Тельма

Правильным в поведении Эррингтона и Лоримера в этой непростой ситуации явилось то, что они не вышли из себя и не потеряли самообладания. Для этого один из них был слишком ленив, а другой слишком хорошо воспитан. Несомненно, для них обоих это было бы дурным тоном. Их индифферентность в данном случае сослужила им хорошую службу. Они не выказали никаких признаков того, что обижены, хотя вспышка ярости со стороны старого фермера была настолько внезапной и нежелательной для молодых людей, что они на какое-то время замерли от удивления, не в силах произнести ни слова. Затем оба, сохраняя хладнокровие, неторопливо встали и надели шляпы, явно собираясь уйти. В наступившей тишине раздался невозмутимый голос Эррингтона.

– Вы ошибаетесь, мистер Гулдмар, – произнес он несколько холодно, но исключительно вежливо. – Я сожалею о том, что вы поторопились в своих суждениях о нас. Если вы приняли нас за мужчин, как вы сказали поначалу, то я просто не могу вообразить, почему вы вдруг решили увидеть в нас шпионов. Эти два слова никак нельзя назвать синонимами. Я ничего не знаю о мистере Дайсуорси кроме того, что он пригласил меня к себе. Я же, как и должно в такой ситуации, принял его приглашение. У меня нет никакого представления о том, что он за человек. К этому я могу добавить, что у меня нет никакого желания это выяснять. Я нечасто испытываю антипатию к кому бы то ни было, но так случилось, что по отношению к мистеру Дайсуорси я ее ощущаю. Мне известно, что Лоримеру он безразличен, и я не думаю, что остальные мои друзья испытывают к нему какие-то теплые чувства. Больше мне нечего сказать – за исключением того, что, боюсь, мы у вас засиделись и тем самым злоупотребили вашим гостеприимством. Позвольте мне пожелать вам доброго вечера. А вы, – добавил Филип, с низким поклоном обращаясь после некоторых колебаний к Тельме, которая, слушая его, все больше мрачнела, – вы, я надеюсь, не станете думать, что у нас было намерение обидеть вашего отца или вас? Наш визит оказался неудачным, но…

Тельма перебила его, положив свою ручку на его руку жестом, выражающим сожаление и в то же время словно прося его замолчать. Это простое движение было удивительно изящным, естественным и в то же время невероятно милым. От него кровь вскипела в жилах Эррингтона и резко ускорила свой бег.

– Пожалуйста, не делайте глупостей, – сказала она с большим достоинством и в то же время с явным желанием загладить случившееся. – Разве вы не видите, что мой отец сожалеет о том, что произошло? Разве мы зря пили вино из одного бокала? Неужели все напрасно? Вино было выпито до последней капли. Как же тогда мы можем, если мы друзья, расстаться так холодно? Отец, тебе должно быть стыдно. Ведь эти джентльмены впервые в Альтен-фьорде и ничего не знают ни о мистере Дайсуорси, ни о других людях, которые здесь живут. И когда их корабль снова уплывет за моря, к родным берегам, что они будут думать о тебе? Будут ли они вспоминать о тебе как о человеке с добрым сердцем, который помог сделать их пребывание здесь приятным? Или как о том, кто впадает в гнев без видимых причин, не помня о законах гостеприимства?

Бонд слушал укорявшую его дочь, словно суровый старый лев своего укротителя, не в состоянии решить, что делать – успокоиться или же наброситься на него. Затем он утер брови, на которых выступили бисеринки пота, и оглядел всех, кто находился в комнате, со сконфуженным лицом. Решив сменить гнев на милость, он глубоко вздохнул, сделал два шага вперед и протянул руки Эррингтону и Лоримеру, каждый из которых ответил ему теплым пожатием.

