Тёмное время перед рассветом

– Бабушка Дарья, скажите, а конь Кочубей… не знаете где? Может, что слышали?..

Дарья разогнулась, приставила ладонь к глазам, закрываясь от солнца, и нехотя ответила:

– Считай, нету Кочубея. Данилиха видела, как немцы уводили его с собой. – Помолчав, добавила: – Лошадь-то гладкая, откормленная – мяса много будет!

Колькино лицо жалобно скривилось, хотел было что-то возразить бабе Дарье, но, махнув рукой, покорно развернулся и, понурив голову, пошёл к сестре.

По дороге Ксюша научала брата:

– Никому ни о чём не говори! Это очень опасно, понял? Затаскают в сельсовет на допросы. А то ещё, упаси и отведи Господь, в энкаведе!.. Пусть думают все, что убили Алёшу. Так даже лучше. Маме тоже не надо говорить

А ещё через пару лет произошло событие, после которого все сомнения, возникающие иногда в мыслях Ксении относительно мужа, отпали начисто.

Однажды после обеда работу в поле пришлось прекратить – заладил дождь. Все стали расходиться по домам. У Ксюши с самого утра на душе было тревожно. Непонятно, почему тянуло домой. Казалось, так и полетела бы сию минуту! И сейчас она даже не стала набирать в рядюжку соломы, что негласно разрешалось всем. Так и побежала налегке по тропинке к своим огородам.

Забежала в дом, запыхавшись. Первым делом поспешила к колыбели. Наталя, крепко обняв руками свёрнутую из старого фартука куклу, мирно посапывала. Старая Александра из-за дождя также прикорнула на топчане. Колька сидел за столом, чинил кнут – ремешок совсем износился. Тем не менее Ксюша озиралась вокруг, словно ища чего-то. Затем молча вопросительно взглянула на брата. Тот таинственно, приложив палец к губам, кивнул на дверь, приглашая Ксюшу выйти.

– Сень, это точно был посланный от дядь-Лёши! – горячо, вполголоса зашептал Коля. – Только – тихо, чтобы мама не услышала. Она велела тебе не говорить об этом мужике.

Потрясённая Ксения опустилась на стоящую рядом лавку и прерывающимся от волнения голосом слабо спросила:

– Где он, этот посланный? – на что брат рассудительно ответил:

– Не пугайся, пожелтела вся!.. Будешь трусить – ничего не расскажу!

– Говори, Коля, я не боюсь, – как могла спокойно попросила Ксения.

– Ну, значит, заходит к нам в хату какой-то дядька. Сразу, как ты ушла в поле, он и пришёл. Я ещё не успел уйти на конюшню. Поздоровался. И спрашивает разрешения переночевать у нас до завтра. Говорит, что ему надо в Калиновку к родственникам, а идти не может, разболелась раненная нога. А сам глазами так и шарит по всей хате. Наталке дал конфету, вон там бумажка осталась на столе, увидишь. Ещё спрашивал, а где мама девочки? Это значит – ты… А когда подходил к Натахе, совсем не хромал, я специально смотрел. Так что никакая нога у него не болела.

Колька сделал паузу. Жадно слушающая Ксения с нетерпением поторопила:

– Ну дальше, дальше, Коля! Где он, этот дядька? Почему думаешь, что он от Алёши?

– Ну, что дальше? Ты же знаешь нашу маму… Сразу в крик: «Колюня, беги в сельсовет, всё доложи и узнай, что за квартирантов раненых мне присылают? А если что, так и заяву напиши!» Пока я пробовал её успокоить, дядька этот говорит: «Напрасно вы, мамаша, кричите», и пошёл к двери, а меня позвал: «Ты, парень, проводи меня до ворот!» Мама ещё проворчала: «Нечего провожаться – собака на привязи!»

