Тельма

Эррингтон скептически относился к историям о всяческих необычных приключениях, считая их плодом фантазии рассказчиков. И если бы он сам прочел в какой-нибудь книге о том, как вполне уважаемый яхтсмен девятнадцатого века встретился и разговаривал с неким сумасшедшим в таинственной пещере на морском побережье, он бы рассмеялся, хотя вряд ли смог бы объяснить, почему подобное событие, с его точки зрения, невероятно. Теперь же, когда это случилось с ним самим, произошедшее казалось ему удивительным и забавным, но отнюдь не невозможным. Более того, этот факт его заинтересовал, и теперь его грызло любопытство и желание как следует во всем разобраться.

Тем не менее, наводя порядок в той части пещеры, которая предстала перед его взором первой, он ощутил некое подобие облегчения. Эррингтон снова поставил лампу на вырубленную в скале полку, откуда взял ее, и вышел на берег, где царил уже не рассвет, а великолепное утро во всей красе. Он ощутил на коже восхитительно приятный, благоуханный ветерок. Каждое его дуновение колыхало длинные стебли травы, испускающие тысячи ароматов, среди которых выделялись запахи дикорастущего тимьяна и восковницы.

Оглядевшись, сэр Филип увидел «Эулалию», бросившую якорь на прежнем месте стоянки во фьорде. Яхта вернулась, пока он отсутствовал, занятый изучением пещеры. Собрав свою накидку, мольберт, краски и кисти, он громко свистнул в свисток три раза. С яхты ему ответили, и вскоре по направлению к нему по воде плавно заскользила шлюпка с двумя матросами-гребцами. Через короткое время она достигла берега. Эррингтон забрался в нее, и шлюпка, подгоняемая ударами весел, стала быстро удаляться от того места, где на рассвете с ним приключились удивительные события, унося сэра Филипа по направлению к его плавучему дворцу. Его друзей нигде не было видно – по всей вероятности, они спали.

– Как насчет ледника Джедке? – поинтересовался сэр Филип, обращаясь к одному из матросов. – Они взобрались на него?

Загорелое лицо матроса медленно расплылось в улыбке.

– Благослови вас бог, нет, сэр! Мистер Лоример только взглянул на него – и уселся в тенечке. А другой джентльмен все время играл морскими камешками в расшибалочку. Потом они оба здорово проголодались и съели по порядочной порции ветчины с маринованными огурцами. А потом взошли на борт и сразу улеглись в койки.

Эррингтон рассмеялся. То, как быстро иссяк внезапный энтузиазм Лоримера, его позабавило – но не удивило. Впрочем, его мысли занимало нечто совсем другое. Поэтому дальше последовал вопрос, касающийся совершенно иной темы.

– А где наш лоцман?

– Вы имеете в виду Вальдемара Свенсена, сэр? Как только мы бросили якорь, он тоже отправился в койку – сказал, что хочет вздремнуть.

– Хорошо. Если он выйдет на палубу раньше меня, скажите ему, чтобы ни в коем случае не сходил на берег, пока я с ним не поговорю. Я хочу сделать это после завтрака.

– Ладно, ладно, сэр.

После этого сэр Филип спустился в свою каюту. Он зашторил иллюминатор, чтобы отсечь ослепительные лучи солнца, которые заливали помещение светом, хотя было всего около трех часов утра. Затем он быстро разделся и рухнул в койку, испытывая ощущение сильнейшей, но при этом довольно приятной усталости. Когда его веки уже сонно смыкались, у него в мозгу мелькнуло воспоминание о плеске воды у входа в зияющую в скале пещеру. И еще отчаянный невнятный крик Сигурда. Затем все это слилось воедино с легким шумом волн, ударяющих в борт «Эулалии». Последнее, что пронеслось в его сознании, прежде чем сон окончательно сморил его и он перестал что-либо слышать и ощущать, было имя Тельма.

Глава 3

«…Гостья неземная,

Как среди смертных ты наречена?

Заздравный кубок алого вина

Поднимут ли друзья твои высоко,

Родные соберутся ль издалека?»[2]

Джон Китс

– Это совершеннейший абсурд, – пробормотал спустя семь часов Лоример слегка уязвленным тоном, сидя на краю койки и глядя на Эррингтона. Тот, полностью одетый и пребывающий в приподнятом настроении, внезапно обрушился на своего приятеля с упреками в лени из-за того, что он, Лоример, видите ли, все еще толком не проснулся и не успел облачиться в достойное джентльмена одеяние и привести себя в порядок. – Говорю вам, дорогой мой, есть испытания, которые не в состоянии выдержать даже самая крепкая дружба. Я сижу тут перед вами в рубашке, брюках и только одном носке, а вы осмеливаетесь заявлять мне, что пережили какое-то приключение! Да даже если бы вам удалось отрезать кусок солнца, вы все равно должны были подождать, пока я побреюсь, прежде чем сообщать мне об этом.

