Полная версия:
Тёмное время перед рассветом
Ксения, чувствуя себя преступницей, испуганно переспросила:
– Где… не было?
Так и подмывало Алексея показать то место, где именно никого не было!.. Но он лишь безнадёжно махнул рукой, затем обнял жену, положив её голову себе на грудь и обречённо произнёс:
– Ладно, спи давай! Чего уж теперь!
А утром уехал, и не было его три дня. Первый день Ксении прошёл весь в хлопотах. Надо было застирать простынь и высушить, чтобы свекровь не видела. Помогла Павлинка. Но свекрови доложила. Та отнеслась милостиво, узнав, что невестка пришла в её дом девушкой. С тех пор называла Ксюшу только дочкой. А следующие два дня Ксюша металась, не находя себе места:
– Я ему не понравилась! Не хочет меня видеть…
Павлинка видела, как мается невестка, пыталась её успокоить:
– Ксюня, ты так не переживай. Он бывало и по неделям домой не приходил. Дел много, он же на весь район… – Пав-линка запнулась и то ли с гордостью, то ли с осуждением закончила, – один такой у нас.
* * *Алексей действительно в это время мотался по району, проверял списки отправляемых в Германию, рассматривал жалобы, принимал в ряды полиции желающих служить немцам. Последние, принимая Бойчука за своего, поносили коммунистов и их власть в ожидании от Алексея одобрения и скорого продвижения по службе. Но мысли его были заняты своими, теперь уже семейными, делами. Мучила мысль, что скверно он поступил с этой девицей, а теперь уже женой. На следующей неделе их зарегистрируют в сельсовете, он уже договорился. Тогда сможет убрать её фамилию из списка отправляемых в Германию. Не предполагал Алексей, что хомут на его шею как-то сам собой оденется. Во-первых, ему нельзя себя связывать никакими узами. Правда, подписки он не давал, но это само собой разумелось. По первому зову, приказу он может исчезнуть для родных… Ну, что ж? Сказала же матушка: «Планида такая».
Не думал Алексей, что обычная девушка, ну, симпатичная, сможет вся целиком залезть в его душу и по-хозяйски расположиться там. По-видимому – навсегда. А главное, что и она, получается, только его одного ждала! Вон за эту ночь совсем родной стала! Хотя девчушка ещё, совсем молодая.
Бойчук отогнал от себя тревожные думы. По жизни он был лёгким человеком, долго смуту в душе не держал. Вполне вероятно, что это качество было учтено при определении его дальнейшей деятельности. А сейчас ему надо зайти к гадалке Нюре. Она жила в Зорянском, откуда Алексей вывез свою Ксюшу. Кроме гадалки, другого начальства у Бойчука не было. Перед приходом немцев ему было указано лишь одно место, где мог оставить заслуживающую внимания новость или получить указание. Признаться, он до сих пор не принимал всерьёз эту гадалку. До войны она работала завхозом в школе и величали её Анна Кирилловна. В миру, особенно для школьников – тёть-Нюра. Когда впервые Алексей зашёл к ней и обратился по имени отчеству, женщина ворчливо отмахнулась:
– Нюра я! Гадалка. Можно – баба Нюра!
Тогда Бойчук понял, что это серьёзнее, чем он думал. Баба Нюра изъявила желание гадать господам офицерам. Так и сказала:
– Подскажи своему начальству, что я угадываю судьбу хоть по руке, хоть по картам. А мне всё выгода – может, кусок рафинада кто оставит.
Баба Нюра лихо управлялась со своей специальностью и со временем стали к ней иногда парами (если нужен был переводчик), а то и втихаря друг от друга, шастать солдаты и даже офицеры. Промышляла она и самогоном. Шнапс бабы Нюры пользовался популярностью у немцев.
