Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

– Если бы я мог увидеться со старшим ветеринаром на минутку, всего на минутку…

– Пожалуйста, не пытайтесь воспрепятствовать мне…

Он былдостаточносилён и вырывался, как следует.

– Воспрепятствовать чему?

– Короче! Не мешай мне, если тебе так больше нравится! Понял?

Затем он сказал, что он здесь младший повар и не может остановиться даже на секунду, чтобы посплетничать, хотя с удовольствием посплетничал бы в другой раз, когда будет досуг, потому что ему было бы приятно вызнать, где я достаю свою одежду… Уходя, он указал куда-то мимо меня и сказал, что вон тот человек достаточно подходит мне и, без сомнения, ищет меня и достоин моего внимания.

Это был тонкий, как былинка, стройный мальчик в колготках креветочного цвета, которые делали его похожим на раздвоенную редиску. Остальная его одежда была из голубого шёлка, изящных кружев и оборок, у него были длинные, тщательно расчёсанные золотистые кудри, и вдобавок он носил украшенную перьями розовую атласную шапочку, кокетливо сдвинутую на ухо. Судя по его виду, он был добродушен, а по походке – даже чересчур доволен собой. Что спорить, он был достаточно хорош собой, чтобы сойти с роскошного, изъеденного червями, древнего портрета, какие тут висели вовсех коридорах.

Он подошёл и остановился в трёх шагах от меня, и стал пристально, с нескрываемым любопытсвом и наглым прищуром впериваться в меня, с улыбкой, а потом сказал, что пришёл за мной. Попутно он сообщил, что он заглавная буква среди пажей.

– Да ладно трепаться! – сказал я, – Ты не больше петита, малыш!

Это была довольно грубоватая шуточка, ия надеялся, что он будет уязвлён, однако его это нисколько не задело – казалось, он даже не подозревал, что ему хотели причинить боль. Наверно, шутка не лостигла его мозга. Пока мы шли, он начал болтать и смеяться, не прекращая, весело, бездумно, по – мальчишески, и я сразу же подружился с ним, а он задавал мне всевозможные вопросы обо мне и о моей одежде, но никогда не ждал ответа – всегда говорилсам, болтал без умолку, не давая мне вставить даже слово, как будто ничего не знал о правилах приличия. Я уже не знал, зачем он задаёт эти вопросы, если на них можно не отвечать и просто внимал ему, пока, наконец, случайно не упомянул, что родился в начале 513 года.

В каком году? -переспросил тогда я.

У меня от этого мурашки побежали по коже! Я остановился и сказал чуть слышно:

– Слушай… Кажется, я не расслышал… Или ослышался… Повтори ещё раз – и медленно! Какой это был год?

– 513-й!

– 513-й? А ведь по тебе не скажешь! Ну же, мой мальчик, я здесь чужой, у меня нет друзей, будь честен и благороден со мной! Ты в своем уме?

Он сказал, что в своём. В чьём же ему быть?

– А эти другие люди в своем уме?

Он сказал, что в своём.

– А это не сумасшедший дом случайно? Я имею в виду, это не то место, где лечат сумасшедших?

Он сказал, нет, это не так. Их, что, ещё и лечить нужно? Тогда всё надо превратить в один сплошной госпиталь!

– Ну, тогда, – сказал я, – либо я сумасшедший, либо произошло что-то столь же ужасное! А теперь скажи мне, честно и правдиво, где я нахожусь?

– При дворе короля Артура!

Я подождал минуту, чтобы эта мысль, содрогаясь в корчах, наконец дошла до меня, а затем спросил:

– И, по-твоему, какой сейчас год?

– 528-й, девятнадцатое июня!

Говорил он так спокойно и уверенно, что я содрогнулся. Я почувствовал, как у меня сжалось сердце, и пробормотал:

– Всё! Я никогда больше не увижу своих друзей – никогда, никогда! Они родятся только через тринадцать столетий!

