Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

От горя и несчастья дрожащим голосом я выдавил из себя несколько ободряющих слов, чтобы сказать, что пощажу Солнце, за что глаза парня облили меня таким водопадом глубоких вузглядов, исполненных любящей благодарности, что у меня не хватило духу сказать ему, что его добросердечная глупость погубила меня и отправила на верную смерть. Когда солдаты помогали мне пересечь двор, тишина была такой глубокой, что, если бы у меня были завязаны глаза, я бы подумал, что нахожусь в одиночестве, а не окружен четырьмя тысячами соглядатаев. В этих людских массах не было заметно ни малейшего движения; они были неподвижны, как каменные истуканы, и бледны – на каждом лице буквально застыла маска ужаса.

Эта тишина продолжалась, пока меня приковывали цепями к столбу; она продолжалась и тогда, когда хворост аккуратно и нудно складывали вокруг моих лодыжек, коленей, бедер, всего тела. Затем наступила пауза и ещё более глубокая тишина, насколько это было возможно, и какой-то человек опустился на колени у моих ног с горящим факелом; толпа подалась вперед, вглядываясь, и, сами того не замечая, слегка привстала со своих мест; монах поднял руки над моей головой, устремив взгляд в голубое небо, и затеял бормотать какие-то слова на латыни; в такой позе он бубнил ещё и ещё, некоторое время, а затем остановился.

Я подождал два или три мгновения, затем поднял глаза – он стоял, окаменев. Повинуясь общему порыву, толпа медленно поднялась и уставилась в небо. Я проследил за их взглядами, уверенный, как в выстрелах, что мое затмение началось!

Жизнь закипела в моих жилах; я стал совсем другим человеком! Чёрный круг медленно расползался по солнечному диску, моё сердце билось всё сильнее и сильнее, а собрание и священник по-прежнему неподвижно вперялись глазами в небо. Я знал, что в следующий раз этот взгляд будет обращен на меня. Когда это произошло, я уже был во всеоружии. Я стоял в одной из самых величественных поз, которые мне когда-либо доводилось принимать, с вытянутой вверх рукой, указывающей на Солнце. Это был великолепный эффект! Видели бы вы, как дрожь прокатилась по толпе, словно невидимая волна. Раздались два крика, один за другим: «Поднесите факел!» и «Я запрещаю это!»

Один принадлежал Мерлину, другой – королю. Мерлин вскочил со своего места – чтобы самому поднести факел, как я понял. Я сказал:

– Не двигайтесь! Всем оставаться на местах! Если кто – нибудь пошевелится – даже король – до того, как я разрешу, любого я поражу громом, я испепелю его молньями!

Зрители покорно опустились на свои места, а я просто ожидал, что они так и поступят. Мгновение или два Мерлин колебался, а я всё это время был как на иголках. Затем он сел, и я вздохнул с облегчением, потому что понял, что теперь я хозяин положения.

Король сказал:

– Будьте милосердны, благородный сэр, и не предпринимайте больше никаких попыток в этом опасном деле, иначе последует катастрофа! Нам сообщили, что ваши силы не смогут достичь своей полной силы до завтрашнего дня, но…

– Ваше величество считает, что отчет мог быть ложью? Это была ложь?

Это произвело огромный эффект: повсюду поднялись руки с мольбами, и на короля обрушился шквал просьб откупиться от меня любой ценой, и бедствие прекратилось. Король колебался и был готов подчиниться.

Он сказал:

– Называйте любые условия, преподобный сэр, вплоть до уменьшения моего королевства вдвое, возьмите половину моих влапдений, но избавьте меня от этого бедствия, пощадите Солнце! Оно заслуживает лучшей участи!

Мое удача была невероятной. Я бы немедленно занялся этим делом, но я не мог остановить затмение, об этом не могло быть и речи!

Поэтому я попросил время на размышление.

Король сказал:

– Как долго… ах, как долго, добрый сэр? Будьте милосердны, смотрите, с каждой минутой становится всё темнее. Скажите, как долго?

– Ещё чуть-чуть! Полчаса, может быть, час!

Раздались тысячи жалобных взвизгов, потом пронеслась волна протестов, но я не мог пресечь эту забаву, потому что не мог вспомнить, как долго длится полное солнечное затмение. Я все равно был в замешательстве и хотел подумать. Что-то было не так с этим затмением, и этот факт меня очень тревожил. Если бы это было не то, что я искал, как бы я мог определить, был ли это шестой век или всего лишь сон? Боже мой, если бы я только мог доказать себе, что это был шестой век!

