Врезка

Василий, в своей выцветшей рубахе защитного цвета с заплаткой на плече, разбирал путевые листы. Он ворочался на стуле, как медведь в тесной берлоге.

Дверь резко открылась – Ян вошёл без стука. Вместе с ним в коморку ворвалась струя ледяного воздуха.

– Чего без стука? – с укором рявкнул Василий, даже не поднимая головы. – У двери стой, от тебя холодом несёт, как из морозильника. Тут не кабак.

Ян на секунду замер на пороге. Его лицо осталось непроницаемым. Он врезался в кабинет, сделав пару громких, демонстративных шагов по скрипящему линолеуму.

– Забыл, что у тебя тут версальские залы. – отрезал он. – Извини, что потревожил.

Он швырнул перчатки на стол Василия, прямо на разложенные бумаги. Его взгляд, скользнув по иконе и портрету, выразил мгновенное, безразличное презрение.

– Проветривать надо. Нечем дышать, – он поморщился, помахав рукой перед носом. – Воздух спёртый.

– А тебя, я смотрю, на парфюмы пробило, – огрызнулся Василий, наконец подняв на него глаза. Сказал – делай, нет – свободен. Мешаешь.

– Успокойся, тебе же легче будет, – Ян упёрся руками в стол, наклонившись. Его тень накрыла Василия. – Слушай сюда: те дети нашлись. И теперь ты сделаешь так, чтобы они навсегда забыли дорогу к карьеру и к своему участковому.

– С чего бы вдруг я должен их пугать? – спросил Василий, с силой отодвигая стул. – Я не палач у тебя в цирке.

– С того, что ты начальник охраны. Охраны объекта, на который совершено нарушение. Ты звонишь Шишкину и говоришь: «Было проникновение на режимный объект. Подозреваем таких-то лиц. Нужно провести профилактическую работу». Шишкин будет для протокола – найдёт, привезёт их к тебе. А дальше – твой ход. Объясни им, что такое административная ответственность. И что бывает, когда она перерастает в уголовную. А если проявят смекалку и захотят сотрудничать – тем лучше. Значит, мозги на месте. Звони мне сразу.

Василий посмотрел на него с откровенным недоверием.

– Сотрудничать? – спросил он. – С детьми? И что я, блять, должен им говорить? Я не следователь! – Василий развёл руками, его лицо покраснело от бессильной злости. – Я с бумагами работаю, а не с…

Он на мгновение замолчал.

– И вообще, – вдруг добавил он, с вызовом глядя на Яна, – ты это с Николаем Петровичем согласовал? Он же вроде как за тишину, а ты тут цирк устраиваешь. Или это чисто твоя инициатива?

Ян замер на мгновение. Небольшая мушка попала точно в цель – в его неуверенность в своём положении и в вечную борьбу за влияние с Николаем. Его лицо осталось непроницаемым, но в глазах на секунду мелькнуло что-то острое, уязвлённое.

– Николай Петрович платит мне именно за то, чтобы цирк не приехал к нему во двор, – ответил он ровным голосом, в котором вдруг послышалась лёгкая, опасная дрожь. – И если этот цирк всё-таки приедет, то первыми на арену выйдут не я и не он. Первым выйдешь ты, Василий. Со своим проёбом на объекте. С Николаем Петровичем я все согласовал.

Василий сжал кулаки, его взгляд метнулся к фотографии жены на столе.

Ян развернулся и вышел так же резко, как и появился, хлопнув дверью. В каморке снова воцарилась давящая тишина. В воздухе теперь чувствовались нотки парфюма и холода.

Василий несколько секунд сидел неподвижно, сжав кулаки так, что побелели костяшки. В ушах звенело от унижения. Этот щёголь, этот выскочка, этот мальчишка говорил с ним, как с дворником! Фраза «проявят смекалку» и «сотрудничать» резанула его больше всего. Он с силой отшвырнул стул, подошёл к рации на столе. Палец дрожал, когда он нажал на кнопку.