– Что же, молодые люди, – сказал он, – извините меня за мои слова! Простите и забудьте! Это самый большой мой недостаток – уж больно я вспыльчив. Хоть и стар вроде уже, а все же недостаточно стар, чтобы быть терпеливым и спокойным. А когда я слышу имя этого подлеца Дайсуорси – клянусь вратами Вальхаллы, я так злюсь, что, кажется, готов разрушить собственный дом! Нет, нет, не торопитесь уходить! Что, сейчас около десяти? Ну ничего, ночь здесь все равно что день, вот увидите – не имеет значения, когда человек ложится спать. Пойдемте посидим немного на крыльце. Заодно я там побыстрее остыну. Тельма, дитя мое! Я вижу, ты смеешься над вспыльчивостью своего старого папаши! Ну ладно, ладно. В конце концов, разве все это не из-за того, что я за тебя беспокоюсь?

Продолжая держать Эррингтона за руку, Гулдмар повел всю компанию на красивое крыльцо. Лоример шел позади всех с пылающим лицом – выходя из комнаты, он успел поднять маленький букетик маргариток, который давно заметил лежавшим на полу. С чувством странного удовлетворения он быстро спрятал его в нагрудный карман, хотя до этого вовсе не думал о том, чтобы его сохранить. Затем он лениво оперся о край оконного проема, увитого розами, и стал смотреть на Тельму. Та поставила низкий стул у ног отца и села на него. Со стороны фьорда потягивал легкий освежающий ветерок, от дуновения которого что-то таинственно шептали ветви сосен. На небе там и тут виднелись небольшие пушистые облачка. Воздух был наполнен пением птиц. Старый Гулдмар испустил глубокий вздох, словно приходя в себя после своей недавней вспышки и чувствуя облегчение.

– Я скажу вам, сэр Филип, – произнес он, поглаживая локоны своей дочери, – я скажу вам, почему я терпеть не могу этого злодея Дайсуорси. Вам будет полезно это знать. Эй, Тельма! Зачем ты пихаешь меня в колено? Ты боишься, что я снова могу обидеть твоих друзей? Нет, я уж позабочусь о том, чтобы этого не произошло. Так вот, первым делом я хочу спросить, какой религии вы придерживаетесь? Впрочем, я знаю, что вы не лютеране.

Эррингтон, несколько ошеломленный таким вопросом, улыбнулся.

– Мой дорогой сэр, – ответил он после небольшой паузы, – буду с вами честен. Видите ли, я не придерживаюсь какой-либо веры. Если бы я являлся последователем какой-то веры, то, полагаю, я бы назвал себя христианином, хотя, если судить в целом по поведению христиан, мне трудно представить себя одним из них. Я не исповедую никакого вероучения, не хожу в церковь и за всю жизнь не прочел ни одного религиозного трактата и ни разу не молился. Я с глубоким уважением отношусь к христианской доктрине и к фигуре Христа и полагаю, что, если бы мне была ниспослана привилегия знать его и беседовать с ним, я бы не покинул его в беде, как это сделали его робкие последователи. Я верю в премудрого Создателя. Моя мать была австрийкой и католичкой, и мне кажется, что в раннем детстве меня воспитывали в соответствии с канонами того же вероучения. Но боюсь, что сейчас я мало что из этого помню.

Фермер мрачно кивнул.

– Да, – сказал он, – и Тельма католичка, хотя здесь у нее почти нет возможностей исполнять ритуалы своей религии. Это хорошее и светлое вероучение, оно подходит для женщин. Что же до меня, то я сделан из более жесткого материала, и заветы этого доброго создания, Христа, не находят отклика в моей душе. Ну, а вы, молодой сэр? – внезапно обратился Гулдмар к Лоримеру, который задумчиво разглаживал на ладони опавший с цветка розовый лепесток. – Вы пока ничего не сказали. Какой веры придерживаетесь вы? Я спрашиваю не из любопытства и нисколько не хочу никого обидеть.

Лоример апатично рассмеялся.

