Путь приворота

– Я могу… посмотреть его? – запнувшись, спросила Даша.

– Ты врач?

– Нет. Не совсем… Но я умею некоторые вещи…

Тут бы ему закричать на неё, обозвать шарлатанкой, ну вот зачем она так?! У них беда, с которой врачи справиться не могут, а она… насмехается будто. Но Григорий не закричал, не отказался от чая, и даже с места не поднялся с намерением тут же уйти, услышал свой голос, несказанно удивляясь собственным словам:

– Что ж, попробуй, если не шутишь.

Девушка кивнула. Сомнения, отразившиеся на его лице, она, разумеется, заметила, но насмехаться не стала. Попробует. Она непременно попробует поднять на ноги мальчика. Но если его травма действительно психологическая, ей необходимо будет знать, где и при каких обстоятельствах Егорка получил её. Иначе не справиться.

– Что ты делал ночью на кладбище? – снова в лоб спросила она, и Грише показалось, она просто не умеет говорить длинными фразами, только выдавать короткие рубленные предложения вопросительного характера, ставя собеседника в тупик своей прямотой.

– Жена на нём похоронена. Мама Егора. – Ему нечего скрывать, ответил, как есть.

– Я не о том. Что ты делал там ночью? – спросила так властно, что Григорий растерялся. И снова захотелось сбежать, но он снова остался понуро сидеть за столом, кроша пальцами надкусанный круассан.

– Соскучился! – фыркнул он, посчитав подобный ответ достаточным для удовлетворения её любопытства.

– Соскучился или тянет? – требовательно глядя ему в глаза, настаивала девушка. Будто бы есть в этих определениях существенная разница!

И тут он не выдержал. Поднялся из-за стола, уронив стул, двинул по поверхности стола чашку, расплескав чай, и пошёл в гостиную, так стремительно, что грохот упавшего стула догнал его уже в дверях кухни… Он замер на мгновение, обернулся резко, свирепо глянул на застывшую у стола девушку.

– Какое тебе дело до нас?! – холодно бросил он, уйти просто так показалось не очень хорошей идеей.

Она не ответила, он прошёл в гостиную за сыном, подхватил недоумевающего Егора на руки, довольно грубо посадил в кресло, покатил его к выходу. И мальчик не посмел возразить, лишь тайком от отца поднял ладошку и, едва сгибая пальцы, помахал появившейся в гостиной Даше. Она улыбнулась и кивнула, дав понять мальчику, что не обижается на его отца.

Ночью Григорий снова отправился на кладбище. Этот маршрут стал привычным до такой степени, что бабушка перестала задавать вопросы, лишь до сих пор неодобрительно качала головой и провожала внука обеспокоенным взглядом, а иногда даже крестила украдкой. Но вот такого, чтобы вторую ночь подряд Гриша шёл на кладбище, не было давненько, поначалу разве что. Тогда сложно было. Грише пришлось уволиться с работы, чтобы заботиться о внезапно заболевшем сыне. Он возил Егорку по врачам, снова и снова обследовал мальчика, но результатов обследования не давали, врачи лишь разводили руками, мол, здоров мальчишка, физически здоров, а проблемы его в голове искать нужно.

Сколько их было потом – и психологов, и гипнологов – всё без толку. В итоге о передышке взмолился измученный Егор, да и бабушка на сторону мальчика встала. Гриша сдался. И с тех пор повадился ходить на кладбище ночами. Днём – никогда, а ночами пару-тройку раз в неделю выбирался. Он сам себе не мог объяснить, что за сила тянет его к могиле жены, сначала пытался найти ответ, а после рукой махнул. Раз ходит, значит, так нужно. Иногда, правда, сопротивляться пытался, превозмогая странную тягу, оставался дома, но наутро силы покидали его, с кровати подняться не мог. Видно, таким образом мстила ему Вероника за пренебрежение.

