Исповедь

Отец… – лишь сейчас становился хоть немного ясным его отказ в постриге, который казался Роме единственным верным путем. А тогдашняя злость на него теперь лишь больше заставляла горевать по тому времени и по тем ошибкам, что сам он не сумел исправить, хоть и под конец хотел. Ведь чуял же как-то настоятель, что испытывает тот злость к нему. Знал это и говорил, но только под конец, так и не дав полностью осознать всё, лишь оставляя на его душе большой и холодный камень скорби.

Монашеский путь… А ведь на самом деле, получается, что никак он не был готов к этому. Все его доводы сводились лишь к одному – невезение. Полнейшая неудача в обычной мерзкой жизни – лишь только она способствовала его выбору, ждать которого пришлось немало лет.

Ничего больше сейчас не оставалось, как молиться. Молиться и просить прощения за все его прегрешения. Стоять на коленях теперь казалось самым простым за всё то, что он сделал.

Не прошло и десяти минут после этого, как снова послышались шаги, обращать внимание на которые, сперва не хотелось. Когда чьи-то ботинки остановились прямо напротив его камеры, он встал с колен, непонятно легко ощущая звуки поворачивающихся ключей. Дверь открылась и за ней стоял невысокого роста человек во всё той же камуфляжной форме, держащий в руках автомат и смотрящий прямо ему в глаза.

– На выход и к стене! – спокойно и холодно сказал он.

Сделав всё так, ему вновь одели наручники и наклонив вниз, повели куда-то по коридорам. На этот раз, правда, путь был куда короче. Лишь пару углов и всего лишь одну лестницу успела заметить его опущенная в пол голова, в какой-то момент снова приставленная к стене.

Следующая, такая же скрипуча дверь открылась и его завели в какую-то новую, но по ощущениям, совсем другую комнату. Первое, что увидел он, это стоящего к нему спиной высокого человека, в черном, военном костюме и всё тех же ботинках. Единственным отличительным признаком от всех остальных была его повязка на плече с надписью «НСРП». С этой белой полоской его силуэт выглядел куда более устрашающе. После того, как раздался хлопок закрывшейся двери, он сразу же, аккуратным тоном, сказал ему присаживаться. Странная табуретка была посреди комнаты, в которой помимо неё был лишь небольшой стол, одиноко и пусто стоящий в темном углу. Это место никак не было похоже на какой-либо кабинет. Скорее, на такую же камеру, но только более комфортную и с тусклым, но своим светом.

– Как сюда попал? – прозвучал спокойный и никак не грубый голос где-то за Роминой спиной спустя, может, пару минут тишины.

Он молчал. На ум ничего не приходило и приходить, кажется, не собиралось. Даже успев подумать, что может лучше вообще ничего и не пытаться, дабы снова не наделав какой-нибудь ерунды, его лицо всё так же продолжало делать непонимающий вид.

– Как попал сюда, я спрашиваю, – точно в таком же тоне снова спросил мужчина.

– Убежал.

– От кого? Куда?

Снова было лишь одинокое молчание, сопровождавшееся лишь небольшими и тихими шагами за позади него. С каждой секундой волнение нарастало. Он чувствовал, что так просто это не закончится.

Вдруг резкий удар… Он пролетает по бетонному полу подбородком, в кровь рассекая о жесткий холод. В голове появляется нудный звон, сопровождающийся пульсирующими болями. Шаги где-то сзади теперь раздавались не такими тихими и медленными. Каждый новый всё громче ударялся где-то в его голове, будто чья то слоновья нога шагает прямо над звенящим ухом.

– Отвечай, – сказал всё тот же спокойный голос где-то сзади, немного сбавляя обороты и снова начиная медленно ходить из стороны в сторону.

От такого страха даже забылось, о чем собственно его спрашивали? Попытки вспомнить хоть что-то лишь больше заводили в тупик. Он понимал, как теперь в любой момент в него снова может прилететь какой-нибудь удар и как можно сильнее пытался зажмурить свои глаза, ожидая.

Вдруг неожиданно и резко звуки зашагали к голове и ловким движением закрутили его грязные, темные волосы на холодной и шершавой руке, медленно и протяжно начиная тянуть их вверх. Не сказать, что боль была дикая и невыносимая, но слезы сами начинали течь с его глаз, осознавая, что это значит.

Так продолжалось не долго. До того момента, пока этот человек не взялся за бороду и попытался, скорее всего, сделать с ней тоже самое.