– Что касается меня, мистер Гулдмар, то вы слишком многого от меня требуете. У меня вообще нет никакой веры. Я не верю в Бога – ни на йоту! Из меня, можно сказать, выбили все зачатки религиозности. Я пытался ухватиться за христианство, как за последнюю соломинку во время вселенского кораблекрушения, которым представляется мне жизнь, но ее вырвал из моих рук ученый профессор, который, вероятно, сделал это нарочно, и… и… после этого я все же как-то продолжаю держаться на воде!

Гулдмар с сомнением улыбнулся. Тельма же посмотрела на Лоримера удивленно и с сочувствием.

– Мне жаль, – просто сказала она. – Вы, должно быть, очень часто чувствуете себя несчастным.

Лоримера ее слова не привели в замешательство, хотя нотки жалости в ее голосе привели к тому, что на его щеках показался непрошеный румянец.

– О нет, – сказал он, обращаясь к ней, – я вовсе не принадлежу к тем, кто по тем или иным причинам ощущает себя несчастным. Например, я не боюсь смерти, хотя многие верующие ужасно ее боятся – несмотря на то, что то и дело заявляют, будто это всего лишь путь на небеса. Они очень непоследовательны. Что же до меня, то я, видите ли, не верю ни во что. Я появился из ничего, я сам ничто и стану ничем. Если исходить из этого, мне попросту нечего бояться.

Гулдмар расхохотался.

– Вы странный молодой человек, – сказал он весело. – Но вы пока проживаете самое начало, можно сказать, утро своей жизни. Утром всегда бывает туман, как и к вечеру. Когда к вам придет зрелость, вы будете смотреть на вещи по-другому. Ваша вера в Ничто не обеспечивает вам моральных критериев. В ней нет места совести, она не сдерживает страстей человеческих. Разве вы этого не видите?

Лоример победоносно, по-мальчишески открыто улыбнулся.

– Вы чересчур добры, сэр, пытаясь наделить меня чувством совести! – воскликнул он. – Не думаю, что она у меня есть. Но уверен, что и страстей я тоже лишен. Я всегда был слишком ленив, чтобы потакать им. А что касается моральных критериев, то я придерживаюсь человеческой морали самым неукоснительным образом, ибо, если человек становится аморальным, то он перестает быть джентльменом. Поскольку в наше время джентльменов осталось очень мало, то, полагаю, я уж постараюсь оставаться им как можно дольше – столько, сколько смогу.

Эррингтон решил вклиниться в разговор.

– Вам не следует воспринимать его слова всерьез, мистер Гулдмар. Он и сам никогда не говорит серьезно. Я могу обрисовать вам, что он за человек, всего в нескольких словах. Да, он не придерживается никакого религиозного вероучения, это правда. Но он замечательный человек – лучший из всех, кого я знаю!

Лоример взглянул на Филипа с благодарностью, но ничего на это не сказал, поскольку увидел, что на него смотрит Тельма, причем с самой завораживающей улыбкой.

– А! – сказала она, с шутливым упреком указывая на него пальцем. – Вы, как я понимаю, любите дурачиться? Вам нравится всех смешить – разве не так?

– Ну да, – признался Джордж. – Пожалуй, что так. Но иногда эта задача просто титанически трудна. Если бы вы когда-нибудь побывали в Лондоне, мистер Гулдмар, вы бы поняли, как трудно в этом городе заставить людей хотя бы улыбнуться. А когда они это все же делают, их улыбки кажутся, мягко говоря, не очень-то искренними.

– Почему? – удивленно спросила Тельма. – Они что, все такие несчастные?

– Если они и не несчастны, то, по крайней мере, делают вид, что это так, – сказал Лоример. – Такая уж там мода – находить недостатки во всех и во всем.