Алексей знал твёрдо, если у него происходило что-то непредвиденное, он обязан донести это до Нюры. Что он сегодня и сделал. Гадалка как раз провожала посетительницу, напутствуя на дорогу:
– Степанида, казённый дом – это неплохо. Лежит где-нибудь парень в лазарете, подлечивает здоровье. Жди, на побывку приедет, там же шестёрка червонная выпала, это к дороге.
Увидев Бойчука, баба Нюра запричитала:
– Давно, милок, не заходил. Садись, погадаю!
Дверь закрыла и села напротив Алексея, ждала, что скажет.
– Анна Кирилловна, женился я, – помолчав, добавил. – Так получилось. Это ничего не меняет, но у меня будет к тебе просьба: если вдруг… ну, мало ли что… когда-нибудь позже, ты скажешь моей Ксене всё?
Женщина молча тасовала карты, по привычке разложила и сердито сказала:
– Не будет никаких «вдруг»! Карта так показывает! Ещё чего придумал? Придёт время, сам всё и расскажешь своей Ксюше. Это Яворская, что ль? Стоящая девка. Иди, у меня дела. Да оставь что-нибудь! Задарма не гадаю!
Бойчук на край стола положил в яркой обёртке леденец из немецкого пайка и вышел.
Дома Алексей появился уже в хорошем настроении. Ксюша, увидев его, расцвела. Забыв про стоявших рядом свекровь и Павлинку, кинулась мужу на шею. Опомнившись, закраснелась вся, бросила в пространство: «Ой, извиняюсь!» После ужина, оставшись наедине с женой, Алексей, глядя ей в глаза, серьёзно произнёс:
– Главное, краса, никого не слушай! Верь только мне! Договорились? Позже я скажу имя одной женщины на случай – вдруг меня не окажется рядом, она поможет…
Ксения глядела на своего Алёшу, как на икону Божью, а про женщину она даже не расслышала.
Через какое-то время стало известно, что у молодых будет ребёнок.
* * *Мать Ксении Александра в конце концов смирилась с её замужеством. Вернее – покорилась. Большой позор был в то время для девицы сбежать из дому с мужчиной. Если девушка всё-таки выходила за него замуж, это хоть в какой-то степени спасало семью от бесчестья. Хотя в то время для их семьи неизвестно, что было бы лучше – с завидным постоянством по утрам на воротах их двора красовалась немецкая свастика, намазанная жирным мазутом, чтобы не отмыть. Александра тогда сказала дочери:
– Забирай своего проходимца и уезжайте в его село. Может, нас оставят в покое.
После замужества дочери Александра избегала называть зятя «полицаем». Не из добрых к нему побуждений, а лишь бы это слово не звучало в её доме…
* * *Все обитательницы пятой палаты, кроме Ксении, спали. А она всё думала о своих дочках – Наташе и Лене.
Да, они не часто звонят. Последний раз Наташа звонила полтора года назад, когда Ксения Ивановна ещё была зрячая. Ну и что? У них же свои хлопоты – дети, внуки!
Наташа старшенькая. В средине войны родилась. Имя давал Алексей. Приходил вечером домой и первым делом целовал своей Талочке сросшиеся пальчики на ножках. Она родилась с «Божьей отметкой», как сказала свекровь – на обеих ножках сросшиеся средние пальчики.
А уж как Алёша любил Наталочку, хоть и старался не показывать! Тихонько, думая, что никто не слышит, называл её «птенчиком»… Ксюша как-то подслушала.
* * *Обитала в «Зорьке» своя долгожительница, баба Миля, давно потерявшая счёт годам. Чувствовала она себя довольно бодро и передвигалась ещё без посторонней помощи. По документам Криницкой Меланье Андреевне, одинокой и не имевшей родственников, было девяносто шесть лет. Её перевезли из соседнего района, где дом престарелых закрылся, и вскоре баба Миля стала достопримечательностью приюта «Зорька». Когда приезжали чиновники с очередной проверкой, директор Кружков считал своим долгом завести их в палату долгожительницы – вот мол, как долго живут наши старики. Было бы плохо – помёрли бы давно! А баба Миля первым делом сообщала гостям, что: «Наши-то погнали фрицев от деревни Черёмушки! Скоро и до Берлина дойдут! Тогда и её братик Ванечка с фронта вернётся. Дом-то надо отстраивать, пепелище одно осталось!»
