросает все дела и бежит выполнять ее приказы. И я не преувеличиваю. Даже лежа на мне, весь потный, он замрет и выпрыгнет из кровати, как кенгуру. Представляешь? А Эли, хм-м. Насчет Эли…

– Что?

– Ты в курсе, что тетушка велела Ричарду меня бросить, как только узнала о наших отношениях? Спроси почему.

– Почему?

– Сказала, что когда-то мой отец ее оскорбил. Мой отец, который умер двадцать два года назад! Я еще в начальной школе училась! Однажды она хотела купить у него пальмовые плоды и обиделась, когда он не согласился с предложенной ценой. Из-за какого-то мелкого инцидента, произошедшего сто лет назад, о котором я ничего не знала и к которому вообще не имела никакого отношения, тетушка велела своему сыну меня бросить. Можешь себе представить? Она заявила, будто я ему не пара, поскольку у меня наверняка отцовские пороки. Иными словами, она боялась, что я не стану с ней во всем соглашаться.

Эвелин закатила глаза и вернулась к супу. Над ее верхней губой выступили капельки пота – то ли от острого перца в блюде, то ли от возмущения.

– Не знаю, что и сказать… Она была очень добра к нам. Ко мне и маме… – Я по-прежнему не хотела критиковать тетушку в присутствии Эвелин.

– Я вовсе не утверждаю, будто тетушка сущее зло. Да, она платит за обучение более пятидесяти детей в Хо. Я видела, как Ричард запихивает пачки денег в белые конверты и отправляет семьям. Проблема в том, что эта женщина хочет всеобщего поклонения. Пока ты ее во всем слушаешься и всему потакаешь, она будет ангелом, но стоит тебе оступиться и хоть в чем-то ее ослушаться, развернется настоящий ад, из которого повылазят черти! Именно поэтому я не возлагаю никаких надежд на Ричарда и ничего от него не жду. Пока жива его мать, у нас нет совместного будущего. Ему пришлось ей солгать, что я снимаю эту квартиру, только тогда она от нас отвязалась. Ричард поэтому не водит меня никуда – не хочет показываться со мной на людях, чтобы никто не доложил матушке. Хотя не понимаю, почему он так переживает, у нее и в этом здании полно соглядатаев. А еще есть Йайа, тетушка младшая – посол своей матери в Аккре, она докладывает ей обо всем, что здесь происходит. Эта семейка с ума меня сведет. – Эвелин со вздохом откинулась на спинку стула.

Ее описание тетушки не походило ни на одно из тех, что мне доводилось слышать прежде, тем не менее звучало оно правдоподобно. Я узнала в нарисованном ею образе черты женщины великодушной, но властной – той, которая одной рукой раздавала блага, а другой повелевала. Единственное, чего мне еще не пришлось увидеть, – это наказания за непослушание. Сердце испуганно сжалось, когда я подумала о своей матери, работающей на тетушку и живущей в ее доме; нет, нельзя идти против этой женщины. А что касается Эли…

– А Эли похож на Ричарда? – спросила я.

Эвелин горько рассмеялась.

– Разве он не твой муж? Разве ты не видишь, что происходит? – Она понесла пустую тарелку на кухню. – Дорогая, я не расскажу тебе ничего нового.

Я смотрела ей вслед, надеясь услышать что-нибудь еще, помимо того, во что я и сама начала верить, и того, что начала считать правдой. Не дождавшись продолжения, я уронила взгляд на свою тарелку с супом. В нем плавали коричневые куски козлятины с кожей, поверхность затянулась жирной пленкой. У меня совсем не было аппетита: горло сжал спазм. Я не видела выхода из той ямы, в которую угодила, и не представляла, кто сумеет мне помочь. Однако я воспряла духом и стала с надеждой смотреть в будущее неделю спустя, когда узнала о своей беременности.

Глава девятая

– Я беременна, – сообщила я Эли без обиняков, как нечто заурядное.

Эту фразу я репетировала перед зеркалом в ванной, а затем на диване, используя ручное зеркальце, и в итоге решила сообщить новость сидя, поскольку таким образом выглядела более расслабленной и менее воинственной. А мне правда не хотелось вновь развязывать битву. Мне хотелось начать новую жизнь. Счастливую.

