Вечное

Товарищи закивали, но никто не прервал Уно.

– Подумайте о бесчисленных жизнях, которые мы спасем, человеческих потерях, которых избежим, если проведем операцию «Первый удар». Местное Fascio – оплот партии в нашем городе. В Палаццо Браски засели самые главные фашисты. Там у них штаб. Только представьте, какое доброе дело мы сделаем, отрубив этой змее голову. Есть ли битва более справедливая?

Альдо размышлял над его словами, разрываясь в душе. Разум подсказывал, что Уно может быть прав, но вера твердила: убийство – самый тяжкий из грехов. Ему хотелось помолиться и поразмышлять над этим вопросом. Он никогда не был настолько сбит с толку, ему не нравилось быть белой вороной – единственным, кто спорит с Уно. Остальные товарищи-антифашисты уже недобро поглядывали на него, даже Кривозуб. Альдо чувствовал их осуждение и опасался, что его сочтут предателем, потому поддался давлению обстоятельств. Сейчас не время и не место для мук совести.

– Хорошо, Уно, я понимаю, что ты хочешь сказать, – удалось выговорить Альдо.

– Я сумел тебя убедить, что наше дело правое?

– Да, безусловно.

Уно просиял в улыбке:

– Значит, единогласно!

– Браво! – оживились все, снова вскинув кулаки в воздух.

Уно воздел указательный палец, призывая к тишине.

– Теперь можем начинать. Первым делом необходимо раздобыть на всех оружие. Я знаю, где в Орвието можно купить пистолеты, но о подробностях лучше умолчать. У них есть оружие, они готовы его продать. Деньги у нас имеются, а встречу я назначу в ближайшие месяцы.

В рядах собравшихся снова поднялась суматоха, и Альдо понял, что ситуация выходит из-под контроля. Не следовало ему соглашаться. Он так и не сумел представить, что направит пистолет в грудь другому человеку. По иронии судьбы обращаться с оружием его научили в фашистской молодежной организации «Балилла». Но стрелок из него был никакой.

Уно продолжил:

– В подходящий момент я доставлю деньги. Однако оружие в тот же день забрать не смогу. Если меня схватят, у фашистов будет доказательство незаконной сделки: деньги в обмен на оружие. Так что придется разделить процесс на два этапа. Сначала деньги, потом пистолеты.

– Хорошо придумано, Уно, – кивнул Горлопан. Альдо задумался, сколько же стоят пистолеты и где Уно взял деньги, но никто ничего не спросил.

– Итак, друзья, после того как я доставлю деньги, нужно, чтобы кто-то махнул в Орвието и забрал пистолеты. – Уно оглядел собравшихся, лицо скрывала тень, но отблески пламени свечей мерцали на стеклах его очков. – Кто бы это ни был, у него при себе будет оружие. Если его поймают, то непременно арестуют. А на поезде в Орвието ехать нельзя, потому что полиция будет за ними следить. Лучше всего отправиться на велосипеде. Расстояние приличное, поэтому нам нужен спортсмен, велосипедист. Кто поедет?

Собравшиеся начали переглядываться, но вскоре все лица повернулись к Альдо. Уно посмотрел на него последним, затем улыбнулся ему – по-новому, по-братски.

– Синьор Силенцио, ты приходишь на наши встречи в велосипедной форме, у тебя самый лучший велосипед. Ты молод и годишься для этого задания. Ты, случаем, не велосипедист-любитель?

– Да. – Сердце Альдо так грохотало у него в груди, что он едва слышал собственные слова. Он сам загнал себя в ужасную ловушку. После предыдущего спора необходимо было доказать свою преданность, да и аргументы Уно не давали Альдо покоя. Несомненно, их дело – правое.

– Синьор Силенцио, когда пробьет час, ты сможешь взять в руки оружие?

Во рту у Альдо пересохло, мысли неслись вскачь. Наверное, это и впрямь война, война за правое дело. Наверное, он должен вызваться, как остальные. Альдо присоединился к ячейке ради любви к своей стране. Нужно набраться храбрости и сражаться, как сражался его отец во время Великой войны. В конце концов, Альдо – сын Лацио. Сын Рима.

– Да, я поеду, – спустя миг ответил Альдо. – Ради Италии.

