Тельма

Друзья обменялись огорченными взглядами. Однако, похоже, им оставалось только одно – выполнить неприятное им приказание старого Гулдмара. Эррингтон, однако, решил все же предпринять еще одну попытку.

– Могу я надеяться, мистер Гулдмар, – поинтересовался он с изысканной вежливостью, – что вы хотя бы один раз нарушите свой обет затворничества и посетите меня на борту моей яхты? Вы наверняка ее видели – она называется «Эулалия» и стоит на якоре во фьорде.

Фермер посмотрел Эррингтону прямо глаза.

– Я видел ее. Красивая игрушка для молодого повесы! Значит, вы тот, кого в Боссекопе, этом скопище дураков, называют «богатым англичанином» – бездельник, который не знает, чем заняться, и у которого поэтому масса свободного времени. Праздношатающийся путешественник, прибывший с тех туманных берегов, где толстосумы копят золото и не могут удовлетворить свой аппетит к богатству, пока не умрут от обжорства! Я слышал о вас – рыцарь из рода паразитов, плесень с благородными манерами, эфемерный росток, отпочковавшийся от гниющего старого дерева, корни которого превратились в труху и остались в давно забытом прошлом.

Густой низкий голос старика вибрировал, когда он произносил свою тираду, а на лице проступила тень меланхолии. Эррингтон слушал его совершенно спокойно и безмятежно. Его нисколько не обидело то, что у пожилого фермера имелся свой взгляд на молодого аристократа, на его образ жизни, его богатство и титул. И, хотя бонд продолжал пристально смотреть на него, сэр Филип не отвел взгляд, а лишь легонько наклонил голову, давая понять, что с уважением относится к его мнению.

– Вы совершенно правы, – просто сказал он. – Мы, современные люди, всего лишь пигмеи по сравнению с гигантами прежних времен. Даже королевская кровь теперь уже не та. Но, что касается лично меня, то я не придаю значения ни титулу, ни деньгам, ни прочим атрибутам, то есть всему тому, если можно так выразиться, багажу, который сопровождает нас в нашем кратком путешествии по этой жизни. Мне достаточно самой жизни.

– И мне, – заявил Лоример, который был просто в восторге от того, что его друг вполне благодушно отнесся к презрительным характеристикам, которые дал ему старый фермер. – Но, знаете ли, мистер Гулдмар, прогоняя нас, вы осложняете нам жизнь. Наша беседа становится такой интересной! Почему бы не продолжить ее? У нас в Боссекопе нет друзей, а нам хотелось бы задержаться в этих местах на несколько дней. Надеюсь, вы позволите нам прийти сюда снова и повидаться с вами?

Олаф Гулдмар молча сделал шаг вперед и стал настолько откровенно и пытливо разглядывать молодых людей, что оба они, зная, что на самом деле привело их к дому бонда, невольно покраснели, особенно Эррингтон, который побагровел до корней своих каштановых волос. Однако старик продолжал изучающе рассматривать их, словно желая взглядом проникнуть в их души. Затем он что-то пробормотал себе под нос по-норвежски, после чего, к искреннему изумлению обоих англичан, выхватил из ножен свой охотничий нож и быстрым, сильным движением бросил его на землю и поставил на него ногу.

– Да будет так! – произнес он. – Я убираю свой клинок! Вы мужчины и, как должно мужчинам, говорите правду. А раз так, я готов вас принять! Если бы вы сказали мне хоть маленькую ложь по поводу своего прихода сюда – попытались бы сделать вид, что заблудились, или испробовали какой-то другой трюк, наши с вами пути больше никогда бы не пересеклись. В общем, я говорю – добро пожаловать!

С этими словам Гулдмар с достоинством вытянул вперед руку, ногой все еще прижимая нож к земле. Молодые люди, пораженные его действиями и обрадованные тем, что он явно сменил гнев на милость, о чем говорило и смягчившееся выражение суровых черт его лица, с готовностью обменялись с ним рукопожатиями. Фермер поднял с земли нож и убрал его в ножны с таким видом, словно не сделал ничего особенного, а затем предложил гостям подойти к самому окну, к которому их взгляды были прямо-таки прикованы еще совсем недавно.

