Вечное

– Как сегодня денек? Может, я буду писать al fresco[30]… – Отец снова прикрыл глаза. – Напишу что-нибудь чудесное, я уверен. Кончики пальцев покалывает. Им не терпится снова взяться за кисть.

– Отдохни. – Элизабетта и раньше это слышала. Иногда она гадала: может, он просто ради нее так говорит? Знает ли отец вообще, что не писал уже много лет? – Она поцеловала его в щеку, покрытую седеющей щетиной, и встала, прихватив бутылку из-под вина. – Мне пора в школу. Так что пока.

– Ну конечно, моя дорогая девочка, свет моей жизни, до свидания. Я так сильно тебя люблю.

– И я тебя люблю, папочка.

– Принеси мне бутылку перед тем, как уйдешь, хорошо, милая?

Глава седьмая

Марко, июнь 1937

Марко смотрел на пылинки, что кружились в луче солнечного света, а одноклассники тем временем доставали из рюкзаков свои сочинения. Классная комната была душной, маленькой и совершенно ничем не украшенной, кроме итальянского флага, большого деревянного распятия, а также портретов короля Викто́ра Эммануила III и Дуче. На табличке красовался партийный девиз: Credere, Obbedire, Combattere – «Верь, повинуйся, сражайся». В классе, помимо Марко, было еще тридцать учеников, включая Элизабетту и Сандро; каждый был в форме.

Их учительница, professoressa Лонги, – пожилая дама в толстых очках – собирала свои седые волосы в пучок на затылке. На ней было темное платье, украшенное трехцветным символом.

Она попросила класс спеть Giovinezza[31] – партийный гимн. Ребята, уставшие к концу года от заведенного порядка, неохотно поднялись. Professoressa Лонги ничего им на это не сказала. Марко подозревал, что она вступила в партию только ради сохранения рабочего места, – иной раз он замечал, как она закатывает глаза при виде содержания учебников. Среди итальянцев ходила шутка, что одни учителя вступают в НФП – Национальную фашистскую партию, а другие – в НПС, что расшифровывалось как «на прокорм семьи», чтобы только поддержать семью. Втайне он сочувствовал последним, поскольку стал фашистом из-за отца, иного пути Марко не представлял. В глубине души он верил в любовь, а не в политику.

Марко стал петь вместе с одноклассниками – громко, чтобы рассмешить Элизабетту.

Мужеством бойцов твоих,Силой воинов младыхРадостно в сердцах пылаютДанте[32] светлые мечты.

Марко повернулся проверить, смеется ли Элизабетта, но та устремила взгляд на Сандро – его парта стояла впереди. На лице у нее было задумчивое выражение, которого Марко прежде не видел, а он всегда внимательно на нее смотрел и знал все гримасы. Прислушиваясь, она поднимала правую бровь, читая газету – хмурилась, громко смеясь – морщила нос. Порой взгляд у нее становился мечтательным – когда в кино она смотрела на экран. Странно, но сейчас она так же уставилась на Сандро.

Марко озадаченно вспомнил тот день, когда увидел Сандро и Элизабетту вместе у реки. А вдруг между ними что-то произошло? А вдруг они теперь не просто друзья? Никто из них ничего подобного ему не говорил, но и он не стал делиться с ними собственными чувствами. Марко не представлял, что ему придется отбивать Элизабетту у Сандро, – немыслимо, чтобы какая-то девушка, путь даже и она, встала между ними.

– Садитесь, ребята, – сказала professoressa Лонги, когда они допели. – Начнем урок. Возьмите свои сочинения.

Марко уселся за парту, достал из рюкзака сочинение и перевернул текстом вниз, чтобы никто не видел его почерк. Буквы у него выходили большие и кривые, как у ученика начальных классов. Учителя считали, что Марко неряшлив и невнимателен, но, по правде говоря, дела обстояли куда хуже. Письмо и чтение, даже в его возрасте, давались ему с трудом. Одноклассники Марко читали с легкостью, хоть про себя, хоть вслух, а он каждый раз, глядя на страницу, видел на ней не текст, а набор бессмысленных загогулин, и о значении их лишь догадывался по смыслу или по словам учителей. Он не узнавал ни единого слова, кроме часто повторявшихся, например «Муссолини», и уже начал бояться, что просто уродился глупым; Марко было очень стыдно. Успеваемость падала, а в прошлом году один из учителей вызвал его мать на беседу и сказал, что Марко должен учиться усерднее. Мать устроила ему взбучку и стала молиться святому Фоме Аквинскому и святому Иосифу Купертинскому, но Марко знал, что лучше бы ей было обратиться к святому Иуде, покровителю отчаявшихся.