– Это так и есть, – задумчиво прогудел Гулдмар. – Я однажды был в Лондоне, и мне показалось, что я попал в ад. Бесконечные ряды больших, некрасивых, отвратительно построенных домов, длиннющие улицы, грязные переулки. А лица у всех такие мрачные и усталые, словно им отказала в благословении сама природа. Этот город достоин жалости – причем вдвойне с точки зрения такого человека, как я, чья жизнь прошла среди фьордов и гор, таких пейзажей, как тот, что вы видите. Ну, теперь, когда стало ясно, что никто из вас не лютеранин, и похоже, что вы вообще не знаете толком, кто вы такие по вероисповеданию (тут Гулдмар негромко хохотнул), я могу быть откровенным и говорить, опираясь на мою собственную веру. Я горд тем, что могу сказать, что никогда не отступал от верований моих отцов, дедов и прадедов, которые делают мужчину духовно сильным, бесстрашным и не приемлющим зло. Считается, что эти верования в нас убили, но они все еще живы и хранятся в сердцах многих людей, которые ведут свой род от викингов, как я. Да! Они проросли и пустили корни в их сердцах и душах. И сколько бы трусливые людишки, принимающие другие вероучения, ни пытались скрыть этот факт, на свете всегда будут те, кто никогда не отступится от веры своих предков. Я – один из этих немногих. Пусть позор падет на головы тех мужчин, которые добровольно отказываются от всего того, чем дорожили их прародители-воины! Для меня всегда будут святыми имена Одина и Тора!

Гулдмар с гордым видом воздел руку вверх. Глаза его сверкнули. Эррингтона эта тирада заинтересовала, но не удивила: верования старого бонда полностью соответствовали его личности и характеру. Лицо же Лоримера сияло – для него человек, который в столкновениях бесчисленных мнений, жизненных и религиозных позиций стойко придерживался традиций своих предков, был чем-то совершенно новым.

– Мой бог! – с энтузиазмом воскликнул он. – Я думаю, что поклонение Одину подошло бы мне идеально! Это воодушевляющая вера, зовущая к борьбе – я уверен, что она сделала бы из меня мужчину. Вы посвятите меня в ее таинства, мистер Гулдмар? В Лондоне есть один молодой человек, который пишет стихи на индийские сюжеты – так вот он, говорят, считает, что его религиозные устремления лучше всего удовлетворит буддизм. Но мне кажется, что Один – это божество, которое внушает куда больше уважения, чем Будда. Так или иначе, я хотел бы попробовать стать его почитателем. Вы дадите мне такой шанс?

Олаф Гулдмар улыбнулся суровой улыбкой и, встав со своего места, указал рукой на западную часть небосвода.

– Видите вон там, молодой человек, тонкие белые полоски, вроде нитей паутины, на голубом фоне? – спросил он. – Это остатки небольших облаков, которые быстро тают. Они исчезают прямо на наших глазах и скоро пропадут бесследно. Вот так же будет и с вашей жизнью, если вы станете от скуки, просто ради препровождения времени или, еще того хуже, с иронией в душе пытаться постичь тайны Одина! Они не для вас – ваш дух недостаточно крепок и силен для того, чтобы ожидать смерти с такой же радостью, с какой жених ожидает встречи с невестой! Христианский рай – это обиталище для женщин и детей. Вальхалла – место для мужчин! Говорю вам, моя вера имеет такое же божественное происхождение, как любая другая из тех, что существуют на земле. Мост из радуги – это куда более достойный путь для воскрешения, то есть возвращения от смерти к жизни, чем скорбный и унылый крест. Да и темные, зовущие глаза красавицы-валькирии – это куда лучше, чем оскаленный череп и скрещенные кости, которые являются символом смерти и смертности в христианстве. Тельма считает – и точно так же считала прежде ее мать, – что при всем том, что мои верования сильно отличаются от современных религий, со мной все будет в порядке в следующем мире, в новой жизни, то есть там я устроюсь ничуть не хуже, чем любой благочестивый христианин в раю. Может, так оно и есть – но мне до этого нет дела! Но, видите ли, суть любой ныне существующей цивилизации – это неудовлетворенность. Между тем я, благодаря почитанию богов, которым поклонялись мои предки, счастлив и не хочу ничего такого, чего у меня нет.