Глава двенадцатая

Элизабетта, июль 1937 

В платье, забрызганном рвотой, Элизабетта шагала по площади Святой Марии, волоча на себе отца. У нее ныло сердце, когда она вспоминала отвращение на лице Гуалески: работы в газете ей теперь не видать. Она с отчаянием думала об упущенном шансе и стыдилась, что все в ресторане узнали правду о ее отце.

Она на него злилась, но в то же время испытывала вину за свой гнев. По площади прогуливались люди, наслаждаясь летним вечером. Увидев Элизабетту с отцом, они начинали переглядываться, говорить что-то друг другу, прикрывая рты ладонями. Она заметила кое-кого из своих одноклассников и спрятала лицо, надеясь, что на нее не обратят внимания. Слава богу, Марко и Сандро поблизости не оказалось. Ей было бы неприятно встретиться с ними в таком виде.

Элизабетта с отцом вышли с площади и оказались на улице, среди людей, которые входили и выходили из разных магазинов, сидели за столиками у ресторанов. Последние отворачивались, когда д’Орфео проходили мимо. Показался их дом, стоящий на углу, – выкрашенный в лимонно-желтый цвет, с увитым глицинией входом; рядом с кустом висел латунный светильник. Вид у дома был настолько живописный, что туристы часто фотографировались около него. Вот и сейчас группа приезжих позировала у парадной двери.

Элизабетта с отцом подошли, и туристы, повернувшиеся посмотреть, затараторили, указывая на них. Она не понимала, что они говорят, но все и так было ясно. Элизабетта потащила отца ко входу, покрутила дверную ручку, помогла ему войти в холл и прикрыла за собой створку.

Она довела отца до их квартиры, а потом медленно усадила на пол. Он привалился к проему и задремал. Переместить его без помощи матери Элизабетта не могла – отец был слишком тяжелый. Она отперла замок и вошла. На кухне оказалось пусто – видимо, мать уже улеглась спать. Рико, валявшийся на подоконнике, уселся, его хвост круглился вопросительным знаком.

– Мама, помоги мне уложить отца! – Элизабетта направилась в спальню, и тут на пороге возникла ее мать – в своем лучшем выходном платье и накрашенная.

– Ты почему так рано вернулась?

– Папа пришел в ресторан. – Элизабетта заметила на кровати чемодан. – Ты куда-то собираешься?

– Да. – Мать развернулась и взяла чемодан. – Я ухожу.

– Что? – переспросила сбитая с толку Элизабетта. – Куда?

– Не твоя забота. – Мать подобралась и отвела взгляд. – Мне пора. Я тут больше не могу.

– О чем ты? Куда ты идешь? – Элизабетта заметила у кровати материн патефон в полированном деревянном чемоданчике. Это была самая ценная вещь Серафины.

– Я ухожу.

– Уходишь? Из дома? Навсегда? – Элизабетта недоверчиво покачала головой. – Это невозможно!

– Я должна. Это мой последний шанс, и я его не упущу. – Мать взяла вещи и прошагала на кухню.

– О чем ты? – Ошеломленная Элизабетта поспешила следом. – Куда ты идешь?

– Я отдала твоему отцу лучшие годы. С меня хватит. Довольно. – Мать схватила сумочку и пошла дальше. – Если ты не дура, учись на моих ошибках. Удачно выйди замуж.

– Мама! – Элизабетта схватила ее за руку, но мать вырвалась, едва не уронив патефон.

– Пусти, Элизабетта!

– Ты не можешь взять и уйти!

– Могу. Я уже все решила. – Серафина с презрением бросила взгляд туда, где сидел Людовико.

– Он же твой муж…

– Я и так много для него сделала.

– А как же я? – На глаза Элизабетты навернулись горькие слезы. – Ты и меня бросаешь?

– Мне жаль, но так нужно. Ты уже сама о себе можешь позаботиться. Ты ведь выросла – сама мне это сказала.

– Что? Когда? – Элизабетта лихорадочно перебирала в голове недавние события. Что мать имела в виду? Это из-за бюстгальтера? Она уходит из-за бюстгальтера?!

– Прощай. – Мать повернулась и поспешила к выходу, но Элизабетта не отставала, она снова схватила ее за руку и заставила повернуться к себе.

– Разве ты не любишь меня, мама?

– Люблю.

– Но не так сильно, чтобы остаться?

Мать сурово посмотрела на нее, поджав губы.

Элизабетта расплакалась. Она отпустила мать, уронив руку. Серафина повернулась к ней спиной и ушла, не сказав больше ни слова.

