Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

– Я не был тенью короля; я был отдельной, уникальной сущностью; тенью – моей тенью был сам король. Моя власть была колоссальна; и это было не просто слова, как обычно бывает, когда говорят о возхможностях человека, это была подлинная Власть. Вещь! Я стоял здесь, у самого истока второго великого периода мировой истории; и мог видеть, как бурлящий поток этой самой истории собирается, углубляется и расширяется, и катит свои могучие волны сквозь далёкие столетия; и я мог наблюдать, как искатели приключений, подобные мне, находят приют в этом длинномый ряду шатких тронов: Де Монфоры, Гавестоны, Мортимеры, Виллерсы – французские распутники, затевающие войны и руководящие торговыми кампаниями, и дворяне Карла Второго, держащие в кривых руках скипетры; но нигде в процессии не было видно моего человека в полный рост. Я был уникален; и рад был сознавать, что этот факт нельзя было ни опровергнуть, ни оспорить в течение тринадцати с половиной столетий. Да, по силе я был равен королю. В то же время существовала другая сила, которая была немного сильнее нас обоих, вместе взятых. Это была Церковь! Я не хочу скрывать этот факт. Я не смог бы, даже если бы захотел, покуситься на это собрание лжецов и болтунов Но сейчас не обращайте на это внимания; позже всё это проявится и станет на свои места. Поначалу это не доставляло мне никаких хлопот – по крайней мере, каких-либо серьёзных последствий. Что ж, это была любопытная страна, полная чудес. А люди! Они были самой обычной, простой и доверчивой, как дети, толпой; да что там, они были просто кроликами в загоне. Человеку, родившемуся в здоровой, свободной атмосфере, было бы жалко услышать их смиренные и трогательные, слёзные, сердечные излияния в верности своему королю, Церкви и знати; как будто у них было больше причин любить и чтить короля, Церковь и знать, чем у раба любить и чтить плеть, или у собаки любить и чтить ошейник и конуру злого хозяина, который в шутку готов её забить до смерти! Боже мой, любая королевская власть, какая бы она ни была смиренная, любая аристократия, как бы ни была урезанная и конституционная, по праву может считаться преступной; но если вы родились и выросли в таких условиях, и с детства плаваете в этом золотом болоте, вы, вероятно, никогда не поймёте этого сами и не поверите, когда кто-то скажет вам об этом. Чтобы заставить человека устыдиться своей расы, достаточно подумать о тех ничтожествах, которые всегда занимали свои троны без тени на то права или причины, и о людях седьмого сорта, которые всегда считались аристократами – о шалмане монархов и знати, которые, как правило, достигли бы не больших успехов, чем нищета и безвестность, если их, как и те, кто внизу, были предоставлены самим себе и пробивались бы в жизни самостоятельно – без взяток и протекций богатых разбойников. Большая часть британской нации короля Артура была рабами, чистыми, плоскими и незатейливыми, и носила это имя, и носила железный ошейник на шее – а остальные на самом деле были рабами, но без имени и без званий; они воображали себя мужчинами и свободными людьми и называли себя так. Истина заключалась в том, что нация как единое целое существовала в этом мире с одной-единственной целью: пресмыкаться перед королем, Церковью и знатью; работать на них, проливать ради них кровавый пот, мешать кровь с потом и пот с кровью, голодать, чтобы эти ничтожжества были сыты, работать, чтобы тли могли развлекаться, пить в нищете до дна, чтобы клопы могли быть счастливы и имели возможность пить кровь, ходить голыми, чтобы фанфароны могли носить шелка и драгоценности, платить кровавые налоги, чтобы умники-извращенцы могли быть избавлены от их уплаты, всю свою жизнь стоят с протянутой рукой, в унизительной позе и с жалким лицом, чтобы тайные маньтяки и палачи могли гордо ходить и считать себя богами этого мира. И за всё это в благодарность за смирение