Гулдмар на время умолк и, казалось, погрузился в раздумья. Молодые люди с живым интересом наблюдали за игрой эмоций на его одухотворенном лице. Тельма смотрела в противоположную сторону, поэтому ее лицо было от них скрыто. Наконец старый фермер снова заговорил, но уже спокойнее:

– Теперь, молодые люди, вы знаете, что мы из себя представляем. Мы оба, по мнению лютеранской общины, заслуживаем того, чтобы предать нас анафеме. Моя дочь принадлежит к так называемой идолопоклоннической Римской церкви. Я – один из последних варваров, язычников. – Старый фермер улыбнулся с явным сарказмом. – Впрочем, правду говоря, для варвара я не так глуп, как обо мне говорят некоторые типы. Если бы мы с гнусавым Дайсуорси одновременно держали экзамен по правописанию, я бы наверняка победил и получил приз! Но, как я уже говорил, вы теперь нас знаете. Если общение с нами может каким-то образом обидеть вас, давайте лучше расстанемся, пока мы еще добрые друзья и клинки еще не извлечены из ножен.

– Ни одна из сторон не станет извлекать клинки из ножен, уверяю вас, сэр, – сказал Эррингтон, шагнув вперед и положив руку на плечо бонда. – Надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что буду считать честью и привилегией дальнейшее знакомство и общение с вами.

– И даже если вы не примете меня в последователи Одина, – добавил Лоример, – вы не можете помешать мне пытаться сделать так, чтобы я стал приятным для вас человеком. Предупреждаю вас, мистер Гулдмар, что буду навещать вас весьма часто! Таких мужчин, как вы, нечасто встретишь.

Лицо Олафа Гулдмара выразило удивление.

– Вы серьезно? – спросил он. – Ничего из того, что я вам сказал, на вас не подействовало? Вы по-прежнему ищете дружбы с нами?

Оба молодых человека искренне заверили старого фермера в том, что так оно и есть. После этого Тельма встала со своего низкого сиденья и посмотрела на гостей с радостной улыбкой.

– Знаете ли вы, – сказала она, – что вы – первые два человека, которые, посетив нас однажды, хотите навестить нас снова? Вижу, вы удивлены моими словам, но это так, правда ведь, отец?

Гулдмар кивнул с довольно мрачным видом.

– Да, – сказала Тельма и стала загибать свои белые пальчики. – У нас три недостатка: во‐первых, мы прокляты; во‐вторых, у нас дурной глаз; и в‐третьих, мы не являемся приличными, почтенными и уважаемыми людьми!

И девушка разразилась смехом, похожим на звон хрустальных колокольчиков. Молодые люди, следуя ее примеру, тоже расхохотались. Немного успокоившись, Тельма, с прекрасного лица которой еще не сошло выражение искреннего веселья, откинула голову назад, коснувшись затылком разросшегося розового куста, и снова заговорила:

– Мой отец так не любит мистера Дайсуорси, потому что тот хочет… о… что там они делают с дикарями, отец? Да, вспомнила… он хочет обратить нас в лютеранство. А когда преподобный в очередной раз понимает, что это бесполезно, он сердится. И хотя сам он такой набожный, но если он слышит, как кто-то в Боссекопе рассказывает о нас какие-то нелепицы, он добавляет к этому еще что-нибудь, не менее лживое и неправдоподобное. И все это копится и копится, и… Что такое?! Что с вами?

Удивленное восклицание девушки было вызвано тем, что Эррингтон выругался и угрожающе сжал кулаки.

– Сейчас я бы с удовольствием сбил его с ног! – сказал он негромко.

Старый Гулдмар засмеялся и посмотрел на молодого баронета одобрительно.

– Кто знает, кто знает! – жизнерадостно пробасил он. – Может, когда-нибудь вы так и сделаете! И это будет доброе дело! Я и сам готов это сделать, если он снова начнет меня допекать. А теперь давайте проделаем кое-какие приготовления для вас. Когда вы приедете, чтобы повидаться с нами снова?