– Что вам нужно? – будто бы криком души вырвались из его больного тела эти несколько слов.

– Ты кто такой? Откуда пришел? Отвечай. Ни то я сейчас тебя в порядок быстро приведу, – спокойно и ещё более зверски говорил он. – Ты что, думал тебе всё везде можно? Думал, прибьешься к лагерю и станешь тут ребят молодых вербовать? Да хрен тебе, – плюнул он ему прямо в лицо и несильным толчком ноги прямо под те самые, больные ребра, снова полностью повалил его на пол.

– Я не понимаю, о чем вы? Отпустите меня. Пожалуйста, – через слезы говорил он.

Эти слезы больше были не из-за страха пыток или даже смерти. Они больше были из-за его ощущаемой слабости, преодолеть которую он никак не мог.

Ещё один удар, но теперь прямо в ухо. Снова звон, боль и какие-то шаги. Вдруг они снова остановились напротив его уха и грубая рука резко залезла за его шиворот, шерстя по всей спине, а затем и груди.

– Где крест?

Этот садист сейчас был возбужден как никогда, будто бы выискивая это, как какой-то алмаз. Он рыскал по всему его телу, забираясь в каждый карман и с каждой пустой, высунутой рукой начинал всё больше злиться.

– Где он, скотина?

– Нет.

– Почему?

Рома тяжело молчал, с каждым болезненным вдохом лишь больше желая сказать о том, что свой крест он оставил в храме. Когда понимание своей никчемности стало переходить все его рамки, ком в горле уперся так, что ему почти невозможно было дышать.

Неожиданно грубые руки, ещё несколько минут делающие с ним очень больные вещи обхватили его грудь и посадили на вновь стоящий табурет. Он аккуратно поднимал голову наверх, желая заглянуть в лицо человеку, для которого крест вызывал что-то очень плохое. Его глаза лишь довели до его глубокого шрама на подбородке, но не дальше.

– Запомни, чем больше ты будешь молчать, те больнее для тебя всё это выйдет. Ты же верующий, я это чувствую. Я вас таких за километр определяю, – проговаривал он, обходя его со всех сторон, будто бы принюхиваясь к его плоти, как животное к пищи.

– Где крест? – резко и куда громче спросил он.

– У меня его нет.

– А куда он делся?

– Не знаю.

– Значит, был всё-таки. Ага, – более жизнерадостным голосом заговорил этот человек. – Я вот только не понимаю, зачем этот цирк устраивать? Нахрена себя к мученикам то приписывать? Там же разберутся. Для себя хуже сделаешь, если в молчанку будешь играть.

Вскоре он всё-таки поднял на него своё красное, тяжело дышащее лицо и сразу же пожалел об этом. В его глазах была такая злость, которой раньше никогда не встречал, даже у самых тяжелых больных, приходящих в храм. Были, конечно, подобные, но не до такой степени. Он с большой улыбкой смотрел на него, часто подмигивая правым глазом. Зубов у него почти не было, а непонятный шрам, оставленный каким-то лезвием, начинался ото лба и заканчивался где-то на шее.

– Ну что, продолжим тогда к лику святых тебя готовить? – сказал тот, начиная разминать свои пальцы.

– Что вам от меня нужно?

– Ух ты. Как сразу оживился. Ну, для начала нужно правильно ответить на мои вопросы. А дальше… Да, в принципе не важно, что дальше.

Потом на несколько секунд воцарилось молчание, мешать какими-то словами которое, скорее всего пришлось бы тому же человеку.

– И какие вопросы?

– Я же тебе уже задал их, идиот. Вам там, в церкви, все мозги что-ли отшибли? Как сюда попал? Откуда пришел? Где ваша секта сраная? Сколько человек? Вооружены? Нет? Этого достаточно?

– Я один, – спокойно и опустив голову, прозвучал ответ.

– Да что ты говоришь, серьезно? А те трое, которые с тобой приехали, тоже хочешь сказать одни?

– Я их только раз видел. Честно.

– Ага. Честно, значит. Да, честность, это ваш конек, – сказал он, сильно усмехаясь. – Ну, а что тогда на счет их ответов скажешь? Один из них доложил, что ты священник.

– Кто?

– Так значит не один, если спрашиваешь. Знаешь их всех, да, – спросил его он, проводя своими глазами в двадцати сантиметрах от его лица.

