Тельма

– Вообще-то гостеприимство свойственно людям в наших краях, – грустно, но со значением ответил лоцман. – Как вы помните, в течение всей вашей поездки вас встречали и принимали с радостью. Но Олаф Гулдмар не такой, как все остальные. Он горд, свиреп и неукротим, как люди в старые времена. Его привычки и манеры отличаются от привычек и манер других жителей этих краев. Таких, как он, немного. Его очень боятся.

– Выходит, вы с ним знакомы? – небрежно поинтересовался Эррингтон.

– Я знаю его, – спокойно ответил Вальдемар. – А его дочь красива, как солнце и море. Но не мне говорить о ней и ее отце.

Лоцман умолк, словно бы смутившись, а затем после небольшой паузы спросил:

– Господа сегодня будут сниматься с якоря?

– Нет, Вальдемар, – ответил Эррингтон с деланым равнодушием. – Мы совершим небольшое плавание завтра – посетим Каа-фьорд, если, конечно, погода позволит.

– Очень хорошо, сэр, – сказал лоцман и, чтобы избежать продолжения беседы со своим работодателем о таинственной Тельме и ее столь же таинственном отце, принялся внимательно осматривать штурвал и компас, словно они вдруг потребовали его самого пристального внимания. Эррингтон и Лоример отправились рука об руку прогуливаться по тщательно выскобленной, обшитой светлым деревом палубе, разговаривая вполголоса.

– Вы не стали спрашивать его про гроб и карлика, – сказал Лоример.

– Нет. Дело в том, что, по моему мнению, он ничего не знает ни о том, ни о другом, и это стало бы для него новостью, которой я предпочитаю с ним не делиться. Если мне удастся встретиться с той девушкой еще раз, возможно, тайна пещеры прояснится сама собой.

– Ну хорошо, но что вы собираетесь предпринять?

Лицо Эррингтона приняло задумчивое выражение.

– Пока ничего. Мы отправимся на рыбалку вместе с остальными. Но вот что я вам скажу: если вы к этому готовы, мы с вами сегодня вечером оставим Дюпре и Макфарлейна в доме священника и скажем им, чтобы они ждали нас там. Они займут друг друга беседой и не заметят, как пройдет время. А мы с вами тем временем сядем в лодку и на веслах отправимся на поиски обители этого фермера. Я полагаю, по воде до него не слишком далеко. Так или иначе, я знаю, в каком направлении гребла она.

– «Я знаю, где ступала ты, о Мод, с пленительным букетом…»[5] – со смехом процитировал Лоример. – Похоже, она вас зацепила, Фил, «удар, и очень явственный»[6]! Кто бы мог подумать! Выходит, Кларе Уинслей теперь не нужно травить своего супруга, чтобы выйти за вас замуж, поскольку теперь вас устроит только девушка – повелительница солнца.

– Не будьте глупцом, Джордж, – ответил Эррингтон. Однако было видно, что слова приятеля его несколько смутили, поскольку к его лицу помимо воли прилил непрошеный румянец. – Я испытываю лишь чистое любопытство, и ничего больше. После того, что нам сказал Свенсен, мне так же интересно увидеть этого старика фермера, как и его дочь.

Лоример укоряющим жестом поднял вверх палец.

– Вот что, Фил, не унижайте себя ложью – во всяком случае, когда говорите со мной. К чему скрывать свои чувства? Зачем, как пишут сочинители трагедий, подавлять самые сильные эмоции, на которые способен человек? Благородные порывы, восхищение женской красотой, стремление завоевать ту, что вас пленила – все это мне понятно, боже ты мой! Но мой дар провидца подсказывает, что вам придется задушить замечательного Олафа Гулдмара, – боже! ну и имечко! – прежде чем вы получите возможность предаться страсти с его чудесной до-о-ченькой. Да, и не забывайте про сумасшедшего с факелом – он может появиться в самый неожиданный момент и создать вам бесчисленное множество неприятностей. Но, бог ты мой, это в самом деле романтическое приключение, прямо-таки театральный сюжет! Из этого в любом случае что-нибудь да выйдет, либо трагедия, либо комедия. Вот только что именно?