Гости растерянно поглядывали друг на друга, а директор Игорь Васильич, боясь, как бы долгожительница не стала призывать начальство на фронт «За Родину, за Сталина!», торопливо соглашался:
– Да, Меланья Андреевна, скоро дойдут! – и поспешно уводил проверяющих посмотреть новую пристройку, а после перекусить, чем Бог послал, время-то обеденное.
Ближе к осени баба Миля приказала долго жить. Ушла легко, никому не доставив хлопот. Последними словами её были:
– Война закончилась, победа! Слава Богу, дождались!
Медсестра Настя (всё произошло в её дежурство), вытерев набухший от слёз нос куском бинта, сетовала:
– Я отошла всего на пять минут взять новый шприц. Баба Миля меня сама отослала. Сказала: «Не сиди со мной, иди на парад. Там победа, салюты дают!» А когда я вернулась в палату, она спокойно лежала с закрытыми глазами. Я поначалу подумала, что бабушка уснула…
* * *Подошло послеобеденное время, когда Ксения так любила погружаться в воспоминания. Они были для женщины более живыми, чем её теперешняя жизнь. Женщина высвобождала руку из-под одеяла, брала в ладонь свой оберег и будто здоровалась со своим Алёшей. Этот маленький розовый камешек всякий раз заряжал её верой – она обязательно встретится со своим мужем! Для этого живёт так долго…
Он привёз её тогда с трёхмесячной дочкой в Зорянское, проведать родных. Спешил, даже не сел поесть, хотя Александра собрала на стол угостить зятя:
– Извините, мама, очень спешу. Как-нибудь потом, посидим, поговорим.
Повернулся к жене и буднично бросил:
– Ксюша, проводи меня до ворот!
Она провела мужа, хотела было спросить, во сколько придёт вечером ужинать и придёт ли вообще, но на полуслове замолчала. Как-то иначе, чем всегда, глядел на неё Алексей. Она даже струхнула и встревоженно спросила:
– Я что-то не так сделала, да, Алёша?
А он, всё так же глядя, ровным голосом произнёс:
– Краса моя, сейчас скажу то, что никогда не говорил – люблю тебя! И Наталку нашу люблю! Только помни это! Хорошо? И ещё знай – я вернусь обязательно, чтобы ни произошло!
Потом он её обнял и поцеловал. Крепко поцеловал.
Всю последующую жизнь Ксения корила себя, что не схватила его тогда со всех сил за руки, за одежду… Да не затолкала в чулан или в погреб… Да хоть на печку! И никуда не пустила!.. Она же, дурище, так столбом и стояла. А муж тем временем быстро вскочил на Кочубея и уехал.
Ужинать Алексей не пришёл. Он больше не пришёл никогда.
В дальнейшей Ксюшиной жизни один только раз её назвали «красой», после чего она терпеть не могла это слово.
* * *Последние дни в селе было тревожно. Стоял 1943 год. Немецкие солдаты, пребывающие раньше в относительно мирном настроении, озлобились, ходили по домам с обысками. Участились аресты. Прошёл слух, что немцы забрали гадалку Нюру, что для жителей Зорянска стало полнейшим удивлением. А Ксения только собралась пойти к бабе Нюре погадать – что-то Алёши долго нету. Она неделю с ребёнком гостит в Зорянском, уже пора бы и домой, к свекрови.
Утром встревоженный Колька забежал в дом, гневно выкрикивая:
– Погодите, сволочи! Получите! Вот только дядь-Лёша придёт!
На воротах их двора мазутом было написано «Здеся полицайская шлюха».