– Дежурный на седьмом, вызываю первого. Приём.

В динамике послышался лёгкий шум эфира, затем – спокойный, низкий голос:

– Первый на связи. Валяй, седьмой.

– Николай Петрович, вопрос по поручению, – Василий старался выдавить из себя максимально служебный, сухой тон. – Тут… этот ваш фраер на катушках. Ян. Давал указания насчёт тех пацанов. Уточнить надо насчёт… э-э-э… блажи его. Про вербовку какую-то нёс. Это в рамках ваших указаний? Или он с бодуна фантазирует?

В эфире повисла густая, тяжёлая пауза. Было слышно, как на том конце затягиваются сигаретой.

– Седьмой, – голос Николая Петровича наконец прозвучал ровно, но с лёгким раздражением. – Ты что, инструкцию забыл? Задание – тишина. Какая вербовка? Сделай, как договаривались. Напугал – отпустил. Деньги дай, если упрямые.

– Ян сказал, что согласовал все с вами, мол – вы поддерживаете идею «вербовки».

Николай Петрович сделал паузу.

– …Это его бзик. Я с ним отдельно поговорю. Пока без этого. Вопросы есть?

Василию стало и легче, и одновременно не по себе.

– Так точно. Вопросов нет. Приём.

– Первый на выходе.

Связь прервалась. Василий медленно опустил тангенту.

Он сидел и смотрел на схему нефтепровода, чувствуя странное, горькое удовлетворение.

Ян вырулил с грунтовки на потрёпанный асфальт, ведущий к порту. Внезапно его рация на панели резко затрещала, прорвав тишину салона. Голос с прямого, закрытого канала:

– Ян, немедленно на связь. – Голос Николая Петровича был спокоен, но в нем чувствовалась затаённая ярость.

Ян взял тангенту.

– На связи. – Ответил он ровно.

– Ты где, блять, сейчас?

– На подъезде к порту. – Так же ровно ответил Ян.

– А ну-ка, езжай ко мне. Срочно. Надо поговорить.

Связь прервалась.

Ян недовольно прищурился. Он не сбавил скорости, а даже наоборот – чуток надавил на газ.

Порт встречал его знакомой картиной: гигантские краны, засыпанные снегом контейнеры, чайки, кричащие над чёрной водой. Вездеходы ползали между складами, как усталые жуки. Воздух густо пах мазутом. Он проехал мимо гаражей, где возились с техникой его же люди, и резко остановил машину у административного здания – уродливого бетонного куба с жёлтыми потёками на стенах.

Ян прошёл по пустым, пропахшим сыростью и табачным дымом коридорам. Дверь в кабинет Николая Петровича была массивной, деревянной. Он постучал раз, отрывисто, и тут же вошел.

Кабинет был просторным, но мрачным. Большой дубовый стол, заставленный бумагами, два кожаных кресла, сейф в углу. На стене – карта порта и такая же, как у Василия, фотография президента. Николай Петрович сидел за столом, откинувшись на спинку кресла. Он смотрел на Яна тяжёлым, неподвижным взглядом.

– Закрой дверь, – тихо сказал Николай Петрович.

Ян закрыл, щёлкнул замком и повернулся к столу, сохраняя спокойную позу.

– Ну, и что у тебя там за бред про «вербовку»? – с укором сказал Николай Петрович. – Я тебе поручил решить проблему. Тихо. Надёжно. Чтобы никто не пикнул. А ты мне тут какие-то шпионские игры замутил? Ты в своём уме вообще?

Ян не смутился. Он сделал шаг вперёд.

– Николай Петрович, это не шпионские игры. Это единственный способ гарантировать тишину. Мы можем просто заткнуть им рты. Но страх – ненадёжный союзник. Рано или поздно он проходит, и тогда они побегут заливать свою вину первым, кто их выслушает. А можно поступить иначе. Показать им, что они могут быть не жертвами, а частью системы. Что здесь крутятся большие деньги и есть настоящая сила. Дать им к ней доступ. Пусть мелкий, но доступ. Тогда они будут защищать эту тайну как свою собственную. Потому что это будет и их тайна тоже.

