Сторож брата. Том 2

Кристоф и сам знал, что возбуждение его всегда подводит. Успокоился, все взвесил, сказал сдержанно:

– Вы мне не доверяете. Сказанное мной считаете конспирологией?

Рихтер развеселился. Его первоначальный испуг сменился на иронию. Кристоф не опасен, он попросту безумен.

– Я совсем не против конспирологии. Вся историческая наука – конспирология. Не надо стесняться термина. Убийство Цезаря или падение Карла Десятого Бургундского – это заговоры. Большевики – заговор. Фашизм – заговор. Тамплиеры, гибеллины, оранжевая революция, глобалисты, Бильдербергский клуб – какая разница? Все это заговоры. Вся дипломатия – искусство заговоров. Одному говорят одно, другому – другое, или так говорят, чтобы ничего не сказать.

– Гм, – сказал на это Кристофер Гроб, – я так широко вопрос не рассматривал. Исключительно с точки зрения деятельности нынешнего канцлера.

– Выбор невелик. Можно признать наличие Бога, который направляет. Можно принять Маркса, который считает, что история борьбы классов ведет к бесклассовому обществу, которое и есть свобода. Но мы рабы объективизма: изучаем, что произошло «на самом деле». А никакого «на самом деле» нет. Мы занимаемся раскопками. Расшифровываем глиняные таблички. Но ничего объективного не раскрывается. На каждую новую глиняную табличку найдется свой новый черепок. Мы сопоставляем заговоры.

– Бруно Пировалли – торговец оружием.

– Какая чепуха!

– Ваш итальяшка – посредник в приобретении тяжелого вооружения. Минами не торгует. Только ракеты среднего радиуса действия, противоспутниковые установки.

– Вы с ума сошли.

– А чем итальяшка, по-вашему, занимается?

Марк Рихтер растерялся. Он затруднялся определить род занятий коллеги. Как-то не удавалось расспросить Бруно.

– Вы все перепутали, профессор Пировалли исследует кинематограф времен Муссолини.

– И ради такой ерунды итальяшка пересекает Европу? Нет в России никаких фильмов про Муссолини!

– Бруно вообще занимается эстетикой тоталитаризма. Кажется.

– И ведь наверняка допущен в архивы Министерства обороны, да? А как же! Исследователь! – Кристоф хрипло каркал.

– Допустим, – Марк Рихтер вдруг понял, что Кристоф прав, и профессору Бруно Пировалли совершенно нечего делать в архивах Министерства обороны. – Но кому он будет продавать оружие в России? Неужели России своего оружия мало?

– Не продавать, а покупать. У русских генералов. Для украинской армии.

– Вы бредите.

– Весь Донбасс – зона контрабанды оружия. Все продают оружие всем. Украинские генералы продают оружие сепаратистам, сепаратисты продают русское оружие американским наемникам, а русские начальники продают ракеты украинским врагам.

– Вы сами верите в то, что говорите?

– Считаете, в Афганистане было иначе? Или в Сирии?

– А вы бывали в Сирии?

Гнилые зубы веером разошлись в улыбке.

– Год там прожил.

– Возможно, на Востоке оружием торговать проще. Но скажите, где тихий оксфордский дон возьмет ракету средней дальности? На Корнмаркете купит? В Бодлианской библиотеке?

– Ему брать не надо. Он посредник. Скажите лучше, часто он летает на конференции в Латинскую Америку? Исследовать диктатуры?

– В Венесуэлу ездил раз пять. Всем социологам интересна риторика Мадуро.

– Откуда у сандинистов было оружие, давно известно. Откуда у субкоманданте Маркоса оружие и зачем расшатывать Мексику, вам понятно. Это же милое дело – поддерживать современных левых. Они всю работу сделают за правых.

– Верно, – сказал Рихтер. – Понятно.

– Ну а теперь задам вопрос. Как организуется сопротивление Мадуро внутри Венесуэлы? Международный валютный фонд отклоняет просьбу о финансовой помощи во время пандемии. Странно, да? Все же просят лекарства, не бомбы. Мины тоже не просят. А вот бомбы туда идут. И мины. Поинтересуйтесь.

– Уж не Бруно Пировалли возит в Латинскую Америку мины и стингеры.

– Пировалли просто договаривается о ценах. Товар поставляет другой. Чем занимается Алистер Балтимор?

– Лондонский галерист.

– Это что значит?

– Продает богатым бездельникам квадратики, полоски и кучки экскрементов. Современное искусство.