Ксению охватила тревога. Не из-за надписи на воротах, она на это давно не обращала внимания! Алексей не появлялся в Зорянске целую неделю, и её обидчики осмелели. «Что-то случилось!» – твердила женщина и засобиралась в Озерки к свекрови. Может, Алёша там, а приехать за Ксюшей не может, занят. Александра напутствовала на дорогу:
– Будет ехать какая подвода – просись, чтобы подвезли. С ребёнком не откажут. А если не подвезут, и так дойдёшь, недалеко. Водички с собой возьми. Да в дороге дай сиськи ребёнку, чтобы спала. На обочине сядешь где-нибудь на травке, слава Богу, тепло, сухо.
Ксении повезло где-то на половине пути. На развилке, со стороны Дубков выехал старик. Старая кобыла, слепая на один глаз, с натугой везла телегу. Ксюша даже не стала проситься, чтобы подвезли, пожалев животное, но возница сам остановился:
– Если в Озерки, садись с ребёнком, поедем!
Старик взбил солому, подготовив место пассажирам, подержал ребёнка, пока Ксюша устраивалась, и они тронулись в путь. Ехали молча, возница был неразговорчив. Ксения старалась отогнать от себя самые худшие предположения:
– Приеду, а Алёша – дома. Допустим, Кочубей сломал ногу, может ведь такое быть? Поэтому не смог муж за мной приехать.
Со стороны Озерков по дороге им встретились две женщины. Сами остановились и взволнованно, наперебой стали жаловаться:
– Ой, что творится в Озерках! Лучше сейчас туда не ехать! Немцы озверели. Заходят в каждую хату, перерывают всё вверх дном, ищут Бойчука. Он у них был начальником полиции, а склад с оружием отдал партизанам. И сейчас немцы убивают всех его родственников. Говорили, что он якобы в лес убежал, но немцы вернулись из леса, сказали, что нашли Бойчука и убили.
Рассказ женщин неожиданно прервался детским плачем. Ксения выронила ребёнка из рук, и он, плачущий, так и лежал на земле под её свесившимися с телеги, ногами. Одна из женщин подняла ребёнка и подала его матери…
Старик развернул лошадь, довёз Ксению до развилки и поехал обратно. Ксюша без мыслей, с пустой головой, шла по направлению к своему селу. Ребёнок не плакал, но и не спал. Ещё не определившиеся с цветом младенческие глаза пристально смотрели в лицо Ксении, не выражавшее никаких эмоций.
– Что-то я должна сделать! – Первая мысль мелькнула в голове.
Затем Наталя сначала захныкала, потом откровенно зашлась плачем. «Мама говорила – покормить в дороге ребёнка!» – наконец догадалась Ксения и присела на траву у обочины. Вокруг было пустынно, ни в одну, ни в другую сторону никого не было видно. Женщина, вынув из-за пазухи тёплую сухую пелёнку, перепеленала ребёнка, девочка уснула.
Постепенно в голову возвращались холодные, будто чужие мысли. То, что её жизнь оборвалась, это она почувствовала, сидя на телеге. А другая, которая у неё на руках, жизнь, зависит полностью от Ксении. Она посмотрела на ребёнка чужим взглядом, будто со стороны. На детском личике, около крохотных губ Ксюша вдруг чётко доглядела Алёшину чёрточку… И всё вспомнила. Нет, она не будет плакать! Сказал же, что обязательно вернётся к нам. Брешут немцы, что убили!
Каково ей будет жить, бывшей жене полицая, старалась не думать. На поле под самым селом стояла скирда соломы. Женщина выбрала солому, сделав углубление, и расположилась там с ребёнком до вечера. Явится домой, когда стемнеет. Первое время придётся не показываться на люди.
Только поздно вечером зашла Ксюша с ребёнком в дом. Коротко рассказала, что знала. Мать запричитала, вытирая слёзы. Колька и Лидка с испуганными лицами сидели рядышком на лавке, поперёк кровати хныкал распеленутый ребёнок. Затем Александра взяла себя в руки и сурово промолвила:
– Видит Бог, я была против такого зятя! Но кто же меня слушает? Видать, доля такая. А немцы когда уйдут – от своих житья не жди! Сиди, Сенька, не показывайся на улицу с ребёнком! Пусть думают, что тебя нет.