– Хорошо, класс, давайте начнем. Кто хочет прочесть свое сочинение вслух?

Прибегнув к одной из уловок, которой он пользовался, желая скрыть свой изъян, Марко поднял руку. Он сам вызывался читать, а не ждал, пока учитель назовет его имя, поскольку ему хотелось самому управлять ситуацией. Дальше он притворялся, будто читает сочинение, водя глазами по строчкам, как другие одноклассники, а на самом деле просто на память рассказывал задание. У Марко была отличная память, он помнил все, что говорили учителя, так что он усваивал информацию, к тому же любил внимание, поэтому был великолепным оратором. Пока никто из одноклассников не разгадал его секрет. Но каждый день Марко тревожился, что из короля класса превратится в шута.

Вчера им задали написать сочинение на тему «Почему я считаю Муссолини великим?», и professoressa Лонги объяснила ученикам, что это должно быть личное мнение, а не повторение общих тезисов, изложенных в новых учебниках, где описывалось, как Дуче командует огромными толпами, стреляет из пистолета, с обнаженной грудью собирает пшеницу, в летных очках управляет самолетом, берет барьеры на лошади, плавает, ходит по горам и даже играет со львенком.

– Марко, – пригласила professoressa Лонги, – прочти свое сочинение. Сандро – потом твой черед, после Марко.

Марко поднялся и вышел вперед, а учительница склонила голову, будто что-то придумала.

– Марко, а давай-ка попробуем что-то новенькое? Почему бы вам не поменяться? Ты прочтешь сочинение Сандро, а он – твое.

– Нет, постойте, – возразил Марко, во рту у него вдруг пересохло, но было уже слишком поздно: Сандро тоже вышел к доске.

– Держи, Марко. – Сандро вручил ему свое сочинение. – А мне давай твое.

– Я писал второпях, тут немного запутано… – Марко отдал Сандро тетрадь.

– Сочинение отличное, видно, что ты писал увлеченно и со рвением, – улыбнулся Сандро, и Марко понял, что друг его прикроет.

Professoressa Лонги поднялась из-за стола.

– Будь добр, Марко, начинай. Прочти нам сочинение Сандро.

– Хорошо. – Марко с ужасом уставился на страницу. Несколько слов он узнал, но прочесть сочинение, написанное аккуратным почерком друга, был не в силах. Сердце Марко колотилось, он сглотнул комок в горле. Подняв взгляд, он увидел, что Элизабетта ласково и выжидающе на него смотрит. Марко не вынес бы, если б ей стало известно, что он и читать-то не умеет. Тогда она его точно не полюбит: Элизабетта обожает газеты и книги. Она станет его жалеть – какое унижение!

– Марко? – неожиданно окликнул его Сандро. – Давай я первым прочту твое сочинение, если ты не против.

– Конечно, – с пылающими щеками кивнул Марко.

Сандро кашлянул.

– Всем известно, что я интересуюсь велоспортом, поэтому я представляю Муссолини именно таким. Как велосипедисту необходимо сохранять равновесие независимо от рельефа местности, так и наш вождь ведет Италию…

Марко с изумлением слушал друга, а тот частично сумел расшифровать ужасный почерк, а остальное придумывал прямо на ходу, вещая о велоспорте и Муссолини: излагая идеи, которые мог бы поведать Марко. Лишь друг, который очень хорошо его знал, был способен на такой подвиг. Класс слушал до самого конца, а потом разразился аплодисментами.

Professoressa Лонги одобрительно покивала:

– Замечательное сочинение, Марко. А теперь ты прочти работу Сандро.

– Конечно. – Марко понял, что тоже может придумать что-то подобное. – Бенито Муссолини отличается литературным талантом, но и математике отдает должное. Математика требует логического подчинения правилам, как и фашизм… – говорил Марко, водя глазами взад-вперед по листку бумаги, а Сандро кивал, словно друг читал именно то, что там и было написано. Закончив, Марко отвесил классу поклон, и все снова зааплодировали.

– Браво, мальчики! – просияла professoressa Лонги. – Какое вдумчивое исследование, Сандро, я прежде такого и не слышала!

Ребята дружно проследовали на свои места. Элизабетта улыбнулась обоим, и Марко, успокоившись, уселся за парту. Наверняка он ошибся, в тот день у реки ничего между Элизабеттой и Сандро не произошло.