Николай замолчал. Ксюша глядела на брата и, казалось, не дышала. Она ждала ещё чего-то. Между тем Коля полез за пазуху, долго там чего-то шарил, в конце концов вытащил замусоленный узелок, медленно его развернул и протянул сестре красноватый камешек. Ксюша, подавив восклицание, протянула было руку, потом испуганно отдёрнула назад, будто от чего-то живого. Удивлённый Колька стал увещевать сестру:

– Сенька, чего ты испугалась? Это же от твоих бус, помнишь? Даже я узнал! Бери, не бойся!

С той минуты Ксения ждала мужа днём, ночью, в дождь и слякоть. Двойную суровую нитку подлиннее продела в бусину из яшмы и повесила на шею. Так всю жизнь и носила вместо креста, спрятав на груди.

Однажды Ксюша осталась одна в доме, что было редко, и решила написать письмо Алёше. Вдруг ещё придёт посланец – она сможет передать весточку. Книга по агрономии осталась от бывшего постояльца-студента, проходившего практику в их колхозе ещё до войны. Она вырвала из книги весь в подтёках лист, представлявший собой таблицу севооборота., и, выбирая чистые места, начала писать письмо, стрательно зачёркивая химическим карандашом печатные слова.

После нескольких присестов, письмо, хоть и со многими исправлениями, было написано. Ксения любила его перечитывать:

«Добрый день, а может и вечер мой муж Алёша!

Во-первых строках моего письма пишу, что мы с Наталей живы и здоровы, чего и тебе желаем. А ещё очень хотим, чтобы ты приехал и был с нами, и защитил нас от всяческих злых языков. Мне уже не в первой, что зовут «полицайкой», а Наталя не понимает и думает, что это её имя. А сама ещё не все буквы выговаривает. Хуже всего в поле – никто не хочет со мной в паре работать. И обедать рядом никто не садится.

А Колю нашего забрали в армию. Но я всё перетерплю, мой муж, лишь бы ты приехал. Твоего посланца я не застала дома. Поэтому очень мне грустно, может узнала бы, где ты находишься, есть ли там куда прислонить свою головушку? А за камешек от наших с тобой бус – спасибочки! Ношу его на шее вместо креста. Теперь точно знаю, что ты живой и будто сил у меня прибавилось от этого!

Пишу письмо, Алёша, а послать его некуда. Но всё равно пишу, легче становится, будто с тобой поговорила. Ты, Алёша, не обращай внимания на слова «овёс, гречиха» – это я не всё позачёркивала, а листок вырвала из агрономической книжки, другой бумаги нету.

Заворачиваю это письмо в фартук, помнишь, в белых ромашках по синему полю, что подарил мне на Новый год? И прячу в закуток около печи, чтобы ты знал. Туда никто не залезет, он очень маленький. А вытащить письмо оттуда можно прутиком. Как будет минутка, что буду одна – напишу ещё.

Обнимаю тебя, мой родной муж Алексей Гаврилович. Твоя жена Ксения.

Писала вечером в пятницу, в Петров день».

* * *

Война к тому времени закончилась. Возвращались домой те, кто остался жив. Вернулись Ксюшины братья – Саша и Петя. Прибыл Андрей Матюшин, чья гимнастёрка была увешана медалями. Сразу же стал самым видным женихом в Зорянске.

Ксюша жила с убеждением – её Алёша живой, но прятала это глубоко и вслух заикнуться не смела, даже своим родным. Все считали, что полицая Бойчука пристрелили его же хозяева – немцы. Многие добавляли: «Собаке – собачья смерть!» Единственная поддержка – брат Коля достиг призывного возраста и ушёл служить в армию. Отношения с Сашей и Петей не сложились. По прибытии им сразу же донесли, что пока они сражались за Родину, родная сеструха стала полицайской женой. И приплод в доме имеется. Братья вскоре женились и ушли из дому в «примаки». Лидка подросла и на людях стыдилась подходить к сестре, которую звали полицайкой. Старая Александра, как всегда, ворчала: «Завязал аферист свет, а сам сгинул!» И довольно часто вымещала зло на маленькой Наталье, которая, по словам бабки, «вся в татуся пошла!».