Николай Петрович медленно поднялся из-за стола. Его лицо начало багроветь.

– Они – дети! Они ссут кипятком от страха! Они в первую же проверку всё сольют! И нас всех на нары! Ты думать головой вообще собрался? Я вижу – тебе нравится роль крутого мафиози, Ян, но головой то надо думать!

– Не сольют, если будут понимать, что им есть что терять, – парировал Ян. – Не просто деньги. Статус. Уважение. Чувство принадлежности к чему-то большему, чем этот заброшенный посёлок. Страх заставит их молчать неделю. А чувство собственной значимости заставит молчать годами. Они будут… партнёрами. Младшими, но партнёрами. И это – железно.

Николай Петрович с силой хлопнул ладонью по столу. Зазвенела кружка с чаем.

– Я тебя нанял, чтобы ты думал, а не цирк с конями устраивал! Моё решение – окончательное. Запугать. Заткнуть. Закрыть тему. Понятно? Без твоих креативов!

– Николай Петрович. Позвольте с вами не согласиться, – голос Яна оставался спокойным, но в нём появилась стальная уверенность. – Страх – это клей, который со временем теряет свою силу. Испуганный человек рано или поздно начнёт искать защиты. У кого? У милиции. У журналистов. У любого, кто покажется ему сильнее нас. А вот преданность… Преданность, основанная на уважении и общей выгоде – это сварка. Мы дадим им не просто деньги. Мы дадим им то, чего нет ни у кого в этом посёлке – власть. Пусть самую маленькую. Возможность знать то, что не знают другие. Возможность влиять на то, как живёт этот посёлок. Они будут не просто молчать – они будут защищать эту систему, потому что она станет их системой. Они из жертв превратятся в соучастников. А соучастники не сдают своих.

Николай Петрович молчал, но его взгляд уже потерял прежнюю ярость. В его глазах читалось тяжёлое, неохотное понимание.

– Это не цирк, Николай Петрович. Это инвестиция в нашу безопасность. Мы не просто затыкаем им рты – мы привязываем их к себе. Надолго.

Тишина в кабинете стала густой, почти осязаемой. Николай Петрович медленно опустился в кресло, его пальцы принялись барабанить по столу.

– Дерьмо, а не план, – буркнул он наконец, но уже без прежней злобы. – Рискованное дерьмо.

Ян замер в ожидании, зная, что решение уже принято.

– Ладно, – Николай Петрович с неохотой выдохнул. – Попробуешь. Но одно слово мне не понравится – всё. По-моему. Жёстко и быстро. Понял?

– Так точно – кивнул Ян.

Он развернулся и вышел. Дверь закрылась беззвучно.

Где-то на задворках порта, в длинном ангаре, особенно сильно пахло соляркой, смешанной с запахом старого металла и остывшего мазута. Внутри, под тусклым светом люминесцентной лампы, мерцавшей с перебоями, копошились двое.

Сергей, водитель фуры с цистерной, человек с обветренным, усталым лицом и глазами, привыкшими к долгим дорогам в темноте, с силой закручивал патрубок на одном из насосов. Движения его были точными, выверенными, несмотря на лёгкую дрожь в руках – следствие вчерашней попойки. Он работал молча, угрюмо, будто вся вселенная была ему должна. Когда-то у Сергея была семья – жена и дочь, но он забывался в вечном запое, и они сбежали от него на «большую землю». Их исчезновение сильно ударило по нему – теперь он анонимно переводил гигантские суммы на счёт бывшей жены. Каждая поездка была искуплением. Каждая доставка – надеждой, что его дочь где-там далеко получит то, чего он сам дать не смог: образование, красивую жизнь и будущее. Сергею было некуда деваться и не для чего больше жить.

