Я иду искать…

– Что еще она тебе сказала? – прошептала едва слышно Маруся, глянув ему в глаза.

– Да много чего. Мне, честно говоря, даже показалось, что она угрожала. Просила тебе передать, что если ты не остановишься, она сделает так, что ты нигде и никогда работу не найдешь. Что Игоря она любит и терзать допросами не станет, а вот ты должна подумать. Муся, а что случилось два года назад? Ты можешь мне толком объяснить, в чем дело?

На Марусю накатил такой ужас, что она чуть не захлебнулась полившимися слезами. Трепеща от страха, отчаяния и стыда, девушка закрыла лицо ладошками и, задыхаясь от бьющих ее рыданий, все рассказала изумленному отцу. Все-все-все.

И о том, как заведующий первой терапией мучил ее своими придирками, и как Игорь пришел на помощь, и как она влюбилась, и как была счастлива с Игорем, и как совсем потеряла голову…

Павел Петрович молча слушал. Он ни разу не перебил дочь, не задал ни одного вопроса, не показал своей боли и расстройства. Когда она закончила, он неторопливо встал и безмолвно вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Маруся, сморкаясь, сидела в гостиной, судорожно соображая, что же теперь будет. Все смешалось в ее голове. Любовь, отчаяние, горечь, муки совести, замешательство разрывали ее на части.

Маруся сжала виски руками, не понимая, что надо делать. Сбежать? Отравиться? Умолять? Забыть? Проклинать? Может быть, уехать навсегда из Москвы? Или срочно позвонить Игорю? Просить прощения у отца? А, может быть, спрятаться от всех на даче? Или сделать вид, что ничего не произошло?

Мысли метались в голове, кружились, толкались и теснились… Они раздирали ее сознание на сотни кусочков и не давали сосредоточиться на чем-то одном. Застонав, девушка завертела головой, стараясь как-то упорядочить и успокоить разбушевавшееся воображение.

Отец, немного поостыв и напившись успокоительных капель, минут через тридцать вернулся в гостиную, но не сел рядом с дочерью. Он ходил по комнате, словно задался целью измерить ее шагами во всех направлениях. Искоса поглядывал на заплаканную дочь, вздыхал и недоуменно покачивал головой, думая о чем-то совсем. Потом взял стул и, подвинув его к дивану, присел напротив Маруси.

– Ну?

– Что – ну? – дочь подняла на него воспаленные от слез глаза.

– Как же ты, дочка, до этого докатилась?

– Не знаю. Так получилось…

– И что теперь делать будешь?

– Не знаю, – она опустила голову.

Она молчала, молчал и отец. Он будто забыл на время о дочери, о ее слезах, сомнениях и страхах. Павел Петрович вдруг вспомнил себя в ее возрасте, свою страстную любовь к Кире и ужасное горе после ее гибели. Профессор похолодел, понимая, что сейчас своими же руками он должен отнять у Маруси любовь. Такую же, вероятно, сильную, какая случилась и у него самого.

– Папа, прости меня! Пожалуйста, прости, – Маруся, подняв голову, умоляюще сложила руки.

– Да я-то тут причем? Ты себя-то простишь?

– Папа, ты же понимаешь, я люблю его! Так сильно люблю!

– А он? Он тебя любит?

– Конечно! Тоже любит.

– Разве? А я вот думаю, ты, Маняша, заблуждаешься. Ты-то любишь, я в этом и не сомневаюсь, а он вряд ли.

– Нет, как ты можешь! Папа… Он любит! Ты просто его не знаешь!

– Помолчи, – отец жестко прервал ее суетливую попытку оправдать любимого. – Помолчи, дочка, наконец, и послушай. Просто послушай, не перебивай, мне и без того тяжело. Я – мужчина, и я знаю, как ведет себя настоящий мужик, если любит женщину. Быть мужчиной это не только брюки носить и бороду брить. Это нечто иное, – отец горько глянул на поникшую дочь. – Где он сейчас? А? Ну, где твой Игорь? Почему не с тобой? Почему не поговорил с женой, не остановил ее? Почему честно не признался, что любит тебя? А? Боится теплое и сытное местечко потерять? Боится остаться без протекции и защиты? Ничего не скажешь – хорошо устроился!

– Я не просила его об этом, – Маруся закрыла лицо руками.

– Настоящего мужчину и не нужно просить быть честным и порядочным, это у него в крови должно быть. Приличный и благородный человек никогда не поставит любимую девушку в неловкую постыдную ситуацию.