они получали подзатыльники и презрение; и они были настолько малодушны, что даже такое внимание воспринимали как лютую честь. Унаследованные идеи – любопытная вещь, и их интересно наблюдать и изучать. У меня были свои наследственные предрассудки, у короля и его народа – свои. В обоих случаях они текли по колеям, глубоко проторенным временем и привычкой, и человек, который предложил бы исправить их с помощью разума и аргументов, получил бы на руки долгосрочный контракт. Например, эти люди унаследовали представление о том, что все люди без титула и длинной родословной, независимо от того, обладали ли они выдающимися природными дарованиями и приобретениями или нет, были существами, заслуживающими внимания не больше, чем многие немые животные, букашки, насекомые и черви; в то время как я унаследовал убеждённость в том, что люди подобны галкам и воронам, которые, разумеется, предпочитают рядиться в павлиньи перья своих унаследованных достоинств и ничем не заслуженных титулов, однако на деле они на что не годны, кроме как соужить посмешищем мудрых. То, как на меня смотрели, было странно, но это было естественно. Вы знаете, как смотритель и публика смотрят на слона в зверинце? Что ж, тогда вы кое-что поняли! Они полны восхищения громадными размерами и невероятной силой слона, они с гордостью говорят о том, что он может сотворить на их глазах сотни чудес, которые им самим не по силам; и они с одинаковой гордостью говорят о том, что в гневе он способен разогнать перед собой тысячу человек и устроить вертеп в отдельно взятой посудной лавке. Но делает ли это его одним из них? Нет, даже самый оборванный бродяга в преисподней улыбнулся бы при этой мысли! Он не мог этого понять; не мог вникнуть в это! Он не мог даже отдаленно представить себе это! Что ж, для короля, знати и всего народа, вплоть до самых простых рабов и бродяг я был просто вот таким неуклюжим слоном в посудной лавке, и ничем более. Мной восхищались, но в то же время все меня боялись, это было похоже на то, как восхищаются животным и одновременно боятся его непредсказуемой ярости. Животное, какое бы красивоеи статное оно ни было, не вызывает почтения, как не вызывал почтения и я – я скоро заметил, что за редким исключением меня, собственно говоря, даже и не уважали. У меня не было ни родословной, ни унаследованного титула, ни трона под седалищем, так что в глазах короля и знати я был просто грязью. Люди смотрели на меня с удивлением и благоговением, но к этому не примешивалось никакого почтения; в силу веками унаследованных представлений они не могли представить, что кто-то имеет на это право, кроме родословнрй и титула лорда. Здесь вы видите иссохшую руку этой ужасной силы, Римско-католической церкви. За два или три с небольшим столетия она превратила нацию людей в нацию червей. До того, как Церковь утвердила своё господство в мире, люди были мужчинами, высоко держали голову, обладали мужской гордостью, свободным духом и независимостью, и то величие и положение, которых человек достигал, он получал главным образом благодаря своим достижениям, а не по факту рождения. Но затем на первый план вышла Церковь, у которой были свои планы; и она была жутко мудра, проницательна и знала не один способ освежевать кошку в чёрной комнате – яимею ув виду нацию; она изобрела «божественное право королей» и подкрепила его, кирпичик за кирпичиком, Заповедями Божьими – отвлекая людей от их действительно благой цели, чтобы заставить их на деле укреплять злого духа; она проповедовала (простолюдинам) смирение, повиновение начальству, красоту самопожертвования; она проповедовала (простолюдинам) кротость при оскорблениях; проповедовала (по-прежнему простолюдинам, всегда простолюдинам) терпение, низость духа, непротивление злу насилием; и она ввела наследуемые звания и виды аристократии и аристократов, и научила всё христианское население земли преклоняться перед ними и слушаться их.