Вот она, новая радостная надежда! Если мальчик был прав насчёт даты, а это, несомненно, был 20-й век, то это был не шестой век. В сильном волнении я схватил монаха за рукав и спросил, какой сегодня день месяца. Чёрт бы его побрал, этого мордатого чернокапюшонника, он сказал, что сегодня двадцать первое! Я похолодел, услышав это. Я умолял его вспомнить, не ошибся ли он, но он стоял на своём, как скала, и уверял, что сегодня 21-е число.

Итак, этот легкомысленный мальчишка снова всё испоганил! Время суток было подходящим для затмения; я сам убедился в этом, ещё в самом начале, по циферблату, который находился поблизости. Да, я был при дворе короля Артура, и мне следовало извлечь из этого максимум пользы. Темнота неуклонно сгущалась, люди становились все более и более обеспокоенными. Теперь я сказал:

– Я поразмыслил, господин король. В качестве урока я позволю тьме воцариться и распространю ночь по миру, но погашу ли я Солнце навсегда или верну Солнцу силу, решать вам. Таковы условия, а именно: «Ты останешься королем во всех своих владениях и получишь всю славу и почести, которые принадлежат королевству; но ты назначишь меня своим бессменным министром и исполнительным директором митрополии и будешь выплачивать мне за мои услуги один процент от того фактического увеличения доходов сверх их нынешней суммы, которое мне удастся создать для государства. Если я не смогу на это прожить, я не стану никого просить добавки. Вас это устраивает?»

Раздался оглушительный взрыв аплодисментов, и среди них раздался голос короля, который произнес:

– Снимите с него оковы и освободите его! Теперь все воздавайте ему почести, высокие и низкие, богатые и бедные, ибо он стал правой рукой короля, облечён сказочной властью, и его место на самой высокой ступени трона! А теперь прогони эту подкрадывающуюся ночь и верни мне свет и радость, чтобы весь мир благословил тебя!

Но я сказал:

– То, что простой человек был опозорен перед всем миром, – это ерунда; но для короля было бы бесчестием, если бы кто-нибудь, увидев своего министра обнажённым, не избавил его от позора. Если я могу попросить, чтобы мне снова принесли мою одежду…

– Он достоин лучшей одежды! – вмешался король, – Принеси что-нибудь другое; оденьте его, как принца!

Моя идея сработала. Я хотел, чтобы всё оставалось как есть, пока не наступит полное затмение, иначе они снова попытались бы заставить меня прогнать тьму, а я, конечно, не смог бы этого сделать. Отправка за одеждой немного задержалась, но этого времени было явно недостаточно. Так что мне пришлось придумать ещё одно оправдание этого промедления. Я сказал, что было бы вполне естественно, если бы король изменил своё мнение и в какой-то степени раскаялся в том, что он сделал в состоянии аффекта; поэтому я бы позволил тьме рассеяться на некоторое время, и если по истечении разумного срока король не изменит своего мнения, то тьма должна рассеяться. Ни король, ни кто-либо другой не были удовлетворены таким решением, но я должен был настоять на своем. Становилось всё темнее и темнее, пока я сражался с этой неудобной одеждой шестого века. Наконец наступила кромешная тьма, и толпа застонала от ужаса, почувствовав, как по залу проносится холодный, сверхъестественный ночной ветерок, и увидев, как на небе появляются и мерцают звёзды. Наконец затмение стало полным, и я был очень рад этому, но все остальные были в отчаянии, что было вполне естественно.

Я сказал:

– Король, судя по его молчанию, по-прежнему придерживается признанных условий! Его обещание будет свято исполнено!

Затем я возлел руки к небесам и, постояв так мгновение, произнёс с ужасающей торжественностью:

– Пусть чары рассеются и пройдут и сгинут навек без вреда для всех!

Какое-то мгновение в этой глубокой темноте и кладбищенской тишине не было слышно ни звука. Но когда мгновение или два спустя из-за горизонта показался серебряный ободок Солнца, собравшиеся разразились громкими криками и хлынули вниз, словно потоп, чтобы осыпать меня благословениями и благодарностью, и, конечно, Кларенс был не последним из них.