Я, сам не знаю почему, поверил мальчику. Что – то во мне, казалось, было к нему расположенно и поверило ему – мое сознание, если можно так выразиться, ему поверило, но мой рассудок – нет, он не мог в это поверить. Мой рассудок сразу же стал возмущаться и выходить из себя; это было естественно. Я не знал, как мне его удовлетворить, потому что знал, что показания людей не помогут – мой разум скажет, что они сумасшедшие, и с ходу отвергнет их свидетельства. Но внезапно я наткнулся на то самое, что мне нужно, просто по счастливой случайности. Я знал, что единственное полное солнечное затмение в первой половине VI века произошло 21 июня нашей эры 528 года по восточному времени и началось в 3 минуты 12-го пополудни. Я также знал, что в текущем году, то есть в 1879 году, полного солнечного затмения не предвиделось. Итак, если бы я мог не позволять своему беспокойству и любопытству разъедать мне сердце в течение сорока восьми часов, я бы тогда точно узнал, говорил ли мне этот мальчик правду или нет.

Поэтому, будучи практичным человеком из Коннектикута, я выбросил всю эту муторную ахинею из головы до тех пор, пока не настанет назначенный день и час, и обратил всё свое внимание на сегодняшние обстоятельства, чтобы быть бдительным, готовым ко всему, дабы извлечь из всего этого максимум возможного.

Мой девиз – делать всё по порядку и выкладываться по полной, как говорится, «Лови козыря», даже если у тебя на руках всего две двойки и валет. Я решил для себя вот что: если на дворе всё ещё девятнадцатый век, а я нахожусь среди сумасшедших и не могу сбежать, будь я проклят, если я скоро стану начальником этого приюта лунатиков или узнаю причину общего сдвига во фазе; а если, с другой стороны, на дворе действительно был шестой век, что ж, высами на менянарвались: через трит месяца я бы уже гарантированно управлял всей страной, потому что, по моим расчетам, я был бы здесь бы самым образованным человеком в королевстве, потому что появился на свет тридцать веков позднее всех этих двуногих. Я не из тех, кто тратит время попусту. После того, как я принял решение, надо было что-то делать, поэтому я сказал пажу:

– А теперь, Кларенс, мой мальчик, – если тебя, случайно, так зовут, – я попрошу тебя немного ввести меня в курс дела, если ты не возражаешь, конечно. Как зовут того призрака, который притащил меня сюда?

– Моего и твоего господина? Это славный рыцарь и великий лорд сэр Кэй, сенешаль, молочный брат нашего сеньора короля!

– Очень хорошо, продолжай, расскажи мне всё поподробнее.

Он рассказал мне длинную историю, но меня больше всего заинтересовало вот что: он сказал, что я пленник сэра Кэя и что в соответствии с обычаем меня бросят в темницу и будут держать там на хлебе и воде, до тех пор, пока мои друзья не выкупят меня – если только я случайно я не сдохну в плену у рыцаря Кая! Я сразу понял, что у меня «последнего шанса» гораздо больше, но не стал тратить время на сетования и грусть – время для этого слишком дорого. Далее паж сказал, что обед в большом зале к этому времени уже почти закончился и что, как только начнется веселье и обильная выпивка, сэр Кэй пригласит меня и представит перед королём Артуром и его прославленными рыцарями, проводящими время за круглым столом, и будет хвастаться своим мастерским подвигом, позволившим ему так ловко захватить меня в плен, и, вероятно, немного преувеличит свои успехи, но с моей стороны будет крайне нехорошо поправлять его, да это и не слишком безопасно; и когда я закончу выставляться напоказ, тогда скажут – пошёл в темницу; но он, Кларенс, пренепременно уж найдёт способ время от времени навещать меня, подбадривать и помогать мне связаться с моими друзьями, чтобы вытребовать у них деньги.

Связяться с моими друзьями! Я поблагодарил его как можно деликатнее, поскольку не мог поступить иначе; и примерно в это время пришёл лакей и сказал, что меня ждут. Кларенс провёл меня внутрь замка, отвёл в сторонку и сел рядом. Что ж, зрелище, представшее предо мной, было прелюбопытное и более чем занимательное. Это было огромный выгон, довольно голое место, одни голые стены – да, и притом сколько кричащих контрастов. Замок было очень, очень величественным, даже слишком величественным, таким величественным, что знамена, свисавшие с арочных балок, плавали в каком-то далёком мороке, растворялись в полумраке; и во все стороны высоко вверху шли галереи с каменными перилами. На одной из таких галерей расположились музыканты, а на другой – женщины, облачённые в наряды потрясающих расцветок. Пол был выложен большими каменными плитами в чёрно-белые квадраты, довольно потрепанные временем и исшарканные подмётками, и явно нуждался в ремонте. Что касается украшений, то, строго говоря, их не было; хотя на стенах висело несколько огромных гобеленов, которые, вероятно, считались выдающимися произведениями искусства и очень ценились владельцами, на них были изображены искажённые фигуры воинов, с лошадьми, похожими на тех чудовищ, которые дети вырезают из бумаги или лепят теста при приготовлении пряников; это были люди в чешуйчатых доспехах, чешуя которых изображалась круглыми дырками, так что лицо мужчины, которое должно было быть наиболее выразительным, при этом выглядело так, как будто пышное печенье, исколотое большими вилками.

