Тельма

– Я в этом не уверен, – сказал Филип, тем не менее с благодарностью принимая от Джорджа маргаритки и пряча их в свою записную книжку. – Я не верю в любовь с первого взгляда!

– А я верю, – твердо заявил Лоример. – Любовь – она как электричество. Двух телеграмм достаточно, чтобы дело завертелось – одну посылает глазами мужчина, другую таким же образом – женщина. А вы с мисс Гулдмар обменялись по меньшей мерой дюжиной таких посланий.

– А вы? – с нажимом поинтересовался Эррингтон. – У вас ведь были такие же шансы, как у меня.

Джордж пожал плечами.

– Мой дорогой друг, – сказал он, – между солнечным ангелом и мной не установлена телеграфная линия. Ничего, кроме самого обычного невинного пейзажа, на фоне которого когда-нибудь может родиться хорошая, крепкая дружба. Да, девушка очень красива – просто невероятно. Но я не «человек из воска», как говорила старая нянька Джульетты, меня при всем желании никак нельзя назвать впечатлительным. – Тут Лоример снова принялся грести. – Послушайте, Фил, остальные, должно быть, уже ругают нас последними словами за то, что мы так надолго оставили их в компании Дайсуорси. Мы отсутствуем уже два часа!

– Не может быть! – воскликнул пораженный Эррингтон и тоже изо всех сил заработал своим веслом. – Они сочтут меня ужасно невоспитанным. Боже мой, они, наверное, уже не знают, куда деваться от скуки!

Подгоняемые мыслью о том наказании, которому они безвинно подвергли своих друзей, молодые люди стали грести с такой энергией, словно участвовали в гонках. Вдруг они услышали громкий крик «Ау!» и увидели другую лодку, которая медленно выходила из бухты Боссекопа. В лодке стояли два человека, которые отчаянно жестикулировали.

– Вон они! – воскликнул Лоример. – Фил, похоже, они наняли какую-то посудину и вышли нас искать.

Примерно так и оказалось. Дюпре и Макфарлейн, устав ждать своих явно где-то задержавшихся компаньонов, взяли внаем первый же попавшийся им неуклюжий ялик. На весла сел еще более неуклюжий норвежский лодочник, хозяин, которого тоже пришлось нанять, потому что он ни за что не отдал бы никому свое корявое плавсредство из опасений, как бы с ним чего-нибудь не приключилось. В итоге ялик с Макфарлейном и Дюпре на борту отчалил от берега. Но они направились не на поиски Эррингтона и Лоримера, а обратно в сторону яхты. Несколькими длинными, элегантными гребками Филип и Джордж вплотную приблизились к ялику, и друзья перелезли в их суденышко, с радостью избавившись от общества моряка с задубевшим малоподвижным лицом, которого с таким трудом уговорили оказать им услугу и который теперь, получив расчет, невозмутимо погреб восвояси на своем корыте, не удосужившись ни попрощаться, ни поблагодарить своих нанимателей. Эррингтон принялся извиняться за их с Лоримером долгое отсутствие, ссылаясь на встречи с некими влиятельными жителями побережья, которым никак нельзя было отказать во внимании и о которых он якобы забыл, а затем вдруг вспомнил.

– Мой дорогой Фили-ип! – воскликнул Дюпре со своим характерным поющим акцентом. – К чему извиняться? Наш дорогой Сэнди обладает просто изумительной юмористической жилкой! Мы времени не теряли. Нет! Мы буквально сделали мистера Дайсуорси нашим рабом. Мы его завоевали, мы добились его полной покорности! Теперь он все равно что воск в наших руках. Он поклоняется всем богам или не поклоняется вообще ни одному божеству – смотря за какую ниточку мы потянем! Если называть вещи своими именами, mon сher, этот любезный служитель культа пьян!

– Пьян! – одновременно удивленно вскрикнули Эррингтон и Лоример. – Господи! Вы ведь не всерьез?

Макфарлейн взглянул на них своими глубоко посаженными глазами, в которых тлела искорка язвительного юмора.