Эли сидел в кресле: ноги упирались в острые углы стола, на котором лежали его телефоны. Из Америки он вернулся в начале августа. О беременности я узнала почти за неделю до этого и ждала его приезда, чтобы сообщить новость лично.

– Ты беременна? – проговорил он благоговейным шепотом.

– Беременна, – повторила я, положив руку на живот.

– Ты… ты уже ходила к врачу? – Он пересел ко мне на диван.

– Да.

На его лице расплылась улыбка, и, ободренная, я счастливо рассмеялась. Он заключил меня в объятия, и я охотно подалась навстречу. Когда его губы коснулись моих, у меня из глаз полились слезы – как же я скучала по прикосновениям мужа! Он прижал ладонь к моему животу – по-прежнему плоскому, как при нашей последней встрече. Я улыбнулась.

– Еще слишком рано, ты ничего не почувствуешь. – Ласково отодвинув руку Эли, я вновь припала к его груди. – Я тебя люблю, – прошептала я так осторожно, будто слова могли рассыпаться.

Ослабив объятия, он отстранился и заглянул мне в глаза.

– И я тебя люблю.

Мы перешли в постель, а потом он уехал. Тем не менее я не расстроилась. Разумеется, ситуация не изменится мгновенно. Потребуется время. Однако я не сомневалась, что беременность вернет мне мужа навсегда.

Казалось, все думали так же: мама, Мавуси, тетушка, Йайа и даже Ричард, который избегал меня после нашего последнего разговора. Все верили, что едва у Эли появится другой ребенок, либерийка больше не сможет манипулировать им с помощью Айви.

– Ты станешь не только его признанной всеми женой, но также и матерью его ребенка. Посмотрим, что она предпримет! – говорила Йайа за обедом у нас в квартире. Узнав о моей беременности, она стала чаще приходить, обычно с домашней стряпней и одеждой для беременных, которую покупала во время заграничных поездок. Мама тоже хотела приехать в гости, однако я убедила ее подождать до третьего триместра. Я скучала по ней, но не желала выслушивать нотации и оттягивала ее приезд до последнего.

– Ну ладно, как скажешь, миссис Ганьо, – ответила на это мама, ее радость от новости о ребенке передавалась даже по телефону. – Он к тебе приходит?

– Почти каждый вечер.

– И остается на ночь?

– Иногда. Я не переживаю. На прошлой неделе он ночевал пять раз.

– Ах, совсем скоро будет ночевать каждый божий день!

Мы обе счастливо рассмеялись.

Моя уверенность укрепилась еще больше, когда врач сообщила пол ребенка – у меня будет мальчик. Шла двенадцатая неделя беременности, и Эли поехал со мной в частную клинику в Ачимоте, не походившую ни на одно медучреждение, в которых я бывала прежде, – там даже медсестры улыбались пациентам!

– Мальчик? – повторил Эли, распахнув глаза и внимательно следя за движениями на мониторе. – У нас будет мальчик, – сказал он, повернувшись ко мне. Я лежала на столе с задранной рубашкой на блестящем от геля набухшем животе.

У меня из глаз полились слезы.

– Не плачь. – Эли неловко меня обнял, пытаясь не замазаться гелем. Однако поток слез лишь усилился. Я вынашивала Эликему Ганьо сына. Его наследника! Когда новость услышала мама, она тоже разрыдалась. Даже тетушка вроде расчувствовалась – у нее будто бы немного задрожал голос.

– Теперь все изменится, вот увидишь, – заверила она меня. И оказалась права.

После узи Эли начал суетиться вокруг меня еще больше. Он сам разложил еду, которую мы заказали, и принес мне на подносе, пока я сидела перед телевизором.

– Надо нанять горничную, чтобы помогала тебе по дому, – предложил он уже далеко не первый раз после объявления о беременности.

– Зачем? Когда станет тяжело, приедет мама, – сказала я с полным ртом мпото-мпото[29] из пюре батата и посыпанного сахаром. Беременность превратила меня в настоящую сладкоежку. Я добавила мед в рагу, приготовленное накануне.

– Не будем же мы заставлять твою маму делать всю работу по дому.

– Давай я сперва перееду в дом. Тут слишком тесно для пяти человек.

Отвернувшись, Эли уткнулся в телефон.