Там был камин, достаточно вместительный, чтобы внутри мог быть разбит большой военный лагерь, а его выступающие бока и колпак, украшенные почерневшей резьбой и колоннами из камня, были не ниже дверей какого-нибудь кафедрального собора. Вдоль стен стояли вооруженные фигуры в нагрудниках и морионах, манекены с алебардами в руках – неподвижные статуи – именно так они и выглядели. Посреди этой широкой, сводчатой пустоши торчал грубый дубовый стол, который они называли Круглым. Он был размером с цирковой манеж, а вокруг него сидело множество мужчин, одетых в такие разнообразные, причудливые и яркие наряды, что от них рябило в глазах. Они все были в шляпах с перьями. Это был просто лес плюмажей и букетов из перьев! Шляпы они не снимали, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь обращался непосредственно к королю и только начинал речь, он в это мгновение слегка приподнимал шляпу и перекашивал рот.

В основном они пили из полных до краёв бычьих рогов, но некоторые по-прежнему дожёвывали хлеб или догладывали говяжьи кости. На одного человека приходилось в среднем по две собаки – они сидели в выжидательных позах, пока им не бросали обглоданную кость, на которую они набрасывались буйными сворами и бандами, и тогда начиналась драка, которая наполняла пространство воем и хаосом сталкивающихся голов, тел. и мелькающих всюду хвостов, и волна воя и лая на время заглушала все разговоры, однако это не имело значения для собравшихся, потому что собачья драка всегда вызывала больший интерес. Мужчины тогда привставали, чтобы лучше разглядеть свару и делали ставки, а дамы и музыканты с той же целью перегибались через перила, и время от времени разражались восторженными воплями и смехом. В конце концов пёс-победитель удобно растянувшись на полу и зажав заслуженную в битве кость между лапами, принимался рычать над ней, грызть её и пачкать ею пол, как это делали остальные пятьдесят других псов, в то время, как остальные придворные возвращались к своим прежним занятиям и развлечениям. Как правило, речь и поведение этих людей были любезными и обходительными, и я заметил, что они были хорошими слушателями, когда кто – нибудь что-нибудь рассказывал – я имею в виду, в перерывах между собачьими боями, все молча склоняли головы. И, к тому же, было очевидно, что они были по-детски наивны. Они с места в карьер принимались лгать друг другу самым изысканным образом, с самой нежной и подкупающей наивностью и доброжелательностью, готовые выслушать чью угодно ложь до конца, проглотить её и тут же в неё поверить. Трудно было ассоциировать их с чем-то жестоким или ужасным, и все же они рассказывали истории о крови и страданиях с таким бесхитростным, наивным удовольствием, что, слушая их, я почти перестал содрогаться. Я был не единственным пленником, присутствовавшим здесь. Таких было человек двадцать, а то и больше. Бедняги, многие из них были искалечены, изрублены, искромсаны самым жутким образом; их волосы, лица, одежда были покрыты чёрными запекшимися потеками крови и синяками. Они, конечно, испытывали страшную физическую боль; без сомнения, они были измотаны, испытывали голод и жажду; и, по крайней мере, никто не позаботился о том, чтобы их умыли или хотя бы приложили к их ранам повязки или бинты; но вы никогда бы не услышали, чтобы они стонали, и не могли увидеть, как они это плачут – они не проявляют никаких признаков ужаса или склонности жаловаться. В моей голове стучала мысль: «Негодяи, они сами недавно были такими – в своё время они так же зверски служили другим людям; теперь настала их очередь, и они не ожидают и не заслуживают лучшего обращения, чем это; поэтому их философская позиция не является результатом умственной деятельности, интеллектуальной стойкости, рассуждения; это просто животное поведение тренируются, они – белые индейцы.»