* * *

С утра до вечера Ксюша работала в поле. Шла уборка урожая, горячая пора. Хотя какой там урожай, если два года подряд засуха? Всюду лютовал голод. На целый день Ксения брала в поле небольшую краюшку хлеба и половину луковицы. В тряпочке – щепотка соли. Запивала водой из бутылки.

Самой приятнаой порой для всех был обеденный перерыв. Настилали свежей, ароматной соломы, садились в круг, каждый со своей едой, и начинался обед. Поначалу Ксения пыталась присоединиться ко всем, но увидев, что рядом с ней никто не хочет садиться, уходила со своим узелком в сторону. Редко к ней присоединялась её давнишняя подруга Зинка. Но в последнее время Зинаида не выходила в поле, наколола ногу – случился нарыв.

Однажды Ксюша привычно, поодаль ото всех, помостила соломы, застелив её фартуком, и приступила к еде. Неожиданно, впервые за последнее время, к ней подошёл Андрей Матюшин. В поле он был уважаемым человеком – работал комбайнёром.

Ксения вся съёжилась, ожидая нападок. Они не замедлили последовать:

– Ну так чем же твой полицай лучше меня?

Во взгляде Матюшина было презрение и злость, что вылилось в его следующую фразу:

– А-а, понятно! Инструмент у него толще, чем у меня! Да, Ксюнька?

Лицо женщины залилось помидорным румянцем. Она давно забыла, как плакать, и лишь пристально, молча глядела в лицо обидчику. Ожидавшему, что Ксения расплачется, будет оправдываться, Матюшину стало неуютно. Пауза затягивалась, и Андрей, решив забить последний гвоздь, протяжно, с нажимом выдал:

– С-с-ука! – и ушёл.

До ушей Ксении донёсся вопрос Володьки Лагутина, подручного Матюшина:

– Что, Андрюха, потянуло на полицайские объедки?

В ответ ему прозвучал отборный мат.

Вышла в поле после болезни Зинаида. Но почему-то также стала избегать Ксению. А та, привыкшая к опале, не стала навязываться, хотя была удивлена. Поведение подруги Зины вскоре объяснилось. Как-то за ужином Лида, Ксюшина сестра, сообщила:

– Слыхали новость? Зинка наша выходит замуж за Андрюху Матюшина. Что только он в ней нашёл? Разве что сиськи – как две тыквы? Девок-красавиц полно, а он кикимору берёт! Она ему совсем не пара.

Александра, убирая со стола, проворчала:

– А то ты – пара? Подрасти ещё маленько такие разговоры разговаривать! – и глянув осуждающе на Ксюшу, добавила, – хватит нам одной замужней!

Ксения от всей души порадовалась за подругу, поздравила. На свадьбу не пошла, хоть и была приглашена, сказалась больной.

С наступлением осени заладили дожди. Иногда в непогоду устраивали выходной, в поле не шли. Для Ксении это была передышка от нападок. Но дома при постоянном брюзжании матери покоя тоже не было.

В один из таких дней Ксюша взяла мешок, приспособив его на голову вместо накидки от дождя, и пошла в поле принести домой соломы. Надо было заготавливать на зиму.

После уборки зерна, когда в поле подобрали все колосья (даже школьники помогали), колхоз выделил на каждый двор подводу соломы на трудодни. Лошадей не дождаться – очередь, и Ксения, договорившись с бригадиром, носила солому сама, благо, поле было сразу за огородом.

В поле – никого, лишь настырный мелкий дождик не прекращался, умывая Ксюшино лицо. Подойдя к скирде, Ксюша первым делом надёргала соломы и наполнила мешок. В образовавшееся углубление залезла сама, отгородившись со всех сторон…

Это были самые приятные минуты для Ксении. Здесь она могла вслух рассказывать своему мужу Алёше все новости. Иногда мечтала, также вслух:

– Ох и заживём мы с тобой, Алёшенька! Только приезжай поскорее. Знаешь, наверное, будет лучше нам уехать. А то многие тебя так и считают полицаем. А сами-то в твой след не достойны вступить!.. Я так уже привыкла ко всем прозвищам и внимания не обращаю. А чтобы тебя обзывали – ни-ни! Боже упаси! Обидно!.. Наталка наша растёт. Мама говорит, что характер у неё твой. А чей же он у неё будет? Конечно, твой!