В эту ночь ещё холоднее стало. Подморозило, хрустела под ногами тонкая корочка льда, сковавшая разбитую за зиму дорогу, что-то потрескивало в воздухе, смотрели с чёрного неба холодные звёзды. Всё здесь, возле могилы было как обычно, и в тоже время… несколько иначе что ли. Вроде бы, ничего не изменилось, а в душу неприятный холодок лезет, пробирается потихоньку, чтобы остаться навсегда. Кажется? Ощущение, должно быть, сродни звериному инстинкту, из тех необъяснимых, когда вроде бы не произошло ещё ничего, а зверь мечется и страшно воет, чуя беду. Человеку подобная чувствительность не свойственна, он полагается скорее на разум, нежели на собственные ощущения, так отчего же тогда Григорий замер в ужасе, не смея шелохнутся, и даже дышать боится? Отчего судорогой свело ноги и кажется, что они, как и у Егорки, отказываются служить и подчиняться?

Он никогда не боялся кладбищ. Что в них пугающего? Тихо, спокойно, даже умиротворение какое-то чувствуется, хоть и свойственно людям бояться смерти и кладбищ, с ней заодно, как мест последнего приюта, но Гриша не боялся никогда и частенько, будучи ребёнком, прятался от бабушки среди могил. Бродил, читал таблички, представлял себе жизнь когда-то умерших людей. Кем они были? Как жили? Как путь свой земной окончили?

Всё так, но сегодня что-то дало сбой, и ему хотелось вопить от ужаса, но язык будто примёрз к нёбу, слушаться не желал, и каких усилий стоило не поддаться панике!

С трудом справившись с захлестнувшими эмоциями, мужчина сунул руки в карманы, бросил, на фотографию, подсвеченную робким огоньком зажжённой свечи, короткий взгляд.

– Довольна, тварь?! – проронил он сквозь зубы и, не медля больше, двинулся к выходу.

Однако что-то остановило его. Чувство тревоги, да, на этот раз не лютого ужаса, а именно тревоги, заставило остановиться и поменять маршрут.

Девчонка сидела на скамейке, привалившись боком к ограде, гитара валялась тут же, на земле, как и тонкие кожаные перчатки. Одного взгляда на освещённую ярким светом фонаря фигурку хватило, чтобы понять, как отчаянно девушка нуждается в помощи.

Чертыхнувшись, Гриша в три прыжка преодолел оставшееся расстояние, подхватил девушку на руки, ругаясь вполголоса, потащил её к машине. Он старался передвигаться быстро, но получалось не очень, то камень из-под ноги выскочит, то зацепится за что-нибудь. Благо, идти до выхода всего ничего. А там проще, там машина, на машине до бабушкиного дома всего четыре минуты. Бабушка справится. Обязательно справится… поможет девочке. Вот тут настоящая паника накатила. Девчонка не приходила в себя, а Гриша ничем не мог помочь ей. Растерялся. Да и не умел, не слишком часто встречались ему барышни, уходящие в обморок по поводу и без.

Или же она замёрзла и заснула? Как разобраться? Он же даже пульс не проверил! Не сообразил… Может, она уже того… Не живая?…

Его как током прошило. Но девчонку не бросил, сгрузил на заднее сиденье, прыгнул за руль и стартанул. Да так рванул с места, что все деревенские собаки оценили. Лай подняли такой, что, наверное, до Москвы долетел. Ничего. Это всё неважно, важно довезти девицу до дома, а там бабушка непременно поможет.

Бабушка и в самом деле помогла. Сначала, увидев Дашу, поджала губы и нахмурилась, но не погнала внука вместе с девушкой за порог, распоряжаться взялась. И его загоняла, и сама забегалась.

Даша долго не приходила в себя, но вот дрогнули ресницы, девушка открыла глаза. Испугавшись незнакомой обстановки, она рванулась с дивана, но Гриша был начеку, удержал.

– Убери руки, – хрипло попросила девушка и добавила едва не со слезами, – Пожалуйста!