Глава тринадцатая

Марко, июль 1937

Марко и Альдо работали за стойкой бара «Джиро-Спорт»; в зале, как всегда, было людно, в заведении толпились завсегдатаи: Сандро со своим отцом, Массимо, мелкие партийные чиновники и tifosi. Сегодня как раз заканчивался последний этап гонки «Тур де Франс» и по радио транслировали финальный этап. Все внимательно слушали затаив дыхание, и вот наконец диктор прокричал, что француз Роже Лапеби первым пересек финишную черту и выиграл гонку. Итальянец Марио Вичини пришел вторым. Марко и все остальные разразились ругательствами. «Dio, no!», «Non possibile!», «Mamma mia!»[52]

Посетители рухнули на стулья и уставились в бокалы.

– Беппе, как же это стряслось? – прокричал один из них отцу Марко. – Ведь победить должен был Бартали! Нас надули, верно?

– А то! – провозгласил Беппе, стоявший посреди зала. – Во-первых, победить должен был Бартали. В прошлом году он выиграл «Джиро». Все знают – эта гонка была за ним. Но после травмы, которую он получил на восьмом этапе, уже не оправился. Бартали боролся изо всех сил, но не смог удержать лидерство. Бартали конец, но не Италии, верно?!

– Нет, нет, это не конец!

– У нас новый герой – Марио Вичини!

– Его первая гонка – он даже не участвовал в «Джиро», правда, Беппе?

– Esatto![53] – кивнул тот. – Только представьте: Марио Вичини из Эмилии-Романьи участвует в «Тур де Франс», не связанный ни с одной командой. Этап за этапом он подтверждает свою силу. Приходит вторым в генеральной классификации. – Беппе поднял бокал. – Пью за Вичини!

– За Вичини! – взревели все и выпили.

Беппе кивнул:

– Победить должен был Вичини, Лапеби мухлевал на высокогорье.

– Да, Лапеби мухлевал!

– Говорят, на подъемах его подталкивали болельщики.

– Я тоже это слышал, и судьи его за это наказали.

– Но Лапеби сказал, мол, не хотел, чтобы они это делали! Они толкали его по доброй воле.

– Позвольте мне прояснить этот вопрос с точки зрения закона, – вмешался Массимо, сидевший рядом с Сандро. – Лапеби получил помощь со стороны. Как юрист могу сказать, что это было против правил, и Лапеби следовало дисквалифицировать.

– Отличная мысль, синьор Симоне! – воскликнул сидевший за тем же столиком партиец, которого Марко никогда прежде здесь не видел.

– Лапеби тоже был жертвой! – крикнул кто-то еще. – Поговаривают, ему подпилили руль.

Но публика тут же загомонила осуждающе, упрекая посетителя, что он не только ошибается, но и неблагонадежен, а может, и вовсе предатель. Тот возмутился, и вскоре поднялся шум на весь бар; Марко почувствовал перемену настроения: алкоголь и поражение – плохая компания.

Марко поднял бокал красного вина.

– Слушайте, я хочу сказать тост! За Италию!

– За Италию! – дружно подхватили все, поднимая бокалы.

Марко продолжил:

– Друзья, Италия не была сегодня повержена – не для меня! В нашей стране столько сокровищ, особенно в Риме! Сокровищ, которые никто и никогда не сможет у нас отнять!

– Браво, Марко! – крикнул Массимо, и Сандро ухмыльнулся.

Марко принимал происходящее близко к сердцу, хотя Альдо смотрел на него как на помешанного.

– Да в конце концов, какая разница, кто выиграл «Тур де Франс»! Это ведь не «Джиро д’Италия»! Мы не французы – мы итальянцы!

Завсегдатаи разразились восторженными криками:

– Да, у нас есть собственная гонка!

– «Джиро» куда труднее – и честнее!

– Итальянцы не мухлюют! Мы народ отважный!

– Да, и в нашем чудесном городе столько сокровищ! – Марко вспомнил о древностях, мимо которых проезжал прошлым вечером. – Мы проходим рядом каждый день, но часто ли видим по-настоящему? Ценим ли мы их по-настоящему?

По залу разлетелся согласный гул.

Марко указал на открытую дверь.

– Например, у нас поблизости Понте-Фабричио – пешеходный мост, возведенный древними римлянами, и по нему до сих пор ходят. Мы получили его в наследство от древних времен, еще до рождения самого Христа! Это чудо принадлежит нам в силу происхождения.