– Не будьте таким сварливым, старина! – радостно рассмеялся Эррингтон. – Надевайте второй носок и слушайте. Я пока не хочу говорить об этом остальным, потому что они могут начать наводить о ней справки…

– О, так значит, в вашем приключении присутствовала еще и некая «она», не так ли? – широко раскрыл глаза Лоример. – Слушайте, Фил! Мне казалось, у вас и так уже было достаточно, и даже более чем достаточно, интрижек с женщинами.

– Это не такая женщина, с которой можно завести интрижку! – горячо и страстно заявил сэр Филип. – По крайней мере, мне такие женщины еще никогда не встречались! Это какая-то лесная повелительница, или морская богиня, или солнечный ангел! Я не представляю, что это за создание, клянусь своей жизнью!

Лоример смерил друга взглядом, в котором явственно читались обида и упрек.

– Не продолжайте – пожалуйста, не надо! – умоляюще воскликнул он. – Я этого не вынесу – правда, не вынесу! Болезненная поэтичность – это для меня чересчур. Лесная повелительница, морская богиня, солнечный ангел – господи боже! Что дальше? Вы явно пошли по неверной дорожке. Если я правильно помню, у вас была с собой фляжка с зеленым шартрезом хорошей выдержки. Ага! Так вот в чем дело! Хороший напиток, но, пожалуй, слишком крепкий.

Эррингтон расхохотался и, нисколько не смущенный добродушными шутками своего друга, с горячностью продолжил свой изобиловавший красочными подробностями рассказ об утренних событиях. Лоример терпеливо слушал его со снисходительным выражением на открытом, румяном лице. Дождавшись окончания повествования, он поднял взгляд на сэра Филипа и спокойно поинтересовался:

– Значит, все это не выдумка, так?

– Выдумка?! – воскликнул Эррингтон. – Вы полагаете, я стал бы выдумывать такое?

– Не знаю, – невозмутимо произнес Лоример. – Вы вполне на это способны. Причем звучит все весьма правдоподобно – благодаря шартрезу. Такой вымысел вполне достоин Виктора Гюго – это вполне в его духе. Место действия, обстановка – все очень подходит. Норвегия, полночь. Таинственная красавица-девушка выходит из пещеры, садится в лодку и уплывает вдаль; мужчина, герой рассказа, забирается в пещеру, находит каменный гроб и бормочет себе под нос: «Что бы это могло быть? О боже! Это сама смерть!» Какой ужас! Перепуганный мужчина, чувствуя, как его спина покрывается липким потом, осторожно пятится и сталкивается с сумасшедшим карликом, держащим в руке горящий факел. Этот сумасшедший карлик оказывается весьма говорливым – у ненормальных это очень часто бывает, – а потом испускает вопль и убегает в неизвестном направлении. Мужчина же выбирается из пещеры и … и … и отправляется удивлять своим рассказом друзей. Но один из этих друзей, как выясняется, нисколько не удивлен – это я.

– Думайте, что хотите, – сказал Эррингтон. – Но все, что я рассказал – это правда. Только еще раз прошу: не говорите остальным. Пусть это будет нашим с вами секретом…

– Браконьерам на территорию поместья «Солнечный ангел» ходу нет! – мрачно промолвил Лоример. Сэр Филип, не обратив на это внимания, продолжил:

– После завтрака я расспрошу Вальдемара Свенсена. Он всех здесь знает. Когда я дам вам знак, выходите покурить на палубу, и мы с вами вместе с ним поговорим.

Было видно, что Лоример все еще настроен скептически.

– И какой в этом смысл? – вяло спросил он. – Даже если все правда, вам следует оставить эту самую богиню, или как там вы ее называете, в покое – особенно если у нее в округе есть сумасшедшие друзья или родственники. Чего, собственно, вы от нее хотите?

– Ничего! – заявил Эррингтон, заметно повысив тон. – Ничего, уверяю вас! Мной движет простое любопытство. Мне хочется узнать, кто она такая – только и всего! Дальше этого дело не пойдет.