– Спринтера изображать не будешь?

Даша покачала головой. Какой уж тут спринт, когда силы кончились вместе с рывком, тут бы пару шагов пройти без посторонней помощи, а уж бегать…

– Хорошо, – Гриша разжал пальцы, удерживающие Дашины плечи, и та заметно расслабилась. – Ты не выносишь прикосновений?

– Что-то вроде того, – уклончиво ответила она, – Ничего личного, просто…

– Не рассказывай, не надо, – отрицательно покачал головой парень. – Расскажешь, когда сама захочешь рассказать.

– Спасибо…

Глава 3

Погода с самого утра менялась едва ли не ежеминутно. Словно определиться не могла, и как модница, крутилась перед зеркалом, примеряя новый наряд. Это не это, то не это… Сначала случилось хмурое утро, потом вдруг расчистилось небо, стало жарко, а потом погода внезапно испортилась. Ещё когда Варвара садилась в автобус, солнце светило вовсю, девушка изнемогала от жары и духоты и проклинала раскалённое нутро старенького автобуса. А тут ещё пассажиров набилось столько, что зажали девушку в самый дальний угол на задней площадке по солнечной стороне. Пока ехала, думала сознание потеряет, да так и останется висеть, придавленная чьими-то чужими телесами, но уже на полпути к деревне, за окнами внезапно потемнело, поднялся сильный ветер, и, казалось бы, вот оно, облегчение, да куда там! Что называется, из огня да в полымя!

Думать о том, что довелось пережить накануне, Варвара в таком аду не могла, да и не хотела, пожалуй, всю ночь от страха тряслась и заснуть не могла, вспоминая и прокручивая в голове свой визит к бабушке. В автобусе, напоминающем консервную банку, думалось только о том, как бы добраться до дома живой, как бы выбраться на нужной остановке, а не уехать до города, как бы не встретить никого по пути до дома… Никого, это значит его, того единственного, ради кого и была затеяна авантюра с приворотом. А вероятность встречи была высока, соседи всё же, сталкиваться на улице частенько приходится.

Варвара давненько поглядывала на взрослого соседа, а однажды поняла, что жить без него не может. Что ей необходимо постоянно видеть его, знать, что он где-то рядом, и она всё старалась мелькать перед ним, а он подмигивал лукаво, усмехался, лаская взглядом: «Ой хороша ты, Варька! Справная жена кому-то достанется!». Она краснела, смущалась и убегала, а в душе алым цветом цвела надежда. «Когда женишься, Игнат?» – спрашивали парня соседи. Он хмурился, напуская на себя делано-суровый вид, кивал на затеянную стройку, мол вот дом закончу, тогда и женюсь. Да ещё подождать надо, покуда невеста подрастёт. И Варя снова краснела и смущалась, думая, что говорит он о ней. Но вышло иначе.

Не Варвару Игнат под венец повёл, а подруженьку её – Антонину. Та, правда, знать не знала о Варькиных страданиях, девицей Варвара, закрытой была, подружкам самое сокровенное не доверяла. Вот и оставалось ей теперь довольствоваться короткими встречами на улице, здороваться и прятать ото всех свои чувства. Не очень-то получалось, конечно, та же Тонька скоро смекнула, отчего вдруг подружка с ней общение прекратила, но Варе до прочих дела не было, а Игнат в её сторону не смотрел даже, всё с Тоньки своей глаз не сводил.

Родила Тонька ему. Двоих пацанят родила. Сейчас уж одному три годочка, другому годик, а Варя всё так же живёт одна в родительском доме, никого не привечает, ни с кем дружбы не водит. Всё Игната ждёт. И понимает, что напрасно, но всё равно ждёт. Крутится перед ним, заигрывает почти в открытую, а он всё отшучивается добродушно, к Тоньке своей бежит, к сыновьям. Варя так и осталась для него смешной соседской девчонкой, которой он, приезжая домой на каникулы, непременно привозил из Москвы конфеты и леденцы на палочке…

Сделать приворот Варвара решилась от отчаяния, слишком невыносимо смотреть сквозь забор на чужое счастье, слишком больно осознавать, что мимо проходит жизнь, день за днём проходит, но в её днях ничего не меняется, в них всё так же сумрачно и промозгло.