Он пошел ходить где-то за его спиной, с каждым разом шагая всё быстрее, а потом вдруг резко снова встал перед ним.

– Ладно. Вижу, бестолку тебя тут мутузить. Как мученику тоже не дам, а то слишком многого хотите. Сдохнешь, как собака.

Он стал собираться, забирая на столе какие-то вещи. Рома в этот момент уже не думал ни о чем. Не хотелось задумываться над тем, кто всё- таки это сказал, хотя, конечно же догадки были. Не было лишь желания слушать тот шум за спиной. Не хотелось вообще абсолютно ничего.

Вдруг сзади снова резко показался вершитель судеб и, схватившись за ручку двери, вдруг почему-то застыл. Так он простоял секунды две, после чего медленно развернулся, подошел к Роме и присел прямо напротив его уставших глаз.

– Я вот знаешь, что сказать то хочу, – он на какое-то мгновение снова замолчал, задумываясь над чем-то, но потом продолжил. – Моя мать была такая же. Да да, именно вот такая. В храм, помню, ходила. Меня постоянно по выходных брала. Мне вот знаешь, такой момент запомнился сильно, когда она меня к твоему коллеги притащила, после того, как мне в школе выговор сделали, за то, что я своё мнение выразил по поводу патриарха, который к нам школу приезжал. Он же, помню, с кортежем, охраной, черт, даже свои секретари и помощники какие-то были. Он когда в школу входил, у нас у всех была задача креститься и кланяться. Ещё говорили, что если он к кому-то подойдет, то нужно будет ему руку поцеловать. Ну так всё, в принципе, и было. Вот только я всем тогда сказал, что не буду этого делать. Меня в этот день в классе заперли, а этого идиота какие-то придурки тогда прям в этот класс и повели. Ха, вот была комедия. Но я не об этом вообще. – Сказал он, заметно пропуская эти воспоминая через свои дьявольские глаза. – Мама меня тогда привела к батюшке и рассказала ему всё. Так знаешь, что он мне сказал? Сказал, что в меня тогда бес вселился ну и вроде как стал его выгонять. Я там помню, чуть в штаны не наложил. Мать моя тогда вообще сознание потеряла. Он ещё после всего этого мне лекцию прочитал, как нужно почитать старших, а в особенности высоких чинов таких. А когда она умерла, я ему позвонил, сказал, что, да как. Сказал, что вот денег у меня почти нет, а мать просила её с православными почестями похоронить. Он собака, отказал. Я тогда подумал даже, что может я сам в этом виноват, что тогда так поступил. Но время то шло. А через пару лет я его на крузаке новом увидел на кладбище, когда он, наверное, кого-то отпевать шел. Я ему, помню, тогда всё сказал, твари этой. Я то тогда реально даже подумал, что он настоящий, по принципам и законам там своим, а он просто из-за бабла мне тогда… сука. Ну а мать моя в его церковь, помню, бабки только и носила. В доме порой жрать нечего было, зато этот пес всегда был сыт.

– И к чему ты мне это…, -неожиданно сказал он этому незнакомому человеку, сразу же, ещё более неожиданно, получив тяжелым кулаком прямо в лицо, оставшись держаться на скрипящей табуретке.

– Да к тому, что вы весь русский народ в рабов превратили! Вы рабами правили, а вами, такими же рабами, только более умными – власть! Вот и конечно, когда война случилась, все сразу обосрались. Из за вас нам теперь приходится страну с колен поднимать. Где ваши православные? Где, скажи мне? Ни одного нет! А если есть, так сидят себе тихо в закрытых городах и не высовываются. Жрут свои бабки до сих пор, наверное. А людям обычным что? Подыхать от голода и холода, да? А господь там потом, после смерти поможет, точно.

Этот человек, разгневанно, с покрасневшим и искренним лицом двинулся в сторону двери. Открыв её и сделав шаг вперед, он неожиданно снова зашел назад, посмотрев на разбитое, окровавленное лицо Ромы.

– Пока живой, буду вас всех, сектантов, истреблять. Жизнь отдам ради того, чтобы нормальных и сильных людей вырасти.

Потом мигом исчез, оставляя лишь где-то в коридоре всё тот же быстрый звук, наступающих на бетонный пол, кирзовых ботинок. В комнату зашел тот человек, что доставил его сюда, быстро застегнул наручники и повел по тому же самому направлению, наверное, в ту же камеру.