Эррингтон рассмеялся, но ничего не ответил. В этот момент на палубу из кают-компании поднялись их приятели, идеально одетые и снаряженные для рыбалки. За ними следовал стюард с большой корзиной продуктов. Так что откровенную беседу Эррингтону и Лоримеру поневоле пришлось прервать. Торопливо закончив приготовления к поездке, вскоре они уже плыли по водам фьорда в длинной лодке с экипажем из четырех гребцов-матросов, которые мощно работали веслами; и судно быстро и плавно, как выпущенная из лука стрела, скользило по волнам. Добравшись до берега, все выбрались из лодки и стали взбираться по влажному от росы склону холма, поросшему незабудками и поздними фиалками. Вскоре они оказались на берегу речки, русло которой скрывала густая растительность. Вокруг не было больше ни души. Воздух звенел от щебетания сотен сладкоголосых птиц. Люди принялись рыбачить и так увлеклись этим занятием, что не заметили, как время перевалило за полдень.

Глава 4

Тебя насильно совращают с пути добродетели. Ты одержим дьяволом в образе жирного старика. Твой товарищ бочка, а не человек[7].

Уильям Шекспир

Преподобный Чарльз Дайсуорси сидел в одиночестве в небольшой столовой своего дома в Боссекопе и несколько позже обычного допивал чай. Одновременно он один за другим поедал поджаренные, намазанные маслом тосты с быстротой и целеустремленностью, которые всегда проявлял при потреблении вкусных и питательных продуктов. Это был крупный, крепкого сложения мужчина старше пятидесяти лет, все тело которого заплыло жиром. Его круглое чисто выбритое лицо блестело, словно покрытое слоем масла, которое преподобный не удосужился смыть мылом. Рот его казался слишком маленьким для такого большого человека. Его нос как будто пытался спрятаться между пухлыми щеками, словно ощущая собственную никчемность и ненужность. Глаза у Чарльза Дайсуорси были маленькие, цвета красного дерева, и смотрели на мир без какого-то определенного выражения. Они больше походили на стеклянные бусины, посверкивающие из-под бесцветных ресниц. В них проглядывала не то хитрость, не то насмешка, но нельзя было определить, что именно. Волосы у преподобного имели неопределенный цвет, не темный и не светлый – оттенка запыленной картофельной кожуры, до того как ее вымоют. Впрочем, они были с дотошностью расчесаны и разделены посередине головы прямым как стрела пробором. На затылке шевелюра священника тоже делилась на две части, каждая из которых была заправлена за ухо – правое или левое. А вот придраться к рукам преподобного мистера Дайсуорси не смог бы даже самый придирчивый критик. Кисти были очень красивыми – хорошей формы, белые, полные, мягкие. Ногти тоже выглядели просто великолепно – чистые, ухоженные, розовые. Поскольку он улыбался даже во время чаепития, могло показаться, что священник – очень приятный человек. Собственно, он улыбался практически постоянно. Недоброжелатели говорили, что он растягивает губы в улыбке нарочно, стараясь сделать свой крохотный рот шире – дабы он выглядел более пропорциональным на большом круглом лице. Впрочем, подобные замечания отпускали только люди злые и завистливые, те, кому не удавалось достичь того ореола славы и популярности, который не покидал мистера Дайсуорси, где бы он ни появлялся. Он действительно был известным и уважаемым человеком – этого не мог отрицать никто. В маленьком городке в графстве Йоркшир, где он жил большую часть времени, его просто обожали женщины основанной им секты. Они собирались целыми толпами, чтобы послушать его пылкие проповеди, и, когда он заканчивал говорить, практически бились в истерике – настолько остро и глубоко их нежные души воспринимали его изобличительные публичные выступления и его учение. Мужчины проявляли большую сдержанность в выражениях своего восхищения, но даже они всегда готовы были признать, что «он прекрасный человек с добрым сердцем».