– Пойдемте! – сказал он. – Мы с вами должны выпить по бокалу вина прежде, чем вы уйдете. Не зная здешних мест, вы по ошибке пошли не по той тропинке. Я видел вашу лодку, пришвартованную у моего пирса, и задался вопросом – кто же это такой храбрый, что решился прогуляться по моему лесу. Я мог бы догадаться, что только двое беззаботных молодых людей вроде вас могли зайти на территорию, которой все добропорядочные жители Боссекопа, а также все последователи дьявольской лютеранской веры избегают, словно здесь можно заразиться чумой.

Старый фермер гулко расхохотался, и его искренний смех оказался таким заразительным, что Эррингтон и Лоример присоединились к нему, толком не понимая, чему именно они смеются. Лоример, впрочем, подумал, что, может быть, таким образом они с другом протестуют против того, что гостеприимный хозяин отнес их к категории «беззаботных молодых людей».

– За кого вы нас принимаете, сэр? – спросил он с ленцой, но весьма добродушно. – Я несу на своих плечах тяжкий груз прожитых двадцати шести лет. Филип страдает под бременем тридцати. Вам не кажется, что в этой ситуации слова «молодые люди» как-то унижают наше достоинство? Вы ведь совсем недавно назвали нас мужчинами, не забывайте!

Олаф Гулдмар рассмеялся снова. Его угрюмая подозрительность исчезла без следа, и теперь лицо фермера сияло добродушным весельем.

– Да, вы и правда мужчины, – жизнерадостно признал он, – только в зародыше, вроде листьев на дереве в еще не распустившихся почках. Но старому пеньку вроде меня вы все же кажетесь молодыми людьми, мальчишками. Так уж я устроен. Вот и моя дочь, Тельма – все говорят мне, что она уже взрослая женщина, а для меня она всегда будет ребенком. В этом состоит одна из многих привилегий старости – в способности видеть мир вокруг себя молодым, полным детей.

С этими словами Гулдмар повел друзей мимо окна с широко открытыми решетками, где они увидели смутные очертания прялки, рядом с которой теперь никого не было и которой еще совсем недавно касались прекрасные девичьи руки. Обойдя дом, Эррингтон и Лоример, следуя за хозяином, оказались перед фасадом строения, которое выглядело невероятно живописно, от фундамента до крыши покрытое живым ковром из разросшихся роз. Входная дверь была открыта – чтобы подойти к ней, требовалось миновать крыльцо, широкое, просторное, украшенное причудливой резьбой. На крыльце по разные стороны от двери стояли два весьма удобных на вид кресла. Молодые люди прошли через дверной проем, ощутив легкое прикосновение листьев и бутонов розовых и белых роз, и очутились в широком коридоре, где по стенам из темной полированной сосны висело всевозможное оружие весьма необычных форм. Среди экспонатов были примитивные каменные дротики и топоры, а также луки, стрелы и двуручные мечи, огромные, словно легендарное оружие Уильяма Уоллеса.

Открыв одну из дверей с правой стороны коридора, фермер вежливо отступил в сторону и пригласил гостей войти. Друзья оказались в той самой комнате, которую видели через окно и в которой находилась прялка.

– Садитесь, садитесь! – радушно предложил хозяин дома. – Сейчас мы выпьем вина, а там и Тельма придет. Тельма! Тельма! Где же это дитя? Она носится туда-сюда с быстротой горного ручейка. Подождите здесь, ребята, я сейчас вернусь.

Гулдмар вышел из комнаты. Эррингтон и Лоример были в восторге от того, что их планы успешно осуществились, но в то же время и несколько сконфужены. Комната, в которой они находились, казалась удивительно уютной, но при этом все ее убранство было таким простым и непритязательным, что это почему-то тронуло рыцарские, благородные струны в их душах, и они сидели молча, не произнося ни слова. С одной стороны располагались полдюжины книжных полок, уставленных книгами в довольно дорогих, хороших переплетах. На них можно было видеть напечатанные золотистым шрифтом имена Шекспира и Вальтера Скотта. Были здесь «Гомер» Чапмена, «Чайльд Гарольд» Байрона, поэмы Джона Китса, труд Эдуарда Гиббона «История упадка Римской империи» и сочинения Плутарха. Кое-где между ними попадались корешки книг на религиозные темы, на французском языке, Альфонса де Лигуори, «Имитация» (также на французском). Стояло на полках немало книг и на норвежском. Словом, библиотека в комнате была собрана неоднородная, но довольно интересная и говорящая о хорошем литературном вкусе и высоком культурном уровне тех, кому она принадлежала. Эррингтон, хорошо разбиравшийся в литературе, удивился, увидев так много классических произведений среди книг, которыми владел человек, который был всего лишь простым норвежским фермером, и его уважение к могучему пожилому бонду сразу же возросло. Картин в комнате не было. Большое зарешеченное окно выходило прямо на настоящее море цветов, а из окна поменьше был хорошо виден фьорд. Мебель, стоящую в комнате, изготовили из сосны, причем, судя по всему, вручную. Некоторые из стульев, входивших в интерьер, выглядели очень оригинальными и колоритными – их, наверное, при желании можно было бы продать в антикварных магазинах, выручив по соверену за каждый.