– Видите ли, – с деланой серьезностью пояснил он, – «Лакрима Кристи», или, как говорит этот благочестивый священник, папское вино, оказалось крепкой штукой. Мы заставили его выпить приличное количество – в самом деле порядочную дозу. Потом он уселся и завел философскую беседу сразу на множество тем – жаль, что вы не слышали его рассуждений. Но потом он запутался в каких-то метафизических лабиринтах. Это стало ясно, потому что две мухи, спикировав, уселись на его просторный и очень потный лоб, а он даже пальцем не шевельнул, чтобы их согнать. Потом я попробовал влить в него виски – моя карманная фляжка всегда со мной – и… О боже! Он был так рад и благодарен мне, когда я дал ему отхлебнуть из нее! Он заявил, что напиток во фляжке – дьявольски приятная штука, и глотнул еще, потом еще и еще. – Гнусавый шотландский акцент Сэнди становился все более и более явственным. – Через некоторое время он уронил голову на руки и задремал на минуту-другую. Но затем проснулся как ни в чем не бывало, выхватил фляжку у меня из рук и сделал настоящий, полновесный глоток! Боже правый! Вы бы видели, что с ним стало после этого! Он начал хохотать, как безмозглый дурень, и тереть ладонями свою башку, пока его волосы на стали похожи на солому, которую жевала корова!

Лоример, представив себе описанную картину, прислонился спиной к корме лодки и оглушительно захохотал – как, впрочем, и все остальные.

– Но это еще не все, – продолжил, отсмеявшись, Дюпре, в темных лукавых глазах которого читался неподдельный восторг. – Наш дорогой священник открыл нам свое сердце. Он говорил не очень внятно, но мы его все же поняли. Знаете, он был очень убедителен – во всяком случае, на мой взгляд. Так вот, он заявил, что религия – это чушь, выдумки, сказки. Мол, настоящий и единственный бог – это Мужчина, а Женщина – это его творение и должна ему подчиняться. Опять же, мужчина и женщина должны составлять пару, и это свято, это необходимость, закон. Он очень четко обозначил этот момент. Мы спросили – почему же он сам является служителем культа и проповедует религию, если сам в бога не верит? Тут он чуть не разрыдался! Ответил, что дети в этом мире любят сказки, а ему платят за то, чтобы он их рассказывал. Мол, это его кусок хлеба с маслом – неужели мы хотим, чтобы его лишили этого куска? Мы заверили его, что такая жестокая мысль никак не могла возникнуть в наших сердцах! И еще он нам признался, что любвеобилен – да, да! Этот толстяк любвеобилен! Мол, он стал бы не просто проповедником, а настоящим священнослужителем, если бы не узнал в свое время, что во время исповеди решетка не дает возможности даже толком видеть раскаивающуюся грешницу, а тем более поцеловать ее. Так что он отказался от этого плана. При той форме служения культу, которую он практикует, по его словам, он может целовать женщин и целует их – разумеется, речь идет исключительно о святых поцелуях! Знаете, он такой изобретательный! И такой восхитительно откровенный! Это просто очаровательно!

Молодые люди снова рассмеялись. Однако по виду сэра Филипа было видно, что он испытывает отвращение.

– Ну и скотина же он! – в сердцах произнес Эррингтон. – Надо бы, чтобы кто-нибудь дал ему хорошего пинка – конечно, это должен быть святой пинок, а потому более сильный, чем любые другие.

– Пусть вы будете первым, Фил, – со смехом отозвался Лоример, – а потом мы все по очереди. Дайсуорси будет как тот индиец из повести «Ватек», который обладал способностью свертываться в шар. Никто не мог удержаться, чтобы не пнуть его, когда он катился мимо. Вот и мы, я полагаю, не сможем удерживаться от искушения, если такого толстяка, как Дайсуорси, отдать нам на расправу.

– Вообще-то он порассказал много чего, Эррингтон, – снова заговорил Макфарлейн. – Слышали бы вы его, когда он говорил про свое любовное приключение! Подумать только, нашлась же женщина, польстившаяся на такого жирного скота.

Как раз в этот момент лодка вплотную подошла к борту «Эулалии», и гребцы подняли весла из воды.

– Остановитесь ненадолго, – сказал Эррингтон. – Расскажете остальное на борту.

– Ну, продолжайте, – потребовал Лоример после того, как все оказались на яхте. Джордж расположился на палубе в удобном шезлонге и, небрежно откинувшись на спинку, зажег сигару. Остальные остались стоять, опираясь на поручни вдоль борта. – Давайте же, Сэнди, – это забавно! Любовное приключение Дайсуорси – это должно быть интересно. Полагаю, он добивается благосклонности той ужасной, похожей на колоду женщины, которую мы видели у него дома и которая наверняка благочестиво внимает «слову Господа», которое доносит до прихожан наш проповедник.