Очень хотелось Ксюше пожалиться, но не дозволяла себе. А то придёт домой совсем раскисшей.

Сегодня Ксения не мечтала. Она сидела в своём гнезде и упивалась покоем. Солома со всех сторон, если пошевелиться – шуршит. А больше – никого. Никто не крикнет, не обзовёт… Почему-то последние дни нападки участились.

Раньше всё-таки к ней обращались по имени, а теперь иначе, как «полицайка», не называли.

Ксюша закрыла ладонями глаза, чтобы полнее ощутить защищённость и, неожиданно для себя, заскулила. И хлынули слёзы. И казалось, не только из глаз, но и из носа…

Ксения последний раз плакала в разгромленном немцами доме мужа, в Озерках, когда обращалась к Божьему образу. И, видимо, тогда все выплакала: с тех пор её глаза были сухие, ни одной слезы. И сейчас она испугалась, заставила себя замолчать, лишь изредка всхлипывала и подвывала. Затем высморкалась в подол, вытерлась насухо рукавом и со злостью, громко, неизвестно к кому обращаясь, бросила:

– Ничего! Будет ещё у меня всё хорошо! Слышите, вы!?

Где-то там, снаружи послышался шорох. Ксения испуганно замолчала, отняв руки от лица, выглянула из своего укрытия… Над нею высился во всю мощь своего роста Андрей Матюшин. От испуга ладони женщины стали влажными, холодный липкий пот потёк по спине, вдоль позвоночника. Наверное, это отразилось на её лице, потому что Андрей поспешил сказать:

– Ты не бойся. Не трону. Я подумал, щенок забрался в солому, скулит. У нас сучка ощенилась. Только одного и привела. Уполз куда-то… А она ищет, воет всё время.

Безмолвная, оцепеневшая Ксения так и сидела в своём убежище, ждала, чтобы Андрей ушёл, не хотела при нём вылезать. А Матюшин не спеша достал из кармана клочок газеты, насыпал в него табаку и, сделав самокрутку, закурил. Между затяжками, избегая глядеть Ксении в лицо, с натугой произнёс:

– Ты того… Забудь, что я наболтал прошлый раз! Больше не буду… Понимаешь, злость меня разбирает! Всё время перед глазами твоё лицо! Думал женюсь – всё пройдёт. Ни хрена, ещё хуже!.. А Зинка, что?.. Она не виновата, знает всё… С самого начала знала. А в тот день, как тебя обидел – не мог уснуть. Вообще – кранты! Так я полстакана самогона на ночь хватил… Уснул, да-а. Но всю ночь Зинку называл Ксюшей и прощения просил… Представляешь? Утром Зинаида ушла к своей матери, до сих пор у неё живёт. А я не могу глядеть, как тебя обижают. Аж руки чешутся – в минуту бы их разбросал! Это же надо, подлюки! Дитё полицай-кой обзывать!

Матюшин замолчал, самокрутка за время его объяснения додымилась до конца. Андрей по привычке поплевал в ладонь и, потыкав окурком в слюну, бросил на землю, притоптав сапогом. Вытерев руки о полы пиджака, продолжил:

– Я не дам в обиду ни тебя, ни твою малявку! Кто попробует вас тронуть – со мной будет иметь дело!