– Сначала вы должны нанести визит мне! – тут же откликнулся сэр Филип. – Если вы и ваша дочь удостоите меня чести принять вас завтра, я буду горд и счастлив. Считайте, что яхта в вашем распоряжении.

Тельма, по-прежнему не отходя от зарослей роз в оконном проеме, бросила на Эррингтона долгий вопросительный взгляд – казалось, она хотела понять, каковы его намерения по отношению к ней и к ее отцу.

Гулдмар сразу же принял приглашение. Когда время визита, намеченного на следующий день, было согласовано, молодые люди собрались уходить. Пожав Тельме руку на прощание, Эррингтон решил рискнуть. Он легонько дотронулся до розы над ее головой, которая почти касалась волос девушки.

– Могу я взять ее? – негромко спросил он.

Глаза Тельмы и сэра Филипа встретились. Девушка густо покраснела, а затем вдруг стала бледной. Она сорвала цветок и вручила его Эррингтону. Затем она повернулась к Лоримеру, чтобы попрощаться. Друзья спустились с крыльца. Тельма прикрыла ладонью глаза, в которые били солнечные лучи, и смотрела им вслед, пока они спускались по извилистой тропинке к берегу, сопровождаемые фермером, который любезно вызвался проводить их к лодке. Друзья пару раз оглянулись, желая еще раз увидеть стройную высокую девушку в белом, которая стояла среди роз, похожая на ангела, а солнце освещало золотистую корону ее волос. Наконец, уже в самом конце тропинки, Филип приподнял шляпу и помахал ею в воздухе, но уже не смог разглядеть, помахала ли Тельма рукой ему в ответ.

Оставшись одна, девушка вздохнула, медленно вернулась в дом и снова села за прялку. Услышав жужжание колеса, в комнату вошла служанка Бритта.

– Вы не будете спускать на воду лодку, фрекен? – поинтересовалась она тоном, в котором слышались одновременно почтение и теплота.

– Уже поздно, Бритта, и я устала.

В глубоких синих глазах Тельмы, взгляд которых перебегал с прялки на широко открытое окно и обратно, временами ненадолго останавливаясь на темных кронах торжественно выстроившихся неподалеку от дома сосен, можно было заметить мечтательное выражение.

Глава 7

Есть шип в центре сердца моего;

Нет цирюльника, кто бы вытащил его, —

Только любовь своей ручкой.

Народные стихи

Эррингтон и Лоример довольно долго гребли по водам фьорда в молчании. Гулдмар стоял на краю своего небольшого причала до тех пор, пока их лодка не скрылась из глаз. Поэтому до того момента, пока суденышко не оказалось за сильно выдающимся вперед выступом скалы, который закрыл от них и бонда, и сам причал, молодые люди видели живописную фигуру старика с серебристыми седыми волосами, которая четко рисовалась на фоне неба. Небосклон теперь уже был окрашен в нежно-розовые тона, словно внутренняя часть хрупкой, изящной ракушки. После того как фермер перестал быть виден друзьям, они еще какое-то время работали веслами, не произнося ни слова, слушая, как лопасти, вызывая рябь на поверхности моря, с плеском ритмично уходят в оливково-зеленую воду. Воздух был странно неподвижным. На мелких волнах, возникавщих от движения весел, играли блики. В западной части горизонта то и дело возникали розовые всполохи, а над склонами гор клубился розоватый туман. Он медленно сползал вниз, в долины и ущелья, время от времени принимая очертания фантастических фигур, словно это потусторонние духи спешили по своим тайным и скорбным делам. Наконец Эррингтон спросил почти с досадой:

– Вы что, утратили дар речи, Джордж? Вам совсем нечего сказать мне, вашему другу?

– Именно такой вопрос я как раз хотел задать вам, – беззаботным тоном ответил Лоример. – И еще я хотел отметить, что в доме Гулдмара мы не видели вашего сумасшедшего приятеля.