Он выработал привычку в нужный ему момент «заболевать», а лечение его недугов требовало смены обстановки. Когда это случалось, его почитатели с готовностью собирали деньги, необходимые для того, чтобы их любимый пастырь мог отдохнуть и расслабиться в выбранной им части мира. В этом году, однако, он не стал обращаться с просьбой к своим прихожанам собрать ему, как обычно, средства на очередное путешествие. Это объяснялось тем, что священник небольшого норвежского городка Боссекоп, обслуживающий местный приход, добрый, но слабый здоровьем пожилой человек, зимой застудил легкие. По этой причине ему потребовалось срочно сменить климат и как следует отдохнуть. Он лично знал Дайсуорси как ревностного последователя лютеранской веры, который к тому же в молодости прожил несколько лет в Осло, где обучился норвежскому языку. Исходя из этого, занедуживший священнослужитель пригласил Дайсуорси на время своего вынужденного отсутствия принять под свое крыло местный приход. Он предложил Дайсуорси временно поселиться в его доме, где имелась прислуга, а также пользоваться его экипажем, в который запрягали низкорослую лошадку. Кроме того, гостю обещали выплату довольно внушительной суммы за его помощь. Это предложение преподобный Чарльз охотно принял. Хотя Норвегия не была для него совершенно незнакомой страной, тот регион, где находился Альтен-фьорд, ему посещать не приходилось. Он сразу же почувствовал, хотя и не мог бы объяснить причину этого, что сам воздух этого места благотворно воздействует на его здоровье, тоже не слишком крепкое. Кроме того, мистер Дайсуорси счел, что хотя бы один раз предпринять летнее путешествие, не прося своих прихожан оплатить его поездку, будет полезно. Это будет выглядеть как весьма щедрый, почти благородный жест с его стороны.

Женщины из его прихода, провожая его, рыдали. До его отъезда они вязали ему носки, шерстяные кашне, теплые тапочки и прочие вещи, которые должны были сделать жизнь их обожаемого проповедника более комфортной и одновременно служить напоминанием о его почитателях, пока он будет находиться вдали от них. Однако мистер Дайсуорси, правду говоря, почти не думал об этих самозабвено любящих его людях. Ему было слишком хорошо в Боссекопе, чтобы тосковать по маленькому неказистому провинциальному городку в Йоркшире, из которого он на какое-то время уехал. Он прекрасно обжился в колоритном, красивом доме местного священника. Прислуга прилежно выполняла все пожелания нового хозяина. Предоставленный Дайсуорси фаэтон отлично вмещал его громоздкое тело, а невысокая лошадка оказалась весьма спокойной – она безропотно везла его туда, куда он ее направлял, никогда ничего не пугаясь и ни от чего не шарахаясь. Да, преподобный Дайсуорси чувствовал себя комфортно на новом месте – чего, собственно, и заслуживал такой добродетельный дородный человек, как он. Единственной работой, которой ему приходилось заниматься, были две еженедельные воскресные проповеди. Прихожане его оказались людьми простыми, спокойными, дисциплинированными. Они слушали его очень внимательно, хотя и не демонстрировали при этом проявлений восторга. Их невозмутимость, впрочем, его нисколько не огорчала – он читал проповеди ради собственного удовольствия. Ему больше всего на свете нравилось слышать звук собственного голоса, особенно когда он произносил гневные филиппики в адрес Римско-католической церкви. Сейчас, когда он наливал себе третью чашку чая, добавлял в нее сахар и сливки и размешивал их, покачивая головой, его мысли снова потекли именно в этом привычном направлении. Священник вынул из кармана у пояса какой-то небольшой блестящий предмет и положил его на стол перед собой, продолжая качать головой и улыбаться снисходительной, мудрой улыбкой с оттенком превосходства. Предмет оказался символом христианской веры – распятием, сделанным из серебра и перламутра. Казалось, однако, что оно не вызывает в душе мистера Дайсуорси никаких святых чувств. Напротив, он смотрел на него с выражением молчаливой насмешки, граничащей с презрением.

– А распятие-то католическое, – пробормотал он себе под нос, отхватив от тоста один кусок и собираясь откусить еще один. – Выходит, девушка католичка, а значит, безнадежно проклята Богом.

Священник снова улыбнулся. На этот раз улыбка получилась более мягкой, словно мысль о том, что на ком-то лежит вечное проклятие, почему-то доставляла ему удовольствие. Развернув свой смоченный дорогим одеколоном льняной носовой платок, он тщательно вытер им толстые пальцы от остатков масла с поджаренных тостов. Затем, осторожно подняв перед собой на вытянутой руке распятие с таким видом, словно оно раскалено и жжет кожу, Дайсуорси осмотрел его со всех сторон. На обратной стороне было выгравировано несколько слов. Сделав над собой усилие, преподобный Дайсуорси прочел их вслух. Надпись, выполненная на латыни, гласила: «Страсти Христовы, укрепите меня. Тельма».

Дайсуорси снова покачал головой с выражением смиренного веселья на лице.