Глава VII. БАШНЯ МЕРЛИНА

Поскольку теперь я был вторым лицом в Королевстве, в том, что касалось политической власти, от меня зависело многое. Моя одежда была из лучшего шёлка, бархата и золотой парчи и, как следствие, была более чем эффектна, но в то же время не было ничего неудобнее этих вериг. Но привычка скоро примирила меня с моей одеждой, я это знал, что нет ничего такого, к чему человек не способен притерпеться. В замке мне отвели самые лучшие апартаменты после королевских. Они были украшены шёлковыми драпировками цыганских расцветок, но на каменных полах вместо ковров не было ничего, кроме тростника, и к тому же эти тростниковые циновки производили ужасное впечатление, поскольку не все были одной породы. Что касается удобств, то, собственно говоря, их здесь не было вовсе. Я имею в виду небольшие удобства; именно маленькие удобства создают настоящий комфорт в жизни. Большие дубовые кресла, украшенные грубой резьбой, были достаточно хороши, но на этом всё и заканчивалось. Не было ни мыла, ни спичек, ни зеркал – только, простите, одно металлическое зеркало, размером с ведро воды. И ни одного хромированного предмета. Я уже много лет привык к хромосомам и теперь увидел, что, сам того не подозревая, страсть к искусству проникла в мою душу и стала частью меня самого. Я затосковал по дому, глядя на это гордое и безвкусное, бессердечное убожество, и вспомнил, что в нашем доме в Восточном Хартфорде, каким бы неприхотливым он ни был, вы не могли войти в комнату, не найдя там литографию с крылатыми ангелами или объявление о страховке или, по крайней мере, трёхцветную картину в стиле «Боже, благослови наших!»

Дома над дверью, а в гостиной у нас их было девять штук, одна другой краше. Но здесь, даже в моем большом парадном зале, не было ничего похожего на картину, кроме предмета размером с покрывало, который был либо тканым, либо вязаным (на нем даже были заштопанные места и заплаты), и в нём не было ничего подходящего к мебели по цвету или форме; а что касается пропорций, то даже сам Рафаэль не смог бы создать их более впечатляющими, после всей его практики в создании тех кошмаров, которые называют «знаменитыми карикатурами на Хэмптон-Корт». Рафаэль был важной птицей! У нас было несколько его литографий – одна из них – «Чудесная ловля рыбы», где он совершает собственное чудо – сажает трёх человек в каноэ, которое не выдержало бы и собаки, не опрокинувшись. Я всегда с восхищением изучал творчество Рафаэля., оно было таким свежим и нетрадиционным, что замирал дух.

В замке не было даже ни звонка, ни телефона. У меня было очень много слуг, и те, что были на дежурстве, слонялись по приемной; и когда мне требовался кто-нибудь из них, мне приходилось идти и звать его. Здесь не было ни газа, ни свечей; бронзовое блюдо, наполовину наполненное маслом из пансиона, с плавающей в нем пылающей тряпицей, было всем тем, что могло считаться освещением. Многие из этих ночных посудин висели вдоль стен и скрашивали темноту лишь настолько, чтобы смягчить абсолютный мрак и заставить контуры предметов порой выступать из него. Если вы выходили из дома ночью, ваши слуги несли факела за вами следом. Не было ни книг, ни перьев, ни бумаги, ни чернил, ничего, а в отверстиях, которые они считали окнами, не было стекол. Стекло – это такая мелочь, пока оно есть в окне, а потом, когда его там нет, оно становится проблемой. Но, пожалуй, хуже всего было то, что зднсь не было ни сахара, ни кофе, ни чая, ни табака. Я понял, что я просто ещё один непсчастный лузер типа Робинзона Крузо, выброшенный на необитаемый остров, и в ужасе оглядывающий окрестность, где нет общества, кроме нескольких более или менее ручных животных и папугаев, и если я хочу сделать свою жизнь сносной, я должен поступать так же, как он, – изобретать, изощряться, выворачиваться наизнанку, шустрить, созидать, чинить вещи и латать гнилые тряпки. Короче, заставлять мозг и руки работать неустанно и сохранять спокойствие, чтобы то ни случилось, чтобы они всегда чем-нибудь были заняты. Что ж, это было по моей части! Сначала меня беспокоило лишь одно – огромный интерес, который люди проявляли ко мне.