Ксюша слушала, затаив дыхание: сколько времени её никто не жалел – сто лет, двести? Хотелось, чтобы парень говорил и говорил, не умолкал. Она забыла, что это Матюшин, который недавно издевался над ней. Женщина машинально взяла Андрея за руку, пытаясь не пропустить ни одного слова. Тот перехватил её руку и уже не отпустил. Втиснулся к ней в её убежище и обнял. Не сильно, а нежно, как обнимал её муж Алёша. Ксюшины глаза закрылись. Она ткнулась лицом в грудь Андрея, вдохнув мужской запах, ещё успела подумать: «рубаху надо выстирать Алёшеньке» – и потеряла сознание. Вернее – сознание было, но в другой реальности…

Она была с Алёшей! Растворилась вся в нём, себя не чувствовала… Как же долго она не слышала его голоса, не ощущала его рук… И вот сейчас, наконец-то, они вместе. От счастья поднялись ввысь, облако их подхватило и качает, как в мягкой колыбели… А почему он молчит, её муж? Пусть говорит дальше! Он, будто услышав её призыв, глухим голосом произнёс:

– Так ждал этого дня! – Затем чуть слышно прошептал: – Краса моя…

Услышав слово «краса», женщина встрепенулась. Давно не слышала это от Алёши. Больше её никто так не называл…

– А почему ты так долго не приходил?..

И вдруг стало тихо. Ксения не помнила, сколько длилась пауза, и наконец открыла глаза. Над нею, глаза в глаза виделось лицо Андрея Матюшина. Затем послышалась возня, парень поднял Ксюшу за плечи и посадил рядом, уже крепко прижав к себе.

– Зато сейчас, Ксенька, пришёл! Ты выходи за меня, а? Вот прямо сейчас и выходи! Жалею я тебя сильно, понимаешь? Вот в чём всё дело!

Застёгивая на ней пуговицы от блузки, добавил:

– Хотя и так теперь ты моя жена! – и по-хозяйски отряхнул с плеч женщины солому.

Ксения молча опустила глаза и увидела зацепившуюся за пуговицу красную бусинку… И вдруг протяжно, с переливами завыла: «Не-ет!» Лихорадочно выбралась из убежища и побежала в сторону своего огорода. Бежала неровно, от спешки одну ногу подволакивая. Матюшин, сделав несколько шагов вслед за ней, остановился. Увидев Ксюшин мешок с соломой, хмыкнул, закинул его себе на спину и понёс.

Александра вышла вечером закрыть сарай и увидела рядом с калиткой намокший мешок с соломой. Ругая безалаберность Ксении, она затащила его в сарай, расстелив солому на земляном полу для просушки.

* * *

Матюшин приходил. Много раз. Просил Лидку, чтобы позвала Ксюшу. И даже разговаривал со старой Александрой, склонив её полностью на свою сторону. Не помогло ничего. Ксения не вступала в разговоры, не отвечала на вопросы – она замолчала.

Однажды Лидка вечером возбуждённым голосом сообщила:

– Ну вот, Ксенька, дождалась! Уезжает Андрей со своей кикиморой куда-то далеко. Завербовались на стройку. А могла бы ты с ним уехать! И всем бы стало хорошо, а тебе с Натахой в первую очередь!

Ксюша мысленно ответила вопросом: «А муж мой вернётся, на какой стройке будет меня искать?»

Зинаида с Матюшиным уехали. Со временем к ним переселилась вся родня Андрея. Больше Ксения с ним не виделась. Ещё через полтора месяца она узнала, что беременна.

В положенный срок Ксения родила свою вторую дочку Леночку. Александра взывала к Богу:

– Да что же это творится, Господи? Одни байструки в доме! Второй ребёнок и без отца!

Затем взяла Ксению, что называется «за грудки», и потребовала:

– Немедленно сообщи Андрею, что родился ребёнок! Возьми адрес в сельсовете. Он сразу же примчится, я знаю. Сохнет он по тебе, дуре такой!

Лидка в свою очередь наподдала:

– Ксюш, ну мы-то с мамой знаем, что отец Леночки – Андрей. Чего ты противишься, не понимаю?

Ксения с посеревшим лицом, близко подошла к матери с сестрой и монотонно, будто читала по слогам, произнесла:

– Это Алёшин ребёнок! – и дальше глухо добавила, – скажете кому про Матюшина – повешусь!

Повернулась на угол к образу и перекрестилась. Три раза, как учила мама.