Не то чтобы верила Варя в приворот, но отчаяние и не на такие поступки толкает, а тут ещё отец в разговоре с матерью бросил презрительно фразу о том, что дочь непутёвой вышла, все бабы как бабы, а эта… тьфу! Тронутая! Всё о прынцах грезит! Женихов прочь со двора гонит. Да посетовал, что время нынче не то, иначе бы давно со двора сговорили. Хоть за кого, хоть за Никитку блаженного, стыд-то какой! Другие уж внуков нянчат, а им и не дождаться поди…

Варя стояла за приоткрытой дверью, каждое слово слышала и зажимала ладонями рот, чтобы не завыть в голос от отчаяния. Ворчал отец, и при ней ворчал, но, чтобы вот так… Обида захлестнула, выскочила во двор, а за забором Игнат мальчонку в воздух подкидывает и ловит. Весело обоим, малыш заливается соловьём, хохочет, ногами в воздухе дрыгает… Да Тоня на крыльцо вышла, подошла к мужу, за руку тронула, улыбнулась. Он склонился к ней, зашептал что-то на ухо, обнял, и так, в обнимку, с малышом на руках, они в дом ушли.

Тогда Варвара решилась. А сегодня ехала в переполненном автобусе и смотрела, как наползает с севера сизая туча, заволакивает небо, догоняя пыхтящий от натуги автобус. Ох, не успеет Варя до дому добраться, как раз в грозу попадёт.

Непогода разразилась, когда Варя, энергично распихивая окружающих, начала пробираться к выходу. Успела. Вывалилась из автобуса в самый последний момент, когда двери уже закрывались. Вывалилась едва ли не плашмя, сильно ударившись коленом и рассадив о землю ладони. Тихонько скуля от боли, девушка отползла чуть в сторону от отъезжающего автобуса, погрозила ему, удаляющемуся, кулаком, попыталась подняться.

А вокруг бушевал ураган. Дождь лил, казалось, со всех сторон, и даже, наверное, немножко снизу, порывы ветра едва не сбивали с ног и Варваре пришлось ухватиться за столб, обхватить его руками и зажмуриться.

Сколько она так стояла под порывами ветра и потоками дождя – сама не знала, лишь орала в голос от страха и… молилась. Молилась?! Она?! Бога нет. В него нельзя верить. Запрещено! Вот только почему человек в самые тяжелые для себя моменты обращается к богу, а не к Советской власти? Да чем она защитит? Вот именно! Ничем. А бог? Да и он не помощник! Что остаётся? Уповать на судьбу. Принять её такой, какая есть, и вздрагивать, втягивая голову в плечи каждый раз, когда рассекает небосвод рогатая молния, шептать в исступлении: «Только не сейчас! Только не в столб!», считать секунды между вспышкой и раскатом грома.

Да чего там считать-то? Гроза лютует здесь и сейчас, и Варвара вопила от ужаса, понимая, что каждая новая вспышка может стать для неё роковой. Чуть в стороне рухнуло выдранное из земли дерево, осколки древесины разлетелись брызгами. Что-то больно чиркнуло по ноге, обожгло её, но и боль прошла мимо понимания, девушка, ослеплённая страхом, не заметила её, как и того, что чьи-то руки, живые, человеческие руки, пытаются оторвать её от столба. Откуда здесь человек? Ведь только что никого не было…

А тому, кто явился на помощь, пришлось прижаться к девушке, вжимая её в столб, и только тогда получилось разжать намертво сцепленные пальцы.