Очевидно было, что вся страна захотела поглазеть на меня. Вскоре выяснилось, что затмение напугало британцев почти до смерти, пока оно продолжалось, вся страна, от края до края, пребывала в плачевном состоянии паники и смятения, а церкви, скиты отшельников и монашеские кельи вместе с монастырями были переполнены молящимися и плачущими бедняками, бомжами и инвалидами, которые думали, что наступил конец света. Затем последовала новость о том, что организатором этого ужасного события был незнакомец, могущественный волшебник, прибившийся ко двору Артура; что он мог бы задуть Солнце, как свечу, и как раз собирался это сделать, когда его милосердие было куплено неслыханной ценой, а затем он рассеял свои чары и теперь был признан и почитаем как человек, который своей собственной мощью спас земной шар от разрушения, а его народы – от вымирания. Теперь, если вы подумаете, что все в это верили, и не только верили, но даже и не думали сомневаться в этом, вы легко поймёте, что во всей Британии не было человека, который не прошёл бы пятьдесят миль, чтобы увидеть меня. Конечно, все разговоры были только обо мне – все остальные темы испарились. дДаже король внезапно превратился в малоизвестную и совершенно неинтересную персону. Не прошло и суток, как начали прибывать делегации, и с этого момента они продолжали прибывать в течение двух недель. Деревня была переполнена, как и вся сельская местность в округе. Мне приходилось выходить на улицу по дюжине раз в день и кланяться, и поворачиваться, как клоуну, в общем, демонстрировать себя этим благоговейным толпам беснующихся людей.

Это стало большим бременем, потребовало много времени и хлопот, но, конечно, в то же время на первых порах это было приятно – чувствовать себя таким знаменитым типом, находящимся в центре всеобщего внимания. Брат Мерлин позеленел от зависти и злобы, что доставляло мне колоссальное удовлетворение. Но я не мог понять одного – никто не попросил у меня автограф. Я поговорил об этом с Кларенсом. Клянусь Джорджем! Мне пришлось объяснить ему, что это такое! Потом он сказал, что никто в стране не умеет ни читать, ни писать, кроме нескольких десятков священников. Приземляйтесь, сэр! Подумайте об этом. Была ещё одна вещь, которая меня немного беспокоила. Вскоре эти толпы начали требовать нового чуда. Это было естественно. Одним чудом сыт не будешь! Возможность разнести по своим далеким домам хвастовство о том, что они видели человека, который мог повелевать Солнцем, парящим в небесах, и которому повиновались планеты, сделала бы их великими в глазах соседей, и все бы им завидовали; но возможность также сказать, что они видели и сами сотворили чудо – да ведь люди приезжали издалека, чтобы посмотреть на них. Давление, надо сказать, было довольно сильным, и мне ничего не оставалось, как задуматься. А тут на днях должно было произойти очередное лунное затмение, и я знал дату и час, однако до этого события было слишком много времени.

Прошло два года. Я бы многое отдал за лицензию, чтобы поторопитьочередное затмение и использовать его сейчас, когда на него большой спрос. Было бы очень жаль, если бы оно было потрачено впустую и тянулось с опозданием в то время, когда человеку это уже все равно было бы ни к чему. Если бы затмение было забронировано всего на месяц вперед, я мог бы продать его с потрохами; но в сложившейся ситуации я, похоже, не мог придумать, как сделать так, чтобы это принесло мне хоть какую-то пользу, поэтому оставил попытки. Затем Кларенс обнаружил, что старина Мерлин потихоньку находит себе занятие среди этих людей. Он распространял слухи о том, что я обманщик, и что причина, по которой я не смог подарить людям чудо, заключалась в том, что я не был способен этого сделать.

Я понял, что должен что-то предпринять. Вскоре я придумал план. Своей тиранической властью я бросил Мерлина в тюрьму – в ту же камеру, в которой сидел сам. Затем я объявил во всеуслышание глашатаем и трубой, что в течение двух недель буду занят государственными делами, но по истечении этого срока улучу минутку отдыха и взорву каменную башню Мерлина огнём с небес, тем временем все, кто слушал дурные слухи обо мне, пусть остерегаются мести. Более того, в данный момент я бы совершил только одно чудо, и не больше, если бы оно не удовлетворило и кто-нибудь начал роптать, я бы превратил ропщущих в лошадей и сделал их полезными в хозяйстве.