– Ничего подобного, – ответил Сэнди исключительно мрачным тоном. – У старого сатира вкус получше. Этот тип утверждает, что за ним бегает молодая девушка, прямо-таки сохнет по нему. Бедное создание, должны быть, ей совсем не из кого выбирать среди мужчин! Но преподобный пока еще не принял решения, хотя признает, что вообще-то она красивая девушка и обладает всеми качествами, которые нужны мужчине. Вот только он побаивается, что она уж слишком на него нацелилась – мужчина он видный, сильный, да только у нее глаза как у ведьмы, – Макфарлейн хохотнул. – В общем, может, он ее пожалеет, а может, и нет. Короче, пребывая во хмелю, он сообщил нам, что намерен до последнего момента дразнить эту несчастную. Он, кстати, назвал нам ее имя, но оно очень странное, и я не могу его вспомнить.

– Я его помню, – тут же отозвался Дюпре. – Оно удивило меня своей красотой и необычностью. Девушку зовут Тельма Гулдмар.

Эррингтон так вскинулся и побагровел, что Лоример испугался, как бы его друг в результате вспышки гнева не натворил чего-нибудь. Но Филип усилием воли сдержался. Он вынул изо рта сигару и выдохнул целое облако дыма, после чего холодно сказал:

– Должен заметить, что мистер Дайуорси, помимо того, что он пьяница, еще и отпетый лжец. Случилось так, что Гулдмары – это те самые люди, с которыми я только что встречался. Это во всех отношениях более достойные люди, чем все те, с кем мы до сих пор сталкивались в Норвегии. Собственно, завтра мистер и мисс Гулдмар придут в гости к нам на яхту. Я пригласил их отобедать с нами. Это даст вам возможность самим судить о том, соответствует ли упомянутая молодая леди тому описанию, которое дал ей мистер Дайсуорси.

Дюпре и Макфарлейн обменялись изумленными взглядами.

– А вы уверены, – мягко осведомился Сэнди, – что это не является с вашей стороны неосторожным поступком? Помните, вы ведь сами говорили, что пока никого не собираетесь приглашать на обед. Что же это за внезапный приступ гостеприимства?

Эррингтон, продолжая невозмутимо попыхивать сигарой, ничего не ответил. Дюпре вполголоса пропел себе под нос куплет из какой-то французской шансонетки и улыбнулся. Лоример лениво бросил на его взгляд, в котором сквозило легкое любопытство.

– Облегчите душу, Пьер. Ради всего святого! – процедил он. – Ваше сознание вроде навьюченного до предела верблюда. Позвольте ему лечь, снимите с его спины мешки с багажом, один за другим, и покажите, что там внутри. Короче говоря, что произошло?

Дюпре возбужденно всплеснул руками.

– Mon cher, я боюсь разочаровать Фили-ипа! Он пригласил этих людей, и они придут – что ж! Здесь не о чем больше говорить.

– Не согласен с вами, – возразил Макфарлейн. – Я думаю, Эррингтон должен узнать, что мы услышали. Думаю, будет честно, если он узнает, что за люди будут сидеть с ним за одним столом. Видите ли, Эррингтон, вы должны как следует подумать, прежде чем приглашать к себе лиц с сомнительной репутацией.

– А кто сказал, что у них сомнительная репутация? – раздраженно поинтересовался Эррингтон. – Пьяный Дайсуорси?

– Он был не так уж пьян, когда сказал нам об этом, – упрямо настаивал на своем Макфарлейн в своей привычно грубоватой манере. – Видите ли, дело обстоит следующим образом …

– Ах, извините – вмешался Дюпре. – Наш дорогой Сэнди прекрасный оратор, но он говорит немножко медленно. Вот в чем дело, mon cher Эррингтон. У этого самого джентльмена, которого зовут Гулдмар, была очень красивая жена – таинственная и явно необычная женщина. Эту красавицу никто никогда не видел в церкви, а также в местных городках или поселках. Иногда ее встречали в горах, в долинах, на берегах рек – с ребенком на руках. Люди стали ее бояться, но потом случилось вот что. Она вдруг вообще перестала где-либо появляться. Кто-то рискнул спросить у месье Гулдмара: «Что произошло с мадам?» Его ответ был очень коротким: «Она умерла!» Что ж, вроде бы все ясно, но не совсем. Потому что, если мадам умерла, то что стало с ее телом? Его никто не видел, гроб никто не заказывал, а значит, совершенно очевидно, что женщину так и не похоронили! Что ж, допустим! И что из этого следует? Добропорядочные жители Боссекопа делают единственный возможный вывод – месье Гулдмар, про которого говорят, что он очень вспыльчив, убил мадам и избавился от ее тела. Вуаля!