Кажется, теперь всё становилось хоть немного ясным и понятным. Теплая и сыроватая комната уже никак не вызывала хотя бы малейшего спокойствия, с каждой минутой всё больше заставляя его бояться. Страх какой-то безысходности начинал разъедать совсем по-другому. Глубокие чувства в один момент немного вылезли из него наружу, с огромным страхом пытаясь осознать, что на самом деле происходит? Ещё неделю назад он не мог себе представить, что в мире сейчас происходит такое, а тем более, что всё это будет происходить именно с ним. Какие-то резкие и одинокие мысли проскакивали в его голове, пытаясь поверить, что всё это не правда и что, может быть, он спит? Были даже и варианты того, что это часть какого-то плана Сереги, которая обязательно должна хорошо закончиться. Но пока что, большая часть выдуманных предположений сводилась лишь к тому, что он с полностью поникшим видом примерно понимал всё происходящее. Теперь слова командира однозначно имели вес той самой правды, которые ещё пару дней назад просто не хотели восприниматься, как слова о настоящем. Получается, что на самом деле была какая-то война и то идиотское радио, что ему приходилось слушать почти год, по сути, несло обычную, пропагандитскую чушь. Но всё же, больше всего ему не удавалось хоть немного понять, зачем люди стали так относиться друг к другу? Ему не хотелось верить, что такие же тогда убили Марту и других жителей? На самом ли деле они на столько обезумели, что стали убивать из-за веры? Просто из-за того, что человек нёс свой крест, никак не причиняющий вред другим? Чем больше он пытался в это углубиться, вспоминая всё старое и новое, пытаясь собрать это в одну кучу, тем чаще с его глаз на холодный пол капали слезы. Усталость от всего в какой-то момент настолько завладела телом, что ему больше просто не хотелось в нем быть. Это мерзкое чувство ещё умудрялось добить ощущение предательства, которое он не раз совершил, опасаясь лишь за свою никчемную жизнь. Что, если бы он ещё тогда, при знакомстве с Артуром, сказал ему, что он священнослужитель? Может, тогда бы всё и закончилось? А если бы он это сказал возле заправки? Правда, лишь Серегин совет на этот счет хоть немного успокаивал его, надеясь на малейшую пощаду.

– Господи, – вслух проговорил он. – Пости ты меня грешного. Отпусти мне все мучения мои. – С его лица жадно текли всё те же слезы, а он молился, в этот миг, никак не думая о чем-то другом.

– Прости раба твоего, Господи. Прости предательство мое, Господи. Пощади меня и сделай так, как считаешь нужным. Убить нужно – убей, спасти – спаси. Господи! Услышь меня!

В тот момент, когда он стоял на коленях, скрестив свои пальцы, отходящие ото лба, раздался резкий звук поворачивающегося ключа и дверь с тонким скрипом открылась. Кто-то зашел, молча смотря, как он стоял всё в той же позе и молился. Он понимал, что напротив него кто-то есть, но терпеть больше никак не хотелось. Не хотелось, но пришлось. От тяжелого удара ботинком ему прямо в лоб, он откинулся назад, издав глухой звук соприкасающейся головы со стеной. Тяжелый и уставший взгляд резко встретился с тем молодым парнем, что пугливо смотрел на него. В этих молодых глазах самым видимым был именно страх, уже за которым неумело пряталась злость и гнев.

– Никаких голосов, понял? – напрягаясь и как можно тяжелее, сказал ему этот парень в камуфляжном костюме.

Лишь молчание и немного улыбающееся и заплаканное лицо было ответом на этот вопрос. Ничего больше отвечать не хотелось, да и не получалось. Сейчас вера казалась ему тем самым, что заставляло не бояться.

– Спасибо, Господи, что слышишь, – про себя проговорил он, всё так же всматриваясь в лицо этого юноши, видимо, вот вот собирающегося протянуть свой ботинок ещё раз.

Резким, хорошо отшлифованным разворотом, он ушел обратно, сильно толкнув дверь и не с первой, нервной попытки воткнув ключ в замочную скважину.

Кажется, теперь Ромино лицо было не таким уж и пустым, с каждым новым ударом сердца лишь больше наполняясь живыми эмоциями. Сейчас он начинал думать более спокойно и понятно. Резко вспомнились моменты из жизни с отцом Михаилом. Особенно то, когда опасался всех тех, кто ходил над их храмом, и самое главное, никогда и никого боялся. Он прекрасно чувствовал опасность, но никогда не впадал в глубокое ощущение возможной смерти, как это возникало у Ромы. Сейчас это ещё больше подбавляло понимания всего того, что должно было присутствовать в нем.