– Безнадежно проклята, – опять пробормотал он. – Если только не…

Он так и не договорил, и соображения, которые пришли ему в голову, так и остались не высказанными вслух, так как его мысли приняли более фривольное направление. Закончив чаепитие, священник встал из-за стола, достал маленькое карманное зеркальце и с одобрительным выражением лица осмотрел свое отражение в нем. Кончиком носового платка он осторожно смахнул крошки с уголков губ, теперь уже снова сложенных благочестивым бантиком. Затем он тем же платком убрал кусочек масла, каким-то образом прилипший к кончику носа. После этого он снова, теперь с еще большим удовлетворением оглядел себя и, убрав зеркальце, позвонил в колокольчик. На зов тут же явилась высокая, крепкого сложения женщина с равнодушным, невыразительным лицом, словно вытесанным из дерева, так что трудно было даже представить на нем выражение каких-то эмоций.

– Ульрика, – мягко сказал мистер Дайсуорси, – вы можете прибрать со стола.

Ульрика, не отвечая, принялась методично собирать чайные принадлежности. При этом не было слышно ни звяканья тарелок или блюдец, ни лязганья металлических приборов. Аккуратно сложив все на поднос, женщина уже собиралась выйти из комнаты, но мистер Дайсуорси внезапно окликнул ее:

– Ульрика!

– Да, сэр?

– Вам когда-нибудь раньше доводилось видеть такую вещь? – поинтересовался он и поднес к ее лицу распятие.

Женщина вздрогнула, и в ее глазах внезапно промелькнул ужас.

– Это ведьминский амулет, – глухо проворчала она, и ее и без того бледное лицо побелело еще больше. – Сожгите его, сэр! Сожгите, и силы покинут колдунью.

Мистер Дайсуорси снисходительно рассмеялся.

– Моя дорогая, вы ошибаетесь, – вкрадчиво произнес он. – Ваша истовость в вопросах веры и праведное следование религиозным заповедям в данном случае сыграли с вами злую шутку. На свете есть тысячи заблуждающихся людей, которые поклоняются таким вещицам, как эта. Зачастую они очень мало знают о нашем великом Господе. И это печально, очень печально! И все же, хотя они, увы, не принадлежат к избранным и, что совершенно очевидно, обречены на вечные муки, их нельзя назвать ведьмами и колдунами, Ульрика.

– Она точно колдунья, – ответила собеседница, и в ее голосе прозвучали жесткие нотки. – Будь моя воля, я бы сказала ей это прямо в лицо и посмотрела бы, что с ней тогда случилось!

– Ай-ай-ай, – весьма дружелюбным тоном произнес мистер Дайсуорси. – Времена ведьм и колдунов прошли. По вам видно, Ульрика, что вы – женщина не слишком образованная, немного темная, так сказать. Вы незнакомы с последними учениями лучших богословов.

– Может быть, может быть, – сказала Ульрика и, повернувшись, пошла к двери, но затем остановилась у самого порога и пробормотала: – Есть люди, которые знают, что она ведьма, но есть и такие, кто этого не понимает.

Выйдя из комнаты, Ульрика резко захлопнула за собой дверь. Мистер Дайсуорси, оставшись в одиночестве, снова улыбнулся. Просто удивительно, насколько это вышла мягкая, беззлобная, можно сказать, отеческая улыбка! Затем он подошел к окну и выглянул на улицу. Было семь часов пополудни. В любом другом месте уже наступил бы вечер, но в Боссекопе в это время года до сих пор было светло и все вокруг выглядело как днем.

Ярко сияло солнце, и в саду перед домом священника бутоны роз оставались полностью раскрывшимися. На каждом листке и травинке сверкала капелька росы. В воздухе с каждым дыханием легкого ветерка отчетливо ощущался чудный сладкий запах фиалок. Время от времени издалека доносился крик кукушки – несмотря на расстояние, он слышался удивительно ясно.

Стоя у окна, мистер Дайсуорси мог частично видеть за деревьями главную улицу Боссекопа. Она была неширокой, застроенной невысокими домишками, непритязательными снаружи, но просторными и уютными внутри. Вдали поблескивали воды фьорда. Оттуда, с моря, дул тот самый освежающий бриз, который нес с собой цветочные ароматы. На лице мистера Дайсуорси, только что напившегося чаю и насытившегося тостами, по-прежнему оставалось довольное выражение – все, что он видел, действовало на него успокаивающе. Со вздохом удовлетворения преподобный устроил свое массивное тело в легком, но глубоком и удобном кресле и погрузился в благочестивую медитацию.