– С чего вы взяли? – поинтересовался Лоример и стал энергичными движениями приглаживать свои растрепавшиеся жесткие, кудрявые волосы. – Как вы можете говорить так? Я не спиритуалист и вообще не из тех шарлатанов, которые заявляют, что могут предсказывать будущее. Но иногда у меня бывают предчувствия. Еще до того, как мы отправились в этот круиз, ко мне привязалась строчка из старинной мрачной баллады «Сэр Патрик Спенс»: «Узнать, как имя дочки короля норвежского – вот в чем твой долг!» И вот теперь вы ее нашли – во всяком случае, мне так кажется. И что, интересно, из этого выйдет?

– Ничего! Ничего из этого не выйдет, – со смехом ответил Филип. – Как я вам уже говорил, она сказала, что принадлежит к крестьянскому сословию. Так, вот и звонок – пора завтракать! Поторопитесь, старина, я голоден как волк!

Не дожидаясь, пока его друг закончит одеваться, Эррингтон отправился в кают-компанию, где поприветствовал двух других своих товарищей – Алека, или, как его чаще называли, Сэнди Макфарлейна, и Пьера Дюпре. Первый из них был студентом Оксфорда, второй – молодым человеком, с которым Филип познакомился в Париже и с тех самых пор поддерживал постоянный дружеский контакт. Трудно представить себе более непохожих друг на друга людей, чем эти двое приятелей Эррингтона. Долговязый Макфарлейн, мосластый и неуклюжий из-за крупных и выступающих суставов, походил на складную линейку. Дюпре же был невысоким, худощавым, но в то же время крепким и жилистым, не лишенным определенного изящества. Макфарлейн отличался грубоватыми манерами и неистребимым акцентом уроженца Глазго. При этом говорил он медленно и монотонно, так что выслушивать его было весьма утомительно. В свою очередь, невероятно подвижный Дюпре постоянно жестикулировал, сопровождая свои движения весьма выразительной мимикой. К тому же он явно гордился своим знанием английского и в разговоре то и дело бесстрашно переходил на него, что делало его манеру выражать свои мысли какой-то беспечной и легкомысленной, хотя временами и весьма колоритной. Макфарлейн был обречен стать видным деятелем официальной Шотландской церкви и по этой причине относился ко всему крайне серьезно. Что же касается Дюпре, то он был избалованным ребенком крупного французского банкира и занимался главным образом тем, что порхал по жизни в поисках наслаждений, и, можно сказать, делал это весьма увлеченно, нисколько не заботясь о будущем. Взгляды и вкусы этих двух молодых людей кардинально различались. Впрочем, обоих, тем не менее, объединяло то, что они были добродушными парнями, без ненужной аффектации и без склонности как к порокам, так и к чрезмерной добродетели.

– Ну, так вы в конце концов взобрались на ледник Джедке? – со смехом спросил Эррингтон, когда друзья уселись за стол завтракать.

– Мой друг, что вы такое говорите?! – воскликнул Дюпре. – Я не утверждал, что собираюсь на него забираться – нет, нет! Я никогда не говорю о своих намерениях сделать что-то, если не уверен в своих силах. Как я мог такое сказать? Это все милый ребенок, Лоример – он выступил с таким хвастливым заявлением! На самом деле все произошло так. Мы прибыли и высадились на берег. Кругом горы – черные, высочайшие. Горные пики, острые, как иголки. И самый высокий, самый страшный на вид – этот самый Джедке. Ба! Ну и название! Оказалось, что он отвесный, как шпиль собора. Чтобы забраться на него, надо быть мухой. Ну, а мы – мы не мухи. Ma foi! Клянусь честью! Лоример сначала смеялся, а потом начал зевать и сказал: «Нет уж, на сегодняшний день это не для меня, благодарю покорно!» А потом мы стали наблюдать за солнцем. О, это было великолепно, прекрасно, просто сногсшибательно!

И Дюпре, поднеся к губам кончики пальцев, поцеловал их.

– Ну, а вы что скажете по этому поводу, Сэнди? – поинтересовался сэр Филип.

– Я об этом не особенно задумывался, – коротко ответил Макфарлейн. – Но вообще-то это зрелище понравилось мне куда меньше, чем обычный закат. Хотя, конечно, это просто поразительно, когда видишь, как солнце вдруг теряет свою пунктуальность и продолжает неподвижно висеть на небосклоне, хотя ему давно уже пора уйти за горизонт. Что до меня, то я считаю, что это явный перебор. Это неестественно и совершенно ненормально, говорите, что хотите.