И Дюпре с удовлетворенным видом помахал рукой.

Эррингтон нахмурился.

– Так вот это и есть ваша история? – спросил он, помолчав какое-то время.

– Этого достаточно, разве не так? – со смехом воскликнул Дюпре. – Но, в конце концов, какая разница? Это будет очень интересно – отобедать с у…

– Остановитесь! – рявкнул Филип с таким жаром, что легкомысленный Дюпре, пораженный, разом умолк на полуслове. – Не называйте так человека до тех пор, пока не будете точно знать, что он этого заслуживает. Если Гулдмар, как вы утверждаете, подозревается в убийстве, почему никто не арестовал его и не предъявил ему обвинение?

– Потому что, видите ли, – снова заговорил Макфарлейн, – доказательств для того, чтобы начать следствие, было недостаточно. Более того, нынешний приходской пастор заявил, что все в порядке, потому что этот Гулдмар придерживается очень странных верований и, возможно, похоронил свою жену в соответствии с какими-то диковинными обрядами. Ну, и что не так?

Тут Эррингтона внезапно осенило – он все понял, и лицо его прояснилось. Он засмеялся.

– Это вполне вероятно, – сказал он. – Мистер Гулдмар в самом деле необычный человек. Он является поклонником Одина, и даже Дайсуорси не под силу обратить его в христианскую веру.

Макфарлейн ошеломленно уставился на него – сказанное Филипом его по-настоящему поразило.

– Боже! – воскликнул он. – Вы же не хотите сказать, что существует человек, который, живя в нашем просвещенном девятнадцатом веке, настолько глубоко заблуждается, что продолжает почитать вселяющих страх богов скандинавской мифологии?

– А-ах! – зевнул Лоример. – Вы можете удивляться, сколько хотите, Сэнди, но слова Эррингтона вполне правдивы. Старый Гулдмар поклоняется Одину. Да, он живет в нашем благословенном, просвещенном девятнадцатом веке, в котором христиане развлекаются тем, что презирают и осуждают друг друга и тем самым нарушают все заветы почитаемого ими, по их словам, Христа. В нашем мире действительно живет человек, который придерживается традиций и обычаев своих предков. Странно, не правда ли? В нашy замечательную, просвещенную эпоху, когда больше половины людей недовольны своей жизнью и при этом не хотят умирать, живет себе за Северным полярным кругом пожилой мужчина, который полностью удовлетворен своим существованием. Мало того, он считает смерть блаженством, которое когда-нибудь снизойдет на него. Должен сказать, весьма комфортное мировоззрение! Я сам испытываю серьезное желание тоже стать почитателем Одина.

Сэнди все еще никак не мог оправиться от изумления.

– Значит, вы не верите, что он расправился со своей женой? – медленно осведомился он.

– Ни на йоту! – решительно ответил Лоример. – И вы тоже не поверите, когда завтра его увидите. Он гораздо лучше знает литературу, чем вы, мой друг, клянусь, судя по книгам, которые он держит у себя дома. А когда он упомянул о своей жене – это произошло всего однажды, – по его лицу сразу стало видно, что он никогда не причинял ей никакого вреда. Кроме того, его дочь…

– А! Я и забыл, – снова вмешался в разговор Дюпре. – Тельма, дочь, как раз и была тем ребенком, которого носила на руках таинственно пропавшая женщина. После ее исчезновения случилась еще одна загадочная вещь. Ребенок тоже пропал, и месье Гулдмар стал жить один. При этом все уважаемые люди общения с ним тщательно избегали. А потом вдруг дитя снова появилось. Ребенок уже вырос и почти превратился в девушку – говорят, просто невероятно красивую. Она живет вместе с отцом. И она тоже, как и ее странная мать, никогда не появляется ни в церкви, ни в городке – то есть фактически ни в одном из тех мест, где бывает много людей. Кажется, три года назад она снова пропала, но затем через десять месяцев опять появилась и стала еще красивее, чем прежде. С тех пор с ней ничего такого не происходило, но она продолжает неизменно сторониться других людей – и кажется, что в любой момент может снова куда-то запропаститься. Все это странно. Не правда ли, Эррингтон? Неудивительно, что у нее весьма странная репутация.

– Я вас умоляю, – процедил Филип ледяным тоном. – Репутация женщины сегодня – это ничто. Ну, давайте дальше – откровенно, раз уж начали!