* * *Через три дня немцы оставили село. Удивительная метаморфоза произошла с дедом Захаром. Несмотря на презрительное отношение сельчан, он, как ни в чём не бывало, продолжал исполнять начальствующую роль на селе. Но при этом ругательски поносил фашистов-захватчиков. Его Настя ходила по соседям, пытаясь обелить мужа. Поджав губы, напустив таинственности в глаза, баба Настя многозначительно изрекала:
– Думаете легко было моему Захарку служить и нашим и вашим? Для такого дела большой ум нужен. И орден надо давать!
Возмущённые бабы, чьи мужья и сыновья на войне, в ярости набрасывались на Настю:
– Что ты, Настунька, заливаешь? Предатель он, твой Захарко! Сколько людей отправили в Германию по его доносам! И судить его будут как предателя, когда вернётся советская власть!
Утром следующего дня Александра ворчливо начала выговаривать Ксюше:
– Всю одежду отнесла к свекрови! И явилась домой, как липка, ободранная. В чём ходить будешь?
– Мам, ну куда же мне идти, если не домой? Не думала я, что так всё обернётся!
Александра сердито воскликнула:
– Ты же говорила, что твой Бойчук во всём поможет! Где он? Вон, в люльке лежит вся его помощь!
Ксения старалась не заплакать, как могла, благодушно ответила матери:
– Я уже надумала, мама. Завтра мы с Колей раненько, в пять утра выйдем и через два часа будем в Озерках. А там огородами незаметно подойдём к дому. Немцев уже нет, особо бояться нечего. Если удастся – расспрошу соседей, что и как. А ты с Наталей побудешь день. Я молока сцежу в стакан и там ещё есть хлебушек. Пожуёшь его и в узелке дашь ей пососать, она любит.
Александра не выдержала, заворчала:
– Ты ещё поучи меня, а то я не знаю!
* * *Ксюша с братом, как настоящие лазутчики, сразу не стали заходить в дом, а спрятались в бурьяне понаблюдать, что и как. Двор был разгромлен, никого не было. Заваленная на бок, лежала пустая собачья будка… На кустах и в траве хлопьями снега белели птичьи перья. Взгляд Ксении наткнулся на вытоптанные цветы. Весной она посеяла грядку цинний, в народе их называли «майорами». Они только начали цвести, да как! Всеми красками радуги. Соседи приходили специально полюбоваться – ни в одном дворе такой красоты не было. Сейчас на грядке стоял единственный, чудом уцелевший, стебель без листьев с однобоким цветком на макушке, напоминающий вопросительный знак… Ксения взяла за руку брата и, уже не скрываясь, зашла во двор. Она никак не могла отвести глаз от уцелевшего цветка, так напоминающего её саму. На какое-то мгновение даже захотелось его сорвать и затоптать…
На входной двери висел знакомый замок, но открыть его было нечем. Когда Ксения уходила отсюда последний раз, в доме оставались все родные и брать с собой ключ было ни к чему. Она вспомнила – Павлинка когда-то показала место под собачьей будкой, где в углублении лежал запасной ключ.
– Коля, пойди поищи, где стояла собачья будка. Там должен быть ключ!
Брат с тревогой в голосе спросил:
– Сеня, а Шайтан где? Вон цепь лежит, видно отсюда, а собаки нет!
– Наверное мать с Павлинкой с собой его забрали. Я так думаю, они все у дяди Антона.
Пока Колька искал ключ, Ксения от нетерпения пыталась заглянуть в окна. Яркие лучи от начинавшего подыматься солнца блестели на стёклах, мешая что-либо разглядеть. Брат задерживался, Ксюша не выдержала, спросила:
– Коля, нашёл? Если нет, придётся идти к дяде Антону!