– Ну разумеется, – согласился Лоример, который как раз в этот момент вошел в кают-компанию. – Сама природа совершенно неестественна – я всегда так думал. Фил, налейте мне, пожалуйста, чаю. От кофе я слишком быстро просыпаюсь. Ну, так какая у нас программа на сегодня?

– Рыбалка в Альтен-фьорде, – мгновенно ответил Эррингтон.

– Меня это полностью устраивает, – сказал Лоример, лениво прихлебывая чай. – Я прекрасный рыбак. Забрасываю удочку, но, как правило, забываю нацепить наживку на крючок. И пока поплавок моей безопасной удочки дрейфует по поверхности воды, а рыба спокойно плавает где-то в глубине, я дремлю. Так что все довольны – и я, и рыба.

– А сегодня вечером, – продолжил Эррингтон, – мы должны нанести ответный визит местному священнику. Он побывал у нас на яхте уже дважды. Надо проявить вежливость.

– Господи помилуй! – застонал Лоример.

– Какой же он восхитительно толстый, этот добрейший местный служитель культа! – воскликнул Дюпре. – Живое доказательство целебности норвежского климата!

– Он не местный, – вставил Макфарлейн. – Он из Йоркшира. И здесь он всего три месяца, заменяет постоянного священника, который уехал куда-то, чтоб сменить обстановку.

– В любом случае этот деятель – типичный образчик мошенника, – сонно вздохнул Лоример. – Впрочем, я буду вежлив с ним, если только он не попросит меня послушать, как он читает молитву. Если он попытается это сделать, я его побью. При его тучности я ему быстро наставлю синяков и шишек.

– Вы слишком ленивы, чтобы с кем-нибудь драться.

Лоример довольно улыбнулся.

– Спасибо, огромное спасибо! Осмелюсь заметить, что вы совершенно правы. Всегда считал излишним напрягаться, о чем бы ни шла речь. Никто никогда и не просит меня напрягаться. Никто не хочет, чтобы я лез из кожи вон. Ну, и зачем мне это тогда?

– Выходит, вы ни к чему в жизни не стремитесь? – грубовато поинтересовался Макфарлейн.

– Нет, дорогой мой, не стремлюсь! Что за странная идея – стремиться к чему-то, чего-то добиваться! Ради чего? Мой доход составляет пятьсот фунтов в год. А когда моя матушка покинет этот бренный мир – замечу, что мне хотелось бы, чтобы это произошло как можно позже, потому что я очень люблю мою милую старую маму, – он вырастет до пяти тысяч в год. Этого более чем достаточно для любого здравомыслящего мужчины, который не собирается заниматься спекуляциями на фондовой бирже. В вашем случае, мой дорогой Мак, дело обстоит иначе. Вы станете уважаемым шотландским священнослужителем. Будете читать молитвы перед толпами богобоязненных олухов – про предопределенность, судьбу и прочее в том же роде. Вы станете оратором, призывающим других людей застолбить для себя места в раю. Только спокойно, спокойно, не надо со мной спорить. Это всего лишь фигура речи! А олухи будут называть вас «редким проповедником, чьи слова в самом деле пробуждают в человеке лучшие порывы» – кажется, они выражаются именно так? А когда вы умрете – а сделать это вам, увы, придется, – они вознаградят вас треугольным куском гранита, который водрузят на вашу могилу и на котором красивыми буквами выбьют ваше имя. Это, конечно, в случае, если каждый из них решит раскошелиться на несколько полупенсовых монет. Все это прекрасно, и некоторых людей это вполне устраивает. Но не меня.

– А что же тогда устроит вас? – поинтересовался Эррингтон. – Ведь вы буквально все находите в большей или в меньшей степени скучным.

– Ах, мой милый юноша, – вступил в разговор Дюпре. – Париж – вот подходящее место для вас. В самом деле, вам следует жить в Париже. Этот город вам никогда не надоест.

– Избыток абсента, тайных убийств и маниакального стремления покончить с собой, – задумчиво произнес Лоример. – А идея с гробами была неплоха. Я никогда не надеялся, что мне доведется трапезничать, используя гроб вместо обеденного стола.

– А! Вы имеете в виду «Tavern de l’Enfer»? «Адскую таверну»? – воскликнул Дюпре. – Да! Официантки там были одеты в саваны, а вино подавали в чашах, выполненных в виде черепов. Отлично! Да, помню, помню. И столы там действительно имеют вид гробов.