Воцарилась тишина. Я в определённой степени доверился Кларенсу, и мы приступили к работе наедине. Я сказал ему, что это своего рода чудо, которое требует небольшой подготовки, и что если он кому-нибудь расскажет об этих приготовлениях, это будет равносильно внезапной смерти. Это надолго зашило его рот и сделало наши приготовления достаточно безопасными. Тайно мы изготовили несколько бушелей первоклассного пороха, и я руководил своими оружейниками, пока они сооружали громоотвод и провода. Эта старая каменная башня была очень массивной, и при этом уже довольно разрушенной, потому что она когда-то была римской крепостью, и ей было не меньше четырёхсот лет. Да, башня была красива, на свой брутальный манер, увита плющом от основания до верхушки, словно чешуйчатой кольчугой. Она стояла на уединённом возвышении, на хорошем обозрении из замка, примерно в полумиле от него. Работая ночью, мы заложили порох в башню – выковыряли камни изнутри и засыпали порох в самих стенах, толщина которых у основания достигала пятнадцати футов. Мы закладывали порох по одной порции за раз, но в дюжине мест. Этими зарядами мы могли бы взорвать Лондонский Тауэр, возможно вместе со всем Лондоном. Когда наступила тринадцатая ночь, мы установили наш громоотвод, подключили его к одной из партий пороха и протянули провода от него к другим партиям. С того дня, как я объявил о грядущем бабахе, все избегали этого места, но утром четырнадцатого я счёл за лучшее предупредить людей через герольдов, чтобы они держались подальше – на расстоянии четверти мили, не меньше, от башни. Затем добавил, по приказу, что в какой-то момент в течение двадцати четырёх часов я совершу чудо, но сначала дам краткое уведомление: флагами на башнях замка, если днём, и корзинами с факелами в тех же местах, если ночью.

В последнее время грозы были довольно частыми, и я не очень опасался неудачи; и все же мне не следовало беспокоиться о задержке на день или два; я должен был объяснить, что пока занят государственными делами, а народ должен подождать. Конечно, у нас был ослепительный солнечный день – чуть ли не первый безоблачный за последние три недели; так всегда бывает. Я сидел в уединении и наблюдал за погодой. Кларенс время от времени заглядывал к нам и рассказывал, что общественное возбуждение все время поднимается и растёт и дорослоуже до черт знает какого уровня, ибо вся страна, насколько хватало глаз с крепостных стен, заполнялась человеческими массами. Наконец поднялся ветер, и появилось облако – тоже с нужной стороны, и как раз с наступлением темноты. Некоторое время я наблюдал, как это далекое облако расползается и чернеет, а затем решил, что пришло время появиться и мне. Я приказал зажечь корзины с факелами, а Мерлина освободить и прислать ко мне. Четверть часа спустя я поднялся на парапет и увидел, что король и придворные собрались и смотрят в темноту, в сторону башни Мерлина. Темнота уже сгустилась настолько, что ничего нельзя было разглядеть. Эти люди и старые башни, частично погружённые в глубокую тень, а частично освещенные красным светом огромных снопов факелов над головой, создавали довольно живописную картину. Мерлин прибыл в самом мрачном настроении.

Я сказал:

– Господа! Вы хотели сжечь меня заживо, хотя я не причинил вам никакого вреда, а в последнее время пытаетесь подорвать мою профессиональную репутацию. Поэтому я собираюсь призвать огонь и взорвать вашу башню, но только будет справедливо дать вам шанс; а теперь, если вы думаете, что сможете разрушить мои чары и предотвратить пожар, сделайте шаг вперёд, это ваш последний шанс!

– Я могу, благородный сэр, и я сделаю это! Не сомневайтесь в этом!

Он начертил на камнях крыши воображаемый круг и поджёг в нем щепотку порошка, отчего поднялось облачко ароматного дыма, после чего все отступили назад и начали креститься, чувствуя себя неловко. Затем он начал что-то мерзко бормотать и делать в воздухе пассы руками. Он медленно и постепенно доводил себя до исступления и в конце концов стал размахивать руками, как крыльями ветряной мельницы. К этому времени шторм уже почти достиг апогея; порывы ветра раздували факелы и заставляли тени метаться по стенам, потом упали первые тяжёлые капли дождя, мир за окном был чёрен как смоль, и лишь время от времени вспыхивали ослепительные молнии.

