Врезка

Марьян молчал, глотая ком в горле. Краем глаза он видел в окне и свое отражение – испуганное, замерзшее, жалкое.

– Когда мне было лет пятнадцать, – негромко начал Ян, не глядя на него, – Мой отчим силой затащил меня в ванную и побрил налысо. Я дёргался… – Ян на секунду повернулся, убрал волосы, и в свете приборной панели Марьян увидел тонкий белый шрам у виска. – … и он распорол мне голову бритвой. – Он вернул взгляд на дорогу. – Оставил сувенир на память о важности быть смиренным. По крайней мере, теперь у меня снова длинные волосы.

– И шрам остался.

– Может, и он когда-нибудь заживет. Но теперь я точно знаю, что такого же второго, я не получу.

Марьян ничего не ответил.

– Тебе нужно дать отпор. – холодно продолжил Ян. – Если сможешь, конечно. Я понимаю – не все могут, но это нормально. Но в мире есть те, кто не даст тебя в обиду. Можешь вернуться к отчиму, а можешь – найти своих… Кого-то, кто сможет тебя защитить.

Следующие две-три минуты они ехали в полной тишине. Снаружи надрывался бешеный ветер, а внутри было тихо и тепло.

– Ян, – внезапно, почти не думая, спросил Марьян, – а почему ты не уедешь отсюда?

Ян не ответил сразу. Он лишь чуть замедлил ход, и в этой внезапной тишине стало слышно, как скрипят щётки стеклоочистителя по льду.

– Потом, – отрезал он сухо, голос потерял все оттенки заботы, став плоским, холодным.

– Почему не сейчас? – продолжал Марьян, подгоняемый странной смесью страха и нахлынувшего любопытства.

Рука Яна в перчатке сжала руль чуть сильнее. Машина плавно, почти незаметно съехала на обочину и остановилась. Мотор продолжал тихо урчать.

– Ты боишься уезжать, Ян? – прошептал Марьян.

Ян не двинулся с места. Его взгляд был тяжёлым, как свинец.

– Что-то ты смелый для парня, который пять минут назад с горечи запрыгнул ко мне в машину, боясь замерзнуть насмерть. – его голос был тихим, шипящим, как лёд под ногой. – Ты решил, что мы теперь друзья?

Марьян почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он молчал.

– Я никуда не уехал, – продолжил Ян, не отводя взгляда, – потому что я не сбежал. Я остался и построил здесь то, что имею. Я стал тем, к кому такие, как ты, сами приползают в метель. Я не убегаю от своих проблем. Я их… решаю. Понятно?

В салоне повисла гнетущая пауза. Марьян кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Ян ещё секунду изучал его испуганное лицо, словно ставя мысленную галочку, а затем резко развернулся к рулю. Машина рванула с места так резко, что Марьяна вдавило в кресло.

Очень скоро они резко остановились у начала промзоны. Ржавые ворота, как челюсти чудовища, зияли в темноте.

– Выходи, – голос Яна был безжизненным и окончательным. – Обратно не повезу. Дела.

Щёлк – и замки открылись. Марьян, почти не помня себя, вывалился на подмерзшую землю. Дверь захлопнулась, как крышка от гроба. Чёрный внедорожник развернулся и бесшумно растворился в снежной мгле, оставив Марьяна одного перед чёрной пастью промзоны.

Марьян подошёл к освещённой будке на въезде на промзону. За стеклом, в душном тепле, сидел пожилой охранник, и смотрел на переносной телевизор. Он глянул на Марьяна через стекло с немым вопросом.

Марьян постучал. Охранник приоткрыл форточку, выпустив волну тёплого, спёртого воздуха.

– Чего, пацан? Ты чё по ночам шляешься?

– Меня… меня Игорь Николаев прислал, – голос Марьяна прозвучал сипло и неуверенно. – Он… ящик с инструментом в третьем ангаре забыл. Велел срочно притащить, завтра он не работает, боится, что инструменты украдут…

Охранник скептически осмотрел его с головы до ног и фыркнул.