Публика кивала и одобрительно гудела.

– А колонна Траяна[54], что вздымается в небеса! Вы хоть раз по-настоящему рассмотрели резьбу? Она рассказывает историю. Кто-то ведь вырезал эти фигуры! А знаете кто? Римляне! Мы – римляне! – Энергия Марко била ключом, подпитываясь восхищением публики. – А как же Колизей – величайшая арена мира! Вы видели, как великолепно она сконструирована? Будто большая чаша римского неба.

– Верно!

– Отличный парень этот Марко!

– И к тому же патриот!

– Говорят, и велосипедист он неплохой!

Марко просиял улыбкой:

– Вот о чем я вам твержу. Наш город возник прежде всего остального мира. Мы были первыми в самом важном. Не в дурацких гонках, а во всей западной цивилизации.

Аплодировали все, и даже Альдо.

Марко помедлил, слушая рукоплескания, а потом заметил, как стоящий в глубине зала отец с мрачным видом манит его к себе. Марко пробрался через толпу, затем вышел в коридор, отец отвел его в складское помещение и закрыл дверь.

– Забавляешься над велогонками, Марко? Дурацкими их называешь? Это же наша товарная фишка! – Отец дал ему подзатыльник. – Тебе напомнить, что я финишировал двенадцатым в «Джиро д’Италия»? Это был лучший день в моей жизни, я никогда так горд не был!

– Папа! – обиделся Марко. – Я всего лишь пытался помочь.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге появился Массимо с партийным деятелем.

– Извини, Беппе. Позволь представить тебе комендаторе Буонакорсо – он возглавляет местный Fascio. Он хотел с тобой познакомиться.

– Piacere[55], комендаторе Буонакорсо, – сказал отец, протягивая руку.

– Piacere, Беппе. Пожалуйста, зовите меня Романо. – Буонакорсо с натянутой вежливой улыбкой пожал руку отца. Глаза у него были маленькими, карими, тонкие усы блестели от помады, а нос, к сожалению, напоминал картофелину. Он был среднего роста, подтянутый, ухоженный, складки мундира безупречно отутюжены.

– Чем обязан столь приятному знакомству, Романо?

– Ваш сын, Марко, достиг впечатляющих успехов. Могу я переговорить с вами обоими?

Глава четырнадцатая

Сандро, август 1937

Сандро насилу дождался начала лекции профессора Леви-Чивиты. Лекционный зал был самым большим в Ла Сапиенце, и, невзирая на летнюю пору, в него набились битком администрация университета, профессура, сотрудники факультетов математики и физики. Сандро гордился тем, что сидит вместе с Энцо и студентами магистратуры. Вокруг были взрослые, не то что в школе, к тому же Сандро оказался среди самых гениальных математиков и физиков своего времени. На сей раз не он был самым умным в помещении, и Сандро это потрясло. Ему еще многое предстояло узнать, и они могли его научить. Когда-нибудь и он внесет свой вклад в развитие итальянской математики. Сандро понял, что мать была права, теперь ему стало ясно, что она имела в виду. Бог не просто так наделил Сандро даром. Может быть, для того, чтобы он вручил этот дар своей стране.

Сбоку от помоста показался профессор Леви-Чивита; он подошел к трибуне, и аудитория разразилась аплодисментами. Сандро, который до этого дня встречал великого математика всего пару раз, был очарован его внешним видом и манерой держаться. Леви-Чивита скромно улыбнулся, затем поправил микрофон: гений был удивительно невысокого роста, примерно полтора метра. У него были редеющие седые волосы, вытянутое лицо, а за круглыми очками мерцали глаза. Ему шел старомодный костюм в тонкую светлую полоску, с широкими лацканами и воротником-стойкой, а также шелковый шейный платок.

Он заговорил спокойным и негромким голосом, так что вся аудитория подалась вперед, и Сандро тоже зачарованно прислушался. Порой он едва понимал, о чем идет речь, но его внимание было приковано к профессору, он не делал заметок, предпочитая сосредоточиться. Чуть позже Леви-Чивита выкатил доску и начал сопровождать лекцию расчетами. Ум Сандро бурлил, как никогда прежде, лекция настолько его увлекла, что, когда она закончилась и профессор Леви-Чивита отвесил залу старомодный поклон, юноша оцепенел.