Пропала из-под рук опора, и девушка разом обмякла, повалилась на кого-то кулем, мазнула по спасителю стеклянным взглядом и… не узнав его, завопила ещё сильнее, принялась усиленно отбиваться, хватаясь за столб. Мужчина, чертыхнувшись, потащил её к трактору. Как бы то ни было, но раз взялся спасать, отступать не годится. Дотащить дотащил, а в кабину затащить упирающуюся девчонку – никак. Ударил по щеке. Голова мотнулась в сторону, но взгляд прояснился немного, сфокусировался, промелькнуло в нём узнавание. Он выдохнул с облегчением, жестами показал Варе, что нужно подняться, подтолкнул к подножке. Она кивнула, поняла, охнув от внезапной боли в ноге, оступилась, но решительно полезла в кабину. Он нырнул следом.

– Игнат, ты откуда здесь? – крикнула она. И тут молния ударила. Яркая, во всё небо, от края до края, и от грохота уши заложило, а деревянный столб, от которого только что Игнат оттащил Варю, превратился в пылающий факел.

Варвара зажмурилась, обхватила голову руками и завизжала, Игнат покосился на неё и завёл мотор. Надо ехать к деревне. Пусть соседка повопит в своё удовольствие, может и страх вместе с криком выйдет, начнёт соображать. Мужчина видел, как ломает её от страха, а ещё видел, что поранилась сильно, что кровь заливает лицо. Видать щепка отлетела, рассекла лоб. Нужно ехать. Хоть и видимость нулевая, но Варваре сейчас необходима врачебная помощь, самому не справиться. А тут ещё, странное дело, он впервые увидел в Варваре девушку. Красивую девушку. И это несмотря на то, что выглядела она сейчас совсем не лучшим образом. Мокрая, перемазанная грязью и кровью, лицо разбито, все руки в ссадинах да синяках. А ему до дрожи захотелось обнять её. Так крепко обнять, чтобы дыхание перехватило. Обнять, пробежаться пальцами по острым позвонкам…

Что ж за наваждение такое?! Игнат заставил себя отвернуться от девушки и не коситься на облепленные мокрыми брючками колени. Скорей бы до дома добраться. Скорее…

Варю Игнат знал с рождения. Частенько оставался приглядывать за ней по-соседски, таскал её с собой на реку, бывало из детского сада забирал, позже помогал с уроками. Он так привык относиться к Варе как к младшей сестрёнке, что и не заметил, когда она вырасти успела. Впрочем, не до Вари ему стало. Влюбился. Да так, что готов был горы свернуть, добиваясь расположения той единственной, кого в толпе всё время взглядом искал. А ведь его Тоня на десяток лет моложе, и она ровесница Варвары, подружка её лучшая. Её тоже Игнат помнил совсем малышкой, да только её взросление не прошло мимо, зацепило, измучило, он и не чаял её благосклонности дождаться. Но сложилось всё. Сейчас семья у них, живут душа в душу, деток растят. И любовь в их доме живёт. Настоящая.

Так с чего вдруг возникло такое острое, непреодолимое желание наброситься на Варю, утащить куда-нибудь на сеновал и до рассвета не выпускать из объятий?!

Вот наконец, знакомая калитка, Игнат остановил трактор, выпрыгнул из кабины, помог спуститься Варе, неловкую паузу заполнив очевидными словами, о том, что гроза идёт на убыль, и всё будет хорошо.

Варвара отстранённо кивнула, не поднимая глаз, буркнула слова благодарности и нырнула в тёмные сени. Постояв на крыльце, Игнат вздохнул и побрёл к своему дому. Дождь почти закончился, над лесом в разрывах туч синело умытое грозой небо, пронизывали тучи солнечные лучи. Игнат не спешил. Он стоял возле своей калитки, взявшись за неё рукой, смотрел на небо, словно среди туч ответы искал. Но молчали тучи. Где-то вдали грохотал гром, иногда рассекала небо молния, но гроза ушла далеко. Так стремительно налетела, растревожила сонный посёлок, побушевала над полями и лесом, расплескалась слезами и унеслась, гонимая ветром. Лишь запах озона в воздухе оставила да щемящее чувство с горьким осадком, ощущение чего-то несбывшегося, потерянного безвозвратно.