– Ага, боится, что спиздят… Сам-то, небось, уже в зюзю, поэтому тебя, сопляка, гоняет. И чего это ты, такой щуплый, ящики таскаешь? Небось, отработка какая-то?

– Он… он мой отчим, – выдавил Марьян, опуская глаза. Этого было вполне достаточно.

– А, понятно. – буркнул охранник с внезапной брезгливостью в голосе. Он махнул рукой. – Ладно, вали. Только далеко не шляйся, прямо к ангару и обратно. И смотри под ноги, а то там всё раздолбано, ещё шею сломаешь. Я за тебя отвечать не буду.

Марьян кивнул и поспешил прочь от будки, вглубь промзоны, мысленно сражаясь со своим стыдом. Он нашёл нужный ангар. Дверь была не заперта, лишь притянута ржавой цепью, Марьян протиснулся внутрь.

Внутри было ещё страшнее, чем снаружи – гигантское, пустое пространство, погружённое во мрак. Луч его фонарика выхватывал из тьмы жуткие картины: груды ржавого металлолома, порванные конвейерные ленты, свисающие с потолка, как удавки, лужи непонятной тёмной жидкости на полу, один вид которых бросал его в дрожь. Воздух был густой и спёртый, пахло мазутом. Шаги Марьяна шаги гулко отдавались под высокими сводами, словно за ним кто-то шёл. Он всматривался в надписи на ящиках, искал знакомую фамилию «Николаев», но в основном видел бессмысленные цифры, прозвища. Каждый скрип металла, каждый шорох заставлял его оборачиваться, ожидая увидеть в темноте чьи-то глаза.

Марьян был совершенно потерян. Этот сюрреализм – идиотское задание от пьяного тирана, поездка в машине с членом местной ОПГ, ведущей на них охоту – забирали последнее живое.

Он наконец нашёл ящик в дальнем углу, заваленный хламом. На боку было криво написано маркером: «Николаев». Марьян с надрывом потащил его к выходу, чувствуя, как ржавый металл впивается в пальцы даже сквозь перчатки. Он выполз из ангара, едва переводя дух, грязный, уставший и морально раздавленный.

Обратная дорога была одним сплошным кошмаром. Тяжёлый ящик немилосердно бил его по ногам, ветер с пургой слепил глаза, а в голове то и дело всплывали холодные слова Яна.

Марьян ввалился в квартиру и, не в силах больше держать, бросил ящик на пол в прихожей.

Отчим сидел в том же кресле, с новой бутылкой. Он медленно обвёл Марьяна мутным, заплывшим взглядом.

– Ну что, герой труда, вернулся? – его голос был хриплым и ядовитым. – Искал долго? Или опять в углу стоял, сопли распустив, как всегда? – он прищурился, смотря на грязную, мокрую одежду Марьяна. – Тебя будто и вправду в сугробе отымели.

Марьян просто стоял, опустив голову, и тяжело дышал. Внутри него всё оборвалось. Какая-то последняя, тоненькая ниточка, что ещё держала его, лопнула.

– Чего встал, как припадочный? – отчим пьяно усмехнулся и сделал глоток из бутылки. – Неси его в кладовку, и смотри – не натопчи тут своими грязными лапами.

И тут Марьян поднял на него глаза. В них не было ни страха, ни злости. Только пустота. Абсолютная, ледяная пустота.

– Ты свой хлам сам и таскай.

Отчим на секунду опешил. Его пьяное лицо исказилось гримасой неподдельной, дикой ярости.

– Ты че там вякнул, мразь!?

Марьян развернулся и, не закрывая за собой дверь, бросился вниз по лестнице. Он бежал, не чувствуя ног, не думая ни о чём.

Он не планировал бежать к Софье. Он и не знал, куда бежит, но ноги сами несли его по знакомому маршруту. Их подъезда кто-то выходил, и Марьян тут же скользнул в дом. Он подлетел к её двери и начал колотить в неё кулаком.