Сандро вскочил на ноги и захлопал в ладоши, все присутствующие аплодировали не меньше пятнадцати минут, после чего преподаватели и почетные гости устремились к помосту. Студенты направились к выходу, заполнив проходы между рядами, но Сандро никуда не спешил, ему хотелось остаться в зале и набраться побольше впечатлений.

– Сюда, Сандро! – Энцо тронул его за руку.

– Хорошо, – неохотно ответил он и последовал за Энцо к боковому проходу, и тут кто-то сказал:

– Будь я проклят, если стану аплодировать грязному еврею.

Сандро застыл. Он повернулся посмотреть, кто это сказал, но толпа все время двигалась. Ближе всех к нему стояли двое студентов, достаточно взрослые, должно быть, выпускники. Сандро показалось, что это сказал кто-то из них.

– Что вы сейчас сказали? – спросил он.

– Ничего, – с явным безразличием ответил один из юношей.

Второй пожал плечами.

– Кто-то только что назвал профессора Леви-Чивиту «грязным евреем», – Сандро едва выговорил это оскорбление. От гнева он осмелел, хотя оба парня были его старше. – Это были вы?

Выпускник покачал головой:

– Мы ничего не говорили.

– Брось, Сандро! – Энцо потянул его вперед.

– Нет. – Сандро не сводил глаз с парней. – Может, и не вы, но вы должны были это слышать. Слышали?

– Нет, не слышали. – Студенты поспешили отойти, и чувство справедливости велело Сандро от них отстать, поскольку он не был уверен до конца. Он осмотрел аудиторию, полную хорошо одетых образованных людей, и ужаснулся: ведь кто-то из собравшихся здесь сказал эту гадость. Если Сандро прежде не знал, как выглядят антисемиты, теперь ему было известно наверняка: они выглядят как все остальные.

– Идем. – Энцо вывел его из аудитории, они дошли до вестибюля и остановились; студенты обходили их, покидая здание университета.

Сандро все не успокаивался:

– Разве вы не слышали, Энцо?

Тот посмотрел на часы.

– Мне пора домой, а тебе – забрать следующее задание.

– Вы не удивлены?

Энцо пожал плечами:

– Нет – в наше-то время. В любом случае профессор считает себя агностиком, а его жена – католичка.

– Ну и что? Дело-то не в том. – Сандро никогда не задумывался, еврей ли профессор Леви-Чивита. Теперь он догадался, что, судя по фамилии, математик все же еврей.

– Иди сюда, поговорим в более уединенном месте. – Энцо взял Сандро за руку и отвел к стене. – Это все его политические взгляды.

– Профессора? Кому вообще какое дело до его взглядов?

– Шесть лет назад профессоров университета заставили дать присягу фашистскому правительству. В противном случае их увольняли, – негромко сказал Энцо. – Из тысячи двухсот человек отказались лишь двенадцать. Одним из них был старик Вито Вольтерра[56] – он был членом парламента и социалистом; конечно, он отказался. В итоге его уволили.

– А при чем тут Леви-Чивита?

– Ходят слухи, что он написал руководству университета письмо, где заявил, что математика вне политики и он не считает нужным демонстрировать свои политические убеждения. Говорят, это вызвало большой переполох, и в итоге Леви-Чивита дал присягу только потому, что не хотел увольнения.

– Но ведь он прав. Политика и математика никак не связаны. Можно сделать вывод: он агностик в религии и придерживается независимых взглядов в политике. Так что его позиция логична.

– И все же есть подозрения, что он склоняется к левым убеждениям. Его прошлое свидетельствует против него. Все знают, что в 1925 году он подписал Манифест[57] Бенедетто Кроче против фашизма, опубликованный в газетах.

– Ну и что? – Сандро знал о печально известном манифесте от своего отца, который его не одобрял. – Сотни профессоров, журналистов и людей искусства подписали это письмо. Леви-Чивита ведь не был единственным.

– Я просто тебе объясняю: фашисты не восхищаются профессором так, как мы с тобой.

Сандро не знал, что ответить: ведь он и сам был фашистом.

– Но при чем здесь то, что он еврей?

– Большинство евреев настроены против фашизма, верно?