Медитировал он долго, плотно закрыв глаза и приоткрыв рот. О том, что в его голове действительно происходит мыслительный процесс, можно было судить по безудержному, с оттенком торжества, сопению, которое издавал крохотный холмик на его лице, который лишь из вежливости можно было назвать носом. Внезапно сладкие грезы преподобного прервал звук шагов нескольких человек, которые, судя по всему, медленно шли по протоптанной в саду тропинке. Привстав с кресла, священник увидел четверых мужчин, одетых в белые фланелевые костюмы. Все они были в легких соломенных шляпах, украшенных голубыми лентами. Мужчины неторопливо двигались по тропинке к двери его дома, временами ненадолго останавливаясь, чтобы полюбоваться цветами, которые попадались им на пути. Лицо мистера Дайсуорси заметно покраснело от возбуждения.

– Джентльмены с яхты, – негромко пробормотал он себе под нос и стал торопливо приводить в порядок воротничок и галстук. Затем он пригладил разделенные пробором волосы и заправил их за уши.

– Вот уж не думал, что они придут, – продолжил он рассуждать вслух. – Ну надо же! Это ведь сэр Филип Эррингтон собственной персоной! Нужно срочно раздобыть какие-нибудь закуски и напитки.

С этими словам мистер Дайсуорси торопливо покинул комнату, на ходу отдавая приказания Ульрике. Прежде, чем визитеры успели позвонить в дверь, он сам распахнул ее перед ними. Стоя у порога и вежливо улыбаясь, он горячо поприветствовал гостей, не забыв при этом особо отметить, какой честью для него является тот факт, что сам сэр Филип Эррингтон внезапно решил наведаться в его скромное жилище. Эррингтон вполне учтиво, но не без юмора дал понять, что комплименты священника чрезмерны, и позволил проводить себя и своих друзей в лучшую в доме комнату. Это была гостиная, небольшое помещение с окнами, выходящими на густо поросшую яркими цветами лужайку.

– Прекрасно, – прокомментировал Лоример, небрежно присаживаясь на подлокотник софы. – Какое уютное место. Думаю, вам здесь очень комфортно?

Радушный хозяин, обливаясь потом, легонько потер ладонью о ладонь.

– Я благодарю небеса за то, что здесь все полностью удовлетворяет мои скромные потребности, – смиренно ответил он. – Роскошь – это не то, что нужно простому служителю Господа.

– Ах вот как. Значит, вы отличаетесь от многих из тех, кто служит тому же владыке, что и вы, – заметил Дюпре с тонкой улыбкой, в которой сквозила ирония – похоже, сам дьявол подтолкнул его к этому. – Месье Бог весьма беспристрастен! Кто-то из его слуг постоянно переедает, кто-то все время голодает, но перед ним, похоже, все равны! Как вы думаете, каких священнослужителей Господь любит больше – толстых или худых?

Сэнди Макфарлейн, который был довольно-таки нетерпим к кощунствам и шуткам по поводу религии и священников, тем не менее, услышав остроту Дюпре, не смог сдержаться и разразился смехом. Однако круглое лицо мистера Дайсуорси выразило крайнюю степень ужаса.

– Сэр, – мрачно произнес он, – есть темы, на которые не следует говорить без должного почтения. Бог знает, кого выбирать себе в слуги. Он с самого начала их жизни поставил их на этот путь. Он призвал, выделив из миллионов, великого апостола реформ, Мартина Лютера…

– Весельчака и кутилу! – смеясь, перебил священника Дюпре. – Его соблазнила хорошенькая монашенка! Хотя какой мужчина устоял бы! Лично я бы нарушил постулаты какой угодно веры из существующих на свете, если бы встретил симпатичную монашенку, которая стоила бы того, чтобы за ней побегать. Нет, серьезно! Жаль вот только, что бедняга Лютер умер от обжорства. Его уход из жизни был таким недостойным!

– Заткнитесь, Дюпре, – жестко одернул его Эррингтон. – Ваши дурацкие шутки не нравятся мистеру Дайсуорси.

– О, молю вас, сэр Филип, не беспокойтесь, – негромко произнес преподобный с выражением бесконечного терпения на лице. – Мы должны уметь без гнева выслушивать мнения всех людей, даже если они заблуждаются – в противном случае мы не сможем достойно выполнить возложенный на нас долг. Однако мне горько сознавать, что на свете существует человек или люди, которые недостаточно крепки в вере для того, чтобы исполнились обетования Божьи.