Тем не менее лицо Эррингтона побледнело, в глазах появился опасный блеск. Совершенно непроизвольно он то и дело трогал пальцами подаренную ему Тельмой розу, которой он украсил свою петлицу.

– Mon dieu![9] – с изумлением выкрикнул Дюпре. – Перестаньте так на меня смотреть! Похоже, мои слова вам не по вкусу, если они вызвали у вас гнев! Однако не я придумал эту историю! Я ведь не знаю мадемуазель Гулдмар. Но, поскольку ее красоту считают сверхчеловеческой, люди говорят, что тот, кто подбирает ей духи, ее парикмахер и тот, кто ухаживает за кожей ее лица – это сам дьявол. Короче говоря, ее считают самой настоящей ведьмой, опасной для жизни и здоровья других.

Эррингтон громко рассмеялся – последние слова Дюпре явно вызвали у него облегчение.

– И это все? – спросил он слегка презрительным тоном. – Господи боже! Что за сборище дураков все эти люди, причем омерзительных дураков, раз они считают, что красота – это признак злых чар. По крайней мере, Дайсуорси вовсе не испуган до смерти тем, что, как он думает, так называемая ведьма пытается его завлечь.

– Да, но ведь он рассчитывает обратить ее в христианство, – серьезно сказал Макфарлейн. – Изгнать из нее зло, так сказать. Он сказал, что добьется этого, какие бы средства ему ни пришлось для этого применить.

Что-то в этих словах Сэнди насторожило Лоримера. Он приподнялся в шезлонге и спросил:

– Надеюсь, мистер Дайсуорси при всей своей глупости все же на заходит так далеко, чтобы всерьез верить в существование ведьм и колдуний?

– Он в них верит, – заявил Дюпре. – Он верит в то, что они есть – в самом буквальном смысле! Он утверждает, что об этом сказано в Библии. И он очень упорен в этом своем убеждении – и чем пьянее, тем упорнее.

С этими словам Дюпре весело засмеялся.

Эррингтон пробормотал себе под нос что-то нелестное по поводу умственных способностей мистера Дайсуорси, но его друзья не расслышали, что именно. Затем он сказал:

– Пойдемте-ка все в кают-компанию. Нам надо поесть. Давайте оставим пока разговоры о Гулдмарах. Я нисколько не жалею, что пригласил их завтра нанести нам визит. Не сомневаюсь, что всем вам они очень понравятся.

Вся компания спустилась по трапу на лежащий более низко уровень палубы. Макфарлейн, следуя за хозяином яхты, спросил:

– Так вы говорите, что эта девушка прямо милашка?

– Милашка – неподходящее слово для этого случая, – хладнокровно сказал Лоример, отвечая вместо Эррингтона. – Мисс Гулдмар потрясающая женщина. Вы такой никогда не видели, Сэнди, мой мальчик. Она только один раз на вас взглянет – и вы начнете петь соловьем. Она вас разом в копченую селедку превратит! Что же до вас, Дюпре, – добавил Джордж, критически оглядев миниатюрного француза, – то дайте-ка прикинуть… Ну да, вы, пожалуй, достанете ей до плеча, но, конечно, никак не выше.

– Это невозможно! – воскликнул Дюпре. – Выходит, эта мадемуазель – великанша.

– Ей необязательно быть великаншей, чтобы превзойти вас ростом, mon ami, – засмеялся Лоример, лениво пожимая плечами. – Господи, как же я хочу спать, Эррингтон, старина. Мы что, вообще не собираемся ложиться? Тут ведь бесполезно ждать, когда стемнеет, видите ли.

– Сначала поешьте чего-нибудь, – сказал сэр Филип, садясь за стол в кают-компании, на который стюард подал вкусную холодную мясную закуску. – Нам пришлось много грести и бродить вверх-вниз по холмам, – пояснил он остальным, – так что мы немного устали.

После этого радушного приглашения друзья, рассевшись за столом, отлично поужинали. Когда с едой покончили, Дюпре осушил небольшую ликерную рюмку шартреза в завершение долгого и богатого на события дня. Остальные присоединились к нему – за исключением Макфарлейна, который в очередной раз заявил, что «мужчина без виски – не мужчина». Он решил продолжить сжигать свой организм алкоголем, вопреки всем доктринам сохранения здоровья, и погрузился в приготовление смеси из лимонного сока, сахара, горячей воды и яда, то есть виски – своего обычного напитка, принимаемого на сон грядущий.