Глава III. РЫЦАРИ КРУГЛОГО СТОЛА

В основном выступления за круглым столом состояли из выспренных монологов – повествований о приключениях, в ходе которых эти заключённые были захвачены в плен, а их друзья и покровители убиты и лишены драгоценностей коней и доспехов. В целом – насколько я мог понять – эти кровавые приключения не были вылазками, предпринятыми для того, чтобы отомстить за нанесенные раны, или уладить старые споры или внезапные размолвки; нет, как правило, это были просто дуэли между незнакомцами – дуэли между людьми, которые даже не были представлены друг другу, и между которыми не было никаких причин для обид. Много раз я видел, как двое незнакомых мальчиков, случайно встретившись, одновременно говорили: «Я тебе задам сейчас!» – и тут же приступали к делу; но до сих пор я всегда думал, что такие вещи свойственны только детям и являются признаком того, что они находятся в состоянии детства; но вот эти большие болваны цеплялись за это невинное детство и гордились им, пока не достигали совершеннолетия и далеко не выходили за его пределы. И все же было что-то очень притягательное в этих огромных простодушных дебилах, что-то трогательно-привлекательное и милое. Казалось, что во всем детском саду не хватит мозгов, чтобы насадить наживку на рыболовный крючок; но через некоторое время зрители, как ни крути, переставали обращать на это внимание, потому что вскоре понимали, что мозги в таком обществе собственно говоря абсолютно не нужны, и они действительно испортили бы всё, помешало бы этим двуногим общаться привычным образом, нарушило бы общую симметрию – и возможно, сделали бы многовековое существование невозможным.

Почти в каждом лице сквозила мужественность, а в некоторых – определенная возвышенность и даже гуманизм, которые как бы опровергали объективные оценки и критику, успокаивая постороннюю брезгливость. Благороднейшая доброта и чистота отражались на лице того, кого они называли сэром Галахадом, и на лице короля сияла та же маска, и какое величие при этом являлось в гигантской фигуре и благородной осанке сэра Ланселота Озерного!

Вскоре, однако, произошёл инцидент, который привлёк всеобщее внимание к этомувеликолепному сэру Ланселоту. По знаку, поданному кем-то вроде церемониймейстера, шестерка или восьмёрка заключённых встали и выступили перед столом, опустились на колени на пол и, театрально поднъяв руки к дамской галерее, попросили позволения переговорить с самой королевой. Дама, стоявшая на самом видном месте в этой огромной клумбе женских бутонов и кружев, склонила голову в знак согласия, и тогда представитель заключённых предал себя и своих товарищей в её лучезарные длани для помилования, выкупа, взятия в полон или смерти, как она пожелает; и по его словам, он делал это по приказу сэра Кэя, сенешаля, чьими пленниками они были, поскольку он победил их благодаря своей несравненной силе и доблести в ожесточенной схватке на поле боя. Удивление промелькнуло на лицах всех присутствующих в зале. Довольная улыбка королевы погасла при упоминании имени сэра Кэя, и она казалась разочарованной. Паж прошептал мне на ухо с грубым акцентом и манерами, выражавшими крайнюю насмешливость:

– Сэр Кэй, несомненно! Ха, поверю я тебе на слово! О, называй меня ласкательными кличками, девочкой, моей дорогушкой, или морской свиньёй! В очередной раз за тысячу лет нечестивое воплощение человека будет трудиться не покладая ума, чтобы снова породить такую величественную ложь!

Все взгляды устремились к сэру Кэю с суровым вопросом. Но он был на высоте положения. Он встал и разыграл свою партию, как мажор, чуя, что очседлал вершину горы – и у него все взятки гладки. Он сказал, что изложит дело в точном соответствии с фактами; он расскажет простую, незамысловатую историю без собственных комментариев и измышлений!

– И тогда, – сказал он, – если вы сочтете, что он заслуживаете славы и почестей, вы отдадите их тому, кто является самым могущественным человеком среди тех, кто когда-либо был гордо нёс щит или сражался мечом в рядах вкругу христианских воинов – вот он, кто сидит вон там! – и указал на сэра Ланселота.