– Нет, не видели. И все же я не могу отделаться от ощущения, что он как-то связан с ними, – задумчиво произнес Эррингтон. – Говорю вам, он выругался в мой адрес, произнеся какое-то слово, которое для древних норвежцев обозначало ад – или что-то вроде этого. Осмелюсь предположить, что и он тоже поклоняется Одину. Но оставим его. Что вы скажете о ней?

Лоример, сидя на банке, с ленцой повернулся, чтобы взглянуть приятелю в лицо.

– Знаете, старина, если вы хотите услышать честный ответ, то я скажу, что она самая красивая женщина, которую я когда-либо видел – и даже, если хотите, о которой когда-либо слышал. А я в этом вопросе беспристрастный критик – абсолютно беспристрастный.

С этими словами Джордж погрузил лопасть своего весла в воду, а затем снова поднял его над бортом, наблюдая за тем, как тяжелые капли падают в воду, словно бриллианты, сверкая в лучах солнца, все еще остающегося на небе, несмотря на поздний час. Затем он снова бросил любопытный взгляд на Филипа. Тот сидел молча с мрачноватым и сосредоточенным лицом. По нему сразу было видно, что Филип Эррингтон честен, благороден и порядочен, но его грызет какая-то глубоко спрятанная мысль. Он выглядел как человек, которого кто-то удостоил высокого доверия и который чувствует по этой причине не только гордость, но и нежность. Лоример, говоря его собственными словами, встряхнулся и с шутливым видом дотронулся до руки друга.

– Вы наконец встретили дочь короля Норвегии, Фил, – сказал он с легким оттенком печали в голосе, – и вам придется привезти ее домой, как поется в старой песне. Полагаю, вы нашли наконец женщину, которую можно назвать достойной вас. А вашему другу, то есть мне, после этой истории придется играть в вашей жизни вторую скрипку – а, старый приятель?

Эррингтон густо покраснел, но при этом крепко ухватил руку Лоримера и сжал ее с невероятным жаром.

– Господи боже, я оторву вам кисть, если вы будете говорить в таком тоне, Джордж! – со смехом воскликнул сэр Филип. – Вы ведь знаете: ваше место в моей жизни не изменится никогда. Говорю вам, – добавил Эррингтон, в раздумье подергивая себя за ус, – я совершенно не могу понять, что со мной происходит. Эта девушка просто завораживает меня! В ее присутствии я чувствую себя дураком. Вероятно, это признак того, что я влюблен?

– Разумеется, нет! – тут же воскликнул Джордж. – Потому что в ее присутствии я тоже ощущаю себя дураком, но я не влюблен.

– Откуда вы это знаете? – поинтересовался Эррингтон, устремляя на своего друга полный пристального внимания вопросительный взгляд.

– Откуда я знаю? Да бросьте! Вот это мне нравится! Разве я зря изучал себя все эти годы? Посмотрите сюда. – Лоример осторожно достал уже начавший вянуть маленький букетик маргариток, который он похитил. – Вот вам, держите. Я знал, что вы хотели завладеть этими цветами. Но вы не решились подобрать их – а я решился. Я подумал, что, возможно, вы захотите положить их себе под подушку, и все такое. Я считаю, если уж кто-то собрался превратиться в пораженного любовью лунатика, то все надо делать как следует – терпеть не могу полумеры. Так вот, если бы во мне трепетала хотя бы легкая тень влюбленности, то – надеюсь, вы это понимаете – этот миленький букетик было бы не вырвать у меня из рук даже с помощью упряжки диких лошадей! Я бы ни за что не выпустил его из пальцев, а вы никогда бы о нем не узнали. – Джордж мягко рассмеялся. – Возьмите же его, дружище! Вы теперь богаты – ведь Тельма подарила вам еще и розу. Чего стоит все ваше состояние по сравнению с той ценностью, которую представляют эти растения! Послушайте, не надо смотреть на меня с таким ликованием, или мне придется высмеять вас – просто ради того, чтобы вернуть вам чувство здравого смысла. Значит, вы влюбились в девушку с первого взгляда, и дело с концом. Ну, так и не ходите вокруг да около.