Софья вся перепугалась – она, не включая света в прихожей, на цыпочках подкралась к двери и заглянула в глазок. Увидев искажённое страхом лицо Марьяна, она резко отворила дверь.

– Марьян? Что слу…

Он ввалился в прихожую, почти сбив её с ног. Он стоял, тяжело дышал, и всё его тело билось мелкой, частой дрожью, будто его током било. Слёзы, которых не было от страха, теперь текли сами по себе, беззвучно, оставляя белые полосы на грязных, обветренных щеках.

– Что случилось? – её голос стал тише, тревожнее. Она захлопнула дверь, и снова обернулась к нему. От него волнами исходил ледяной холод, пахло снегом и ветром. Она увидела его лицо – абсолютно разбитое, незнакомое. Без слов она просто раскрыла объятия.

Он рухнул в них, как подкошенный. Софья вздрогнула – его куртка была промерзшей насквозь, а щека, прижавшаяся к её шее, была холодной, как лёд. Он вцепился пальцами в её свитер, словно боялся, что его сейчас оторвут и вышвырнут обратно в ночь.

Софья крепко обняла его, не говоря ни слова. Она гладила его по спине, по мокрым от дождя волосам, тихо шепча одно и то же прямо в ухо:

– Всё, всё, я здесь. Ты в безопасности. Всё уже. Всё.

Она не спрашивала, что случилось. Она просто держала его – так крепко, как только могла, чувствовала его прерывистое, захлёбывающееся дыхание. Они простояли так, пока его дрожь понемногу не стала стихать, сменившись глухой, изнурённой тишиной. Он не отпускал её, а она не собиралась отпускать его.

Следствие

На утро Марьян проснулся от того, что у Софьи прозвенел будильник. Он врезался в сознание особенно назойливой, визгливой мелодией – Марьян застонал и зарылся лицом в подушку, пытаясь заглушить этот звук. Он ворочался, пока противный трель не оборвался сам собой. Сознание возвращалось медленно и нехотя – Марьян будто проснулся после мощной попойки, и в памяти стали проскальзывать обрывки вчерашнего: ледяной ветер, свет фар, Ян, ядовитый перегар отчима.

Сегодня вторник – нужно собираться в школу.

Марьян с тоской представил свой пустой стол, тетрадки, оставшиеся дома. Возвращаться туда было бы слишком отчаянным поступком даже для него – после вчерашнего отчим прибьет его сразу, как увидит.

– Вставай уже.

Софья стояла на пороге, уже одетая. Её взгляд скользнул по нему, по смятой одежде, но ничего не выразил – ни жалости, ни упрёка. Он молча побрёл в ванную, умылся ледяной водой, пытаясь смыть с себя ошмётки сна и это липкое, трусливое чувство вины. За столом он так же молча взял кружку, сглотнул обжигающий чай, почти не чувствуя вкуса. Руки всё ещё мелко дрожали.

– Спасибо, – сипло выдавил он, наконец подняв на неё глаза. – За… всё.

– Не за что. – Софья отломила кусок хлеба. – Если с отчимом все совсем плохо – оставайся, поживи пока у меня.

Марьян вчера так и не сказал ни слова – ни об отчиме, ни о Яне. Видать, Софья сама додумала причины.

Он резко покачал головой, от чего в висках застучало.

– Нет. – ответил он. – Все нормально. Пока без вещей в школу схожу, а после уроков – пойду домой. Игорь остынет.

Он сам слышал, как фальшиво и неубедительно это звучало.

Он не сказал ей и про Яна – слова застревали в горле комом. Да и как говорить о том, в реальности чего он уже и сам не был уверен? Та встреча в метель обрела сюрреалистичные, расплывчатые очертания кошмара. Единственное, что казалось настоящим – это ледяной холод сиденья и запах кожи в салоне. Всё остальное могло ему и присниться.

– Алиска, жуй быстрее, а то опоздаем! Мира, куда ты прешься без шапки? Надень, кому сказал!