– Вовсе нет, – выпалил Сандро, но запнулся. Он уже хотел было рассказать, что он еврей и фашист, но не стал. Неизвестно, принадлежит ли Энцо к фашистской партии, но, скорее всего, да. К тому же, скорее всего, сам Энцо не еврей, раз он никак не отреагировал на оскорбление. Наверняка на факультете математики есть и другие евреи, студенты и профессора, просто Сандро никогда об этом не задумывался. Теперь до него дошло, как могут переплетаться политика и религия, несмотря на отсутствие между ними логической связи.

– Мне пора. Забери свое следующее задание у меня из почтового ящика. Увидимся. – И Энцо поспешил к выходу.

Сандро вернулся в вестибюль и пошел налево, в почтовое отделение, небольшую квадратную комнату, уставленную от пола до потолка деревянными почтовыми ящиками. На каждом было маленькое стеклянное окошко с подписанным на табличке именем преподавателя. Сандро открыл почтовый ящик Энцо, достал конверт с заданием и убрал себе в рюкзак. Он уже собирался выйти из комнаты, но остановился.

Сандро изучил таблички на почтовых ящиках с названиями факультетов и нашел нужный. Он выудил из рюкзака блокнот и карандаш, вырвал страницу и написал:

Профессор Леви-Чивита, возможно, с моей стороны писать вам слишком самонадеянно, но я не могу иначе. Сегодня я слушал вашу лекцию – вы сами и ваша любовь к математике меня вдохновили. Вы подлинный гений и, очевидно, настоящий джентльмен. Для меня большая честь работать с вами, пусть и самым скромным помощником, ведь я всего лишь ученик средней школы в подчинении у Энцо Вигорито.

Ваш преданный слуга,

Алессандро Симоне

Сандро свернул записку, положил ее в почтовый ящик и ушел.

Глава пятнадцатая

Марко, август 1937

Марко потел под летним солнцем, которое вовсю припекало; плотная черная ткань рубашки казалась тяжелой и колкой, но на беседу в Fascio – местное отделение фашистской партии – нужно было прийти в форме Балиллы. В тот день в кладовке бара комендаторе Буонакорсо предложил Марко должность своего помощника, а Беппо не преминул воспользоваться шансом пристроить сына в партию. Марко работа заинтересовала, хоть он и знал, что будет лишь portaborse – носителем портфеля. В глубине души он не интересовался политикой, потому служение фашизму его не слишком влекло, однако Марко знал: там платят лучше, чем в баре.

Марко пронесся по оживленной Пьяцца Навона к Палаццо Браски – величественному особняку аристократического семейства Браски, где располагалась штаб-квартира Fascio.

Грандиозное Палаццо в несколько этажей возвышалось на южной стороне площади. Его стены были сложены из крупных серых камней, а фундамент – из узких кирпичей янтарного цвета. Сводчатые изящные арки спереди и позади строения вели во внутренний двор, достаточно просторный: там могли с удобством разместиться даже старомодные конные экипажи.

Марко никогда не был внутри; ко входу с вооруженной охраной он подошел с некоторой опаской. Обменялся фашистским приветствием с караульными и проследовал дальше, к другой паре охранников, что стояли по бокам стеклянной двери, и снова им отсалютовал. Они справились, как его зовут, и провели к стойке, где зарегистрировали в журнале, а затем велели подняться на самый верхний этаж. Марко в глубине души чего-то опасался, шагая по великолепной лестнице серого мрамора, каждая ступенька которой была инкрустирована черными мраморными же треугольниками в золотистом обрамлении. Он едва не споткнулся, засмотревшись на внушительный купол потолка, украшенный крупными цветами; в центре его находилось круглое отверстие, оно напоминало стеклянный глаз неба, что словно присматривал за посетителем.

Добравшись до верхнего этажа, Марко подошел к еще одной стойке регистрации, располагавшейся в небольшой комнате с полом из разноцветного мрамора и потолком, украшенным бордюром со львами, ангелами, римскими богами и богинями. Наконец его провели в большой кабинет: там, позади полированного резного стола, на котором высились стопки аккуратных бумаг, стоял комендаторе Буонакорсо, а по бокам от него – два других офицера, один помоложе, другой постарше.

– Да здравствует Дуче, – сказал Марко, салютуя им.

Неуловимо улыбнувшись, Буонакорсо, облаченный в темный мундир, тоже отсалютовал и подошел к нему, протягивая руку.

– Вольно, Террицци. Ну вот, знакомься. – Он указал на них. – Слева от тебя – команданте Спада, справа – команданте Терранова. Господа, это юный Марко Террицци.