Ах, как он потряс их всех! Это был потрясающий финт ушами! Затем он продолжил и рассказал, как сэр Ланселот, разумеется, искавший приключений, спустя некоторое время убил семерых великанов одним взмахом своего меча и освободил сто сорок две плененных девиц; а затем отправился дальше, всё ещё чая приключений, и нашел его (сэра Кэя) сражающимся с другим отчаянным противником. сразился с девятью чужеземными рыцарями и сразу же взял сражение исключительно в свои руки и победил девятерых; и в ту ночь сэр Ланселот тихо поднялся, и облачился в доспехи сэра Кэя, и взял коня сэра Кэя, и увёз его в дальние края, и победил ещё шестнадцать рыцарей в одном сражении и тридцать четыре в другом; и всех их, а также первых девятерых, он заставил поклясться, что на Троицу они прискачут ко двору Артура и передут их в руки королевы Гиневры, как пленников сэра Кэя, сенешаля, добычу его рыцарской доблести! И вот теперь эти полдюжины здесь, а остальные присоединятся, как только смогут залечить свои ужасные, кровавые раны. Что ж, было так трогательно видеть, как королева краснеет и улыбается, выглядя смущённой и счастливой и бросает украдкой взгляды на сэра Ланселота, за которые его наверняка в Арканзасе сразу пристрелили бы. Все восхваляли доблесть и великодушие сэра Ланселота, а что касается меня, то я был совершенно поражён тем, что один человек, в одиночку, смог разбить и взять в плен такие батальоны опытных бойцов. Я сказал об этом Кларенсу, но этот насмешливый болван сказал только:

– Если бы у сэра Кэя было время влить в себя ещё хотя бы один мех кислого вина, вы бы видели, что дебит удвоился!

Я с грустью посмотрел на мальчика и увидел, как на его лицо набежала тень глубокого уныния. Я устремился по направлению его взгляда и увидел, что очень старый седобородый человек, одетый в развевающуюся чёрную мантию, поднялся и стоит у стола на нетвердых ногах, слабо покачивая своей дряхлой головой и оглядывая собравшихся водянистым блуждающим взглядом. То же страдальческое выражение, какое поселилось на лице пажа, можно было наблюдать на всех лицах вокруг – выражение тупых существ, которые знают, что должны терпеть и не стонать.

– Господи, опять та же лажа! – вздохнул мальчик. – Опятьта же старая нудная хрень, он рассказывал её не менее тысячи раз одними и теми же словами и будет повторять до самой смерти, каждый раз, когда наполнит свою утробу винишком и почувствует, что мельница его бреда снова заработала. Господи, чтоб я сдох и не видел этого!

– Кто это?

– Мерлин, могущественный лжец и волшебник, да сгинет он в аду! Пропадит ты пропадом за свою визгливую шарманку! Если бы люди не боялись его за то, что он повелевает штормами, молниями и всеми дьяволами, которые обитают в аду, по первому его зову, они бы уже много лет назад вывернули ему кишки наизнанку, чтобы добраться до этой истории и опровергнуть её. Он всегда говорит об этом в третьем лице, делая вид, что он слишком скромен, чтобы прославлять себя, – на него градом сыплются проклятия, несчастье – его удел! Добрый друг, пожалуйста, позови меня на вечернюю службу!

Мальчик устроился у меня на плече и притворился, что засыпает. Старик начал свой рассказ, и вскоре мальчик заснул на самом деле; заснули и собаки, и двор, и лакеи, и вереницы воинов, в общем, все. Монотонный голос продолжал звучать; со всех сторон доносился тихий храп, похожий на глубокий и приглушенный аккомпанемент духовых инструментов. Некоторые склонили головы на скрещённые руки, другие лежали на спине с открытыми ртами, которые издавали фистульные звуки; мухи жужжали и кусались, не причиняя никому вреда, крысы тихо выползали из сотен нор, шныряли повсюду и чувствовали себя как дома; а одна из них, похожая на белку, уселась королю на голову и, держа в лапках кусочек сыра, грызла его и роняла крошки в лицо королю с наивной и дерзкой непочтительностью. Это была тихая сцена, успокаивающая душу и усталые глаза, исцеляя измученный дух.

Таков был рассказ старика.

Он сказал:

«И вот король с Мерлином отправились в путь и добрались до отшельника, который был хорошим человеком и величайшим на свете лекарем. И отшельник осмотрел все его раны и дал ему хорошие мази; и король пробыл там три дня, и раны его зажили так, что он мог ехать верхом, и он уехал. И пока они ехали, Артур сказал: «У меня нет меча и нет сил!» «Да, это так! – говорит Мерлин, – Ядобуду тебе меч, который будет твоим, я могу это сделать! Так и ехали они, пока не подъехали к озеру, вода в котором была чистая, а акватория широкая, и посреди озера Артур увидел руку, облаченную в белое самитское одеяние, и в руке у неё был прекрасный меч.