Он кивнул, снова уткнувшись в свою кружку. Он чувствовал, что обращается к ней, когда сам уже не вывозит, и этот стыд – за свою слабость, навязчивость – грыз его изнутри.

В квартире Чадовых уже царила своя атмосфера. Ксемен, сам не выспавшийся и злой, как черт, пытался собрать сестер.

– Алиска, жуй быстрее, а то опоздаем! Мира, куда ты прешься без шапки? Надень, кому сказал!

Постоянные крики отца из спальни, фырканье мамы, ворчание деда на кухне – здесь не было тихого места. В этом обезьяннике Ксемен и сам скакал, как ужаленный.

Вывалившись с девочками на улицу, он с облегчением втянул в себя колючий морозный воздух. Он взял девочек за руки и потащил их за собой в школу – скулящих и сонных. Добрались они вовремя, Ксемен оставил сестер в своем крыле, а сам бросился в другую часть школы. Он заскочил в раздевалку, скинул куртку и уже направлялся к кабинету, как увидел друзей.

Марьян и Софья стояли у окна в полупустом коридоре. Вид первого оставлял желать лучшего – его будто вывернули наизнанку, вытрясли всё нутро, а потом кое-как собрали обратно. Он был бледнее обычного, под глазами залегли тёмные, почти фиолетовые тени.

– Ну и вид, боже, – вырвалось у Ксемена прежде, чем он успел подумать. Он подошёл к ним, окинув Марьяна оценивающим, слегка хмурым взглядом. – Ты вообще в порядке? По тебе будто бетономешалка проехалась.

Марьян бессмысленно моргнул – он не сразу понял вопрос.

– Добрался вчера? – Ксемен ткнул пальцем ему в грудь. – Я ж тебе перчатки дал, а ты вернул?

Софья молча наблюдала за этой сценой, прислонившись к подоконнику. Глядя на Ксемена, он только пожала плечами.

– Добрался, – сипло выдохнул Марьян, отводя взгляд. – Всё нормально. Спасибо за перчатки… я их… потом отдам.

Его голос звучал настолько глухо и безжизненно, что Ксемен нахмурился ещё сильнее. Он хотел спросить ещё что-то, потребовать подробностей, но в этот момент из-за его спины возникла Даша. Она молча подошла, её бледное, отрешённое лицо появилось словно из ниоткуда. Она не смотрела ни на кого конкретно, её широкие глаза скользнули по Марьяну, и она тихо, без интонации произнесла:

– От тебя пахнет табаком.

В коридоре на секунду повисла неловкая тишина. Ни Ксемен, ни Софья не чувствовали специфических запахов.

– Ладно, – буркнул Ксемен, разбавив возникшее напряжение. – Разбирайтесь сами со своими ароматами. Только без хуйни давайте, если что случится – говорим.

Он не стал ждать ответа, развернулся и ушел в класс.

Уроки пролетели как один сплошной, тягучий кошмар. Валентина Андреевича на них не было – шли занятия по математике и физике, которые вели другие учителя. Марьян сидел, уставившись в одну точку, и не слышал ни слова. Софья, сжав губы, машинально переписывала формулы с доски. Даша тихо раскачивалась на стуле, а Ксемен нервно барабанил пальцами по парте, поглядывая на замерзающее окно. Они просидели эти часы в полусне, каждый в своём напряжённом мире, и звонок прозвенел для них как освобождение.

Вывалившись после уроков в коридор, они нехотя собрались у замызганного стенда с памятками о ЕГЭ.

– Черт, я точно математику не сдам. – уныло фыркнула Софья. – И останусь тут навсегда.

– Может и сдашь. – ответил Марьян. – Я вот точно никуда не поеду. Даже если случится чудо, и меня возьмут на бюджет – что делать дальше? Денег-то на жизнь нет, откуда их брать? Как в городе жить? Меня итак родители долго мучили за то, что я в десятый класс пошел. Но я как-то еще не готов был идти на завод…

Его слова повисли в воздухе, тяжелые и бесспорные. Возражать было нечего.