– На таких спекуляциях можно сделать миллионы?

– Сотни миллионов.

– Как это?

– Алистер Балтимор – идеолог свободы. За идеологию платят.

– Конкретно что это значит?

– Балтимор предъявляет покупателям товар, который договорились именовать искусством.

– Поточнее, будьте добры. Мои товарищи называют все настоящими именами. То есть Балтимор продает фальшивый товар?

– Тамбур поезда, – сказал Марк Рихтер, – не лучшее место для лекций по социологии искусства.

– Не важничайте! – зубы веером изобразили улыбку. – Лекцию здесь читаю я, а не вы. Итак, за что конкретно галеристу платят?

Марк Рихтер за последние два месяца успел убедиться: обман – самая убедительная реальность. Говорил уже не для зубастого социалиста, а сам для себя.

– Слово «фальшивый» не точно. Любая идеология декларирует нечто бездоказательно. Скажем, слово «любовь» остается идеологией, пока в жертву объекту любви не отдана жизнь. На этом, в частности, строится понятие религиозной жертвы.

– Ближе к теме.

– Вы же просили объяснить. Англичанин торгует символами свободы. Современные кляксы выражают порыв к торжеству над конкурентом, это тотемы общества рынка. Поэтому у «свободы» сегодняшнего общества Запада нет определенной формы. Тотем современной свободы – это бесформенная клякса. Галерист продает идолов.

– Скажем проще: богатые знают, что платят за фикцию.

– Но платят фальшивыми ценностями. Напечатанными только что бумажками.

– Мы подошли к сути. Еще один шаг. Можете?

– Так было всегда. Золото объявлено ценным по договоренности. Алмаз – это просто уголь. Но договорились считать алмаз драгоценностью. Деньги – это раскрашенная бумага. Так и с кляксами. Договорились, что кляксы – символ свободы.

– Вы согласны с тем, что клиенты галереи – это те, кто производит мыльные пузыри: банкиры, инвесторы в финансовые махинации, торговцы наркотиками и облигациями. Теперь скажите, много через такого спекулянта проходит денег?

– Очень много.

– По всему миру?

– Кристоф, это происходит на уровне инстинкта.

– Так вот. Обычный шпионаж.

– Невероятно.

– Вас не удивляет, что за кляксы можно получить миллионы, а то, что полученные путем мошенничества миллионы можно передать правительственному чиновнику, удивляет? Скажем, генералу, отвечающему за участок фронта от Харькова до Одессы, сколько надо дать? Сколько квадратиков?

– Невероятно, – повторил Рихтер, который понял, что все именно так и есть.

– Как считаете, в какое количество полосок обойдется отрезок в двадцать километров по харьковскому направлению? Допустим, отодвинуть артиллерийскую батарею в глубину от линии фронта. Пара квадратиков?

Кристоф скалил гнилые зубы, скверное дыхание превратило тамбур в газовую камеру.

– Вы полагаете, Бруно Пировалли и Алистер Балтимор случайно в одном купе? Итальянский демократ и британский консерватор? Они о чем там целый день разговаривают? О судьбах демократии?

– Да, – согласился Марк Рихтер.

– Вы вообще как относитесь к украинским событиям? – каркал Кристоф.

Марк Рихтер ответил осторожно. Он не понимал уже, с кем разговаривает. Полувоенный человек был военным человеком.

– За билеты на провинциальный спектакль заплатили слишком большие деньги, – сказал Марк Рихтер.

– Верно, Европе дорого встало это представление. Особенно простым людям. Богатые станут богаче. А обычным людям с галерки придется раскошелиться. Билеты на галерку очень дорогие. В партер задаром пускают.

– Вы не журналист, – сказал Марк Рихтер. – В левых газетах не принято ругать богатых. Пикируются, но с реверансами. Левые правее правых. Вы кто?

Вместо ответа зубастый Кристоф спросил:

– Раз уж речь зашла о ценах на билет. Кто билетами торгует?

– Сама Европа и торгует.

– Ну, допустим, цену на билеты назначила Америка. Но торгует билетами Европа, это верно. На галерку билеты стали особенно дороги.

– Непомерно дороги, – сказал Рихтер.

– Кассир строгий. Без билета в зал не пустит. Никто, правда, не собирался на представление идти. Провинциальный цирк приехал – зачем идти? Насильно согнали народ. Теперь внимательно. Французик, Рамбуйе. Он чем занят?