– Вы должны понимать, мистер Дайсуорси, – сказал медленно и раздельно Макфарлейн, который, казалось, тщательно обдумывал каждое свое слово, – что перед вами молодой француз, который не верит ни во что, кроме собственного существования – да и то не уверен, существует ли он на самом деле или же представляет собой нечто мифическое, нематериальное. У него даже на этот счет есть сомнения, причем очень серьезные.

– Именно так! – воскликнул Дюпре и в восторге кивнул. – Наш дорогой Сэнди так замечательно все объяснил! Быть мифом – это нечто оригинальное. Быть же просто человеком – нечто тривиальное и скучное. Я верю, что может найтись какой-нибудь профессор, деятель науки, который докажет мне, что я миф, движущаяся тень, сон. Только представьте себе! Это так поэтично.

– Вы слишком много болтаете для мифа или персонажа из сна, мой дорогой, – со смехом сказал Эррингтон и, повернувшись к мистеру Дайсуорси, добавил: – Я опасаюсь, что мы вас шокируем, и вы подумаете, что мы ужасные люди. Но, боюсь, ни один из нас не отличается чрезмерной религиозностью. – Сэр Филип изо всех сил старался сохранять серьезность. – Если бы не мистер Лоример, в прошлое воскресенье мы сходили бы в церковь. Но, к сожалению, мистер Лоример был к этому не очень-то расположен.

– Да уж! – процедил упомянутый Эррингтоном джентльмен, отходя от небольшого окна. Непосредственно перед этим он, высунувшись из окна в сад, сорвал розу и вставил ее себе в петлицу. – Я был так измучен. Перед этим у меня случился запой со всеми вытекающими последствиями. Так что этим троим джентльменам в прошлое воскресенье пришлось потратить немало сил, чтобы привести меня в человеческое состояние!

– Бог мой! – Мистер Дайсуорси, похоже, собирался поподробнее расспросить мистера Лоримера о текущем состоянии его здоровья, но тут вдруг дверь открылась, и вошла Ульрика. Она держала в руках большой поднос, уставленный бутылками с вином, закусками и прочим угощением. Поставив поднос на стол, она окинула комнату быстрым настороженным взглядом, словно хотела запомнить внешность всех находившихся в гостиной молодых людей. Затем, сделав довольно неуклюжий книксен, она вышла из комнаты так же бесшумно, как и вошла. Однако она, похоже, произвела не самое приятное впечатление на Эррингтона.

– Угрюмая у вас горничная, – заметил он, глядя на священника, который старательно откупоривал одну из винных бутылок. – Не похожа на романтическую пастушку.

Мистер Дайсуорси в ответ улыбнулся.

– О нет, нет! Она вовсе не угрюмая, – сказал он елейным голосом. – Наоборот, она очень добрая и дружелюбная. Единственный ее недостаток – это то, что она, пожалуй, чересчур ретива – да, она очень ревностно отстаивает чистоту веры. На ее долю выпало много страданий. Но она прекрасная женщина, просто прекрасная! Сэр Филип, отведаете этого вина? Это «Лакрима Кристи».

– «Лакрима Кристи»! – воскликнул Дюпре. – Но разве оно есть в Норвегии?

– Это в самом деле кажется странным, – ответил мистер Дайсуорси, – но факт остается фактом – итальянские и церковные, причастные вина здесь можно встретить нередко. У священника, которого я в силу своих скромных возможностей временно заменяю, винный погреб забит ими. Все это объясняется просто. Темные, дикие итальянцы, жители страны, погрязшей в ошибках и заблуждениях, все еще живут впроголодь. Норвежские моряки поставляют им в больших количествах рыбу для их идолопоклоннических ритуалов, обменивают ее на их вино и привозят его сюда.

– Очень неплохая идея, – сказал Лоример, с видимым удовольствием прихлебывая «Лакрима Кристи». – Фил, я сомневаюсь, что ваши вина на борту «Эулалии» превосходят это.

– До этого им в самом деле далеко, – с удивлением отозвался Эррингтон, попробовав напиток в своем бокале и оценив его изумительный вкус. – Священник, которого вы временно заменяете, мистер Дайсуорси, должно быть, знаток вин. А много ли здесь других жителей, которые так же хорошо разбираются в вине?