На широкой каминной полке стояло множество весьма любопытных на вид фарфоровых предметов посуды и фигурок, собранных, похоже, со всех частей света. При этом большинство из них очевидно представляли собой немалую ценность. В затемненном углу комнаты располагалась старинная арфа. Была здесь и уже виденная молодыми людьми прялка, сама по себе достойная того, чтобы стать музейным экспонатом. Все эти предметы молчаливо свидетельствовали о широком круге интересов их хозяйки. На полу оказалось кое-что еще – нечто такое, что оба молодых человека сразу же захотели взять в руки. Это был венок из крохотных луговых маргариток, скрепленный голубой лентой. Гости сразу же поняли, кто именно его обронил, но не сказали ни слова, и к тому же оба, повинуясь странному порыву, избегали смотреть на невинный венок из безобидных цветков, словно он таил в себе некое ужасное искушение. Оба заметно смутились, и, чтобы преодолеть неловкость, Лоример негромко заметил:

– Бог мой, Фил, если бы старик Гулдмар знал, что вас на самом деле сюда привело, он, наверное, вышвырнул бы вас, как какого-нибудь негодяя или мошенника! Вы не почувствовали себя обманщиком, когда он сказал, что доволен тем, что мы, как настоящие мужчины, сказали ему правду?

Филип мечтательно улыбнулся. Он в этот момент сидел в одном из резных кресел, явно погруженный в сладкие грезы.

– Нет, не совсем, – ответил он на вопрос приятеля. – Потому что мы в самом деле сказали ему правду. Мы действительно хотели познакомиться с ним – он ведь тоже достоин того, чтобы узнать его получше! Он выглядит впечатляюще. Разве тебе так не кажется?

– Еще бы, конечно, кажется! – с горячностью откликнулся Лоример. – Жаль, что я никогда не смогу в старости быть таким здоровяком. А это было бы здорово уже только потому, что мне доставляло бы удовольствие время от времени поглядывать на себя в зеркало. Но он изрядно удивил меня, когда бросил на землю нож. Вероятно, это какой-то старинный норвежский обычай?

– Полагаю, да, – ответил Эррингтон и умолк, потому что в этот самый момент дверь в комнату отворилась, и старый фермер вернулся в сопровождении девушки, несущей поднос, на котором поблескивали бутылки с итальянским вином, высокие изящные бокалы в форме кубков, но на очень тонких ножках. При виде девушки, однако, молодые люди испытали разочарование – она, безусловно, выглядела довольно миловидной, но это оказалась не Тельма. Она была невысокая и пухленькая, с непокорными волнистыми локонами орехового цвета, которые то и дело налезали ей на лицо, выбиваясь из-под тесного белого чепца. Щеки у нее были круглые и румяные, словно яблочки, а в голубых озорных глазах, казалось, так и искрился сдерживаемый смех. На ней красовался безукоризненно чистый передник с кокетливыми оборками. Правда, руки девушки, увы, были большими и грубыми. Но когда она, поставив поднос на стол, уважительно сделала книксен и улыбнулась, обнажив мелкие, но белые и ровные, похожие на жемчуг зубки, эта улыбка показалась друзьям очаровательной.

– Вот и хорошо, Бритта, – сказал Гулдмар по-английски, помогая девушке расставить на столе бутылки и бокалы. – А теперь быстрей! Беги на берег за своей хозяйкой. Ее лодка наверняка еще не вышла из бухты. Попроси ее вернуться и зайти ко мне. Скажи ей, что у меня в гостях друзья, которые будут ей рады.