Марк Рихтер неожиданно увлекся разговором. Кристоф с момента своего появления вызывал раздражение и пугал. Кристофа старались не замечать. В присутствии украинских боевиков анархист стал незаметным, забился в угол купе. Теперь же Кристоф говорил властно и разумно; в конце концов, подумал Рихтер, это здравый анализ нашей экспедиции.

– Астольф Рамбуйе?

– Аристократ?

Кристоф опять закаркал своим неприятным зловонным смехом.

– Он не настоящий граф, поддельный. Но настоящий феодал. А зачем ему притворяться аристократом? Феодализм – единственное, что реально. Это демократии нет! Скажи, Рихтер, тебе не приходило в голову, что оплот демократии, свободная Европа, вся сплошь – королевская? Везде короли и графы! В Англии народные массы совершили революцию! Прорыв! И сразу же вернули короля! В Нидерландах революция! Гезы! И вернули короля! В Испании революция! Цистерны крови пролили, чтобы вернуть короля! Демократическая Европа, ха! Бельгия, Люксембург, Норвегия, Швеция, Дания, Голландия, Испания, Англия – все монархии! Не говоря уж об этих Лихтенштейнах и Монако! Монархии! Народ следит за королевскими свадьбами, монархи принимают парады. И собрание играющих в гольф Габсбургов называется «оплот демократии»!

– Все говорят, что это декоративная монархия, – по привычке сказал Марк Рихтер. Так в Камберленд-колледже принято было говорить.

– Неужели? – язвительно сказал Кристоф. – И палата лордов – декоративная. И то, что графы и пэры во всех банках или президентами или вице-президентами – это просто совпадение. И все эти Мальтийские ордена и Бильдербергские клубы – просто скауты? Не много ли декораций? А республик-то в Европе всего три: Германия, Италия и Франция! Они же – главные экономики Европы. Почему так получилось, а?

– Легко объяснить, – сказал Марк Рихтер. – Так получилось потому, что государств Италии и Германии до девятнадцатого века не существовало, но был набор мелких княжеств, россыпь республик, иногда вольных городов. А во Франции монархия долго сопротивлялась, но республика победила. Редкий случай. Вот потому что были самостоятельные вольные города, на этих территориях возникли страны, где самая сильная экономика и самая богатая культура.

– Именно эти республики всем мешают. Не только Советская республика Бавария! А вообще любая республика мешает. Вот их, эти республики, и надо развалить. Мечтали о Соединенных Штатах Европы! Де Голля помните? А как это возможно, какие такие Соединенные Штаты Европы, скажите, при том, что вся Европа – монархическая? И почему весь двадцатый век тем только и занят, что гробит германскую экономику? Почему?

Сейчас Кристоф был уже не карикатурен. Социалист был грозен.

– Уверены, что не ошиблись? – спросил Рихтер. – То, что это третья мировая, я слышал. Но вы сказали интереснее. Третья война против Германии?

– Война против идеи республики. И ведут эту войну демократы.

– Подождите, – Рихтер медленно перемалывал мысль, – демократия против республики. Ну да, если Платон – это идея республики, а Платон ненавистен демократии…

– Неужели не понимаете?

– Зачем вы мне все это говорите? – спросил Рихтер. – Почему именно мне?

– Потому, что вы единственный в этом поезде, кто не выдает себя за другого. И еще потому, что вас хотят убить.

– Меня? Убить? Кто? Мельниченко?

– Мельниченко тоже не притворяется. Но вас он спасать не будет.

Не почувствовал ничего. Ни страха, ни удивления.

– Зачем убивать? Я даже не свидетель.

– Вас просили вступить в переговоры с правительством. Не лгите, уже знаю. Брат арестован, а вас колледж посылает на переговоры с русскими. И вы согласились. Русское правительство снимет санкции с банка, Британия снимет санкции с олигарха. Сделка, правильно?

– У колледжа деньги вложены в какой-то банк на сомнительной территории. Меня попросили… Но это уже недействительно. Война. Миллиардер Полканов убежал из России.

– Дожили до шестидесяти лет, остались дураком. В торговлю оружием деньги вложены, – каркнул ворон анархии, – и в подкуп генералов. Имейте в виду: от всякой санкции, наложенной на российскую олигархию, богатеет западный феодализм. Вас посылают посредником. Компания в вагоне не удивила? Недвижимость кремлевского чиновника освободят после того, как обрушится фронт на Донбассе. После переговоров вас уберут.