– Так когда я перееду? – спросила я, подтолкнув мужа локтем, полная решимости воспользоваться моментом. Шел третий месяц беременности, а я до сих пор довольствовалась его ночевками и маленьким чемоданом с вещами в квартире. Так больше продолжаться не могло. В конце концов, я вынашивала его сына – первого сына и пока единственного. – Когда, Эли?

– Послушай, дело в том, что…

– Не нужно длинных речей, просто назови дату. Скажи: «Афи, в пятницу ты переедешь из квартиры в наш дом». И точка.

– Афи, не мотай мне нервы.

– Не мотать нервы?

– Ты понимаешь, о чем я.

Я подняла поднос с колен и с силой опустила на кофейный столик, отчего оранжевые комочки мпото-мпото разлетелись по всей поверхности полированного стекла – странно, как оно не треснуло. От удивления Эли выронил телефон.

– Я не собираюсь рожать ребенка, живя в этой квартире. Клянусь Богом, если ты мне откажешь, я вернусь к матери.

Встав, я проскользнула мимо него, но обернулась, когда он меня окликнул.

– Афи! Я не потерплю подобного поведения! – заявил Эли так, словно разговаривал с непослушным ребенком.

Его слова разъярили меня еще больше. Я бросилась в спальню и громко хлопнула дверью. Он не остался на ночь.

Когда он уехал, я отправилась к Эвелин и сообщила, что на следующий день уеду в Хо.

– Не надо слишком на него давить, Афи. Пусть сам примет решение.

– В смысле? Как ты можешь так говорить после всего, через что я прошла?

– Не перевирай мои слова. Ты знаешь, я меньше всех прочих склонна вставать на сторону твоего мужа. Просто не думаю, что отъездом ты добьешься своего.

– А оставшись здесь, чего я добьюсь? Для себя и для ребенка?

– Афи, взгляни на то, что у тебя есть: прекрасная квартира, машина с водителем; он даже обещал тебе бутик в новом торговом центре. Вдобавок ко всему Эли добрый и любящий муж. Ну ходит он иногда к другой женщине, что с того? Многие мужчины обзаводятся детьми на стороне, так уж устроен мир. Какая тебе разница? Ведь ты – официальная жена. Та, которую признают его семья и друзья, а это самое главное. По-моему, предъявлять ультиматум – неверный шаг. Пытайся наслаждаться деньгами мужчины и игнорировать его недостатки. Веселись, ходи по магазинам, попроси о собственном большом доме с твоим именем на двери, попроси машину получше, с полным приводом, или даже две машины! Вкладывай деньги, которые он тебе дает, начни свой бизнес, помоги матери начать бизнес. Пусть он идет на выходные к другой женщине, если пожелает, а ты просто живи своей жизнью и наслаждайся ею.

– Не так все легко.

– Потому что ты его любишь? Я тебя умоляю! Запри сердце на замок и живи головой. Любовь тебя не прокормит, не согреет.

– Ты не понимаешь! Ты не представляешь, каково мне, как мне тяжело! Хотела бы я быть одной из тех женщин, которые способны мириться с третьим человеком в браке; которые с гордостью заявляют, что они – ферма, а другая женщина – всего лишь сад. Хотела бы я быть одной из них, но, сколько ни старайся, я не в силах смириться с любовницей. Я его люблю и не могу делить с другой, просто не могу.

Я проигнорировала увещевания Эвелин и на следующий день с двумя чемоданами села в машину Менсы и отправилась в Хо.

– Зачем приехала? – спросила мама, по выражению моего лица угадав, что причина визита отнюдь не радостная. Мы устроились в гостиной, она подала мне стакан воды. Когда я вошла в дом, мама собиралась на репетицию хора. Теперь песенник лежал у нее на коленях – темно-бордовая обложка сливалась с тканью, повязанной вокруг талии.

– Мне пришлось вернуться домой.

– Домой? Это больше не твой дом.

– Ма?

– Тетушка знает о твоем приезде?

– Я никому не сказала.

– Даже мужу?

– Нет.

– Ты уехала из дома мужа с двумя чемоданами и не предупредила его?

– Я никогда не жила в доме мужа.

– Снова взялась за свое, да? Снова ты за старое!