Рядом, завалившись на ящик из-под инструментов, сидел Павел. Бородатый, неухоженный. Он не работал, а нервно теребил в руках какой-то диковинный, блестящий динамометрический ключ – его последняя ненужная покупка. Он ловил на нём блики света, словно гипнотизируя себя.

– Ну и чего мы тут, как придурки, торчим? – хриплым голосом, сорвавшимся на сигаретах, спросил наконец Павел. – Ждём указаний свыше? У меня, знаешь ли, дома тоже дела есть. Новый компрессор купил, я его даже распаковать не успел!

Сергей лишь хмыкнул, не отрываясь от работы.

– Ты свою работу делай, а не хвастайся. Клапан тут проверь, он в прошлый раз подтравливал.

– Да какой ещё клапан! – Павел махнул рукой, но ключ не выпустил. – Я о другом. Чувствую, опять эти там что-то надумали. Опять ночные поездочки, опять вся эта хуйня. А если нас накроют? Мне этот компрессор так и не опробовать? Я за него пол зарплаты отдал!

Павел когда-то давно был умным и талантливым человеком, который мог починить всё что угодно, но из-за пьянства и склочного характера пошел по наклонной. Заработанные деньги он почти не тратил на жизнь – он собирал их, как дракон, то и дело покупая себе дорогие высокотехнологичные инструменты, наверное, надеясь что-то себе доказать.

– Паш, – Сергей наконец оторвался от насоса и посмотрел на напарника усталыми, покрасневшими глазами. – Ты когда-нибудь думаешь о том, что делаешь? По-настоящему?

Павел перестал вертеть ключ.

– О чём конкретно? О том, как этот ключ идеально ложится в руку? Или о том, как он мог бы помочь мне собрать идеальный двигатель?

Сергей усмехнулся, но в его глазах не было веселья.

– Ты же понимаешь, что эти инструменты никогда не будут использованы по назначению? Ты их просто копишь. Как дракон.

Павел огрызнулся, вскочив с ящика:

– А что, лучше пропить их, как ты когда-то пропил свою семью?

Сергей замер на секунду, его пальцы непроизвольно сжались вокруг гаечного ключа. Где-то с потолка с равномерными интервалами капала вода.

– По крайней мере, я пытаюсь что-то исправить, – наконец тихо сказал он. – А ты просто копишь железки, прячась от самого себя.

Павел отвернулся, снова уставившись на блестящий инструмент в своих руках. Свет лампы мерцал, бросая тревожные тени на разбросанные по столу инструменты.

– Знаешь, Серёга… – после паузы начал он, и его голос неожиданно сдал. – Может, ты и прав. Но эти железки… они единственное, что у меня получается. Единственное, что я могу контролировать…

Сергей вздохнул, и его голос стал немного мягче:

– Мы оба знаем, что это не так. Ты отличный механик, когда не пьёшь. Лучший в посёлке.

– Давай закроем эту тему, – резко оборвал Павел, снова надевая маску раздражения. – Лучше скажи, когда уже закончим? У меня дома компрессор ждёт.

– Закончим, как закончим, – Сергей покачал головой. – Работа есть работа…

Время шло быстро, и вот, поздним вечером, Ксемен, зажав в зубах карандаш, пытался решить задачу по геометрии, а его сестры, дерущиеся из-за одной куклы, орали так, что дрожали стёкла в старых рамах.

– Хватит! – рявкнул он, с силой хлопнув ладонью по столу. – Сейчас обоим по шее надеру!

Сестры на секунду притихли, а потом завопили ещё громче. Из своей комнаты внезапно вышел дед. Он молча посмотрел на внука, на сестёр, и его морщинистое лицо расплылось в улыбке.

– Эх, Ксемен, Ксемен, – покачал он головой. – Не криком, а умом цыгане коней укрощают. Иди ко мне. Пусть сороки свои дела делают.

Ксемен, с облегчением, отправился за дедом в его каморку, пропахшую сушёными травами и старой кожей. Дед усадил его на сундук, достал заветную колоду карт, но не для гадания, а просто чтобы перебирать.