– Откуда знаете?

– Послушайте! – Кристоф взял Рихтера за отвороты пиджака, встряхнул. Рихтер освободился и отодвинулся, насколько позволяло пространство тамбура. – Кто-то верит, что новый класс феодалов создан ради борьбы с «империей»? Но воюет демократия не против империи – а против республики. Поняли? Рамбуйе не скрывает: он расшатывает русское общество. Готовит заговор олигархов. – Так дракон обдает смрадным дыханием в пещере – Кристоф гулко закаркал, гнилой воздух сгустился в тамбуре. – Депутат Европарламента! Сейчас вводят санкции против русского олигархата. Русские в ответ обрежут газ Европе. Санкции обогатят элиты и сделают население Европы беднее. Надо, чтобы народ с ликвидациями прав согласился. Тогда все согласятся с войной. Думаете, только славян к бойне готовят?

– Вы правы, – медленно сказал Марк Рихтер. – Говорят, что готовят гражданскую войну в России. А готовят мировую резню. Только зачем я Рамбуйе, если он профессионал?

– Чтобы превратить в шпиона. Вас арестуют, за вами шлейф других. И вот вам война. А санкции будут, разумеется, без ваших рекомендаций. И не ради народа Украины.

– Верно, – сказал Рихтер.

– Всем плевать на народ Украины. А если было бы иначе, то почему не заботятся о народе Конго? Почему Конго не примут в НАТО? Ты давно читал про помощь голодающим в Африке?

– В семидесятые годы.

– В шестидесятые. Хочу спросить тебя, – Кристоф давно перешел на «ты», – мир и труд – это одно и то же?

– Связанные понятия.

– Взаимосвязанные понятия, – утвердил Кристоф. – Значит, война, причем любая война, не только националистическая война, как сегодня, но и религиозная, и классовая война даже, противоречит понятию «труд». Ты с этим согласен?

– С этим поспорят дельцы. Они скажут, что военная экономика дает рабочие места.

– Как абстрактное искусство заменяет фигуративное. Как идолами заменяют иконы. Так экономика войны заменяет экономику мира. Экономика разрушения, а не труда.

– Да.

– Война – это дело государства. А мы – против государства!

– Кто – мы?

– Я представляю трудящихся Германии, – сказал Кристоф. – Никакая газета меня не посылала. Я еду для того, чтобы связать трудящихся Европы с трудящимися России и Украины.

– Зеленые? – с презрением спросил Рихтер.

– К черту продажных зеленых.

Марк Рихтер задал новый вопрос:

– Если все здесь – шпионы, то почему нет главного действующего лица, американского агента?

– Полагаю, на встречу с американцем и едем, – сказал Кристоф. – А как же?

И добавил:

– Не поручусь, что вы доживете до радостной минуты. Вас подведут к нужному чиновнику, огласите предложение, и будет на кого списать растрату. В дальнейшем не понадобитесь.

– Как считаете, если наши попутчики – шпионы, они знакомы друг с другом? Балтимор понимает про Рамбуйе?

– Здесь только один простофиля. Вы.

– Еще польская монашка.

– Монашка! – Кристоф захохотал. – Монашка! Никогда не видел монахини без молитвенника и четок.

– Вернемся в купе, – сказал Рихтер. – Не знаю, какую цель вы преследовали, рассказывая мне это. Но спасибо.

Они прошли по вагонному коридору, лавируя между спящими на полу цыганами, вошли в свое купе.

– С вашим отцом, – говорил Алистер Балтимор украинской валькирии Близнюк, – мы вместе провели упоительные часы, атрибутируя Малевича.

– Отец обожает супрематизм.

– Он знаток. Распознает подделки мгновенно!

– Мы, отец и я (тоже увлечена авангардом), в курсе того, что сейчас на рынок выброшено большое количество подделок.

– Безусловно.

– Скажите, – обратился Марк Рихтер к лондонскому галеристу, – неужели среди русских имеются подлинные ценители авангарда? Разве азиатам, разве сибирякам или бурятам, например, – нужны магические загогулины?

– Поверьте, коллекционеров хватает.

– А я думал, – сказал Рихтер, – у бурятов свои идолы. Зачем квадратики?

– Иронизируете, – сказал с укором Алистер Балтимор. – Неуместно. Вот прелестная Жанна, родом из Сибири, легко опровергнет неделикатные инсинуации.

– Авангард! – сказала Жанна Рамбуйе. – Моя страсть!