– А как бы ты себя чувствовала, если бы папа женился на тебе, но не привел в свой дом?

– Что сказала тетушка?

– Не хочу о ней говорить.

Я медленно встала – живот рос, и мне становилось тяжелее передвигаться. Мама тоже поднялась с встревоженным и в то же время сердитым видом.

– Я устала, ма, ужасно устала. Мне все равно, что обо мне подумают люди. Если он не вышвырнет ту женщину из своего дома и не заберет меня к себе, в Аккру я не вернусь.

– Афи, что такого ужасного он тебе сделал? Он тебя бьет?

Я не ответила, отказываясь играть в ее игру.

– Он морит тебя голодом? Скажи мне! – Она сурово нависла надо мной. Прежде я бы занервничала, но не теперь. Молча пройдя мимо нее, я направилась в свою бывшую спальню, которая совсем не изменилась. Мама последовала за мной.

– Ма, я не вернусь. Так и скажи тетушке. Если он хочет меня вернуть, пусть избавится от той женщины.

Я уселась на кровать, заскрипевшую под моим весом.

– И где ты намерена жить? Здесь? Уже забыла, что этот дом принадлежит тетушке?

– Мы переедем в новый дом.

– Так вот почему ты присылала мне деньги, чтобы закончить дом? Ты с самого начала это планировала?

– Нет, не планировала. Я не планировала, что мой муж сделает мне ребенка и спрячет меня в квартире, при этом живя с другой женщиной в нашем семейном доме.

Мама поморщилась, словно мои слова причиняли ей физическую боль.

– Сиди здесь, я пойду к тетушке.

– Ладно.

– Сиди здесь, никуда не ходи, никому не звони. Даже Мавуси. Кто-нибудь видел, как ты приехала?

– Не знаю, может быть. Я остановилась поздороваться с продавщицей угля.

– Что ты ей сказала?

– Ничего особенного, только что приехала в гости.

– Сиди тут. Я скажу Менсе подождать у дома тетушки, пока весь город не начал сплетничать, – приглушенным голосом проговорила мама. Несмотря на злость, она не кричала, чтобы нас не услышали с улицы.

Когда она ушла, я легла и поморщилась, ощутив через матрас деревянные планки. Перевернувшись на бок в поисках более удобного положения, я чуть не скатилась на пол. Неужели кровать всегда была такой узкой, а матрас – таким тонким? Комната выглядела старой, неопрятной. Заваленный чемоданами и коробками стол был неокрашенным и небрежно собранным – то тут, то там проглядывали страшненькие шапки гвоздей. На бетонном полу виднелись царапины в тех местах, где строители разглаживали цементную смесь шпателем. А если прищуриться, можно было разглядеть летающие повсюду частички пыли. Потертая занавеска в дверном проеме время от времени колыхалась от сквозняка, который приносил с собой еще больше пыли. Все эти детали прежде не бросались в глаза. На самом деле раньше я даже гордилась своей отдельной комнатой: сколько молодых людей в Хо, живущих с родителями, могут похвастаться личной комнатой? Точно не мои двоюродные братья и сестры. Даже Мавуси, приезжая домой на каникулы, спала с матерью. Однако теперь все вокруг казалось убогим: вот как изменила мои взгляды помпезная квартира.

– Ты где? – крикнула мама с порога.

– Там, где и была.

– Ты как с матерью разговариваешь? Следи за языком!

– Я лишь…

– Следи за языком, говорю! Считаешь, стала такой важной, взрослой женщиной? Только не для меня!

Я молча закатила глаза. Мама уже стояла у кровати и сурово взирала на меня сверху вниз. На лбу пролегла глубокая морщина, разделяющая его надвое, а совсем недавно выкрашенные волосы, судя по следам чернильной краски под линией роста волос, были собраны в тугой пучок. Очевидно, она ждала, когда я спрошу о ее разговоре с тетушкой, однако я молчала, нисколько не заинтересованная. Устав ждать, мама бросила:

– Разогрею нам ужин.

Я села.

– Куда собралась? – рявкнула мама.

– Помочь тебе.

– Сама справлюсь!

Из кухни доносился шум: мама бухнула кастрюлю на газовую плиту, а затем начала помешивать варево с таким звуком, словно пыталась отскрести верхний слой металла. Я вздохнула: похоже, сегодня предстоит ужинать алюминием.