Даже в столетии, когда я родился, этот божественный яд всё ещё куролесил в крови христианского мира, и лучшие из английских простолюдинов по-прежнему довольствовались тем, что подчинённые им бастарды нагло продолжали занимать ряд должностей, таких как лордства и трон, на которые нелепые законы его страны не позволяли им претендовать, на самом деле этот народец был не просто доволен этим странным положением вещей, но даже смог убедить себя, что гордится им. Это, кажется, показывает, что нет ничего такого, чего бы вы не могли вынести, если только вы родились и воспитаны для этого в духе мышиного чинопочитания. Конечно, этот порок, это почтение к званиям и титулам, было и у нас, американцев, в крови – я это знаю; но когда я уехал из Америки, это уже исчезало – по крайней мере, во многих отношениях. Остатки этого умонастроения были присущи только местным жлобам. Когда болезнь уже начинает сходить на нет, можно с полным основанием сказать, что её уже практически не наблюдается.

Но вернёмся к моему необычному положению в королевской иерархии синьора Артура. Вот он я, гигант среди пигмеев, мужчина среди сопливых детей, выдающийся интеллектуал среди кротов-землероев: по всем рациональным меркам, единственный по-настоящему великий человек во всем британском мире; и всё же там и тогда, как и в далекой Англии, где я родился, какой-нибудь замшелый тупица- граф, который мог похвастаться длинным хвостом своей извилистой родословной и происхождением от королевского конюшего, приобретшего звание из вторых рук в лондонских трущобах, был гораздо лучшим человеком, чем я. В королевстве Артура к такому персонажу относились с почтением, хотя его нрав был таким же подлым, как и его ум, а мораль – такой же низменной, как и его происхождение. Были времена, когда он мог сидеть в присутствии короля, но я не мог. Я мог бы получить титул достаточно легко, и это подняло бы меня на большую ступень в глазах всех, даже в глазах короля, который бы его даровал. Но я не просил об этом и отказался, когда мне это предложили. С моими представлениями о морали я не смог бы получить от этого никакого удовлетворения; и в любом случае это было бы неразумно, потому что, насколько я помню, нашему племени, когда оно выходило за рамки законов, никогда не везло с виселицей. Я не мог бы чувствовать себя по-настоящему удовлетворенным, гордым и уверенный в себе из-за какого-либо титула, кроме того, который должен исходить от самой нации, самого народа, из единственного законного источника; и именно такой титул я надеялся завоевать; и в течение многих лет честных и благородных усилий я действительно завоевал его и добился права носить его с высоко поднятой головой и чистой совестью. Этот титул, случайно сорвавшийся однажды с уст кузнеца в деревне, был подхвачен людьми, как счастливое откровение и передавался из уст в уста со смехом и одобрительными возгласами; через десять дней он облетел всё королевство и стал таким же нарицательным, как имя короля. С тех пор меня никогда не называли иначе, ни в общенациональных выступлениях, ни в серьёзных дебатах по государственным вопросам в совете суверена. В переводе на современный язык этот титул означал бы «БОСС», Избранный Народом. Это звание меня устраивало полностью. Это был ужасно высокий титул. Их, Боссов, было очень мало, и я был одним из них. Если вы говорили о герцоге, или графе, или епископе, как можно было понять, кого вы имели в виду? Но если вы говорили о Короле, Королеве или Боссе, все было по-другому. Что ж, король мне нравился, и как короля я уважал его – уважал должность, уже не видя ха ней человека, по крайней мере, уважал настолько, насколько был способен уважать любое незаслуженное превосходство, но как на людей я смотрел на него и его дворян свысока – признаюсь вам в частном порядке. И он, и они любили меня и уважали мою должность; но как на животное, без происхождения и фиктивного титула, они смотрели на меня свысока – и не особенно скрывали это. Я не брал денег за своё мнение о них, а они не брали денег за свое мнение обо мне: счёт был ровный – 1:1, баланс сбалансирован, все были довольны.