Лида испуганно глядела на сестру, а Александра, замахав руками, будто отгоняя нечисть, приговаривала:

– Свят, свят! Никак девка умом тронулась! Окстись, Ксюня! Убили же его, мужа! Забыла?

Озабоченно повернулась к Лидке и распорядилась:

– Вечером ступай к бабе Фанихе! Пусть придёт да почитает над ней! Скажи, мама просили. Лечить Сеньку надо. Прилестила она этого афериста! Вот мёртвый к ней и ходит!

Оробевшая Лида прерывающимся голосом спросила:

– А что такое «прилестила», мама?

Александра сердито ответила:

– Ни к чему тебе это знать! – Затем, после паузы, видя, что младшая дочка напугалась, добавила, – это, когда думать о мёртвом, как о живом. Тосковать. Вот мертвяк это почувствует и зачастит.

* * *

Баба Фаниха приходила несколько раз. Катала яйцом по голове Ксении, крестилась на образ в углу и начинала скороговоркой нашёптывать заклинания. Иногда Ксюша улавливала отдельные фразы: «Ходи по долинам, ходи по байракам, ходи по лесам дремучим, а к рабе Божьей Ксении повернись спиной!» Затем плевала через плечо три раза, крестила Ксюшу и садилась за стол угоститься, чем Бог послал.

Что же касается рождения Леночки – так только Ксюша может правильно рассказать всё Алёше… Она сумеет. Поэтому ни минуты не сомневалась, что Алёша поймёт и будет девочку считать своей дочкой. К счастью Ксении, девочка личиком пошла в сестру Лидку. Отчество записали ей «Алексеевна». А как иначе? У Ксении в помыслах никого не было, кроме её мужа!.. Ослабела она в тот момент. От одиночества ослабела. Алёша обязательно поймёт всё и простит. Хотя сама Ксюша считала, что и прощать-то нечего!

Странно, но после рождения второго ребёнка у Ксении отношение жителей Зорянска к ней переиначилось. Особенно у мужской части населения, которое признало, что Ксюнька самая казистая девка в селе. Её перестали называть «полицайкой», резонно рассудив, что мужик бабе нужен, а кто он – полицай или красноармеец, ей, то бишь бабе, всё равно. Числится Ксения Яворская одиночкой, но двоих детей родила, значит – сговорчивая. И попытать удачи стоит, авось не откажет. Все сельские бабы ополчились против Ксении и обзывали «шлюхой». «Уж лучше бы полицайкой, как раньше» – горько ухмылялась Ксения и, как могла, отбивалась от ухажёров.

В один из таких тяжёлых моментов женщина вдруг припомнила, что давно не получала вести от мужа. Она пытливо вглядывалась в лицо каждого нового человека, появляющегося в селе, втайне надеясь, что это посланец от её Алёши. Всё было тщетно, и Ксюша запаниковала: «Дошло до Алёши, что родился второй ребёнок! Мой муж уверен, что я изменила ему… Дура я, а как иначе можно это понять?! И что думала я до сих пор?»

Ксения уставилась взглядом в одну точку, затем, делая паузы между словами, вслух произнесла: «Он – ко – мне – не – вернётся!»

* * *

Однажды Александра позвала деда Павла починить в сарае загородку для свиней. Павло приходился Яворским сватом, так что за работу платить не придётся – обойдётся магарычём. Деду помогала Ксения – подавала гвозди, молоток. Когда подносила кусок горбыля, споткнулась и упала, больно ободрав ногу. Дед кинулся её подымать, одёргивая на женщине задравшуюся юбку. Именно в этот момент в сарай зашла жена деда, баба Павлиха с криком:

– Так вот какую работу тут работают! Ну что, старый кобель, попался?. А ты, подлая, хоть юбку одёрни да срам прикрой!

От свалившихся неожиданностей дед скороговоркой частил:

– Фроська, не дури! Не дури, Фроська!

Затем, придя в себя, разгневанный Павло крикнул:

– Ну-ка замолчи! Не позорь наши седые головы, карга старая! Тьфу! Выдумать такое!