Вскоре в комнату проникли ароматы специй и пальмового масла, которые выманили меня на кухню. Мама разложила еду по двум эмалированным тарелкам и поставила на исцарапанный стол. Мы уселись на разномастные стульях, некогда принадлежавшие тетушке. Я опустила взгляд в тарелку и нахмурилась при виде хамсы в соусе.

– Анчоусы?

– Ну да, а что?

– Ты же знаешь, как я их не люблю, – протянула я капризно. Торговцы рыбой никогда их не чистили перед сушкой, из-за чего к ним обычно прилагался песок.

– Тогда сидела бы у себя дома и ела то, что нравится! – огрызнулась мама, затем отломила кусочек кассавы, окунула в соус и положила в рот. – Откуда ж мне было знать, что ты приедешь? Я готовила ужин только себе. Или мне выбросить свою еду лишь потому, что ты вдруг решила уйти от мужа?

Проигнорировав ее сарказм, я пошла вымыть руки. При повороте крана послышалось бульканье, однако вода не полилась. И тут я вспомнила, что, в отличие от моей квартиры, где имелись огромные резервуары для воды, маме приходилось полагаться на волю правительства, которое ревностно ограничивало расход всех ресурсов. Рядом с раковиной стояло цветастое пластиковое ведро с водой, а в нем плавал ковш с длинной ручкой – им я и воспользовалась, чтобы вымыть руки.

Мама легко могла приготовить что-нибудь еще, особенно учитывая мое положение, но решила наказать меня рыбой, фаршированной песком. Я порылась в маленьком холодильнике в поисках чего-нибудь съестного и нашла тарелку арахисового супа, который подогрела на плите.

Когда я вернулась к столу с супом, мама уже почти расправилась со своим ужином. Взглянула на мою еду и покачала головой, словно осуждая мой выбор.

– Я встретилась с тетушкой, – наконец сообщила она, положив пальцы на кубик кассавы в тарелке.

– Ясно.

Мама бросила на меня злобный взгляд: краткость моего ответа только распалила ее ярость.

– Она недовольна твоим поступком. Сильно недовольна! Велела завтра же отправить тебя обратно к мужу. Менса за тобой заедет.

– Ма, я не поеду, – спокойно ответила я, нисколько не удивленная и готовая к отпору.

– Будешь противиться тетушке?

– Никому я не противлюсь. Я лишь говорю, что не вернусь в квартиру, пока другая женщина занимает мой супружеский дом, спит в моей супружеской постели с моим мужем. Я никуда не поеду.

Мама с такой силой оттолкнула от себя тарелку, что та проехалась через весь стол и с грохотом упала на пол, расплескав повсюду жирную подливу. Мы обе вздрогнули.

– Что ты такое говоришь? Чепуха! Поедешь как миленькая!

Я встала.

– Не поеду ни сегодня, ни завтра. Если Эли хочет меня вернуть, пусть сам приезжает и забирает в наш дом!

Я ударила ладонью по столу, отчего моя эмалированная тарелка подпрыгнула.

– Боже, что ты такое несешь?!

– Я говорю…

– Я слышала, глупая девчонка! Ты совсем рехнулась?

– Рехнулась, потому что хочу жить со своим мужем?

– Потому что говоришь, как сумасшедшая! Ты ждешь, что Эликем Ганьо явится сюда и будет умолять тебя вернуться домой? Совсем забыла, кто ты такая, забыла свое место? Забыла, как сидела на этом самом стуле за старой швейной машинкой, молясь, чтобы кто-нибудь принес тебе одежду для починки и заплатил несколько монет? Забыла, как мы стояли на этой самой веранде в ожидании водителя от тетушки с мешочком риса и курицей, чтобы немного поесть, чтобы не пришлось ходить по домам с протянутой рукой? Ты обо всем этом забыла и плюнула тетушке в лицо! Решила опозорить меня перед женщиной, которая так много для нас сделала, опозорить меня перед всем честным народом! Разве после такого я посмею показаться людям на глаза, Афи? А? Посмею ходить на работу, как ни в чем не бывало, в церковь, на собрания «Женской гильдии»? Скажи, Афи, где мне укрыться от такого позора?