Снова за дверью какие-то шаги, но только на этот раз не одни, остановившиеся прямо около его двери. Опять знакомый звук поворота ключа и дверь открывается.

– На выход, – раздался никак не похожий на все предыдущие голос мужчины, правда, в костюме химзащиты.

Тут снова страх напомнил о себе, заведя спокойное сердце на ту же, непростую частоту. Чем ближе он подходил к этому персонажу, тем сильнее ему казалось, что он идет в абсолютную неизвестность. Это и было тем, чего стоило бояться.

– За мной, – сказал он и кто-то сзади, так же резко, как и в прошлые разы наклонив ему голову к полу, повел почти безжизненное тело по коридорам.

Идти пришлось не мало. Как минимум четыре лестничных пролета удалось насчитать его покрасневшей от положения голове. Он никак не ожидал, что из одной двери, стоявшей на поверхности, могут расти такие длинные и глубокие коридоры. Больше всего его удивил лифт, в который они заходили. Это был самый настоящий подъемник, обшитый серыми, почти полностью проржавевшими листами металла и решетчатым полом, сквозь который всё больше была видна отдаляющаяся темнота нескончаемой бездны.

В какой-то момент произошла остановка и его вывели в ещё один такой же длинный и серый пролет, в котором ощущался очень знакомый, холодный и мертвый воздух. Именно там, за этим выходом и была поверхность. Его вытащили и подняли голову. Первым, после резкого затемнения в глазах, он увидел колючую проволоку, тянущуюся куда-то далеко в обе стороны. Тогда, при въезде на эту территорию, ему не показалось, что здесь лишь одни бугры и вышки. Это на самом деле оказалось совсем не так. Он стоял как раз около одного из них, примерно несколько метров в высоту, покрытый каким-то серым песком, издалека сливающимся с местностью. Вокруг мертво стояло пять человек в химзащите, среди которых был тот невысокий мужичок, который задерживал его и тот, кто допрашивал. Первого удалось определить по росту, а второго по виднеющемуся шраму из под респиратора. Они смотрели на него, скрестив спереди свои руки и, видимо, чего-то ждали.

– Представьтесь, – раздался голос где-то сбоку от него.

Он повернул голову и увидел человека, в таком же резиновом костюме, очках, начищенных ботинках и с чем-то, очень похожим на папку-планшет, в котором были закреплены какие-то бумаги.

Больше Рома уже, кажется, ничего не собирался говорить этим людям. В нем сидело понимание того, что предавать ещё больше – уже не имеет никакого смысла. В конце концов, с минуты на минуты его уничтожат, как минимум те трое молодых ребят, держащих в своих руках автоматы.

Прошло примерно несколько секунд тишины, после чего тот, кто говорил взял свою папку и подняв ближе к лицу, стал зачитывать.

– Согласно доказательствам, изложенным в протоколе о задержании и на основании дальнейшего судебного производства, национал-социалистическая русская партия исходя из всех полученных фактов, приговаривает вас к смертной казни через расстрел. Обязуюсь напомнить, что по законам НСРП в нашей стране организация «Русское православное общество» признанно преступным и входящим в состав бывшей российской федерации, ныне пытающейся заново воссоздать своё былое величие.

Парень спокойно опустил свой планшет и показал куда-то за Ромину спину. Именно сейчас, услышав всё это, для него, судя по всему, окончательно стало ясно, за что он здесь? Страх пульсировал по всему телу, заставляя только больше молиться. Теперь он уже не прятал свой взгляд и тихо открывающийся рот, просивший прощения у Господа. Именно сейчас было понятно, как много плохих вещей он успел совершить и как мало хороших? Его развернули в обратную сторону и тут ему, по-настоящему, стало больно. Казалось, что эта боль была куда хуже тех пуль, которые вот вот собирались продырявить его уставшее тело.

В метрах двадцати от них стоял все трое, если можно назвать, его товарищей. Тех, к кому он на самом деле привязался и тех, за кого он переживал, сидя в камере. Артур с Лешей лишь молча стояли, опустив свои головы, а Серега всё так же направлял свой взгляд куда-то вдаль.

– Вы знаете их? – спросил всё тот же человек, где-то за спиной, по всей видимости, Рому.