– Видишь, – начал дед, его пальцы с натруженными суставами ловко перебирали карты. – Жизнь – она как эта колода. Все карты перемешаны. И ты никогда не знаешь, что тебе выпадет. Вот возьмём, к примеру, историю про коня моего дяди, Мирчо… – он понизил голос, и Ксемен замер, готовый слушать старую цыганскую быль.

И в этот самый момент, словно нарочно, чтобы нарушить эту хрупкую магию, резкий, властный звонок в дверь пробил тишину дома насквозь. Ссора сестёр мгновенно стихла. Из родительской спальни выскочил отец, на ходу застёгивая рубаху.

Сердце Ксемена ёкнуло и замерло. Дед поднял голову, его глаза, обычно мутные, на мгновение стали острыми и ясными.

– Не к добру, – прошептал он.

– Кто это там? – крикнул Ксемен, но в его голосе уже не было злости, а одна тревога.

Как во сне он вышел в коридор. Отец уже открывал дверь.

На пороге стояли двое. Участковый Шишкин, которого все знали в лицо, – усталый, помятый, в распахнутой шинели, от него пахло ветром и затхлостью. И второй – молодой, незнакомый мент, одетый с иголочки. Его лицо было каменной маской, а глаза пустые, как у рыбы. Он смотрел куда-то поверх головы Ксемена, и от этого взгляда становилось холодно.

– Ксемён Чадов? – голос Шишкина был хриплым, без эмоций.

– Такого нет. – отрезал Ксемен, но ноги стали ватными. – Ксемен Чадов. Да, это я…

– Одевайся. Поедешь с нами. Проясним кое-какие обстоятельства по поводу нарушения режима охраняемого объекта.

Слово «режима» прозвучало как смертный приговор. Ксемен почувствовал, как земля уходит из-под ног. Всё внутри сжалось в ледяной ком. Он видел, как побледнел отец, как из комнаты испуганно выглянули сестры.

– Какие обстоятельства!? – попытался сопротивляться отец, но голос его сдал. – Что он натворил!?

– Сопроводим для выяснения, – безжизненно ответил молодой мент, делая шаг вперёд. Его движение было резким, профессиональным. Он вошёл в прихожую, и пространство стало тесным, опасным. – Быстро собирайся. Не задерживай.

Ксемен, под испуганными взглядами сестёр, молча, на автомате, стал надевать куртку. Пальцы не слушались, путались в рукавах.

– Телефон. – вдруг сказал молодой мент. Его рука в кожаной перчатке уже была протянута. – Сдать средства связи на время проведения процедуры.

Ксемен чувствовал, как кровь отступает от лица. Его пальцы, сжимавшие куртку, стали липкими от пота. Он слышал, как колотится сердце – громко, словно барабанная дробь.

– Телефон. – повторил молодой мент, его голос прозвучал особенно холодно в тишине прихожей.

Не глядя, Ксемен сунул руку в карман и отдал свой телефон. Это движение было таким окончательным, таким бесповоротным. Он чувствовал себя раздетым, отрезанным от мира.

Его вывели из дома. Молодой мент взял его под локоть, его хватка была твёрдой, не оставляющей вариантов. Уазик стоял у подъезда, грязный, с потёртыми боками. Молодой мент открыл заднюю дверь, и втолкнул Ксемена на холодное сиденье. Дверь захлопнулась с тяжёлым, глухим звуком. Сердце Ксемена бешено колотилось, в ушах стоял звон. Даже тогда, даже в ту ночь, ему не было так страшно, как сейчас, когда был он заперт и ограничен. Беготня по тундре далась ему легче этой изнурительной поездки – по крайней мере, в прошлый раз ему было, куда бежать.

Машина ехала поползла по знакомой улице. Ксемен почему-то стал хуже различать окрестности, он все никак не мог сосредоточиться – коленки дергались, руки цеплялись на края куртки. С ним говорили – и он отвечал, только вот уже спустя пару секунд, не мог вспомнить, что ответил.