Ксемен махнул рукой:

– У меня fifty-fifty, Родители говорят, что немного помогут, если пройду. Ну как – мама говорит. И дед на моей стороне. А вот папа злится – в порт свой уперлся – и все.

На стенде висели и школьные плакаты. Марьян, чтобы отвлечься, поднял голову и начал бессмысленно скользить взглядом по стене: графики, формулы, улыбающиеся лица незнакомых выпускников на потертых фотографиях, грамоты…

Его взгляд зацепился за одну из старых, пожелтевших фотографий в самом углу. На ней – Валентин Андреевич с тремя выпускниками – «выпуск 2017». Учитель с гордой, почти отцовской улыбкой стоит рядом с улыбающимся парнем, склонив голову в его сторону. Марьян вглядывался в мальчика, пока не разглядел знакомые глаза:

– Чертов Ян! – он вздрогнул. – Он даже здесь нас преследует!

Ксемен, Софья и Даша уставились на фотографию.

– Он учился у Монокля? – спросил Ксемен.

– Здесь пол поселка учились у Монокля. – буркнула Софья.

– Они улыбаются. – заметила Даша. – Это точно Ян? Он здесь какой-то… другой.

Валентин Андреевич незаметно появился в коридоре. Он стоял в тени, наблюдая за ребятами, его очки поблескивали в тусклом свете, и вот – он решил подкрасться к ребятам со спины.

– А, ЕГЭ обсуждаем? – его голос прозвучал неожиданно, заставив всех вздрогнуть.

Четверо резко обернулись. Софья первая пришла в себя:

– Да, Валентин Андреевич, как раз про баллы говорили.

Марьян быстро опустил взгляд.

– И как, есть шансы? – Валентин Андреевич подошёл ближе, его взгляд скользнул по стенду, чуть задержался на старой фотографии.

– Ну, – Ксемен пожал плечами, – кто как подготовится.

Даша не отводила глаз от снимка. Ничуть не смутившись присутствию Валентина Андреевича, она ткнула пальцем в фотографию и спросила:

– Валентин Андреевич, а это Ян?

Учитель замер на мгновение.

– Богословский Ян. Да, был у меня такой ученик. Очень способный молодой человек. А что?

Марьян, не поднимая глаз, пробормотал:

– Просто заметили на фото, что он с вами близко.

Валентин Андреевич кивнул, словно что-то припоминая:

– Да. Он был одним из способнейших учеников. Вон, гляньте – он махнул рукой вверх стенда – я не вижу, но там где-то висит его грамота за победу в региональном этапе олимпиады по обществознанию. Гордость школы. Сможете его обойти? Пройдете в региональный этап? Вы тоже ребята способные…

Все молчали.

– А что вы про Яна спросили?

Софья быстро вмешалась:

– Да так, просто интересно, как люди меняются. На фото он совсем другой.

Учитель улыбнулся:

– Молодёжь всегда меняется. Главное, чтобы в лучшую сторону. Ладно, не буду вам мешать – готовьтесь к экзаменам, ребята.

Он медленно пошёл прочь, но Марьян заметил, как учитель ещё раз бросил взгляд на фотографию, прежде чем скрыться за поворотом.

– Чёрт, – прошептал Марьян. – Не очень мне понравилась эта сцена.

– Как будто бы хуже уже не станет. – ответил Ксемен. – Ладно, я до раздевалки, а вы догоняйте.

Ксемен ушел в конец коридора, и Даша поплелась за ним. Марьян и Софья еще минуту поразглядывали стенд, а потом тоже спустились вниз. Марьян снова почувствовал нагнетающий страх – он скручивал живот. Ксемен быстро натягивал шапку, Софья – застегивала куртку. Марьян молча стоял в раздевалке, чувствуя, как последние силы покидают его. Голова гудела от усталости и страха.