Глава IX. ТУРНИР

Там, в Камелоте, всегда устраивались грандиозные турниры; и бои быков ля людей тоже были очень волнительными, живописными и смешными для толпы, ждущей крови, однако слегка утомительными для любого практичного ума. Однако, как правило, я был под рукой – по двум причинам: человек не должен оставаться в стороне от того, что дорого его друзьям и обществу, если он хочет, чтобы его любили и уважали, в частности, не только какприятного человека, но и как государственного деятеля. И как бизнесмен, и как государственный деятель, я хотел изучить институт турниров и посмотреть, смогу ли я это хотя бы слегка усовершенствовать, не придумывая ничего экстраординарного. Это напомнило мне о том, что я хотел бы мимоходом отметить, что самым первым официальным шагом, который я предпринял в своей администрации – а это было в самый первый день её работы, – было создание патентного ведомства, поскольку я знал, что страна без патентного ведомства и хорошего патентного законодательства – это просто рак, который не может двигаться никаким иным путём, кроме вбок или назад. Дела шли своим чередом, турниры проводились почти каждую неделю, и время от времени ребята просили меня помочь – я имею в виду сэра Ланселота и остальных, – но я сказал, что со временем сам это сделаю; спешить пока некуда, и слишком много правительственных механизмов нужно смазать, привести в порядок и запуститьи для этого я удалился от светских забав. У нас был один турнир, который продолжался день за днём больше недели, и в нём приняли участие до пятисот рыцарей, от первого, самого длучшего до последнего замухрыжки в латах. Они собирались неделями. Они приезжали верхом отовсюду: с самых глухих концов страны и даже из-за моря; многие привозили с собой дам, и все они привозили оруженосцев и отряды слуг. Это была самая яркая и роскошная толпа в том, что касается костюмов, и очень характерная для той страны и того времени, в том, что касалось жизнерадостности, невинных непристойностей в выражениях и беззаботного безразличия к обществченной морали. Они сражались или наблюдали, ковыряясь в зубах, весь день напролёт, и каждый день пели, играли в азартные игры, танцевали, и кутили за полуночь. Я не спорю, они прекрасно проводили время. Вы никогда не видели таких людей. Эти толпы прекрасных дам, сияющих, как звёзды своего варварского великолепия, видели с вияющими глазами, как рыцарь валился с коня на ристалище, а древко копья толщиной с твою лодыжку пронзало его насквозь, и из него хлестала кровь, и вместо того, чтобы упасть в обморок, они хлопали в ладоши и начинали толпиться друг подле друга на виду, чтобы лучше видеть это непотребство, и иногда одна из них упиралась в носовой платок и демонстративно показывала себя убитой горем, и тогда можно было поставить два против одного, что где-то произошел скандал и она боялась, как бы общественность об этом случайно не узнала. Обычно ночной шум раздражал меня, но в нынешних обстоятельствах я не обращал на него внимания, потому что этот шум мешал мне слышать, как лекари-шарлатаны пилят ноги и руки у дневных калек. Они испортили мне на редкость хорошую старую торцовочную пилу, а также сломали ножовку, но я на это не обратил внимания. А что касается моего топора – что ж, я решил, что в следующий раз, когда буду вынужден одолжить топор хирургу, тогда я уж точно пропрошусь другой век. Я не только наблюдал за этим турниром изо дня в день, но и поручил одному интеллигентному священнику из моего департамента общественной морали и сельского хозяйства сообщить об этом, потому что моей целью было со временем, когда я сумею заинтересовать людей, основать газету. Первое, что вам нужно в новой стране, – это патентное ведомство, затем необходимо усовершенствование своей замшелой школьной системы, а после этого можно смело приниматься за основание газеты. У газеты есть свои недостатки, и их много, но это не важно, ибо газета своим замогильням голосом способна поднять из мёртвых любую полумёртвую нацию и воскресить её, и никому не следует забывать об этом. Без газеты вы, кровь из носу, не сможете воскресить мёртвую нацию, она так и будет разлагаться, отравляя вонью мир – просто нет никакого иного способа. Поэтому я хотел попробовать кое-что и выяснить, какие репортерские материалы я мог бы выдрать из шестого века, когда они мне понадобятся. Что ж, учитывая все обстоятельства, священник поступил очень мудро и взвешенно. Он вникал во все детали, а это очень хорошо для местной жизни: видите ли, когда он был моложе, он вёл бухгалтерию похоронного бюро при своей церкви, а там, знаете ли, всё дело в деталях; чем больше деталей, тем больше прибыли, денег и уважухи: носильщики, то да сё, приглушенные звуки, шарканье лаптей, вонь, свечи, молитвы, закупка крестов и купелей, импорт мирры и елея, экспорт требников и прокламаций – всё имеет значение; и если скорбящие не покупают достаточно молитв, вы отмечаете количество свечей раздвоенным карандашиком, тэкс-тэкс, мда-мда, и ваш счёт приходит в движение и всё тогда, чики-чики, и в полном порядке. И у него был изумительный талант в нужный момент лизнуть клиента в нужнеое место, то тут, то там вставлять комплименты в адрес какого-нибудь потерянного рыцаря, который мог бы рекламировать добрые дела этого святоши… Нет, я имею в виду не замухрыжку в ржавом железе с дырявой рукавицей и осиновым копьецом, совсем нет, я имею в виду героя нации, супер-рыцаря, атланта, пользующегося влиянием в свете; и ещё у него был прекрасный дар преувеличивать всё на свете, потому что в свое время он работал сторожем у благочестивого отшельника, который жил в хлеву и творил чудеса среди крестьян за небольшенькое роялти в виде дюжины яиц или куска сала. Каждое ничтожное событие представало у него словно преображённое огромным увеличительным стеклом, а уж о свойствах увеличительного стекла преображать и обманывать сирых вы знаете не хуже меня. Конечно, в отчёте этого новиопа не хватало звона в ушах, трамвайной шумихи, грохота вулкана и аляповатых римских описаний, не хватало двуголовых девочек, бородатых женщин и хвостатых, как ящеры, мужчик, и поэтому, как компенсацию этих недостатков, ему хотелось достичь истинного гармоничного звучания слова; и его старинная, архаичная стилистика, необычное построение фраз, милые и простые до дебилизма обороты, наполненные скромными ароматами того времени, умиляли паству до грязной слезу на щеке, а я признавал, что эти маленькие достоинства в какой-то мере компенсируют и уравновешивают более существенные недостатки его опусов.