Бритта тут же убежала, а у Эррингтона упало сердце. Тельма уплыла! Вероятнее всего, она в очередной раз отправилась на другой берег фьорда, в ту самую пещеру, где он впервые ее увидел. Он был уверен, что она не вернется по просьбе Бритты. Ему казалось, что даже по требованию своего отца эта прекрасная гордая девушка не станет менять свои планы. Как же ему не повезло! Погруженный в мрачные раздумья, Филип почти не слышал восторженные похвалы, дипломатично расточаемые Лоримером по поводу вина фермера. Он почти не ощутил вкуса напитка, хотя вино действительно оказалось превосходным и вполне заслуживало того, чтобы его подавали к монаршему столу. Гулдмар заметил, что молодой баронет несколько рассеян и, возможно, чем-то расстроен, и с совершенно искренним радушием обратился к нему:

– Вы, верно, вспоминаете, сэр Филип, мои резкие слова в ваш адрес? Я вовсе не хотел вас обидеть, мой юный друг, не хотел! – Тут старый фермер сделал небольшую паузу, а затем заговорил снова: – Нет, честно говоря, я все же хотел вас задеть. Но когда я увидел, что вы не приняли обиду близко к сердцу, мое настроение изменилось.

Губы Эррингтона тронула едва заметная, немного усталая улыбка.

– Заверяю вас, сэр, – сказал он, – что я и тогда был, и сейчас по-прежнему согласен с каждым словом, которое вы сказали. Вы оценили меня очень правильно. Добавлю к этому, что никто не осознает незначительность моей личности так, как я. Жизнь, которой живу я и подобные мне люди, ничтожна и бессодержательна. Хроники наших мизерных, пустяковых дел и поступков нисколько не заинтересуют тех, кому предстоит в будущем изучать историю нашей страны. Среди целого поколения бесполезных людей я чувствую себя самым бесполезным из всех. Вот если бы вы могли показать мне, как сделать, чтобы моя жизнь приобрела ценность и смысл…

Тут Эррингтон внезапно умолк, и его сердце отчаянно заколотилось. Со стороны крыльца донесся звук легких шагов и шорох платья. В воздухе еще более отчетливо повеяло ароматом роз. Дверь комнаты распахнулась, и высокая, невероятно красивая девушка, одетая в белое платье, возникла на темном фоне дверного проема. Чуть помедлив, девушка, явно смущенная, бесшумно и чуть неохотно подошла к отцу. Старый бонд повернулся в своем кресле и заулыбался.

– А, вот и она! – воскликнул он. – Где ты была, моя Тельма?

Глава 6

«Как мы ни стремимся несть

Нурланду Благую Весть,

Тор – кумир мужей развратных,

И среди норвежцев знатных

Чернокнижников не счесть»[8].

Генри Лонгфелло. Сага о короле Олафе

Девушка стояла молча. На ее щеках проступил легкий румянец. Молодые люди при ее появлении встали, и она с первого же мимолетного взгляда узнала Эррингтона, но никак не дала этого понять.

– Видишь, моя дорогая, – заговорил ее отец, – здесь у нас двое гостей, приехавших в Норвегию из Англии. Это Филип Эррингтон. Он путешествует по бурным морям на своей паровой яхте, которая сейчас стоит на якоре во фьорде. А это его друг, мистер… мистер… Лоример. Я правильно произнес ваше имя, юноша?

И Гулдмар, повернувшись к Джорджу Лоримеру, послал ему добрую улыбку.

– Да сэр, правильно, – без малейшей задержки ответил Джордж, после чего надолго умолк, неожиданно почувствовав смущение в присутствии молодой женщины выдающейся красоты. Тельма, которую отец приобнял одной рукой, подняла свои синие глаза и спокойно, с достоинством поклонилась Лоримеру после того, как Гулдмар его представил.

– Будь с ними поприветливей, дорогая моя Тельма! – продолжил старый фермер. – Друзья в наше время – это большая редкость, и мы должны быть благодарны судьбе за то, что она послала нам хорошую компанию. Да! Да! Я могу отличить честных молодых людей, когда их вижу! Улыбнись же им, моя Тельма! А потом мы согреем их сердца еще одним бокалом вина.

После этих слов отца девушка сделала несколько грациозных шагов вперед и, с большим достоинством вытянув в направлении гостей обе руки, сказала:

– Я полностью к вашим услугам, друзья. Будьте здесь как дома. Мир вам, и от всего сердца желаю вам всего наилучшего!