Глава 4

Даше нездоровилось. Ночные вылазки на кладбище дали знать о себе и обернулись простудой. Девушка никак не могла согреться, хоть и разожгла камин, едва оказавшись дома.

Очнувшись в чужом доме, на чужом диване, она хотела сразу уйти, слишком неловко было пользоваться чужой добротой. Непривычная к ней, Даша воспринимала любое внимание к своей персоне как вежливость, не более того. Просто вежливость. Разве могут люди помогать друг другу? Разве бывает так, что кто-то спасает тебя не из корыстных побуждений, а ради самого спасения? Разве твоя жизнь, растоптанная и истерзанная может хоть что-то значить для окружающих?

Когда-то маленькая девочка Даша верила людям, но они раз за разом доказывали, что она ошибается. И душа девочки покрылась коркой, что с каждым годом становилась всё толще и жестче. Девочка замкнулась, перестала верить окружающим, перестала подпускать к себе людей. Исключение сделала лишь для Матвея, но и он предал…

Дом, полученный в наследство, пришёлся как нельзя кстати. Надеясь спрятаться от прошлой жизни, Даша уехала в деревню, полагая, что уж в деревне-то точно никто в душу лезть не станет. И не только в душу. В итоге ехала за уединением, а оказалось, что затеряться в Москве куда проще. В деревне все на виду, повсюду люди. И даже если ты их не видишь, всё равно они видят тебя, и что бы ты ни сделала, в кратчайшие сроки это становится достоянием общественности. Но друг дружке местные аборигены перемывать кости устали, а тут она, новенькая. Москвичка! Да ещё вида такого необычного… Вот Даша и стала в деревне самой обсуждаемой личностью, а учитывая, что не просто так приехала, а сразу мужа хоронить, так и вовсе разошлись местные. Кто-то за спиной шушукался, а кто-то и вслух вопросы задавать не стеснялся. Даша упорно делала вид, что не слышит, лишний раз из дома старалась не выходить, но тут в магазине шепоток до слуха донёсся, короткое, но веское словечко: «ведьма». Даша усмехнулась украдкой. Ведьма! Да будь она ведьмой, влипала бы раз за разом в истории одна страшнее другой? Вот уж вряд ли.

Так вот Григорий не отпустил её бродить по ночной деревне, оставил ночевать в своём доме, напоил горячим молоком. Молоко Даша не любила, тем более с мёдом, но привередничать не стала. В чужом доме – чужие правила. Раз поят молоком, значит так тому и быть, она выпьет, даже с мёдом, и ночевать останется, потому что голова кружится и перед глазами всё плывёт. Хочется одного – принять горизонтальное положение, укрыться одеялом так, чтобы один нос наружу торчал, закрыть глаза и спать. Спать… Гриша что-то говорил ей. Что-то успокаивающее и доброе, и она, словно на волнах качалась, слушая его. Ни слова не понимала, но ей впервые за долгое время было спокойно.

Утром, поблагодарив гостеприимных хозяев, Даша пошла к себе. Дошла, упала на диван, укуталась в тёплый плед. Но этого показалось недостаточно, кряхтя и ворча что-то, встала, развела огонь в камине. Снова закуталась в плед, но всё продолжала мёрзнуть. Понимала, что это озноб, знала, что необходимо сейчас развести в кружке порошок жаропонижающий, да таблеток каких поискать, но двигаться не хотелось. Ни рукой пошевелить, ни ногой – труд тяжкий, на любое движение, дающееся обычно легко, сил требовалось столько, что найти в себе подобный ресурс Даша никак не могла. Хотелось спать. Но и заснуть не получалось из-за противной навязчивой, как жужжание мухи, головной боли.