– Смотри, – сказал Мерлин, – вон тот меч, о котором я говорил! С ним они увидели девушку, идущую по озеру.

– Что это за девушка? – спросил Артур.

– Это Владычица озера, – сказал Мерлин, – а в глубине того озера есть скала, и там такое же прекрасное место, как и любое другое на земле, и вид у него богат, и эта девица скоро придет к тебе, и тогда выскажи ей всё начистоту, чтобы она дала тебе тот меч!

Вскоре к Артуру подошла по воде прекрасная девушка и приветствовала его, а он её.

– Девушка, – сказал Артур, – что это за меч, который вон та рука держит над водой? Я бы хотел, чтобы он был моим, потому что у меня нет меча!

– Сэр Артур, король, – сказала девица, – этот меч принадлежит мне, и если ты сделаешь мне подарок, когда я попрошу тебя об этом, ты получишь от меня этот меч!

– Клянусь своей верой, – сказал Артур, – я дам тебе всё то, о чём бы ты ни попросила меня!

– Ну что ж, – сказала девица, – ступай вон на ту баржу и греби к мечу, и возьми его вместе с ножнами, возьми его с собой, а я попрошу свой дар, когда придет время!

И сэр Артур и Мерлин спешились, и привязали своих коней к двум гигантским деревьям, и взошли они на корабль, и когда добрались до меча, который держала белая рука, сэр Артур схватил его за рукоять и взял его себе. И рука с перстнем скрылась под водой, как будто не бывала, и так они вышли на сушу и поехали дальше своей дорогой. И тут сэр Артур увидел богатый шатёр на пути своём.

– Что означает этот шатер? – спросил он.

– Это шатер рыцаря, – сказал Мерлин, – с которым ты сражался последним, сэр Пеллинор, но его там нет; он вступил в схватку с твоим рыцарем, по имени Эгглейм, и они сражались вместе, но в последний момент Эгглейм сбежал, а иначе он был бы убит! Он мёртв, и он гнался за ним до самого Карлиона, и мы скоро встретимся с ним на большой дороге!

– Хорошо сказано! – рёк Артур, – Теперь у меня есть меч, и теперь я сражусь с ним и отомщу ему так жестоко, как никогда никто нигде не мстил никому!

– Сэр, вы не должны этого делать, – сказал Мерлин, – ибо рыцарь устал от сражений и погони, он обессилен и вял, так что вам не стоит с ним возиться! Кроме того, ему нелегко будет сравниться ни с одним из ныне живущих рыцарей, и потому вот мой совет – пропустите его, не трогайте, ибо если он погибнет, то погибнет, а если жив будет, то сослужит вам хорошую службу за считанные годы и вашим сыновьям после вашей смерти. И вы увидите, что скоро настанет день, когда ыы будете рады отдать ему в жёны свою сестру!

– Когда я увижу его, я сделаю так, как ты мне советуешь! – прорычал Артур. Тогда сэр Артур взглянул на меч, и тот ему так понравился, что сказал он: «Я не думал, что ты так хорош! Я не надеялся, что ты будешь моим!»

– Что тебе больше нравится, – вдруг спросил Мерлин, – меч или ножны?

– Мне больше нравится меч! – сказал Артур, блистая очами.

– Ты еще более неразумен, чем я полагал втуне, – сказал Мерлин, – ибо ножны стоят десяти таких мечей, ибо, пока они при тебе, ты никогда не прольёшь ни капли крови и никогда не будешь так сильно ранен, как мог бы; посему береги ножны и держи их всегда при себе! Аминь!

– Аминь! – подтвердил сделку Артур.

И вот они въехали в Карлион и по дороге встретились с сэром Пеллинором; но Мерлин так ловко управился с ним, что Пеллинор не заметил Артура и проехал мимо, буквально в нескольких ярдах, не сказав ни слова.

– Я удивляюсь, – сказал Артур, – что рыцарь ничего не сказал! Что бы это могло значить?

– Сэр, – сказал Мерлин, – он не заметил вас, потому что, если бы он вас заметил, вы не так легко не отеделались, и едва ли выбы ушли от него живым.