Она уже рыдала – тоже весьма ожидаемая реакция.

– Ма…

– Что ты мне мамкаешь?! Значит, знаешь, что я твоя мать, но слушать не желаешь? При этом слушаешь людей, которые хотят тебя запутать, запудрить мозги, разрушить твою жизнь!

– Каких людей я слушаю?

– Эту Эвелин, которая тоже забыла свое место!

– Откуда тебе известно про Эвелин? Она не советовала мне уезжать, наоборот, уговаривала остаться.

– Вранье! Тетушка говорит, что именно она тебя надоумила! Разве ты не понимаешь, что она тебе завидует? Женщина за тридцать, без семьи… Разумеется, она будет советовать тебе уйти от мужа! Она мечтает обо всем том, что есть у тебя, а ты из-за своей глупости ничего не замечаешь!

– Никто мне не советовал уходить, мама. Почему ты меня не слушаешь?

– Чепуха! С чего я должна тебя слушать? Разве ты моя мать? Ты меня вырастила, выкормила?

Она развязала одну из тканей на талии и промокнула ею глаза. На ее правой руке блестело жирное пятно пальмового масла.

– Афи, я твоя мать и не сделаю тебе плохого. Зачем мне разрушать единственное, что у меня есть на этом свете?

– Знаю, ма. Я знаю, что ты хочешь для меня лучшего.

– Тогда почему не слушаешься?

– Потому что я люблю Эли. Жизнь в той квартире без него убивает! Меня гложут мучительные мысли о том, что, пока я лежу одна в огромной постели, он спит с другой женщиной. Иногда мне кажется… кажется, что я не могу дышать, что задохнусь от печали и умру в одиночестве в той постели. Такая жизнь невыносима!

Теперь слезы катились и по моим щекам. Я опустилась на диван и уронила подбородок на ладони. Мама присела рядом и вытерла мне лицо краем своей ткани.

– Я знаю, как тебе нелегко. Поверь, знаю. Но это не навсегда.

– С чего ты взяла, ма? Уже почти год прошел, и ничего не изменилось. Если сейчас ничего не предпринять, я застряну в той квартире навечно. Я должна бороться за то, чего хочу, и за то, что мне принадлежит.

– Афи, даже если он с другой женщиной, это еще не трагедия. У какого мужчины нет другой на стороне? Даже у дяди Пайеса, этого бесполезного старика, есть девушка вдобавок к многочисленным женам.

– Тут все иначе. Именно девушке полагается жить в квартире и видеть мужчину раз в неделю, а не жене. Ма, я не вернусь к той жизни. Нет. Скажи тете, что я никуда не поеду.

– Афи, и как же мне сообщить ей эту новость?

Немного позже позвонил Эли: мать рассказала ему о моем переезде в Хо.

– Возвращайся, и мы обсудим… этот вопрос.

– Я устала от обсуждений.

– То есть?

– Я не вернусь в квартиру. Наш сын не будет там жить. Я вернусь, только чтобы жить вместе с тобой в нашем доме. И ты должен сам за мной приехать.

Он повесил трубку. Пути назад больше не было.

Вечером мама поставила в ванной табурет, чтобы я могла искупаться сидя, а не нагибалась по сто раз за водой в ведре. Она также предложила мне свою кровать с новым матрасом, а сама ушла в мою комнату. Утомленная, я не стала с ней спорить. Однако сон все не шел. В тишине жужжание вентилятора казалось слишком громким, а хлопчатобумажная ночная рубашка вскоре промокла от пота. Когда наконец получалось задремать, меня будили шаги и голоса людей, проходящих мимо окна. Всего этого мне не хватало в первые дни в Аккре, а теперь я мечтала о прохладе и тишине своей квартиры. И как мне здесь выжить?

Менса вернулся на следующее утро, около семи. Когда мама меня позвала, я поспешила накинуть поверх ночной рубашки ткань, но забыла надеть тапочки, привыкнув ходить босиком по мягкому ковру в «Королевском дворе». Бетон веранды под ногами был ледяным. В воздухе еще висел легкий туман, а соседская девочка-подросток в школьной форме торопливо подметала под миндальным деревом, чтобы успеть искупаться и не опоздать на уроки. Ее метла из пальмовых листьев подняла облако пыли, усугублявшее туман.