– Блять, – вырвалось у него надтреснутым шёпотом. – Я не могу, Сонь. Он убьёт меня, без шуток.

Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, в которых плескались паника и мольба.

– Ты говорила, что я могу пожить у тебя. Можно ещё? Пожалуйста, – выпалил он на одном вдохе.

– Окей, – ответила Софья просто. – Живи.

Марьян облегчённо выдохнул, но почти сразу его лицо исказилось от беспокойства.

– Но вещи… Мне нужны вещи. Там не комната даже. У нас однушка. Моя «койка» – это угол за шифоньером в их спальне. Игорь будет дома, особенно после вчерашнего.

В этот момент в коридоре появился Ксемен. Он сразу заметил состояние друга.

– Что у вас тут происходит? – спросил он, нахмурившись.

Софья вкратце объяснила ситуацию, Марьян стоял, потупив взгляд. Ксемен помолчал, потирая подбородок.

– Я вам помогу. – сказал он наконец. – Красть вещи через окно – звучит круто! Я тоже постою, подстрахую.

Марьян благодарно кивнул.

Они провели Дашу, дождались обеда и побрели к дому Марьяна и Ксемена. Все трое стояли у стены обледеневшей хрущевки, под окном кухни квартиры Марьяна.

– Ну, как и планировали. – сказал Марьян, уже развернувшись, чтобы идти к подъезду. – Я отдаю, вы принимаете.

Ксемен показал палец вверх, Софья кивнула, и он, не оборачиваясь, ушел к подъезду.

Марьян вставил ключ в замок и осторожно провернул его один раз – послышались характерные звуки. Он нервно сглотнул, выждал пару секунд и провернул ключ еще раз, надеясь, что план не оборвется на первом шаге. Марьян осторожно приоткрыл дверь, зная, когда она должна скрипнуть, и, не доводя до этого момента, протиснулся в прихожую, перепрыгивая родительскую обувь. Он замер в прихожей, вслушиваясь в ритм храпа из комнаты. Сердце колотилось где-то в горле. Убедившись, что отчим спит крепко, он на цыпочках, как тать, двинулся к своему углу – щели между стеной и громадным шифоньером.

Пробравшись внутрь, Марьян обнаружил, что собирать ему практически нечего. Среди его пожиток была одежда: он сгребал ее охапкой, чувствуя, как пальцы дрожат. Пара заношенных до дыр футболок, свитер, из которого он давно вырос, но почему-то не выбрасывал, приличная школьная рубашка, запасные штаны. Закинув одежду в пакет, он опустился на корточки и протянул руку в пыльной закуток под раскладушкой. Оттуда он вытащил потрёпанную коробку из-под обуви – его «сокровищницу».

Марьян не знал, что хочет в ней отыскать – он надеялся, что среди хлама он отыщет что-то ценное. В коробке лежала старая записная книжка с детскими рисунками на полях, сломанные наушники, которые он всё собирался починить. Его пальцы наткнулись на старый mp3-плеер с треснутым экраном, давно забытый подарок Ксемена. Он никогда не работал нормально, но Марьян почему-то хранил его годами. Рядом валялась зачитанная книга по истории, а на дне коробки, под слоем пыли, лежала пачка старательных школьных грамот, аккуратно перевязанных бечевкой.

Внезапно храп в комнате прервался, послышалось ворчание. Ледяная игла страха вонзилась Марьяну в спину. Он замер, не дыша, сжимая в руках коробку.

Через мгновение храп возобновился, ещё громче прежнего.

Выдохнув, Марьян судорожно запихнул коробку в пакет, накидав сверху одежду. Он окинул взглядом свой угол – пусто, как будто его здесь и не было.

С горечью осознав, что вся его жизнь умещается в один полиэтиленовый пакет, Марьян тихо покрался в прихожую. Он искренне думал, что вещей будет больше, и теперь стыдился, что зря потревожил друзей.

Софья Ксемен стояли под окном, ожидая.

– Ну что он там? – выдохнул Ксемен, выпустив изо рта горячий воздух.