Потом он спросил у Бруно Пировалли, дремавшего у окна, но встрепенувшегося, когда дверь в купе лязгнула.

– Для тебя, Бруно, это просто очередное приключение… Нам страшно, а ты привык. Холодновато, конечно. Снег, пальмы не растут. Тебе, который бывал в Венесуэле, в Парагвае, среди партизан Мексики… Что тебе эти волнения славян?

– Я человек мирный, – ответил профессор Пировалли. – Встречался с теми, кто изучает тоталитарные режимы, до контактов с боевиками не доходило. Я противник насилия.

– Мы, в отличие от русских, не носители рабской культуры! – назидательно сказал комиссар Грищенко, обращаясь сразу ко всем (кроме цыган, разумеется). – В отличие от российских мародеров, мы – люди, ценящие духовный дискурс.

– Разве кто-то сомневается в этом?! – ахнула Соня Куркулис. Лишь от возможного подозрения в предательстве украинского интеллекта ее прозрачные пальцы дрожали.

– Вы, украинцы, несомненно, отличаетесь от русских «имперцев» еще и тем, – сказал Марк Рихтер, – что тяготеете к католицизму.

– Несомненно, – важно сказал Грищенко, – православие нам глубоко антипатично.

– И это неудивительно, – сказал Марк Рихтер, поворачиваясь к сестре Малгожате, – ведь вопрос о Боге-отце и Боге-сыне так окончательно и не разрешен, не правда ли? Вы обсудили с комиссаром «Харона» изменения, внесенные в догмат Второго Вселенского собора?

Сестра Малгожата благосклонно кивнула и перекрестилась.

– Вам, уважаемый комиссар, – сказал Рихтер, – несомненно ближе учение филиокве, изложенное на Флорентийском соборе? Или, сестра Малгожата, вы начинаете отсчет с Лионской унии? Я человек неосведомленный, поправьте меня.

– Истинный Христос, – сказала польская монахиня, – живет во всех нас, и он не допустит разногласий.

– Несомненно, – сказал Рихтер и добавил, импровизируя, упиваясь невежеством окружающих, – не об этом ли говорил на Никейском соборе Тертуллиан, споря с Августином?

– Благословенны дела его, – сказала монахиня торжественно.

Комиссар Грищенко перекрестился вслед за сестрой Малгожатой.

– Аминь, – сказал Марк Рихтер.

Рихтер отвернулся к мутному заиндевевшему стеклу.

Это и есть война, когда врут со всех сторон. Вытащу брата и сразу же бежать. Пешком, на попутках уеду. Как это и свойственно людям несмелым, Рихтер строил планы, в осуществление которых и сам не верил. Надо вернуться к Марии и к сыновьям. И брата забрать с собой. Хорошо бы вывезти отсюда и Россию, подумал он.

Он глядел в белое стекло и думал так. Россию и русское слово вывезти прочь нельзя. Это придется прожить. Придется приехать в это место, которое историк Мишле называл Бастилией, зажатой между Европой и Азией, придется приехать – и здесь умереть. В Бастилии, говорят, в камеры подсаживали шпионов. Везде так было. В Лефортово тоже. Отец рассказывал.

Не впервой, думал он. Кто ты такой, чтобы тебе досталась иная судьба? Трудящиеся, говорите. Над чем собрались трудиться? Над судьбой себе подобных? Королевич Владислав, а до него Лжедмитрий: им оброк будете собирать, иначе никак. Ну, пусть придут. И Грозного выдержали, и Путина переживем. Тем более, Речь Посполитую.

Зачем он оставил сыновей, Марк Рихтер уже не мог понять. Любовница, ее медовые крымские глаза, отельные страсти и акварелист Клапан – метель давно вымела всю дрянь прочь.

Он видел лишь белую дорогу России, суровую и ровную, как лицо его жены, тихую, как руки детей, безмолвную, как любовь.

Она приедет ко мне, вдруг понял Марк Рихтер. Если я все верно понимаю. А я теперь понимаю все верно. От этой мысли ему стало холодно – так, как было холодно за окном.

– Скажите, – спросил Марк Рихтер француза Рамбуйе, – ваш род ведь берет начало еще в Бургундском герцогстве? В хрониках Фруассара попадалась фамилия.

– А как же, – благосклонно отозвался Астольф Рамбуйе, – поместье сохранилось. Мы туда на охоту ездим.

– Вот оно что.

Белое-белое окно. Осталось немного, и они уже приедут.