Он знал, что должен успокоиться. Если сейчас заберут Дашу, и Марьяна, и Софью, а он будет трястись, как мокрая собака – ничего хорошего не выйдет.

Они только проехали пару подъездов, но Ксемену казалось, что катятся они уже минут двадцать. Он видел, как Шишкин долго и настойчиво звонил в дверь, как вышла мать Марьяна, как она что-то испуганно говорила, размахивая руками. Потом появился отчим, пьяный, хмурый. Марьян не появился на пороге.

Ксемена все трясло – больше всего он боялся, что эта тряска выдаст его. Туман в голове не рассеивался, а наоборот становился плотнее.

Они поехали к Софье. Участковый на долго исчез, и вернулся ни с чем.

Ксемен испытывал крайне смешанные эмоции. Участковый вернулся весь на взводе – он стал ругаться, что-то кричать.

Дальше – к Даше. Он видел, как её вывели под руки, бледную, как полотно, как её посадили к нему в машину. Она упала на него, их взгляды встретились – Ксемен видел, как ей страшно, как бегают ее глаза. Он сильно переживал, что Даша тоже разглядит в его глазах бешеный страх.

Она вцепилась в его руку, тяжело дыша.

Машина тронулась и покатила по тёмной, заснеженной дороге – не в сторону отделения, а куда-то на окраину, к промзоне.

– Куда вы нас везёте? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Молчи. – прорычал участковый. – Думаете, если вы дети, то вам всё сойдёт с рук? Ошибаетесь. Особенно после того, что вы натворили на охраняемом объекте. Думаете, мы не знаем про все ваши похождения? У нас на вас столько материала, что мало не покажется.

Даша прижалась к нему ещё сильнее. Её дыхание стало прерывистым, и Ксемен почувствовал, как по её щеке скатилась слеза.

– Не бойся, – прошептал он снова, хотя сам был на грани паники. – Мы выберемся.

Черта

Кабинет на КПП был тесной, прокуренной железной коробкой. Лампа под потолком мерцала и жужжала, отбрасывая жёлтый, больной свет. Воздух был густым – пахло махоркой, потом и холодным металлом. В углу дребезжал допотопный обогреватель, бессильно борясь с морозом. Даша сидела на стуле, вжавшись в спинку, её пальцы вцепились в сиденье так, что руки белели. Ксемен сидел рядом, сжав кулаки под столом. Он смотрел прямо перед собой, не мигая.

Дверь с силой распахнулась, ударившись о стену. Вошёл Василий. Тяжёлый, в заношенной куртке, с красным, одутловатым лицом. Он даже не сел.

– Ну что, сопляки, нагулялись?! – Его голос прорвал тишину, как горловое рычание. – Где были в субботу?!

Даша вздрогнула, втянула голову в плечи. Ксемен молчал.

– Я спрашиваю, где были в субботу вечером?! – кулак Василия с размаху ударил по столу. Переполненная пепельница подпрыгнула, серый пепел осыпался на пол. – Вы думаете, я ничего не знаю?!

– Гуляли. – Глухо ответил Ксемен.

– ГДЕ? – Василий шагнул к нему, встав над ним. От него пахло перегаром. – Не у карьера, да? А следы там кто оставил? Мои, что ли? Люди вас видели! Ты меня за идиота держишь?! Вас там, в карьере, могли просто вмять в грязь. И все бы решили, что замёрзли. И я бы об этом даже не узнал. А вас вот привели ко мне. Целых. Думайте, кому вы нужны живые и здоровые. Или кому – нет.

У Ксемена по спине пробежала волна холодной дрожи.

– Мы не были там. – Твёрдо, сквозь зубы, повторил Ксемен.

Василий резко нагнулся, ткнул пальцем Ксемену в грудь, прямо в ключицу. Тот дёрнулся от неожиданности и боли.