Парень подошёл и, отвернув голову, чтобы не глядеть на сестру, протянул ключ.
– Ты чего, Коль? В чём дело? Плачешь, что ли?
А Колька не выдержал и в открытую зарыдал. Сквозь всхлипы Ксения расслышала:
– Там… там лежит Шайтан! Убитый! И кровь засохшая, а глаза не закрыты-ы!
Ксюша прижала к себе мальчика так, чтобы заглушить его рыдания и, приглаживая растрёпанную голову, напомнила:
– Ты мужчина, забыл? Если так плачешь, что мне остаётся делать, как думаешь?
Колька, вытирая кулаками глаза и нос, оправдывался:
– Он мне уже лапу давал, я научил. Но слушал всегда только дядь-Лёшу. Знаешь, как жалко Шайтана?
Ксения с грустью, привычно ответила:
– Знаю. Возьми лопату в сарае и около будки схорони его.
– Хорошо, Сеня, ты иди в дом, я сам всё сделаю!
Зайдя в дом, Ксюша поняла, откуда во дворе перья – все перины и подушки были вспороты. Полы и мебель покрыты пухом. Женщина зашла в спальню, усыпанную перьями так, что ничего не было видно. Лишь в углу, над кроватью, под потолком виднелся Божий образ. Расшитый красным и чёрным крестиком рушник обвивал икону со всех сторон. Ксения остановила взгляд на Божьем лике, единственном предмете, которого не коснулся погром.
Обложенный вокруг блестящей фольгой, святой равнодушно взирал на неё. Ксения перекрестилась, глядя на икону. Потом, подумав, ещё два раза осенила себя крестом, вспомнив, мать учила креститься три раза. Затем стала судорожно придумывать, как бы попросить Бога о самом сокровенном? С чего начать? Стала говорить то, что думала:
– Боже, прости, что не молюсь Тебе! Я умею «Отче наш», мама научила. Приду домой и обязательно помолюсь. А сейчас прошу Тебя, Господи, сделай так, чтобы мой муж Бойчук Алексей Гаврилович был живой. Ты же знаешь, он никому зла не сделал! А люди этого не знают и говорят о нём что ни попадя, а всё – неправда!.. И даже, Господи, если он не будет рядом со мной жить, а где-то в другом месте, всё равно, пусть будет живой!
В порыве благодушия Ксения хотела было добавить: «Пусть даже с другой женщиной, лишь бы был живой!» Но вовремя остановила себя, не став играть с огнём – вдруг Бог её депешу примет дословно! И стала креститься, три раза, как мама учила.
Её просьба к Господу сопровождалась обильными слезами, которых Ксюша не вытирала – руки были заняты в молитве…
В это время скрипнула дверь и со словами: «Есть кто живой в доме?» зашла старая бабка Дарья, жившая по соседству. Увидев Ксению, она несколько раз осенила себя крестом и испуганно воскликнула:
– Свят-свят! Сгинь, нечистая сила!.. Или это ты, Ксюня?! Живая?! А все думали, что тебя немцы тоже… ну, того…убили. Антон ходил искал тело. Они с Катериной хоронили всех ваших, кого убили, – бабка шарила любопытными глазами по всей комнате, не забывая рассказывать. – Почти весь ваш род, девонька, немец уничтожил. Всё из-за Алёшки. Что-то он им не потрафил. Говорили, он вроде как бы передал партизанам разные оружия с немецкого склада… Перебегал из хаты в хату, пока не добрался до леса. Даже я видела со своего курятника. Я там пряталась. Ну, а в лесу его якобы немцы настигли и убили. Вишь, как он всё время притворялся. Вродь бы и немцам угождал, а оружие, ишь ты, партизанам отдал! Так все говорили. Ну, а я-то давно знала, что Алёшка хитрющий парень! Как же, на глазах у меня вырос, да будет немцам угождать!.. И свекрови твоей – царствие небесное! Не выдержала Марфа такого, на второй день Богу душу отдала. Говорят – сердце не выдержало. А я говорю, это у Марфы заболели нервы, вот и помёрла. У нас всё от нервов идёт… А Павлинку Катерина Антонова забрала к себе. Они, Антон и Катька, эту бойню пересидели в силосной яме. Так и спаслись. Ну вот, вроде всё тебе рассказала… Притомилась немного… А ты, значит, живая?