Эти слова, которые Тельма сказала по-английски, были буквальным переводом весьма распространенного во многих частях Норвегии приветствия, то есть, по сути, простым выражением вежливости. Но они были произнесены проникновенным тоном и самым приятным голосом, который когда-либо приходилось слышать молодым англичанам. К тому же они сопровождались пожатием обеих маленьких, изящных, чудной формы ручек ослепительной красавицы с манерами молодой королевы. Все это произвело на хладнокровных, блестяще воспитанных молодых англичан, настоящих светских львов, такое потрясающее впечатление, что оба совершенно сконфузились. Чем они могли ответить на столь поэтичную форму приветствия? Обычными затертыми фразами вроде «смею заверить, я в восторге» или «счастлив познакомиться с такой очаровательной девушкой, как вы»? Разумеется, нет. Было очевидно, что подобные слова, которые принято говорить, обращаясь к светским львицам лондонских гостиных, для этого случая совершенно не подходят. Это примерно то же самое, что поставить рядом мужчину, одетого в современный костюм, и прекрасную статую обнаженного Аполлона. Невозможно было произносить общепринятые в высшем свете банальности в присутствии Тельмы, прекрасное лицо которой, казалось, просто отторгает любую, даже самую незначительную фальшь.

Мозг Филипа едва не кипел от напряжения, занятый лихорадочными поисками достойного ответа, но он никак не находился. Лоример тоже стоял красный, словно оскандалившийся школьник, и бормотал какую-то несусветно глупую чушь – он все еще находился под впечатлением от пожатия двух чудных ручек.

Тельма, казалось, совсем не замечала того, что оба гостя пребывают в состоянии глубочайшего смущения – она еще не закончила приветственную процедуру. Наполнив самый большой из стоящих на столе бокалов вином до краев и прикоснувшись к напитку губами, она, лучась ослепительной улыбкой, с искрящимися глазами, приподняла бокал, глядя на Эррингтона. Изящество, с которым она двигалась, невольно восхитило его и помогло выйти наконец из состояния изумленного оцепенения. В душе он боготворил древние семейные ритуалы, и потому дальше действовал так, как и должно мужчине. Обхватив обеими ладонями руки Тельмы, сжимавшие ножку бокала, он низко склонил голову и отпил большой глоток вина, едва не коснувшись своими темными кудрями светлых волос девушки. Затем, в тот самый момент, когда Тельма следом за ним подошла к Лоримеру и повторила те же действия, Филипа вдруг охватил сумасшедший приступ ревности.

Между тем девушка, тихонько смеясь, поднесла уже наполовину пустой бокал фермеру.

– Пей, пей до самого дна, отец! – сказала она. – Знаешь ведь, если ты оставишь хоть каплю, молодые люди с нами рассорятся, или ты с ними.

– Это правда! – заявил Олаф Гулдмар с серьезным лицом. – Но если это случится, в этом не будет моей вины, дитя, и выпитое вино тоже тут будет ни при чем.

С этими словами он допил вино и поставил бокал вверх ножкой на стол с глубоким вздохом удовлетворения. Церемония завершилась. Было очевидно, что первый лед сдержанности сломан. Тельма с изяществом молодой королевы села и грациозным жестом предложила гостям последовать ее примеру.

– Как вы нашли дорогу сюда? – спросила она вполне любезно, но совершенно неожиданно, и во взгляде, который она на мгновение метнула на Филипа, промелькнули веселые искорки. Впрочем, они почти сразу же погасли, прикрытые длинными ресницами.

Ее непосредственность помогла молодым англичанам также почувствовать себя более свободно, и они приняли участие в беседе. Эррингтон позволил Лоримеру на свой лад рассказать о том, почему они проникли во владения старого фермера, ни разу его не перебив. Он инстинктивно почувствовал, что девушка, слушавшая эту весьма правдоподобную историю со скромной улыбкой, на самом деле прекрасно знала об истинных мотивах, которые привели молодых людей в дом, где она жила вместе с отцом. Но при этом она никак не высказывалась на этот счет, что бы ни думала.

Лоример искусно избегал упоминания о том, что они с Филипом наблюдали за ней через окно и наслаждались пением. Тельма терпеливо слушала объяснения гостей до тех пор, пока в разговоре не был упомянут Боссекоп. Как только это произошло, ее прекрасное лицо сразу же приняло холодное и суровое выражение.

– От кого именно вы узнали там о нас? – поинтересовалась она. – Мы не общаемся с теми, кто там живет. С какой стати они стали о нас говорить?

– Правду сказать, – произнес Эррингтон, несколько меняя направление разговора и с чувством глубочайшего восхищения глядя на прелестные фигуру и лицо девушки, – впервые я услышал о вас от моего лоцмана. Его зовут Вальдемар Свенсен.