– Хосподи боже мой! – набожно прошелестел Макфарлейн. – Что за страшная хартина!

Как только он с ярко выраженным шотландским акцентом произнес эту фразу, в глазах Дюпре загорелось любопытство.

– Что только что сказал Макфарлейн? – осведомился он.

– Он сказал, что вы изобразили «штрашную хартину», – повторил Лоример, утрируя акцент Сэнди. – Это, mon cher[3] Пьер, означает то, что на вашем языке передается словами, выражающими нечто ужасное: affreux, epouvantable, navrant.

– Но все это выглядело вовсе не кошмарно, – живо возразил француз. – Наоборот, просто очаровательно! Помнится, мы смеялись до упаду, а это куда лучше, чем плакать! И еще там была одна замечательная девушка в саване. Каштановые кудряшки, лукавые глаза и маленький ротик. Ха! Ха! Ее так и хотелось поцеловать!

– Я бы лучше сам умер, чем стал бы целовать девушку, облаченную в погребальный саван, – пафосно заявил Сэнди. – Об этом даже думать омерзительно.

– Но видите ли, мой друг, – не унимался Дюпре, – вам не разрешили бы участвовать в ваших собственных похоронах, это невозможно – вуаля! Хотя, будучи живым, вы можете поцеловать красотку, закутанную в саван. Это возможно. Почувствуйте разницу!

– Да забудьте вы про «Адскую таверну», сейчас не время о ней думать, – сказал Эррингтон, который поторопился расправиться со своим завтраком. – Сейчас самое время для того, чтобы вы, парни, переоделись во что-нибудь подходящее для рыбалки. А я пока пойду переговорю с лоцманом.

С этими словами сэр Филип покинул кают-компанию. За ним, но гораздо медленнее, последовал Лоример, которому, несмотря на показное равнодушие, очень хотелось разузнать побольше про утреннее приключение приятеля. Друзья нашли лоцмана, Вальдемара Свенсена, на палубе. Он стоял в весьма вольной позе, опираясь на заблокированный штурвал и глядя на небо в восточном направлении. Это был рослый, крепко сложенный мужчина, типичный представитель скандинавской расы. Он держался с невыразимым достоинством. У него были ясные карие глаза и слегка задумчивое выражение лица. В его каштановых волосах красиво серебрилась седина; на низком лбу, чуть выше мощных надбровных дуг, залегли глубокие морщины – результат частых и, видимо, весьма непростых раздумий. Загорелая мозолистая пятерня, лежащая на одной из рукояток штурвала, ясно говорила о привычке к честному и тяжелому физическому труду. У Вальдемара не имелось ни жены, ни детей, ни каких-либо других живых родственников. Единственной его страстью было море. Сэр Филип Эррингтон нанял лоцмана в городке Кристиансунн – местные судачили, будто все извивы фьордов и опасности, подстерегающие мореплавателей вблизи скалистого побережья, известны Вальдемару так же хорошо, как если бы речь шла о торной дороге через высохшее озеро. С тех пор управление «Эулалией» полностью доверили ему. Любопытно, что, будучи бывалым моряком с огромным практическим опытом судовождения, он тяготел к мистицизму и верил в самые странные и неправдоподобные местные легенды куда более убежденно, чем христиане – в свои религиозные заповеди. При виде направляющихся к нему Эррингтона и Лоримера Вальдемар в знак уважения снял свое красное кепи и с улыбкой пожелал им доброго дня. Сэр Филип предложил ему сигару и, сразу переходя к делу, внезапно спросил:

– Скажите, Свенсен, в Боссекопе есть красивые девушки?

Лоцман вынул изо рта только что зажженную сигару и в явном сомнении потер лоб широкой грубой ладонью.

– Я в этом деле ничего не смыслю, – сказал он после довольно долгой паузы, – потому что я женщин обхожу стороной. Девушек там, наверное, много, но…

Лоцман снова на некоторое время умолк. Затем его загорелое лицо, словно луч солнца, озарила широкая улыбка, и он снова заговорил:

– Вот что, джентльмены, я помню очень хорошо: люди говорят, что там, в Боссекопе, живут самые скромные и невзрачные девки во всей Норвегии.

Услышав этот ответ, Эррингтон разом помрачнел. Лоример отвернулся, чтобы скрыть лукавую улыбку, появившуюся на губах при виде явного разочарования друга.