А затем в сознание вторгся непрошенным ещё один звук. Создавалось впечатление, что кто-то на кухне шинкует капусту. Будто нож мерно стучит по разделочной доске, и ещё хруст, характерный для капусты, слышится как будто…

Девушка даже не испугалась. Понимала, что звук для её дома чужеродный, кроме неё шинковать капусту здесь больше некому, да и дверь закрыта, а ключи, опять же, только у неё есть. Понимала, что больше в доме находиться никто не может, но не испугалась, а вот любопытство не позволило остаться безучастной к происходящему, Даша заставила себя выбраться из-под пледа, подняться с дивана и, забыв о тапочках, побрести в сторону кухни.

Звук становился громче. Помимо стука ножа по разделочной доске стал различим ворчливый, недовольный голос. Кто-то что-то невнятно бормотал себе под нос то громче, то тише, но разобрать слова не представлялось возможным. Взявшись за ручку двери, Даша замерла, помедлила, прислушиваясь. Она пыталась по голосу понять, кого же к ней на кухню занесло? Но голос казался незнакомым, не различить даже мужской или женский. Даша прижалась ухом к двери и услышала отчётливое:

– Заходи!

Пожала плечами, распахнула дверь, и вот тут её догнал страх. На кухне никого не было. Никто не готовил пищу и не стучал ножом по разделочной доске, а идеальная чистота говорила о том, что на этой кухне уже очень давно никто не хозяйничал.

Побоявшись упасть, Даша схватилась за косяк, задышала тяжело, будто воздуха вдруг перестало хватать, наклонилась, заглядывая под стол. Ну и что, пусть пространство под ним и так просматривается, а вдруг?! Ага! Грабитель залез в дом, нашинковал капусту, убрал всё за собой и спрятался… за ножку стола! Конечно, всё так и было!

Интересоваться, кто здесь, Даша не стала. Эта фраза, так любимая американскими кинематографистами, раздражала, пожалуй, даже больше, чем разделение героев, когда начинается самое страшное, типа, вы проверяете левое крыло особняка, мы правое. Ну идиотами же надо быть, чтобы разделиться в подобной ситуации! Ясно же, сейчас придёт какой-нибудь монстрик и схомячит всех. Ну а на «первое» и «второе» блюдо они уже сами разделились.

Первая мысль была о побеге. Надо просто свалить отсюда куда подальше. От этого дома, из этой деревни. Ну да, тогда и из жизни тоже… Куда ей бежать? В Москву? Нет для неё там больше места. Город детства отторг её, не оставив ничего в выжженной душе. Разве что серый пепел да страшные воспоминания. Да и не убежать от себя. От кого угодно спрятаться можно, только не от себя. Даже сбежав в деревню, девушка не почувствовала себя свободной, прошлое продолжало преследовать. Ночными кошмарами, вылазками на кладбище, терзанием гитарных струн…

Даша шагнула на кухню, прикрыла дверь за собой, огляделась ещё раз. На этот раз не в поисках незваного гостя, проверяя, всё ли на кухне так, как она оставила? Вроде да… Девушка пожала плечами. Ну не приснилось же ей? Стук действительно был! Был! Или она с ума сходит? А слуховая галлюцинация – это первый звоночек – симптом прогрессирующей шизофрении? Хотя, чего уж лукавить, не первый. Иначе как объяснить её ночные походы на кладбище Вот поставила себе диагноз, и сразу легче стало. Девушка уверенно подошла к холодильнику, достала бутылку воды. Налила воду в стакан, потянулась в полку за аптечкой, и тут за спиной хихикнул кто-то. Мерзко так, издевательски… Что-то холодное коснулось шеи, лёгкое, невесомое, будто ветерок, но отчего-то жутко сделалось от этого прикосновения. Хотелось заорать, но крик застрял в горле, и даже обернуться никак не получалось.