– Папа, перестань. Ну, пожалуйста, перестань! Ты говоришь о том, чего не понимаешь. Игорь не хотел разводиться, чтобы Ольгу Ивановну не обижать.

– Да ты что? Вот так молодец! Жену не хотел обижать, а на тебя, молодую влюбленную девчонку, наплевать? На твои чувства, твою душу, твои переживания? Главное, чтобы жена не обиделась? Вот так чудеса! Жену оберегает, а в постель к тебе ложится? – Отец вскочил и опять забегал по комнате. – Господи, Маняша, объясни мне, ради бога, как ты могла? Как ты докатилась до этого? Неужели я так плохо тебя воспитал, что ты не понимаешь главного?

– Чего главного? Папа, прошу тебя…

– Нет уж, теперь ты меня послушай. Во-первых, я больше вообще не хочу говорить об этом мужчине, потому что это вопрос его чести и совести, понятно?

– Да.

– А во-вторых, хочу спросить у тебя. Разве ты не понимаешь, что вступить в связь с женатым человеком это все равно что тайком брать деньги из чужого кошелька?

– Папа!

– Да-да-да. Это именно так! Ты же не стала бы таскать деньги из кошелька другой женщины, нет? Потому что это называется воровством, правильно? А почему же ты считаешь возможным любить женатого мужчину, принадлежащего чужой женщине? Это ведь тоже воровство. Самая обычная мерзкая кража!

– Ты не прав! Это все совсем не так. А как же любовь?

– Ты же не мошенница, доченька? Нет? Тогда зачем тебе чужое? Молодая, красивая, умная. Почему же так низко себя ценишь, почему так мало себя любишь? Краденным нельзя довольствоваться. Ворованное всегда останется ворованным, как его ни назови. Всегда будет незаконным. А любовь, Маруся, не должна быть постыдной, похищенной, бесчестной. Ею надо гордиться. Пойми это, ведь у тебя одна жизнь.

Маруся, не отвечая, упала лицом в подушку и завыла в голос то ли от горя, то ли от стыда, то ли еще от чего-то, что жжет сильнее огня, рвет сердце и гложет душу.

Отец, прикусив губы, постоял над ней, но так ничего и не сказал в утешение, не обнял, не приласкал. Сцепив зубы, он молчал, понимая, что такое потрясение нужно просто пережить, перетерпеть, перемолоть внутри себя, перебороть, сжав кулаки. И никакие слова здесь не помогут, не смягчат утрату, не облегчат душу.

Ночь, казалось, длилась вечно. Рассвет облегчения не принес.

Маруся сначала молчала, отвернувшись к стене, потом заметалась в жару. А через три дня встала, умылась ледяной водой, выпила крепкого чаю.

– Вот и все. Закончилась любовь, – сказала она бесцветным хриплым голосом, поглядев на себя в зеркало.

Маруся уволилась из больницы и на две недели уехала за город, предпочитая в одиночестве пострадать, порыдать, поскулить, постонать. Ей просто надо было как-то пережить свое горе. Нужно было как-то скрепиться, собраться с духом и привести в порядок мысли, чувства и дела.

Марусе пришлось туго. Но она безжалостно боролась сама с собой, жестко подавляя вспышки чувств, отголоски эмоций, остатки слез.

Она запретила подругам приезжать. Одна бродила по лесу, плакала, обнимая стволы берез и рябин. Понимая, что невозможно за такое короткое время разлюбить человека, она все же дала себе слово и мучительно выдерживала все душевные терзания.

Ей, конечно, снилось, что Игорь ищет ее, зовет, бежит навстречу… Просыпаясь, она надеялась, что он позвонит, найдет ее, приедет, обнимет.

Закутавшись в плед, Маруся подолгу стояла у окна, глядя на дорогу. Ждала… Ждала, даже себе не признаваясь в этом…

Игорь так и не приехал. Не позвонил. Не искал ее. Не пытался объясниться. После разговора с женой, мужчина, очевидно, сделал выбор. Он исчез из жизни Маруси так же внезапно, как и появился.

Не сразу, но Маруся немного успокоилась. От переживаний она побледнела, похудела, осунулась.

Говорят, если горе нас не убивает, то, несомненно, делает сильнее.

Маруся стала сильнее.

Глава 6

Во второй половине сентября осень резко вспомнила о своих обязанностях. Спохватилась, заторопилась и кинулась изо всех сил наверстывать упущенное.