Софья молча пожала плечами, вглядываясь в тёмный проём окна. Дверь подъезда открылась – на улице нарисовался Марьян. Он подошел к ним неуклюже, оглядываясь по сторонам.

– Всё, – сипло произнёс он.

Софья скептически приподняла бровь.

– Всё? – не удержался он. – У тебя там три вещички, что ли?

Марьян потупился.

– Да… Извините, ребята. Я думал, там больше… Зря вас побеспокоил.

– Все нормально. А всякие важные штуки ты взял? Ну там, полис, паспорт – чисто на всякий случай.

Марьян, удивлённый, кивнул.

– В коробке… на дне.

– Ну, вот и отлично.

– Ладно. —подключился Ксемен. – Остальное – наживное.

Ксемен хлопнул Марьяна по плечу на прощание, и легко приобнял Софью.

– Без идиотизма. Если что – свистите. – сказал он и, развернувшись, пошёл к своему подъезду.

Даша, оставшись одна в своей комнате, водила обломком угля по обратной стороне старого плаката. Её пальцы были чёрными, испачканными графитной пылью. Она рисовала не узоры, а хаотичные, рваные линии, которые сплетались в жутковатые картины её параноидального бреда.

Сначала это были просто тени – длинные, уродливые, с крючковатыми пальцами, тянущимися к её спине. Потом из теней проступили лица – без глаз, с огромными, немигающими зрачками, в которых плавали отражения знакомых улиц. Она слышала их шепот – невнятный, шипящий, будто статичный шум, сливающийся со скрипом половиц в старом бараке.

Её рука, будто сама по себе, вывела контур грязной буханки. Но для нее это был не автомобиль – это было огромное, пучеглазое насекомое с колючими лапами и стеклянным брюхом, внутри которого копошились человеческие тени. Она нарисовала его несколько раз – за деревом, в подворотне, за своим окном.

Потом уголь вывел огромное ухо, прилипшее к стене её комнаты, и глаз в замочной скважине, от которого расходились волнистые линии – будто эхо подслушанных слов. Она бормотала, отвечая невидимым голосам, споря с ними, пытаясь отмахнуться от навязчивых образов, которые рождались в её сознании и тут же переносились на бумагу.

Внезапно её рука замедлилась. Уголь замер над бумагой. Из клубка страха и шепотов неожиданно всплыло одно ясное воспоминание: тёплое, живое. Как Ксемен вчера грубо, но бережно повёл её домой, прикрывая от ветра. Как его голос, сердитый и настоящий, перебивал мерзкий шёпот в её голове:

«Даш, да ну их нахуй, этих мух, иди сюда, чего ты?».

Это воспоминание стало якорем, маленьким, но прочным. Оно не прогнало страх, но напомнило, что где-то там есть люди, которые кричат громче, чем голоса в стенах. Люди, которые зовут её по имени, а не «чудилкой». Она глубоко вздохнула, провела тыльной стороной ладони по щеке, оставив чёрную полосу. И снова принялась рисовать, но теперь линии стали чуть увереннее. Среди паутины глаз и ушей она попыталась вывести одно знакомое упрямое лицо с чёрными кудрями. Пыталась хоть как-то удержать это ощущение реальности, пока оно не растаяло.

Чёрный Land Cruiser резко затормозил у шлагбаума КПП, взметнув сухой снежный вихрь. Ян выпрыгнул из машины и резвыми шагами направился оформлять пропуск.

Кабинет Василия был тесным, душным помещением. Здесь пахло табачным дымом, махоркой, пылью и чем-то кислым.

На полке стояла икона Иисуса Христа. На столе – пожелтевшая от времени икона Николая Угодника, тяжёлая советская пепельница в виде танка и грязноватый стакан с заваркой, плавающей на дне. На стене висел патриотический календарь с видом на Кремль, а над ним – фотография президента в рамке. Неподалёку была вклеена схема участка нефтепровода, распечатанная на листе А4.