Лоример, часто весьма словоохотливый, на этот раз наблюдал за ним, не произнося ни слова. Затем он встал, потянулся, встряхнулся, словно лабрадор-ретривер, зевнул, подошел к пианино, которое стояло в почти не освещенном углу кают-компании, и начал тихонько ласкать клавиши пальцами. Надо сказать, такая манера не всегда свидетельствует о высоком исполнительском мастерстве, но почти безошибочно указывает на человека, любящего музыку, который тонко чувствует любую мелодию и воспринимает фальшивую ноту как пытку. Лоример не претендовал на то, чтобы его считали талантливым музыкантом. Когда его спрашивали, играет ли он на музыкальных инструментах, он небрежно отвечал, что «бренчит немножко». Однако это его «бренчанье» зачастую доставляло окружающим гораздо больше удовольствия, чем игра опытных исполнителей, настоящих виртуозов, обладающих отточенным мастерством. На этот раз он, казалось, испытывал некоторую нерешительность. Начав с небольшой изящной прелюдии Шопена, он лишь затем перешел к исполнению другой композиции. Эта музыка была настолько проникающей в душу, страстной, мощной, вызывающей то грусть, то восторг, что даже флегматичный Макфарлейн перестал прихлебывать свое пойло, а Дюпре обернулся, не скрывая изумления.

– Как же это красиво, боже! – негромко пробормотал он.

Эррингтон промолчал. Он узнал ту мелодию, которую напевала Тельма, сидя за прялкой, и взгляд его глаз смягчился и стал задумчивым. В его воображении снова возникло прекрасное лицо и стройный стан девушки. Погрузившись в мечты, он едва не вздрогнул, когда Лоример перестал играть и как ни в чем не бывало небрежно сказал:

– Ну, спокойной ночи, друзья! Я отправляюсь в постель! Фил, не будите меня в такую невозможную рань, как сегодня утром. Если вы так сделаете, дружбе между нами конец – нам придется расстаться!

– Ладно! – рассмеялся Эррингтон, глядя, как его приятель идет к выходу из кают-компании. Затем, заметив, что и Дюпре с Макфарлейном встают из-за стола, он вежливо добавил: – А вы двое, пожалуйста, не торопитесь уходить следом за Лоримером. Я совсем не хочу спать и с удовольствием посижу с вами еще часок.

– Как-то странно ложиться спать среди бела дня, – заметил Дюпре. – Но все же надо это сделать. Филип, mon cher, у вас уже глаза слипаются. Как там говорила блестящая леди Макбет? «В постель, в постель». Ах, какая женщина! Какой замечательной женой она была своему мужу. Пойдемте все следом за нашим дорогим Лоримером. Та музыка, что он играл, просто чудесна. Что надо сейчас желать остальным – доброй ночи или доброго утра? Я не знаю, что сейчас здесь, в этих странных землях, где все время светит солнце! Это меня ужасно путает!

Обменявшись рукопожатиями, молодые люди разошлись. Эррингтон, однако, по-прежнему на находил себе места. Едва зайдя в свою каюту, он тут же покинул ее и отправился на палубу, решив, что будет прогуливаться там до тех пор, пока не почувствует сонливость. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Он чувствовал необходимость понять и осознать до конца то странное чувство, которое им овладело. Удивительно приятное и в то же время болезненное – оно к тому же вызывало у него что-то похожее на стыд. Мужчина, если он здоров и силен, всегда бывает несколько смущен, когда им одним мощным усилием овладевает Любовь, тем самым доказывая ему его слабость, подобную слабости травинки, колеблемой ветром. Как?! Все его достоинство мужчины, вся его решительность, сила воли – все это, оказывается, ничто, пустое место? По причине своей собственной природы, своего уважения к себе он просто не может не испытывать стыда! Это все равно, как если бы маленький, голенький смеющийся ребенок насмехался над силой льва и сделал его своим беспомощным пленником, надев на него цепочку, сплетенную из маргариток. Но если уж Эрос вступает в битву, то он неизбежно одерживает победу. Сначала тот, кого он атакует, испытывает страх и стыд, потом – неудержимое желание, страсть. А затем любовь полностью овладевает человеком. А что дальше? Ах! Дальше Эрос бессилен – в дело вступает бог более сильный и всемогущий, божество высшего порядка. Его дело – довести Любовь до ее наивысшего выражения и наилучшего выполнения той цели, для которой она предназначена.