Конечно, думал я, сейчас моя удочка сработает! На самом деле, эти события были неизбежны! Поэтому я сказал: «У тебя было достаточно времени! Я предоставил тебе все преимущества и не вмешивался! Очевидно, что твоя магия слаба. Будет справедливо, если я начну ворожить сейчас сам!

Я взмахнул руками и совершил три круга в воздухе, а затем раздался ужасающий грохот, и та старая башня взлетела в небо на куски вместе с огромным вулканическим фонтаном огня, который превратил ночь в полдень и показал тысячи акров человеческих существ, распростёртых на земле во всеобщем смятении. Что ж, остаток недели шёл дождь из известкового раствора и каменной кладки. Таков был отчёт, но, вероятно, факты изменили бы его. Это было настоящее чудо. Огромное количество докучливых временных жителей исчезло незнамо куда. На следующее утро в грязи было много тысяч следов, но все они вели в другие места. Если бы я объявил о ещё одном чуде, то не смог бы добиться аудиенции у шерифа. Акции Мерлина упали. Король даже хотел прекратить выплачивать ему положенное жалованье. Он даже хотел изгнать его из страны, но я вмешался. Я сказал королю, что он мог бы быть полезен, если бы управлял погодой и занимался прочими подобными пустяками, и что я бы время от времени крышевал бы его, когда его жалкая маленькая салонная магия даст маху. От его башни не осталось и следа, но я попросил правительство перестроить её для него и посоветовал ему взять пансионеров, но он был слишком взвинчен для этого и плохо соображал. А что касается благодарности, то он даже не сказал «спасибо». Он был довольно суровым, скучным человеком, это был какой-то живой соляной столб, воспринимайте мои слова, как угодно, но не спорьте, но, с другой стороны, нельзя же было ожидать, что этот дикий мужчина будет таким милым, если его так кубарем швырнули в сторону и шмякнули головой о плинтус.

Глава VIII. НАЧАЛЬНИК

Быть наделённым огромной властью – это прекрасно, но еще прекраснее, когда с этим соглашается весь мир. Эпизод с башней укрепил мою власть и сделал её неоспоримой. Если до этого кто-то и был склонен к зависти и критике, то теперь их мнение изменилось. Во всём королевстве не было никого, кто счёл бы благоразумным вмешиваться в мои дела. Я быстро приспосабливался к своей новой ситуации и выпавшим обстоятельствам. Какое-то время я просыпался по утрам и улыбался своему «сну», и ждал призывного ржания заводского гудка; но постепенно вся эта тревога прошла сама собой, и, наконец, я смог полностью осознать, что на самом деле живу в шестом веке, и столуюсь при дворе короля Артура, а не в уютном сумасшедшем доме. Уже вскорости я чувствовал себя в том столетии, как дома, как, возможно, и в любом другом; а что касается выбора, то я бы не променял его на двадцатый век. Посмотрите, какие возможности открывались здесь для человека, обладающего знаниями, умом, отвагой и предприимчивостью, чтобы отправиться в плавание и расти вместе со своей страной. Самая грандиозная сфера деятельности, которая когда-либо могла быть предосмтавлена человеку; и она полностью находится в моей собственности; и ни одного конкурента на расстоянии пушечного выстрела; ни одного человека, который не был бы для меня младенцем в плане знаний и способностей; в то время, когда как и кем бы я стал в двадцатом веке – это большой вопрос? Я был бы, возможно, рабочим или мастером на фабрике, вот, пожалуй, и всё; что мне светило, и мог бы в любой день протащить невод по улице и поймать сотню людей уж получше меня! Какой прыжок в будущее я совершил! Я не мог удержаться от мыслей об этом и созерцания, как это делает человек, добывший нефть посреди пустыни. За моей спиной не было ничего, что могло бы приблизиться к этому триумыу, разве что в случае с Джозефом; а Джозеф только приблизился к этому, но не совсем соответствовал своему положению. Ведь само собой разумеется, что, поскольку великолепные финансовые ухищрения Джозефа не принесли пользы никому, кроме короля, широкая публика, должно быть, относилась к нему с большой неприязнью, в то время как я оказал услугу всей своей публике, пощадив Солнце, и благодаря этому был популярен и любим, как суперзвезда эстрады