* * *

Продумала Ксюша всё тщательно и кое-что подготовила. Вместо лестницы она использовала куриный насест. Но в последнюю минуту шест от насеста не выдержал и оторвался, а Ксения с шумом и грохотом полетела вниз, крепко зажав в кулаке верёвку. Она хотела перебросить конец верёвки через балку и закрепить. Не получилось. Но хуже всего, чего так боялась Ксения, поднялся шум. В темноте всполошились куры, попадали с насеста на землю, хрипло орал петух. Скрипнула входная дверь хаты, и вот уже идёт с зажжённым керосиновым фонарём Александра. Ксения, не дожидаясь вопросов, шагнула матери навстречу с объяснением:

– Хотела собрать яйца в гнезде. Да вот заплуталась в соломе и упала. Смех один! Яйца подавила, вся юбка теперь скользкая!

Александра полным тревоги голосом воскликнула:

– Какие в темноте яйца? И почему куры орут? Я думала, хорь залез.

Ксюша ухватилась за спасительную соломинку:

– Да, мама, правда! Это точно – хорь! Но теперь он напугался и убежал. – Дочь заискивающе заглянула матери в глаза и предложила: – Давай закроем сарай и пойдём в дом!

Не слушаясь, Александра зашла в помещение. В углу светлым пятном выделялся ворох соломы. Рядом сбились в кучку всполошенные куры. Под насестом торчал конец оторванного шеста. Мать Ксении подозрительно озиралась вокруг. Слабый луч от фонаря скользнул по насесту и высветил верёвку. Один её конец змеёй вился на земле, на втором была завязана крупным, с кулак, узлом петля. Она зацепилась за гвоздь и покачивалась, как живая. Они увидели её одновременно…

Ксюша, пытаясь отвлечь мать, скрутила тугой соломенный жгут и отчищала юбку, приговаривая:

– Вот смеху-то сколько! Упасть юбкой прямо в яйца!

Александра, прикипевшая взглядом к петле, не отрывая от неё глаз, осторожно поставила фонарь на порог. Затем сдёрнула верёвку с гвоздя, с трудом развязав узел, аккуратно свернула её и положила на место в угол. Ксении бросила:

– Иди в дом, я сама закрою сарай!

Дети уже спали. Александра старательно протирала от пыли мокрой тряпкой толстый, из бычьей кожи, ремень. Пряжки не было, давно потерялась. Это был ремень её мужа. Ваня, когда воевал в финскую, на несколько дней попал домой, на побывку. Затем ушёл, а ремень, он у него был запасной, оставил дома. А сам с войны не вернулся…

Александра озабоченно провела рукой вдоль ремня, решив, что всё готово, хотя многолетняя пыль с копотью въелась в кожу и не отчистилась. Ксения завороженно глядела на действия матери, боясь шелохнуться. Александра, наматывая конец ремня на ладонь, спокойно потребовала:

– Сымай одежду! – затем рассудительно добавила: – Выбирай сама, что будешь оголять – спину или зад? Не вздумай отбрыкиваться – позову Петьку!..

Ксения издала только первый то ли стон, то ли взвизг, когда ремень опоясал её спину. Дальше она, закусив нижнюю губу и крепко зажав обеими руками спинку железной кровати, лишь вздрагивала после очередного взмаха ремня.

Мать остановилась, когда увидела на подбородке дочери струйку крови от закушенной губы…

Александра неизвестно кому жаловалась:

– Здесь мужская рука нужна! Раньше-то у меня тоже сила была, а теперь… – она безнадёжно покачала головой и, протиснув руку за печку, повесила ремень на место.

Наверное, от одиночества Ксения с первобытным любопытством заглядывалась на супружеские пары.

Однажды, возвращаясь с поля домой и решив сократить дорогу, женщина пошла тропинкой вдоль берега ручья. Через него был перекинут сколоченный из досок мостик. Для Ксении это место было особенным – целовалась она когда-то с мужем на этом мостике. День тогда был такой же, как сегодня: жаркий, солнечный. И ничего, что шла война…