Все вокруг нахмурилось, потемнело. Небо вдруг пошло рваными, словно старая холстина, серыми облаками. Утренний туман уже не таял, а повисал густыми клочьями в низинах. Пришла пора мелких колючих дождей, которые лили целыми сутками и быстро превращали яркую летнюю зелень в поникшую, желтеющую массу.

Промокшие улицы наполнились разноцветными зонтами, слегка разбавляющими тусклую осеннюю картинку.

Московская осень, монотонная, сырая и поспешная, как ни странно, принесла с собой глубокое умиротворение, грустное очарование и странную безмятежность, которые, всему наперекор, подарили жителям необъяснимую гармонию настроения, погоды и робких, еще невнятных, надежд.

Московская осень – это всегда предчувствие грядущих перемен. Ведь мы вечно что-то себе придумываем, на что-то надеемся и чего-то ждем то в преддверии «бабьего» лета, то в ожидании первых морозов, то в неизбежном приближении нового года.

Дождливым утром четырнадцатого сентября первая группа медиков отправилась на диспансеризацию в Тверскую область. Как и планировалось, в составе объединенной команды находились терапевт, кардиолог, врач УЗИ, офтальмолог и отоларинголог.

Ехали долго, нудно и тряско.

До Твери дорога катилась ровной и широкой полосой, а как только съехали с областной трассы и очутились в отдаленных районах, дорога превратилась в скачки с препятствиями.

Маруся и представить не могла, что где-то, в трех-четырех часах от столицы, еще есть такие глухие места, где брошенные дома смотрят на мир заколоченными окнами, где нет дорог, школ и магазинов, а вместо асфальта – жирное месиво, чавкающее и чмокающее под ногами.

Глядя за окно, она вспомнила, как отец, смеясь, говорил, что за МКАДом жизни нет, и удивленно качала головой, понимая истинность этой шутки.

Маленький автобус, ныряющий из лужи в лужу, сердито покачивался, грозя перевернуться. Маруся испуганно держалась за поручень.

– Хорошо, что сапоги резиновые с собой взяли, а то бы точно утонули здесь.

Брат Зинки, неунывающий офтальмолог Михаил, усмехнулся:

– А что, друзья мои? Здесь, наверное, жить хорошо. Ни пробок тебе, ни загазованности воздуха, ни вечно недовольных лиц коллег, а?

– И еще есть, Мишенька, – кардиолог, красавица Аревик Георгиевна, пожала плечами, – много других, но сомнительных плюсов: и туалет на улице, и вместо отопления – печка, которую надо топить каждый день, и ближайший сосед за километр. Нравится тебе такое житье-бытье?

– Ну, ты, моя армянская красавица, сгущаешь краски.

– Нет, это я еще не коснулась главного, чтобы тебя не пугать, – Аревик Георгиевна рассмеялась. – Умываться тоже надо на улице, а купаться – раз в неделю из тазика.

Все врачи притихли, думая об аномалиях и чудачествах жизни.

Русская деревня – это нечто удивительное и вечное. Уходят люди, бросают дома, покидают насиженные места, а она живет. Все равно живет! Стареют жители, вымирают целыми улицами, проклинают и предают анафеме, забывают и сжигают, бегут в города их наследники и потомки, а деревня как стояла, так и стоит. Смотрит на мир забитыми крест-накрест окнами, вытоптанными подворьями, облезлыми стенами, разобранными крышами, а держится! Не исчезает! И живет. Все равно живет!

Этот феномен трудно объяснить, но после долгого и мучительного угасания, упадка и вырождения, после принудительного истребления и неизбежного стирания традиций русская деревня каждый раз возрождается, воскресает и оживает. И тянет к себе, зовет, возвращает исконных жителей, привлекает потомков и наследников, тревожит душу, будоражит и снится по ночам тем, кто давно покинул родные места.

Маленький автобус все ехал и ехал по проселкам, минуя леса, косогоры и буераки. Выехали врачи в шесть утра, надеясь за несколько часов провести осмотр жителей двух деревень, но дорога оказалась не слишком комфортной, поэтому добрались они до обозначенного пункта только к двенадцати дня. Завидев первые дома, показавшиеся из-за крутого поворота, врач ультразвуковой диагностики окинула взглядом притихших врачей.

– Ну, чего приуныли? Устали?

– Ой, Надежда Николаевна, не то слово, – усмехнулась Маруся. – Дорога кажется нескончаемой! Когда уже, наконец, мы доедем?

– Мне кажется, мы почти на месте, – улыбнулась Надежда Николаевна. – Смотри, Машенька, на косогоре деревенька уже видна.

– Бедные, – сочувственно вздохнула Аревик Георгиевна. – Как они здесь живут? Сколько здесь домов?

– Деревенька-то и впрямь совсем захудалая, – хмыкнул Михаил, глядя в окно. – Где же мы принимать пациентов станем? Прямо здесь, в нашем автобусе?

– Домов здесь всего двадцать, и это, кстати, еще не самая маленькая деревня, – отозвалась Надежда Николаевна. – Просто дома разбросаны далеко друг от друга, подворья расположены в отдалении от дороги, вот и кажется, что она крошечная. А принимать будем в здании бывшей библиотеки, оно сейчас пустует. Нам его подготовили, вымыли, протопили. Там тепло и чисто.

– Так здесь была библиотека? – Маруся искренне удивилась. – Почему же она теперь не работает?

– Людей осталось немного, ее и перенесли в соседнее село.

Автобус остановился возле одноэтажного здания с шиферной крышей, небольшие окошки без штор смотрели на мир мрачно и обреченно.

– Прямо скажем, не царские покои, – Михаил громко фыркнул. – Ну, да делать нечего…

– Перестань, Михаил Иванович, нагонять страху, – врач-лор, седой и медлительный Семен Сергеевич, решительно пошел к дверям замершего автобуса. – Выгружайтесь, коллеги. Пора и нам чуть-чуть поработать.

– Не чуть-чуть, а по полной программе, – нахмурилась Надежда Николаевна. – Не ради праздника мы ехали в такую глушь.

Группу врачей встретила местная фельдшер Галина, которая помогла им войти в здание, разместиться и, суетясь, указала на дверь, ведущую в узкий коридор со стульями.

– Наши-то уже прослышали про ваш приезд. С самого утра сидят. Все, кто на ногах держится, сами пришли. Даже старухи наши приползли. Готовьтесь, сейчас начнут жаловаться. Только держитесь.

С помощью Галины все разместились, разложили инструменты, поставили узи-аппарат в отдельную комнату, включили полный свет и быстренько проветрили.

– Ну, все, начинаем, – дала отмашку Надежда Николаевна.

Следующие три часа они работали не покладая рук. Местные жители, пришедшие целыми семьями, терпеливо ждали своей очереди, подходили к врачам боязливо, потом, разговорившись, начинали дотошно выспрашивать и подробно рассказывать о своих болячках. Приезжим врачам пришлось несладко: старожилы, особенно старушки, так донимали докторов расспросами, так въедливо пытали их, так красочно изображали свои болезни, что у Маруси, которая, как терапевт, первой осматривала местных, голова пошла кругом.

Наконец, часа через три Маруся обернулась к фельдшеру:

– Галина, много там еще? Нам ведь надо еще в другую деревню ехать. По плану у нас сегодня два поселения.

– Здесь уже все. Но ведь у нас есть и неходячие больные, к ним придется домой ехать. Лежачие больные в осмотре больше всех нуждаются.

– Домой? – озадаченно присвистнул Михаил. – И много таких в этой деревне?

– И что? Нам всем надо ехать? – жалобно охнула Аревик.

– Нет, нет. Думаю, осмотра терапевта будет достаточно, – Галина кивнула на горячий чайник. – Чайку попейте пока. Передохните. А мы с Марией Павловной съездим.

– Это не совсем удобно, – озабоченно обернулась Надежда Николаевна. – Что ж мы отдыхать будем, а Маша работать? Она ведь тоже устала. Я с вами поеду.

– Ой, да что вы, Надежда Николаевна, – торопливо отмахнулась Маруся. – Отдыхайте. Я быстренько всех посмотрю, и поедем дальше. Думаю, это нас не задержит. Чайку мне оставьте, пить хочется!

Галина оказалась права. Маруся побывала с ней в двух домах, посмотрела лежачих больных, один из которых давно мучился ревматоидным артритом, а вторая, полная седая женщина, недавно перенесла инсульт.

Мария Павловна внимательно осмотрела их, расспросила, обновила назначения, и уже через час их крошечный автобус двинулся дальше, торопясь на помощь жителям второй деревни.

Неровная дорога делала крутые повороты, ныряла то на просеку, то в ельник.

Большой густой лес встретил их сумраком, настороженной тишиной и странной пустынностью. Казалось, он замер то ли в преддверии наступающей ночи, то ли в ожидании грядущих заморозков. Не слышалось пения птиц, уснул ветер, поникли кусты, не ухали филины.

Был только шестой час, но в сентябре в большом лесу это время уже кажется глухим, темным и мистическим.

Маленький автобус старательно нырял по ухабам лесной дороги, цеплялся за раскидистые ветви вековых елей, лохматил и взбивал колесами уже опавшие пожелтевшие листья, лежащие золотым ковром под деревьями.

– Боже, какой неприятный лес, – Аревик Георгиевна передернула плечами. – Ощущение, будто мы затерялись где-то в неведомом царстве.

– О, вижу, ты сказки любишь, – рассмеялся Михаил. – Но не волнуйся, это обычный сентябрьский лес. Нелюдимый, неприветливый и угрюмый.

– А мне всегда казалось, – удивленно прильнула к окну Надежда Николаевна, – что осенний лес очень красив, как на левитановской картине, помните? Наполнен яркими красками, солнцем и светом, а здесь все по-иному! Вообще в лесу много парадоксов! Вот скажите на милость, почему лес, который утром в любое время года радует и притягивает, ночью пугает? Что меняется? Сам лес или наше его восприятие?

Медлительный лор-врач Семен Сергеевич удивленно оглянулся на коллегу.

– О, да ты философ! А стихи, случайно, не пишешь, Наденька?

Уставшие врачи дружно рассмеялись, оживленно зашевелились:

– Галина, а куда мы едем-то?

– А деревня эта в лесу располагается? Что-то мы все дальше и дальше в чащу забираемся…

Галина, отработавшая здесь фельдшером не один десяток лет, заторопилась успокоить приезжих:

– Не волнуйтесь. Во-первых, мы едем не в деревню, а в село, причем довольно большое и очень красивое. Знаете, чем село от деревни отличается? Если в поселении есть храм или крошечная церквушка – это село. Не тревожьтесь, здесь мы не заблудимся и не потеряемся. Вот сейчас вынырнем на опушку, и там, за лесом, село и располагается. Оно в окружении леса стоит, словно естественной подковой наглухо закрыто.

– А подкова-то, к счастью, говорят, – подала голос Маруся. – Наверное, все люди здесь счастливые?

– Об этом точно не знаю, – усмехнулась Галина. – Но слышала, что во время войны в этом селе партизаны прятались, и никто их сыскать не мог.

– А большое село – это сколько домов? В той деревне, где мы с утра были, двадцать дворов. А здесь?

– Здесь дворов семьдесят, а может, и поболее. Но их не так просто увидеть: некоторые подворья в лесу стоят, некоторые за озером. За старыми фермами часть дворов устроилась. Здесь во времена советской власти фермы колхозные располагались, а за озером мельница и маслобойка.

– Здесь и озеро есть? – Маруся округлила глаза.

– А как же, – гордо усмехнулась Галина. – Места здесь заповедные, сокровенные. Даже колхоз, который когда-то фермы построил, не разрушил эту красоту. А как перестали колхозы существовать, так сюда никакая промышленность не проникла. И слава богу! Здесь нет никаких производств, потому воздух такой, что им лечиться можно!

– Вот тебе раз, – развела руками Аревик. – А зачем же мы сюда притащились, если тут воздухом лечиться можно?

За шутками и разговорами они и не заметили, как доехали. Выбрались из автобуса и ахнули! Перед ними по косогору располагалось село, дома которого убегали вдаль… Повсюду, куда хватало глаз, стеной стоял осенний лес, поражая своей первозданной красотой.

– Боже мой, – Надежда Николаевна изумленно покачала головой. – Точно как у Пушкина! Очей очарованье. Как называется-то село?

– Сретенка. – Галина указала на небольшое дом, стоящий поодаль. – Вот здесь будем работать. Это местная амбулатория.

– Амбулатория? Ничего себе, – присвистнул Михаил. – В смысле – фельдшерский пункт?

– Ну, да. Местные говорят – амбулатория, а я не спорю. Пусть называют как хотят. Давайте поторопимся, время не ждет.

Вечерело.

Сентябрьское солнце катилось к закату. Последние лучи его еще не коснулись земли, но уже чувствовались их усталость, утомленность и изнуренность. Казалось, они ждут не дождутся той минуты, когда можно будет спокойно отдохнуть от тяжких дневных забот.

Всему в этом мире есть своя мера. Всему свое время.

Время цветения и умирания. Забвения и узнавания. Время работы и отдыха. Время молитвы и прощания.

Всему свое время. И только у любви нет времени, нет сроков и нет обязательств…

Глава 7

Местные жители заполнили амбулаторию еще до приезда врачей, и, сидя на стульях, оживленно беседовали друг с другом.

– Ты смотри, – усмехнулся Михаил, – они так активно общаются, будто не виделись целый год.

– А что ж тут удивительного? – Галина охладила его пыл. – Люди здесь далеко не каждый день видятся. Некоторые дома за версту друг от друга стоят, другие разбросаны по лесу. А заозерные дворы еще дальше. У каждого хозяйство, свои заботы, проблемы. Те, кто живет по соседству, конечно, общаются, а те, кто далеко, могут и по полгода не видеться. Это ж село, здесь бездельников нет. Люди делом занимаются, выживают, кто как может. Хлеб растят, ферму восстанавливают, пчел разводят. Здесь знаете какой мед!

– А где же дети учатся? – Аревик Георгиевна посмотрела на Галину. – Дети-то, вообще, здесь есть?

– А как же. Есть, конечно, и теперь уже довольно много. Правда, школа только начальная, а десятилетка в Каменке. Школьный автобус из Каменки заезжает за учениками каждый день. До села-то недалеко, всего километров пять, раньше ребята и пешком туда ходили, но сейчас школьный автобус исправно работает. Здесь и учителя многие живут, они тоже ездят на работу в Каменскую школу.

– Каменка – это, я так понимаю, соседнее село?

– Да. Каменка там, – Галина махнула рукой куда-то вправо. – Слева Малиновка, а это – Сретенка.

– Это не в честь праздника христианского Сретенья? – Маруся заинтересованно обернулась.

– Точно не знаю. Деревне-то уже лет триста, – Галина пожала плечами. – Здесь до революции поместье дворянское было. Места тут интересные, полные загадок, тайн и мистических совпадений.

– Так, ребята, разговаривать, конечно, хорошо, но пора за дело браться, – Надежда Николаевна глянула на часы. – Время не ждет.

Работа закипела.

Несмотря на то, в селе дворов было много, жителей пришло гораздо меньше, чем в первой небольшой деревне.

– Дело к вечеру, ночь вот-вот подступит, – Галина и этому нашла объяснение. – Потому люди и не хотят идти. Может, мы разделимся? Часть останется здесь, а часть поедет по тем дворам, где лежачие больные, старики и дети маленькие. Сделаем, как в прошлой деревне? Хочется побольше людей охватить.

– Да ведь нам диспансеризацию нужно всем жителям провести. А какие ж дополнительные методы обследования в домах? – Михаил скептически хмыкнул. – Это только Мария Павловна, как терапевт, может их осмотреть. Но как быть с узи-обследованием? С лор-врачом или кардиологом? Где кардиограмму им сделать?

– Тогда не знаю, что делать. Дело это добровольное, конечно, но не оставаться же вам здесь на еще один день.

– Ой, я не могу, – Аревик Георгиевна расстроенно опустилась на стул. – У меня мама дома с ребенком, а завтра мне на работу в клинику.

– Ну, тогда и рассуждать нечего, – Маруся решительно подхватила свой медицинский саквояж. – Тем, кто не пришел, навязываться не будем – взрослые люди должны сами ответственность нести за свои поступки, принуждать к диспансеризации никого не станем. А вот к лежачим больным надо съездить. Сделаем так. Мы с Галиной поедем на нашем автобусе, а вы здесь принимайте жителей. Они вон, кстати, еще подходят. Целыми семьями идут. Насчет прививок тоже можно договориться: оставим вакцину, а Галина их привьет позже, она же фельдшер.

Солнце уже скрылось за горизонтом. Закат поспешно набирал обороты. Небо, еще недавно чистое, почти прозрачное, тут же стало многослойным, многоцветным. Здесь искусными сполохами перемешались розовый, золотой и желтый. Поплыли, словно хлопья, серые облака, которые то растягивались в полосу, то сбивались в бесформенные кучи.

Бурная игра красок, тонов и полутонов отражалась в озере, словно в зеркале, и его гладь старательно отсвечивала все закатные цвета. Небесная лазурь постепенно темнела и густела, и казалось, что небо с каждой минутой становится все ниже, мрачнее и печальнее.

Маруся сидела впереди. Очарованная окружающей красотой, она обернулась к Галине.

– Слушайте, я такого давно не видела! Село просто как с лубочной картинки. А люди здесь какие?