Вот выдержка из газеты: «Артурc Кроликал»:

«Тогда сэр Брайен де Лес Айлс и Пол Груммор дэ Грумморсум, рыцари замка, встретились с сэром Агловейлом и сэром Тором, Околачивателем Железных Груш, и сэр Тор поверг сэра Груммора Грумморсума наземь. Затем пришли сэр Карадос из башни Скорби и сэр Туркин, рыцари замка, и встретились с ними сэр Персиваль де Галис и сэр Ламорак де Галис, которые были двумя братьями во Христе, и встретились сэр Персиваль Козырь с сэром Карадосом Синебородым, и оба преломили копья в своих руках, и тогда сэр Туркин с сэром Ламораком, и каждый из них поверг другого, вместе с лошадью, на землю, и обе стороны, барахтаясьв подплинтуссном пространстве, спасли друг друга и снова подсадили на коней, как подобает благородным сэрам – сынам Отечества. И сэр Арнольд, и сэр Готер, рыцари замка, намба Сыкс энд Элеван, встретились с сэром Брэндайлзом и сэром Кеем, и эти четыре рыцаря сражались мощно громокипяще и сломали свои копья в их руках, а затем и щиты ех. Затем из замка вышел сэр Пертолоп, и там встретился с ним сэр Лайонел, и там сэр Пертолоп, зелёный рыцарь, славная душа, сразил сэра Лайонела, брата сэра Ланселота. Всё это было отмечено благородными герольдами, которые назвали его лучшим и праведнейшим из всех, и их имена занесли в скрижали. Тогда сэр Блеобарис замахнулся копьём на сэра Гарета, но от этого удара сэр Блеобарис сразу упал на землю. Когда сэр Галиходин увидел это, он попросил сэра Гарета удержать его, и сэр Гарет сбил его с ног. Тогда сэр Галихуд взял копье, чтобы отомстить за своего брата, и таким же образом сэр Гарет служил ему, и сэр Динадан, и его брат Ла Кот Мале Тайл, и сэр Саграмор Отчаянный, и сэр Додинас Свирепый; всех их он сразил одним копьем. Когда король Ирландии Визанс увидел сэра Гарета, он так удивился, кем бы тот мог быть, что в один прекрасный момент показался ему зелёным, а в другой, когда он снова появился, – голубым. И таким образом, каждый раз, когда он скакал взад и вперёд, демонстрируя свою отвагу, он менял свой цвет, так что ни король, ни рыцари не могли сразу его заметить. Тогда сэр Агвисанс, король Ирландии, встретился с сэром Гаретом, и сэр Гарет выбил его из седла вместе с лошадью. А затем появился король Шотландии Карадос, и сэр Гарет сразил его и коня, и человека. И таким же образом он служил королю Уриенсу из страны Гор и ублажал его. И тут появился сэр Багдемагус, и сэр Гарет поверг его коня, обрушил человека на землю и растоптал. И Мелиганус, сын Багдемагуса, метко и по-рыцарски поразил сэра Гарета копьём. И тогда сэр Галахолт, благородный принц, воскликнул во весь голос: «Многогрешный, цветастый рыцарь, ты заслужил кару! Ныне приготовься, чтобы я мог разделаться с тобой!». Сэр Гарет услышал его, схватил огромное копьё, и они сошлись в грозной битве, изрыгая столпы пыли, и тут принц сломал своё целительное копьё, но сэр Гарет улучил момент и ударил его по левой щеке шлема, так что тот покачнулся из стороны в сторону и упал бы, если бы его люди не подхватили его.

– Воистину, сказал король Артур, – этот цветастый рыцарь – хороший рыцарь!

И призвал король к себе сэра Ланселота и попросил его сразиться с этим рыцарем.

– Сэр, – сказал Ланселот, – я, пожалуй, найду в себе силы воздержаться от поединка в этот раз, ибо он и так натерпелся за этот день, а когда у доброго рыцаря дела идут так хорошо, не подобает доброму рыцарю лишать его почестей, а именно: когда он видит, что рыцарь проделал такой великий труд; может быть, – сказал сэр Ланселот, – сегодня он довольно потрудился здесь, на ратном поле и, может быть, здесь присутствует его дама сердца, и эта дама любит его больше всех тех, кто здесь находится, ибо я хорошо вижу, как он мучается и что заставляет его совершать великие деяния, и поэтому, – сказал сэр Ланселот, – что касается меня, то в этот день ему должна достаться вся слава и вся эта честь; хотя в моей власти было бы лишить его её, но я бы никогда, видит бог, этого не сделал…»

В тот день произошёл небольшой неприятный инцидент, который из соображений государственной важности я вычеркнул из отчёта моего священника. Вы, наверное, заметили, что Гарри отлично сражался в бою. Когда я говорю «Гарри», я имею в виду сэра Гарета. Гарри было моим личным ласкательным погонялом для этого фрукта, оно говорит лишь о том, что я в то время испытывал к нему глубокую привязанность, и так оно и было. Но это было только личное прозвище, и его никогда ни при каких обстоятельствах не произносили вслух, тем более в его присутствии; будучи дворянином, он не потерпел бы подобной фамильярности с моей стороны. Итак, продолжим: я сидел в своей личной ложе, отведенной для меня как королевского министра. Пока сэр Динадан ждал своей очереди выскочить на ристалище, он зашёл туда, сел и начал говорить; он всегда подыгрывал мне, потому что я был иностранцем, а ему нравилось находить новый рынок для сбыта своих дебильных шуток, большинство из которых уже достигли той стадии, когда они уже осточертели так, что ржал только один рассказчик, а слушатели исходили блевотой. Я всегда откликался на его усилия так хорошо, как только мог, и испытывал к нему глубокую и неподдельную приязненность, я ценил его доброту, по той лишь причине, что если по злому року судьбы он знал один конкретный анекдот, который я слышал чаще всего и который вызывал у меня наибольшую ненависть всю мою жизнь, то у него было по крайней мере парочка, и это обеспечивало ему епитимью и отпущение грехов.