Ксения за всё время рассказа соседки не произнесла ни звука. Страшные сообщения оглушили, и она перестала что-либо чувствовать. Зашёл Колька, поздоровался, спросив у сестры, что делать дальше. Ксения перевела пустой взгляд в пространство и неизвестно кому пожаловалась:
– Не знаю, как жить, забыла, не могу вспомнить…
Старушка, с опаской поглядывая на Ксению, суетливо засобиралась домой, бросив на ходу:
– Ну, девка, ты того… не дури! У тебя дитё. – Затем проворчала: – Не вспомнит она! Ишь ты! А я вот помню, как в тридцать третьем человечину ели!
И уходя так грохнула дверью, что Ксюша вмиг отрезвела и попросила брата помочь завязать на два конца большой платок. Туда положила то, что смогла отыскать – несколько юбок, две домотканные сорочки, фартук. В сенях на гвозде висел плюшевый полушубок. Его Ксения также сунула в узел. Затем послала брата вынуть из замка ключ, чтобы взять с собой. А будут уходить, замок защёлкнут. Чтобы ключ не затерялся, решила его положить в карман полушубка. Когда клала, пальцам попалось что-то твёрдое, будто высохший горох. Ксюша выскребла всё из кармана, поднесла к глазам и громко крикнула: «Ой, мамочка!»
Колька испуганно бросился к ней, но увидев, что сестра рассматривает на ладони какие-то камешки, успокоился. Кажется, это камни из её бус, у неё такие были, он помнит. Но затем Ксения поднесла ладонь ко рту и стала целовать бусинки. Парню это было совершенно непонятно:
– Сень, давай домой двигать! Тучи собрались, вот-вот дождь пойдёт. Собирайся быстрее!
Ксюша ошалелыми глазами посмотрела на брата и немыслимо радостным голосом выдала:
– Живой мой муж! – Затем взъерошила волосы на Колькиной голове и твёрдо заявила: – Не убили твоего дядь-Лёшу!
Крепко сжатый кулак с камешками Ксюша положила себе на грудь, будто хотела вдавить внутрь себя…
Колька с опаской глядел на сестру – он слышал, что иногда от горя люди становятся дурачками. Как Дунька Матвеиха у них в селе. Получила похоронку на своего Матвея и сына Володьку и с тех пор цветов в волосы натыкает, якобы она невеста, и ходит по селу, просит всех на свадьбу. Коля испугался; чтобы не тревожить сестру (где-то он слышал, что с «такими» надо во всём соглашаться), мягко сказал:
– Ладно, Сеня, хорошо, что живой. Пойдём домой!
– Коля, ты не понял! Не бойся, я не сошла с ума! Вот послушай: Лёшка прикрепил мои бусы к своим карманным часам. Чтобы всё время носить с собой.
Щёки Ксюши заалели, вспомнив, что сказал тогда её муж: «Как гляну на часы, так твоим запахом и потянет»… Николай осторожно спросил:
– И поэтому он живой? Не понимаю я, Сенька, что ты хочешь сказать.
– Да что же ты, бестолочь такая! Здесь половина камешков. Это для меня. Он надеялся, что я посмотрю карманы. Вторую половину Алёша взял с собой! Понял теперь?
Колька наморщил лоб, изображая натужную работу мысли и, сделав вид, что понял, согласно кивнул головой. Затем они забрали пожитки и отправились домой в Зорянское.
Пока Ксюша закрывала дверь, Колька забежал к соседке, та хозяйничала во дворе и, заглядывая в глаза старушки, с надеждой спросил:
