Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

Как раз в тот момент, когда я заканчивал свои размышления, вернулся Кларенс. Я обратил внимание на бесплодный результат моих усилий с девушкой: я не нашёл ни единой зацепки, которая могла бы помочь мне найти замок. Юноша выглядел немного удивлённым, или скорее несколько озадаченным, или что-то в этом роде, и намекнул, что ему было интересно, зачем я хотел задать девушке все эти вопросы.

– .Чёрт бы побрал, – сказал я, – Но мне, кровь из носу, необходимо найти замок! А как ещё я могу это сделать?

– Да, ваша милость, на это есть лёгкий ответ, я полагаю… Она поедет с вами! Они всегда так поступают! Она отправится в поход с вами и будет указывать дорогу! Память у женщин не хуже, чем нюх у кошек!

– Поедет со мной? Чепуха! Зачем мне это?

– Но, по правде говоря, куда она денется, поедет, как миленькая! Слово даю – она поедет с вами! Вы сами увидите!

– Что? Она будет бродит по холмам и лесам со мной – спать наедине – а я почти помолвлен на другой? Это жепросто возмутительно! Подумай, как бы это выглядело в глазах окружающих?

Боже, какое милое личико возникло и вдруг пронеслось предо мной! Мальчику не терпелось узнать всё об этом деликатном деле. Я взял с него клятву хранить тайну, а затем прошептал ее имя: «Пусс Фланаган». Он выглядел разочарованным и сказал, что не помнит такую графиню. Как естественно для маленького придворного было присвоить ей звание. Он спросил меня, где она живёт.

– В Ист-Хар… – я осёкся и пришёл в себя, запнувшись на полуслове, немного сбитый с толку; потом сказал:

– Не важно это сейчас, я расскажу тебе об этом как-нибудь потом!

А достоин ли он увидеть её? Позволю ли я ему взглянуть на неё когда-нибудь? Ладно! Ждать исполнения обещаний было недолго – каких-то тысяча триста лет или около того, – но он так рвался, что я согласился. Но я вздохнул при этом, я ничего не мог с собой поделать. И всё же вздыхать было бессмысленно, потому что она ещё не родилась. Но так уж мы устроены: мы не рассуждаем о том, что чувствуем, мы просто чувствуем. В тот день и в ту ночь только и разговоров было, что о моей экспедиции, и мальчики были очень добры ко мне, и премного обо мне заботились, и, казалось, забыли о своей досаде и разочаровании. Они стали так сильно желать, чтобы я расправился с этими андрияками и людоедами и выпустил на свободу всех перезрелых старых девственниц, как будто у них был контракт. Что ж, они были хорошими детьми – но просто детьми, вот и все. Они дали мне множество прекрасных советов о том, как разыскивать великанов и как их ловить; и они рассказали мне о всевозможных чарах против колдовства, и дали мне мази и всякую другую дрянь, чтобы я мог прикладывать их к своим стигматам. Но никому из них и в голову не приходило задуматься о том, что если я такой замечательный некромант, каким притворяюсь, то мне не нужны ни мази, ни инструкции, ни чары против колдовства, ни, тем более, оружие и доспехи для любого рода вылазок – даже против огня, извергнутого драконами и дьяволами, жаждущими нашей погибели, не говоря уже о таких жалких противниках, как те, за коими я охотился, об этих заурядных ограх из отдалённых хуторов

Я должен был позавтракать пораньше и отправиться в путь на рассвете, так было заведено; но у меня ушла дьявольская куча времени на доспехи, я возился со своими доспехами целый час, если не более, пытаясь в них втиснуться, и это меня немного задержало. Вникать в это проблематично, там так много ньюансов и деталей. Во-первых люди там были маленгькие, часто низкорослые, как гномы, и эти доспехи были под стать им. Но к делу!

Сначала вы оборачиваете тело одним или двумя слоями одеяла, чтобы создать что – то вроде подушки и защититься от холодного железа; затем надеваете рукава и рубашку из кольчуги – они сделаны из маленьких стальных колец, сплетённых вместе, и образуют ткань, настолько эластичную, что, если вы скинете её на пол, она станоится мягкой, сваливаясь в кучку, как мокрая рыболовная сеть, это очень тяжёлый и едва ли не самый неудобный материал в мире для ночной рубашки, но уже многие использовали его для своих делишек – сборщики налогов, реформаторы, короли-однодневки с поддельным титулом и тому подобные людишки; затем вы надеваете обувь – сапоги на плоской подошве, покрытые чередующимися стальными полосами – и ввинчивайте свои неуклюжие шпоры в каблуки. Затем вы застегиваете поножи на ногах и крепите набедренники на бёдрах; затем надеваете на спину и нагрудник доспехи, и вы начинаете чувствовать себя чрезмерно стеснённым; затем вы пристегиваете к нагруднику полуюбку из широких стальных полос, которые свисают спереди, но отстегиваются сзади, чтобы вы могли сесть, и они являются несущественным улучшением перевернутого ведёрка для угля, и едва ли приглянутся вам ни с точки зрения внешнего вида, ни с точки зрения ношения, ни с точки зрения вытирания рук, затем вы пристегиваете свой меч к поясу, надеваете на руки хомуты из печной трубы, железные рукавицы на клешни, железную крысоловку на голову, привязав к ней кусок стальной паутины, чтобы она свисала на затылке, – и вот ты здесь, схомутаный, уютно упакованный, как свечка в форме для свечей.

Сейчас не время для танцев. Что ж, человек, которого так упаковали, – это орешек, который не стоит разгрызать, ведь в нём так мало мякоти, если разобраться, по сравнению со скорлупой. Мальчики помогли мне, иначе я бы ни за что не смог попасть внутрь этого железного узилища. Как только мы закончили, появился сэр Бедивер, и я увидел, что, похоже, он тоже выбрал не самый удобный наряд для долгого путешествия. Каким величественным он выглядел сейчас: высоким, широкоплечим и могучим. На голове у него была коническая стальная каска, доходившая только до ушей, а вместо забрала была узкая стальная полоска, кончашаяся у верхней губы и защищавшая нос, а всё остальное, от шеи до пяток, было покрыто гибкой кольчугой, штанами и прочим. Но почти все его тело было скрыто под верхней одеждой, которая, как я уже говорил, была, конечно, из кольчуги и свисала прямо с плеч до лодыжек; а от талии до низа, спереди и сзади, была разделена пополам, чтобы он мог ехать верхом и распускать свои юбки, садясь на коня, и они свисали с каждой стороны. Он собирался заняться розыском Грааля, и это был как раз подходящий наряд для такого занятия. Я бы многое отдал за это железное пальто, но теперь было уже слишком поздно валять дурака. Солнце только что взошло, король и придворные собрались, чтобы проводить меня и пожелать удачи, так что медлить было бы не по этикету. Вы сами не сядете на лошадь, нет, если бы вы попробовали это сделать, то были бы разочарованы. Они выносят тебя, точно так же, как несут в аптеку человека, пострадавшего от солнечного удара, и одевают тебя, и помогают привести себя в порядок, и вставляют твои ноги в стремена; и все это время ты чувствуешь себя таким чужим, стеснённым и похожим на кого-то другого – на кого-то, кто был внезапно женился, или его ударило молнией, или что-то в этом роде, или на чучело огородное, которое ещё не совсем пришло в себя после налёта ворон, и как бы оцепенел, и просто не может сориентироватьсяво времени и пространстве. Затем они прислонили к коню мачту, которую называли копьём, потом вставили его в гнездо у моей левой ноги, и я ухватился за него рукой; наконец, они повесили мне на шею щит, и я был полностью готов поднять якорь и выйти в море. Все были так добры ко мне, как только могли, а подружка невесты сама подарила мне серебряный подстаканник. Теперь мне больше ничего не оставалось, как только попросить эту девицу забраться позади меня на заднее сиденье, что она и сделала, обхватив меня одной рукой, чтобы не упасть. И вот мы тронулись в путь, и все бурно прощались с нами и махали носовыми платочками, кепками, сёдлами или шлемами. И все, кого мы встречали, спускаясь с холма и дефилируя через деревню, относились к нам с неистовым уважением, за исключением нескольких оборванных мальчишек на окраине какого-то нищенского посёлка.

Они кричали вслед:

«О, какой хмырь! Ты куда чешешь, пугало ряженое?»

И швыряли в нас комьями земли и кирпичами. По моему опыту, я знаю, что говорю, мальчики одинаковы в любом возрасте. Они ничего не уважают, им ни до чего и ни до кого нет дела. Они говорят: «Поднимай задницу, лысый чёрт!» пророку, бредущему своим богоизбранным путём праведности и смирения во мраке седой древности, среди сикамор, крестов и гробов, они дерзят мне в священном мраке средневековья, и я видел, что они вели себя точно так же при администрации Бьюкенена – это я помню, потому что был там и в поте лица помогал им выделываться и хамить. Тот пророк наверняка позвал своих медведей на подмогу, и они разделались с этими малолетними наглецами и разбойниками, я тоже хотел спуститься и договориться со своими подонками, не прибегая к помощи медведей, но у меня ничего не вышло, потому что я ни за что на свете не смог бы снова вскарабкаться на кобылу. Ненавижу страну без подъёмных кранов!

Глава XII. МЕДЛЕННАЯ ПЫТКА

Мы сразу же оказались за городом. В этих лесных солнечных рощах, в этих благостных, цветущих лугах этим ранним прохладным утром, в этой первой осенней свежести, было что-то особенно красивое и приятное. С вершин холмов нам открывался вид на раскинувшиеся внизу прекрасные зелёные долины с вьющимися по ним ручьями, островки деревьев сих зелёными купами, разбросанные тут и там, и огромные одинокие дубы с развеситыми кронами, отбрасывающие пятна чёрной тени на кусты жасмина, а за мерцающими долинами мы видели гряды шелковистых холмов, подёрнутых голубой дымкой, кажется, в средние века это называлось сфумато, они уходили вдаль волнистой перспективой, видимой до самого горизонта, с большими промежутками между седловинами, хряня на вершине волны тусклое белое или серое пятнышко, которое, как мы знали, было замком очередного людоеда типа Синей Бороды. Мы пересекали широкие цветущие, затейливые лужайки, сверкающие от утренней росы, и двигались тихо, как духи по облакам, мягкий дерн не издавал ни звука; мы плыли по полянам в тумане зелёного света, который приобретал свой оттенок от залитой солнцем кроны листьев над головой, а у наших ног текли чистые, кристальные, ледяные ручейки, они резвились и сплетничали на его перекатах и рифах, издавая что-то вроде чарующего щебетания, дивного шёпота, подобного лучшей музыке, которую слушать всегда чудовищно приятно; и временами мы оставляли солнечный мир позади и погружались в торжественные глубины и густой сумрак леса, где дикие твари проносились мимо и исчезали прежде, чем мы успевали разглядеть их или место, откуда доносился смутный шум, и где только самые ранние птицы вспархивали в воздух и садились на свои гнёзда, распевали гимны здесь и дрались там, и где вдали таинственным эхом разносился стуком молотка дятла, а как мы знаем, дятел долбил-долбил и спятил, собирая червей на стволе гнилого ствола где-то в непроходимой лесной чащобе.

И мало-помалу мы снова покидали тенистые чертоги и оказывались в ярком свете дня. Примерно в третий, четвертый или пятый раз, когда мы вышли на яркое Солнце – это было где-то там, примерно через пару часов после восхода Солнца, – и это было уже не так приятно, как раньше. Становилось жарко. Это было довольно заметно. После этого мы очень долго тащились по какой-то пустыне, без тени и надежды укрыться. Любопытно наблюдать, как постепенно, как только они однажды завелись, растут и размножаются маленькие неприятности, превращаясь в конце концов в великие неудобства. То, против чего я поначалу совсем не возражал, теперь стало меня беспокоить, причем все больше и больше. Первые десять или пятнадцать раз, когда я хотел взять носовой платок, но он лежал в моём шлеме и я стал уверять себя, что обойтись, вытерпеть можно и без платка. Горячая, солёная влага заливалп глаза. Я смирялся, твердил себе, что это чепуха, и надо выбросить всё это из головы. Но теперь всё было по-другому – как бедное насекомое, закованное в железный кокон, я хотел освободиться от всего, вытереть лицо; я пилил и пилил себя без передышки; я не мог выбросить эти мучения из головы; и вот, наконец, вышел из себя и заорал: «Повесьте мерзавца, который клепает доспехи бед карманов! Где в этих железяках карманы?». Носовой носовой платок и ещё кое-что былди засунуты глубоков шлем, но это был такой шлем, который невозможно было снять без посторонней помощи. Когда я надевала его, мне это в голову не пришло, какая это засада, и, по сути, я этого не знал. Я предположил, чтоо том, что он здесь, такой удобный и такой близкий, и вдруг о там, внутри шлема платку самое место. А вот теперь мысль о платке, казавшемся таким недоступным, становилась всё невыносимее. Да, жизнь такова – то, чего вы никак не можете получить, даже вывернувшись наизнанку – это в основном то, о чём вы мечтаете – каждый это замечал, испуская слезу. Что ж, этот платок затмил весь мир и отвлёк мои мысли от всего остального. На фоне этого платка мир потух и стал маленьким и серым. Я полностью сосредоточился на своем шлеме; и миля за милей они бесновались внутри раскалённого железного горшка, мысли протягивали свои маленькие ручки к моему носовому платку, умоляя его покинуть темницу и явить свой лик хозяину, и было горько и невыносимо чувствовать, как соленый пот продолжает стекать мне в глаза, разъедать мне щёки, когда я никак не мог до него добраться. Это было такое унижение, какого я не испытывал в своей английской школе, когда преподаватель по пению сёк меня на своём учительском столе. На бумаге это может показася мелочью, но на самом деле это была вовсе не мелочь; это было самое настоящая беда. Я бы не стал так много говорить об этом, если бы это было не так. Я решил, что в следующий раз возьму с собой театральный ридикюль, пусть он выглядит как угодно, а люди говорят, что хотят, он должен быть со мной. Конечно, эти железные парни из «Круглого Стола» сочли бы мои тайные мыслишки скандалом и, возможно, подняли бы шумиху по этому поводу, но что касается меня, как гворится. сначала обеспечьте мне комфорт, а потом уже стиль, и спите спокойно. Итак, мы ползли мелкой трусцой, и время от времени окутывались клубами пыли, которая вздымались серыми облаками и забивались мне в нос, заставляя меня всё время чихать и плакать, и, конечно, в простых, пусть, не совсем приличных и не совсем цивилизованных словах я выразил то, чего не должен был говорить ни при каких обстоятельствах, я этого не отрицаю. Нет! Совсем нет! Только не подумайте так! Я не строю из себя богатыря! Я ничем не лучше других. Казалось, мы никого не встретили в этой пустанной Британии, даже людоеда, а в том настроении, в котором я тогда был, людоеду это было на руку, то есть людоеду с носовым платком. Большинство рыцарей не думали бы ни о чем, кроме как о том, чтобы заполучить его доспехи; но так как бы выкрал его бандану, он мог оставить всё остальное снаряжение себе, ради бога. Тем временем внутри моей скорлупы становилось все жарче и жарче. Видите ли, Солнце палило нещадно и нагревало утюг всё сильнее и сильнее. Ну, разумеется, когда тебе невыносимо жарко, тебя раздражает любая мелочь. Когда я бежал рысью, то гремел, как буфет с посудой, и это меня раздражало ещё сильнее; кроме того, мне было невыносимо, когда щит болтался, как неприкаянный и стучал то у меня на груди, то оказывался за спиной; а когда я переходил на шаг, мои сочленения скрипели с таким отвратительным звуком, словно я – тачка с болтами. Так, в общем-то и было, и поскольку при таком движении мы не создавали никакого дуновения ветра, я уже был готов поджариться в этой печи; и кроме того, чем тише я двигался, тем тяжелее давило на меня железо и тем больше тонн, с каждой минутой, я, казалось, весил. Мне то и дело приходилось менять руки и перекладывать копье из одной руки в другую, потому что рука от таких тяжестей быстро затекала. Ну, знаете, когда вы потеете вот так, как я, что с вас льёт, как из ведра, наступает момент, когда вы… когда вы… ну, когда вы начинаете неистово чесаться и повизгивать. Вы внутри железной сковородки, ваши руки торчат снаружи; вот так вы и существуете; между вами и миром нет ничего, кроме железа, и как вы дошли до жизни такой? Быть рыцарем – это тяжкая засада, как бы это ни звучало. Сначала чешется что-то одно, потом другое, потом ещё что-нибудь, и эта чесотка распространяется и распространяется, и, наконец, всё тело начинает зудеть, и никто не может себе представить, что ты при этом чувствуешь, настолько это неприятно. И когда мне стало совсем худо, и показалось, что я больше этого не вынесу, муха пролезла сквозь забрало и уселась мне на нос. Я замотал головой и попытался поднять забрало, но куда там! Челюсти забрала застряли и не поддавались, и я не мог сдвинуть решётки с места; я мог только трясти головой. Голова, которая к этому времени уже раскалилась и трещала, и муха – ну, вы же знаете, как ведёт себя муха, когда у неё появляется уверенность, что нужно проявлять активность – она не обращала внимания на тряску ровно настолько, чтобы переместиться с моего носа на губу, а с губы переползти на ухо, и жужжать, жужжать повсюду, и продолжать жужжать. и кусаться так, что человек, и без того страдавший неимоверно, не начинал вовсе сходить с ума. Господи, зачем ты придумал такую пытку? Вчём я провинился пред тобой? Аминь! Так что я сдался и попросил Алисанду снять шлем и освободить меня от назойливой гостьи. Она роасстаралась вовсю и скоро муха улетела по своим делам. Затем она вынула из сундука всё необходимое и наполнила кубок водой, я выпил, а затем встал, и она вылила остатки внутрь доспехов. Доспехи зашипели и задымились. Вы и представить себе не можете, насколько это было освежающе. Хотя если бы тогда мне просто плюнули на голову, я был бы длагораден не менее. Она продолжала приносить и лить воду на меня и доспехи, пока я как следует не промок и не почувствовал себя вполне комфортно. Было так приятно освежиться – и обрести покой. Но в этой жизни нет ничего совершенного, а разное время человеку хочется разного, и для большинства жизнь состояит из того, что когда что-либо нужно, этого как раз и нет! Это состояние называется бедностью, но и богатые тоже плачут, и у них в жизни есть моменты, когда под рукой чего-то нет, и взять это неоткуда! Упав посреди улицы с инсультом, в последнее мгновение жизни миллиардер с горечью вспоминает о спасительной таблетке, которую он оставив в прихожей у телефона…

Некоторое время назад я смастерил трубку, и добыл немного отличного табака; не настоящего, а того, что используют некоторые индейцы: это высушенная внутренняя кора ивы. Как это называется,.. кадмий, или что-то в этом роде? Эти принадлежности я хранил в шлеме, и теперь они у меня снова были, но, увы, не было спичек. Постепенно, по мере того, как шло время, я осознал один досадный факт – мы очень зависим от погоды и инфраструктуры. Вооружённый новичок не может сесть на лошадь без посторонней помощи, и притом, если помощники пребывают не в большом количестве, как муравьи в муравейнике. Одной Сэнди, во всяком случае, на меня не хватало. Нам пришлось долго ждать, пока кто-нибудь не появится. Ожидание в тишине было бы достаточно приятным, потому что у меня было много тем для размышлений, и я хотел дать этим мыслям полетать вволю. Я хотел попытаться осмыслить, как разумные или даже иной раз полуразумные люди вообще могли вбить себе в голову мысль научиться носить доспехи, учитывая их неудобства и тяжесть, и как им удавалось поддерживать такую моду на протяжении многих поколений, столетиями, когда уже на множестве примеров подтвердилось – то, что я пережил сегодня, им приходилось терпеть всю жизнь эту кугу. Я хотел обдумать всё это, и более того, я хотел придумать какой-нибудь способ искоренить это зло и убедить людей оставить эту глупую моду в прошлом, но в сложившихся обстоятельствах о размышлениях не могло быть и речи. Вы бы всё равно не догадались, где в этовремя находилась Сэнди.

Она была очень послушным созданием, человеком с поистине добрым сердцем, но её речь была размеренной, как жернова у мельницы, и от неё постоянно раскалывалась голова, как от шума повозок в людном месте. Если бы кто-нибудь смог заткнуть её фонтан, это был бы величайший из смертных. Но такие фонтаны априори закупорке не поддаются, ибо закупорь их, и они погибнут. Жернова её мельницы грохотали целыми днями, весь день, и можно было подумать, что с её механизмами обязательно что-нибудь случится, но нет, они никогда не выходили из строя, и ей никогда не приходилось замолкать, чтобы подобрать новые слова для свежей болтовни. Она могла молоть, и качать права, и взбивать пенку, и жужжать неделю за неделей, и при этом никогда не останавливаться, как не останавливается Перпентуум Мобиле, чтобы смазать или продуть свои шестерёнки. И всё же результатом этого процемма был просто ветер. У неё никогда не было никаких внятных идей, вернее, их было не больше, чем у тумана или отражения в воде. Она была идеальной болтуньей; я имею в виду, что она болтала, болтала, болтала, болтала, болтала, болтала, болтала, болтала, но настолько хорошо, насколько могла.

В то утро я не обращал внимания на её мельницу, потому что у меня и без неё было полно неприятностей, но во второй половине дня мне не раз приходилось напоминать ей:

– Отдохни, дитя моё! Из-за того, что ты так безжалостно транжиришь домашний воздух, королевству уже завтра придётся перейти на импорт из Глюкландии, а казна и без того почти пуста!

Глава XIII. СВОБОДНЫЕ ЛЮДИ

Да, странно, как редко человек способен быть доволен собой. Совсем недавно, когда я скакал верхом и страдал, каким раем показался бы этот покой, эта божественная расслабленность, эта сладкая безмятежность отреченного существования в этом уединённом тенистом уголке, рядом с журчащмс ручьём, где я мог чувствовать себя совершенно комфортно, время от времени подливая ковш воды в свои доспехи; и всё же я почему-то постоянно чувствовал себя неудовлетворённым, о чём-то грустил, беспокоился, что-то свербило меня, отчасти потому, что не мог раскурить трубку – ведь, хотя я уже давно открыл спичечную фабрику, я забыл захватить с собой спички, – а отчасти потому, что нам нечего было есть. Вторую причину мне следовало бы скрывать, настолько унизительно упоминать о голоде и еде. Это была еще одна иллюстрация детской расточительности моего века и этого народца. Человек в доспехах всегда полагался на случай в поисках пищи в путешествии и был бы шокирован идеей подвесить корзинку с бутербродами к своему копью. Наверное, не было ни одного рыцаря Круглого Стола, который не предпочёл бы умереть, чем быть пойманным с такой вещью на древке своего флага. И всё же ничего более разумного придумать было нельзя. Я намеревался тайком запастись парой бутербродов в своём шлеме, но мне помешали, пришлось извиниться и скромно отложить их в сторону, и, не успел я глазом моргнуть, как их похитила собака.

Приближалась ночь, а с ней и гроза. Быстро стемнело. Свинцовые глыбы громоздились над нами, готовясь обрушиться на нас всеми божественными рыданиями богов. Нам, конечно, нужно было разбить лагерь. Я нашёл хорошее укрытие для мадемуазель под скалой, а сам отправился искать другое для себя. Но я был вынужден оставаться в доспехах, потому что не мог снять их сам и в то же время не мог позволить Алисанде помочь мне, потому что это было бы похоже на публичный стриптиз, чего я не мог позволить. На самом деле этого бы не произошло, потому что под ними на мне была кое-какая одежда; но от предрассудков, обусловленных воспитанием, не избавишься в один миг, и я знал, что, когда дело дойдёт до того, чтобы снять эту железную юбку с коротким хвостом, мне должно поневоле стать неловко. Вместе с бурей погода озверела, и чем сильнее дул ветер, чем яростнее хлестал дождь, тем мне становилось холоднее и холоднее. Довольно скоро различные виды жуков, муравьев, червей и прочих тварей начали выползать из-под мокрой листвы и мха и заползать внутрь моей скорлупы, чтобы согреться; и хотя некоторые из них вели себя поначалу достаточно вежливо – просто забирались под мою одежду и затихали в тёмных углах, большинство вели себя достаточно беспокойно и чувствовали себя неуютно, и никогда не кучковались на месте, как и людишки, они продолжали рыскать лучшей жизни и охотиться у меня пеодмышками, сами не зная за чем, особенно этим страдали муравьи, которые час за часом, щекочамою бренную плоть, перемещались утомительной вереницей от одного конца моего тела к другому, и это были такие супостаты, с какими я никогда больше не захочу спать. Я бы посоветовал людям, находящимся в таком положении, не кататься по полу и не метаться, как герои Шекспировских трагедий, потому что эта ваша поваышенная жизненная двигательная активность возбуждает ещё больший интерес у всех видов животных и насекомывх, заставляя каждого из них выйти и посмотреть, что происходит, а это делает ситуацию еще более трагичной, во всяком случае она становится гораздл хуже, чем она была раньше, и конечно, это также заставляет вас сильнее возражать такому положению дел, если вы, конечно, сможете. И все же, если человек не будет кататься и метаться, он умрёт от щекотки; так что, возможно, лучше поступить как в том, так и в другом случае, выбора, по сути, нет. Даже после того, как меня заморозили, я всё ещё мог различать это щекочущее ощущение, как у трупа лягушки, когда её бьют током. Я сказал, что после этого путешествия никогда не надену броню. Все эти мучительные часы, пока я был заморожен и в то же время находился, можно сказать, в живом огне из-за этой толпы ползучих тварей, один и тот же вопрос, на который не было ответа, все кружил и кружил в моей усталой голове: как люди выдерживают эту жалкую броню? Как они умудрялись терпеть это все эти поколения? Как они могут спать по ночам, опасаясь мучений следующего дня?