Я слышал, что эту фразу приписывали каждому юмористу, когда-либо ступавшему на американскую землю, от Колумба до Артемуса Уорда. Это была история о лекторе-юмористе, который в течение часа осыпал невежественную аудиторию убийственными шутками и ни разу не вызвал смеха, а потом, когда он уходил, какие-то серые простаки в пыльных камзолах с благодарностью пожали ему руку и сказали, что это была самая смешная лекция, которую они когда-либо слышали, и «это было всё, что они могли сделать, чтобы не рассмеяться до мокрых штанов прямо при встрече».

Этот анекдот так и не дождался того дня, когда его стоило бы рассказывать; и все же я слушал его сотни, тысячи, миллионы и миллиарды раз, слушал и закрывал уши, и плакал, и проклинал на протяжении всего рассказа. Тогда кто может рамссчитывать понять, что я почувствовал, услышав, как этот закованный в броню осел снова заговорил о мрачных сумерках традиции, обрушившемся на цивилизацию перед самым рассветом истории, когда даже Лактанция можно было бы назвать «на днях почившим Лактанцием», а крестовые походы свершились только через пятьсот лет? Как только он закончил, пришёл мальчик с вызовом его на очередной турнир, и вот, вопя, как демон, гремя и лязгая железом, как ящик с ржавым металлоломом, он исчез, вышел из ложи, и тут я потерял сознание и грохнулся на пол. Прошло несколько минут, прежде чем я очухался и пришёл в себя, а затем открыл глаза – как раз вовремя, чтобы узреть, как сэр Гарет наносит ему ужасающий удар, при виде коего я неосознанно вознёс молитву: «Я надеюсь, что, слава богу, он убит! Не мучай его, Господь, прибери к себе!» Но, к несчастью, не успел я договорить и половины этого пожелания, как сэр Гарет врезался в сэра Саграмора Желчного головой и опрокинул его на круп своей лошади, а сэр Саграмор успел уловить моё замечание и подумал, что я обращаюсь к нему. Что ж, всякий раз, когда кто-то из этих людей вбивал себе что-то в голову, это уже было навсегда, как ржавый гвоздь, вбитый в притолоку. Я знал это, поэтому поберёг дыхание и не стал ничего объяснять. Как только сэр Саграмор поправился, он уведомил меня, что нам нужно уладить кое-какие дела, и свести счёты и назвал день, который наступит через три или четыре года: место урегулирования, ристалище, где было нанесено оскорбление. Я сказал, что буду готов, когда он вернется. Видите ли, он отправлялся за Святым Граалем. Все мальчики время от времени отбывали в «Святой Грааль». Это был как правило круиз продолжительностью в несколько лет. Они всегда, несмотря на долгое отсутствие, самым добросовестным образом рыскали повсюду в горах, хотя никто из них понятия не имел, где на самом деле находится этот Святой Грааль, и я не думаю, что кто-то из них на самом деле ожидал его найти или знал бы, что с ним делать, если бы чайно наткнулся на него. Видите ли, в те дни это был просто Северо-Западный проход, как вы могли бы выразиться, и всё. Каждый год экспедиции отправлялись на поиски святого Грааля, а на следующий год на их поиски отправлялись спасательные экспедиции. Это приносило мировую известность, слухи, сплетни, но не приносило денег. Наоборот, это высасывало массу денег. Да что там, они действительно хотели, чтобы я присоединился к их затее! Что ж, я вынужден был лишь улыбнуться им в ответ.