«Я знаю, что все дело было в шартрезе, – подумал он. – В нем, и еще в воздействии полуночного солнца. Вот и все!»

– Как же так? – продолжил разговор с лоцманом Филип. – Неужели там совсем нет хорошеньких девушек, а?

Свенсен, все еще улыбаясь, покачал головой.

– Только не в Боссекопе, сэр. Я, во всяком случае, никогда ничего о них не слышал.

– А теперь моя очередь! – вмешался в беседу Лоример. – А есть там какие-нибудь старые могилы или пещеры на морском побережье? Ну, или еще что-нибудь в том же роде – что стоило бы исследовать?

На этот вопрос Свенсен ответил весьма охотно, причем без каких-либо колебаний:

– Нет, сэр! Никаких древностей или чего-то подобного. А что до пещер, промоин и гротов, то их очень много, но все они естественного происхождения, образовались сами собой под воздействием морских волн. Красивых или хотя бы интересных с этой стороны фьорда нету.

Лоример одной рукой приобнял друга, а другой шутливо ткнул его в ребра.

– Вам все приснилось, старина! – язвительно прошептал он. – Я так и знал, что все, о чем вы говорили – это какая-то чушь!

Эррингтон добродушно стряхнул руку Лоримера.

– А можете вы сказать мне, – снова обратился он к Вальдемару, пытаясь зайти с другой стороны, – есть ли здесь какое-то место, или человек, или какой-то предмет, который называется «Тельма»?

Лоцман вздрогнул. В глазах его мелькнуло изумление и испуг. Его рука инстинктивно метнулась к красному кепи, словно от хотел отдать честь или как-то еще выразить уважение, услышав произнесенное Филипом имя.

– Фрекен Тельма! – воскликнул он, но при этом заметно понизил голос. – Возможно ли, что вы видели ее?

– Ну, Джордж, что вы теперь скажете? – торжествующе выкрикнул Эррингтон. – Да, да, Вальдемар. Да, я говорю о фрекен Тельме, как вы ее называете. Кто она такая? Что это вообще за девушка? И как вы можете говорить, что в Боссекопе нет симпатичных девушек, если там живет такая красавица?

После слов Эррингтона Вальдемар явно встревожился. Было видно, что ему стало не по себе.

– Честно говоря, когда вы упомянули о фрекен Тельме, у меня и мысли не возникло о девушках, – сказал он мрачно. – Не мое это дело – говорить о дочери Олафа. – Голос лоцмана становился все тише, а его лицо – все более озабоченным. – Простите меня, сэр, но каким образом вы с ней встретились?

– Это произошло случайно, – тут же ответил Эррингтон, который, однако, явно не собирался рассказывать лоцману о своем утреннем приключении. – Она что, какая-то знаменитость этих мест?

Свенсен вздохнул и как-то неуверенно улыбнулся.

– Знаменитость? О, нет. У вас таких людей не называют знаменитостями. Ее отец, Олаф Гулдмар – он бонд, ну, то есть свободный фермер, сам по себе. У него большой красивый дом, несколько акров хорошей земли. Он нанимает работников и хорошо платит им. Но он ни с кем не общается, кроме своих работников, – ни он, ни его дочь никогда не появляются в поселке. Они живут в стороне от всех остальных и не поддерживают отношений с соседями.

– А где именно они живут? – спросил Лоример, который теперь казался настолько же заинтересованным, насколько еще совсем недавно был недоверчивым.

Лоцман слегка оперся одной рукой на леер[4] и указал на запад.

– Видите вон ту скалу, похожую на шлем великана? А там, подальше, холм, поросший березами и соснами. Видите?

Молодые люди кивнули.

– На склоне холма находится дом бонда. От окраины Боссекопа это милях в восьми. Если вы когда-нибудь захотите там отдохнуть, джентльмены, – сообщил Вальдемар спокойно, но твердо, – сомневаюсь, что там вас будет ждать теплый прием.

После этих слов лоцман бросил пытливый взгляд на своих собеседников, словно хотел понять, каковы их намерения.

– Вот как? – лениво процедил Лоример, чувствительно, хотя и незаметно, пихнув своего приятеля локтем в бок. – Ага! Ну, мы не будем беспокоить хозяев! Спасибо вам за информацию, Вальдемар! Мы вовсе не собираемся отправляться на поиски этого самого – как вы его называете? – ах да, бонда, раз уж он такой нелюдимый. Лично мне нравятся люди гостеприимные, готовые накормить гостя дармовым обедом.