– Слышь, цыганский выблядок! Ты мне лапшу не вешай! Ты у нас тут самый хитрый? Тут таких под откос списывают!

Даша тихо пискнула, ладонями прикрыла лицо.

– Сиди смирно, овца! – рявкнул на неё Василий. – Тут не детский сад!

Потом снова к Ксемену, с лицом еще более злобным:

–Я тебя в интернат загоню, будешь там жрать баланду до посинения! Ты понял?! Найдем причину, чтобы тебя на подольше закрыть – в первый год сгниешь!

Ксемен дышал тяжело, но взгляд не отводил, упрямо глядя куда-то в район галстука на Васильевой куртке. Его упрямство было последним щитом.

И тут Василий будто споткнулся о собственный крик. Он замер, его взгляд затуманился. Он смотрел на Ксемена, на его сжатые кулаки, на бледное, испуганное лицо Даши, и ярость вдруг схлынула, обнажив что-то усталое и почти растерянное. Он отступил на шаг, провёл рукой по лицу, смахивая несуществующий пот.

– Чёрт… – выдохнул он тихо, уже не глядя на них. – Чёрт побери… – Его голос стал глухим, усталым, совсем другим. – Вынудили меня… этим заняться. Не моё это. Не хотел я орать-то. Но сказали: «ты». Вот и всё.

Он тяжко вздохнул и, наконец, устало опустился на стул напротив. Он смотрел на них не как на врагов, а как на проблему, которую ему поручили решить грязными методами.

– Слышь, парень… – он попытался снова говорить «цивильно», но в голосе ещё дрожали остатки злости. – давай без этого. Скажи, что видел, и мы решим, как это… исправить. Цивильно. А то ведь правда… – он мотнул головой в сторону двери, – …могут и не так решить. Меня-то за вас спросят. Думай.

Он откинулся на спинку стула, его взгляд скользнул по Даше, которая всё ещё плакала.

– И её тоже. Девчонка, а уже в такие дела вляпалась.

Он не стал ждать ответа. Резко поднялся, стул громко зацарапал пол.

– Ладно. Сидите тут. Подумайте, кому вы своим молчанием жизнь портите. Может, передумаете.

Василий вышел, и где-то через минуту вернулся. Он возник в дверях – мрачный, молчаливый. Резким движением головы показал на выход. Они поднялись как во сне, ноги ватные, не свои. Ксемен машинально потянул за собой оцепеневшую Дашу и получил в спину грубый толчок.

Коридор казался бесконечным. Гулкие шаги Василия сзади подгоняли их, как овец. Они не обменивались взглядами, не говорили ни слова. Даже будь у них силы – говорить бы не вышло. Страх был уже не острым, как удар ножа, а тупым, давящим, словно их заживо замуровали в узкой пещере. Улица встретила колючим ветром. Слепило глаза после жёлтого света кабинета. Василий доволок их до своего Volkswagen-ас заляпанными грязью окнами и молча ткнул пальцем в сторону задней двери.

«Куда делись те менты?» – промелькнуло в голове у Ксемена, но язык не слушался.

Дверь открылась со скрипом, пахло бензином и затхлостью. Они вползли на протертый до дыр задний диван. Дверь захлопнулась с глухим, окончательным звуком.

Машина рванула с места, подпрыгивая на ухабах. Василий за рулём молчал, лишь изредка бормоча ругательства сквозь зубы. Ксемен уставился в заиндевевшее стекло. Кругом была чёрная, однообразная тундра.

Куда?

Он чувствовал, как мелко дрожит прижавшаяся к нему Даша. Хотел сказать что-то ободряющее, сжать её руку – но тело не слушалось. Паралич воли. Они были просто грузом.

Машина резко затормозила. В свете фар, пробивающем снежную пелену, вырос тёмный силуэт здоровенного внедорожника. Свет его фар ярко забил им в глаза, и сердце Ксемена провалилось куда-то в пятки. Василий вышел, что-то негромко бросил водителю и с силой распахнул их дверь.