Не сдержав свои эмоции, которые именно сейчас неконтролируемо вылезали изнутри, он резко выкрикнул – нет.

Смотря на Серегу, ему больше всего хотелось, чтобы тот тоже показал ему свои глаза, пытаясь понять боль, но тот всё так же холодно направлял свой взгляд куда-то за территорию лагеря.

– Прости, – сказал он, в надежде, что хоть так привлечет его внимание. Сейчас для него это было самым главным и тяжелым. Ему казалось, что они стоят здесь именно из-за него. От всех троих не было никакой реакции на его слово, лишь только больше усиливая напряжение где-то за спиной.

– Прости, командир. Простите меня, ребята. Я ничего им не сказал, честно.

Снова было протяжное молчание. В какой-то момент, прервав тишину, в нем что-то дрогнуло и он осмелился развернуться, поначалу как можно сильнее зажмуривая свои глаза в ожидании выстрелов. Прошло несколько секунд и всё тоже молчание заставило его всё-таки посмотреть. Все те, кто стоял напротив, были всё так же молчаливы, держа свои стволы наготове. Тот человек со шрамом на лице казался самым свирепым. Его эмоции вылезали даже через респиратор, делая заметно-страшные складки на сухом лице. Всё было очень странно. Что дальше? Где то, что должно следовать после обвинения? Он ещё раз оглянулся на Серегу и его товарищей, но всё было неизменно. Все молчали.

Откуда-то звук открывающейся двери, потом скрип и шаги. Но ничего такого рядом не было. В одну секунду его эмоции переполнились и без того залитую грань воображения. Сперва, он ощутил свою замлевшую на холодном полу спину, а после неожиданно увидел сидящего перед ним человека в военной форме.

– Что происходит? Что вы со мной делаете? – неожиданно даже для себя самого вслух закричал его, загнанный в тупик, уставший, внутренний мир.

– Чччч, тихо, – сказал тот, прикрывая ему рот рукой. – Всё хорошо, не волнуйся.

– Не нужно надо мной издеваться. Убейте меня уже, пожалуйста, – говорил он, лично приходя в удивление от сказанного собою. – Да, я верующий. Я священник. Я готов умереть за это. – Говорил он прижатым ртом к кофте этого человека, заливая её своими слезами.

– Ты ещё и священник? – удивленно и тихо спросил тот.

Рома продолжал рыдать, понимая, что точно ждет его теперь?

– Вставай! Давай, поднимайся. Только тихо.

Сейчас для него казалось, что эти непонятные вещи продолжают терроризировать и они не закончились после того, как он очнулся на полу. Какой-то человек тихо и спокойно говорит, чтобы он не шумел и аккуратно помогает ему подняться. Стало приходить на ум, что наверное, эти ребята хотят свести его с ума.

– Идем жё. Давай. Только тихо. Не сопеть и ногами не шоркать, понял.

– А то что, вы меня убьете?

– Да, а то убью, – сказал тот, никак не удивив отчаявшегося.

Он странно пошел вперед, ничего больше не приказав Роме. Тот выглянул из камеры, оглянулся по сторонам и в какой-то момент увидел, как тот парень, молча и немного волнительно, смотрит на него. Всё было очень странно. Хотя, примерно так же странно, как и всё то, что было раньше.

Он пошел за ним, случайно и без особого желания заглядывая в другие решетки камер, в надежде увидеть там хоть что-нибудь, но всё было тихо и пусто. Через несколько обойденных углов этого бункера, он понял, что его ведут именно туда. Это точно был тот самый маршрут, по которому его вели в последний раз. Подходя к лифту все сомнения отпали. Рома старался быть спокойным, надеясь, что этот раз будет последним. Скорее всего, всё то, было каким-то очень необычным сном. Может быть даже специально настроенным для него.

Они заходили во всю ту же железную кабину, через напольные решетки которой сейчас казалось, что они находятся именно на том уровне тьмы, который виднелся ему тогда с последнего этажа. Лифт тронулся и они поехали. Молодой парень очень необычно смотрел на его уставшее и полностью поникшее лицо, будто бы пытаясь найти там последнюю частичку жизни. На какие-то мгновение в мыслях проскакивало внезапное и очень незнакомое ощущение того, что он никак не похож на всех остальных здесь находящихся. По сути, он почти ничего не говорил и не делал, но почему-то его очень выдавал немного потерянный взгляд, временами бегающих от какого-то испуга по всей кабине лифта.