Когда они засыпали, то всегда договаривались, кто кого будет обнимать. Ты сегодня меня обнимаешь, Мария, или я тебя? И она говорила: сегодня – ты. Обними меня сегодня ты, Мария, шептал Марк Рихтер. Прости и обними меня. Я справлюсь. Меня не убьют. Только ты обними меня крепче. Мы совсем одни, и я тебя предал.

Глава 29. Цыганская доля

Человек в лимонных рейтузах распахнул дверь в купе лондонского галериста и итальянского профессора – Грищенко заглянул к европейцам в поисках интеллектуальной беседы.

– Вы позволите? Устал от людей.

Поскольку ответа не последовало, Грищенко вошел, озарил рейтузами тесное пространство, благосклонно заметил, что общения европейского в снежной пустыне недостает. Когда увидел бутылки с вином, проявил осведомленность. Приятная улыбка раздвинула щеки, оживила полное лицо:

– Неужели бургундское?

Ладонь с короткими полными пальцами ухватила покатые женские плечи бургундской бутылки. Бруно Пировалли, впечатлительный романтик, всегда сравнивал прямые, с развернутыми плечами бутылки бордо с древними каменными куросами – с мужскими фигурами крито-микенского искусства; плавные покатые плечи бургундских бутылок напоминали ему мраморную Венеру Каллипиги. И вот пальцы украинского комиссара крепко ухватили бургундскую бутылку, и Бруно Пировалли почудилось, что Грищенко сжал в своей жмене статую Венеры.

– Боюсь, здесь уже пусто, – сказал Алистер Балтимор. И добавил с британской бессердечностью: – Мы не рассчитывали на ваш визит и уже все выпили.

– Извините, ничего не осталось, – развел руками Бруно Пировалли.

– А вот мы побачим, – комиссар Грищенко требовательно встряхнул бутылку, и то, что еще оставалось на донышке, отозвалось, встрепенулось. Грищенко немедленно переключился на другую бутылку, потом на третью, затем стремительно слил опивки в один стакан и оказалось, что стакан полон.

– Это три разных вина, – заикнулся было Бруно, но осекся, увидев презрительный холодный взгляд Алистера Балтимора. Англичанин не одобрял бесед с плебеями, он следил за действиями комиссара, никак их не комментируя, лишь скривил губы.

– И открыто неделю назад, – волновался Бруно.

Комиссар батальона «Харон» не расслышал, поднял бокал, присмотрелся к напитку, оценил цвет вина, внюхался в напиток, как и положено знатоку, затем отхлебнул, покатал уксус во рту.

– Давно не пил хорошего бургундского, – поделился с европейцами своими злоключениями комиссар Грищенко. – В Париж теперь выбираюсь редко. Война!

Европейцы выразили сдержанное сочувствие.

Григорий Грищенко, однако, был настроен оптимистически.

– Москалей разобьем, отпразднуем победу в Париже. С лучшим бургундским. Конечно, война изменила привычный ритм моей жизни. Вырываюсь на вернисажи нечасто. Вы авангардом, насколько понял, интересуетесь?

Последнее замечание адресовано галеристу. То был, в представлении Грищенко, диалог профессиональный, разговор двух европейских ценителей прекрасного. Алистер Балтимор кивком головы подтвердил предположение комиссара.

– Украинский авангард, уверен, занимает достойное место в вашей коллекции. Не удивлюсь, если первое место. Я прав?

– Сложно сказать, – равномерно бессердечный Балтимор не произносил лишнего. – Коллекция имеет несколько направлений.

Григорий Грищенко придирчиво осмотрел купе, отыскал еще три недопитые бутылки, слил содержимое в бокал.

– Украинский авангард, – комиссар смаковал напиток, слегка причмокивал, – отличается от русского авангарда безудержной свободой. Свобода – наша родовая, национальная черта. Знакомы с философией Ольгерды Харитоновой?

– Нет, – сухо сказал англичанин.

– Напрасно, – заметил Грищенко, – Ольгерда – специалист по рабскому менталитету россиян.

Комиссар выпил уксус, облизнул полные губы.

– Любопытно, – сказал англичанин.

– Мы, украинские интеллектуалы, принуждены были столетиями выносить соседство варваров. Скажу откровенно, Лилиана Близнюк, человек подлинно европейской культуры, физически не выносит соседства России. Дочь посла в Антигуа, она выращена в обстановке рафинированных ценностей западной культуры.