– Ха, ха! – с горячностью воскликнул старый Гулдмар. – Вот тип, который не умеет держать язык за зубами! Что я тебе говорил, дитя? Холостяк ничем не лучше болтливой старухи. Он постоянно чувствует нужду говорить, даже если вокруг него только лес или морские волны. Только женатый мужчина по-настоящему знает, как это здорово – молчать!

Все рассмеялись, хотя глаза Тельмы, несмотря на то, что на губах ее играла улыбка, стали задумчивыми.

– Но ты ведь не будешь винить бедного Свенсена за то, что он одинок, отец? – с надеждой спросила девушка. – Разве его не стоит пожалеть? Судьба жестоко обходится с ним, если нет никого на всем свете, кто любил бы его. Нет большей жестокости, чем это!

Гулдмар насмешливо взглянул на дочь.

– Вы только послушайте ее, – сказал он. – Она говорит так, словно что-то понимает в таких вещах. Но если есть на свете ребенок, который не знает, что такое горе, то это, конечно же, моя Тельма! Ее здесь обожает каждый цветок и каждая птица. Да, да. Я даже иногда думаю, что ее и само море любит. Так и должно быть. Сама она просто обожает море. Что же касается ее старого отца, то он ее совсем не любит. Спросите у нее! Она знает.

Тут Гулдмар издал негромкий смешок, но глаза его подозрительно увлажнились.

Тельма быстро встала и поцеловала его. Эррингтон невольно восхитился тем, как соблазнительно она сложила губы перед поцелуем, и в то же время ощутил необъяснимый приступ гнева по отношению к почтенному бонду – по той причине, что тот принял поцелуй без всяких эмоций, по крайней мере, внешне.

– Тише, отец! – шутливо шикнула Тельма на Гулдмара. – Наши гости прекрасно видят, как сильно ты меня балуешь. Но скажите мне, – внезапно обратилась она к Лоримеру с повелительными интонациями, которые также показались молодым людям просто очаровательными, – с кем именно вы говорили о нас в Боссекопе?

От звука ее голоса Лоример встрепенулся, словно беговая лошадь, получившая посыл от своего жокея. Вопрос девушки вызвал у него растерянность, поскольку никто из жителей небольшого городка не говорил о Тельме и ее отце ни с ним, ни с Филипом. Что же касается слов мистера Дайсуорси о неких людях, «общения с которыми приличные прихожане избегают», то они, в конце концов, могли и не относиться к членам семьи Гулдмаров. Теперь, во всяком случае, было весьма трудно предположить, что священник имел в виду именно их, более того, это казалось чем-то невероятным, просто абсурдом. По этой причине Джордж ответил на вопрос девушки очень осторожно:

– Мне кажется, преподобный мистер Дайсуорси вас немного знает. Разве он не ваш друг?

Эти вроде бы простые слова произвели совершенно неожиданный эффект. Олаф Гулдмар резко вскочил с горящими гневом глазами. Дочь попыталась взять его за руку, чтобы успокоить, но это не помогло. Одного только упоминания имени лютеранского священника оказалось достаточно, чтобы вызывать у него вспышку ярости. Он устремил возмущенный взгляд на удивленного Эррингтона.

– Если бы я знал, что вы пришли от этого дьявола, я бы тут же отправил вас обратно, да еще сказал бы пару ласковых слов, чтобы вы поскорее убрались! Я бы не стал пить вино из этого бокала, а разбил бы его вдребезги! Друзья того, у кого лживое сердце, мне не друзья. Тех, кто притворяются, строя из себя святых, не принимают под крышей моего дома! Почему вы сразу не сказали мне, что пришли сюда, как шпионы, присланные лжецом и фарисеем Дайсуорси? Почему сразу не признались в этом? Зачем обманывали, словно воры, меня, старого дурака, введенного в заблуждение тем, что вы вели себя по-мужски, и я отбросил опасения, которые поначалу были у меня по поводу того, с какой целью вы появились здесь? Позор вам, молодые люди! Позор!

Гневные слова потоком лились с губ старого фермера, лицо его горело возмущением. Он освободился от руки дочери, которая стояла совершенно неподвижно, с бледным лицом, опираясь одной рукой на стол. Седые волосы бонда растрепались, глаза его горели. Его поведение было угрожающим, но в то же время настолько искренним и непосредственным, что Лоример поймал себя на том, что любуется хозяином дома и пытается представить, как бы его мощная фигура выглядела в мраморе, в виде скульптуры разгневанного викинга.