Глава восьмая

Сандро, июнь 1937

Сандро вздохнул, усаживаясь рядом с матерью. За окном сгущались сумерки, на обеденном столе стоял лучший фарфоровый сервиз, столовое серебро и хрустальные бокалы. Сестра познакомилась в Лондоне с новым кавалером, сегодня она должна была привести его на ужин, но они запаздывали, как и отец Сандро – Массимо. Мать злилась; она всегда считала, что опоздания дозволены лишь младенцам, что рождаются позже назначенного срока.

Мать Сандро, Джемма, была элегантной дамой, в тот вечер она надела серое платье с жемчужным ожерельем и подходящие к нему серьги. Седые волосы были красиво уложены, серо-голубые глаза сияли за стальными очками, что сидели на длинном носу. Лицо у нее тоже было вытянутое, но черты тонкие, а шея – в точности как у женщин с картин Модильяни. Рабочий день в больнице выдался утомительным; Сандро гордился ее профессией, хотя соседи судачили, что она не сидит дома, как приличествует настоящей матери.

Из кухни, где экономка семейства Корнелия Росси готовила еду, доносился аромат жареных моллюсков и печеного картофеля.

– Мама, можно уже поесть? – спросил Сандро, у которого урчало в желудке.

– Разумеется, нет, сначала дождемся остальных.

– Dottoressa[33], я не могу так долго держать подогретым первое блюдо! – Корнелия, кряжистая вдова шестидесяти лет, обладающая жизнерадостным нравом, вошла в столовую с блюдом. Она нянчила Сандро в детстве, а когда мальчик подрос, осталась работать у Симоне экономкой, и он любил ее, как вторую мать. У нее были темные глаза с набрякшими веками, широкий нос и неизменная улыбка.

– Понимаю, спасибо, – кивнула мать. – Мы за ним присмотрим.

Корнелия водрузила блюдо на стол.

– Buon appetito[34]. Сандро, я приготовила фаршированные оливки!

– Спасибо! – обрадовался Сандро. Корнелия была родом из городка Асколи-Пичено, ее фирменным блюдом были жаренные в сухарях оливки, фаршированные ягнятиной, говядиной, сыром, овощами и травами.

– Мама, пожалуйста, ну можно?

– Только одну.

Сандро забросил в рот жареную оливку, наслаждаясь вкусом. Панировка была тонкой, золотисто-коричневой и хрустящей, а фарш теплым, пряным и сочным.

– Спасибо, Корнелия.

– Да, grazie. – Мать Сандро тоже потянулась за оливкой.

– Пожалуйста, – улыбнулась Корнелия и вышла.

Джемма повернулась к сыну:

– Итак, как сегодня дела в школе?

– Отлично, а еще я получил новое задание от Энцо, ассистента профессора Леви-Чивиты.

– Хорошо. – Мать задумчиво съела оливку. – Нравится работать?

– Да, но порой непросто.

– Ты справишься, – улыбнулась мать. – Леви-Чивиту уже видел?

– Нет. Он всегда очень занят.

– Может, лучше зайти к нему в кабинет и самому представиться? Уверена, он обрадуется знакомству со столь гениальным юношей.

Сандро хохотнул.

– Однажды Леви-Чивита обнаружил ошибку в расчетах Эйнштейна, которые тот описал в теории Entwurf[35]. Ты и впрямь думаешь, что он обрадуется встрече со способным учеником местной школы?

Мать рассмеялась:

– Может быть, ты станешь следующим Леви-Чивитой? Ты когда-нибудь об этом думал?

– Разве что мечтал. – Сандро не шутил, он и правда мечтал об этом.

– Нужно верить в себя. Ведь Леви-Чивита уже выбрал тебя, верно?

– А еще множество учеников со всего мира.

– А я все равно тобой горжусь. – Мать коснулась его руки. – Знаю, ты считаешь, что я придираюсь, но пойми меня правильно. Нужно продвигаться вперед не ради удовлетворения своих амбиций, а для чего-то более важного. Господь наделил тебя прекрасным даром – умом, и сделал это не просто так. Тебе нужно выяснить, для чего, и следовать намеченному курсу.

Сандро удивленно моргнул: такого он от матери еще не слышал, а ведь он все ее нравоучения выучил наизусть. Не успел он ничего ответить, как разговор прервался: дверь квартиры отворилась, и вошел отец семейства. Массимо Симоне был старше большинства отцов одноклассников Сандро. Поредевшие черные волосы, перемежавшиеся седыми прядями, растрепались. Рост его был так невелик, что в школе его дразнили Минимо и ему приходилось искать утешения в учебе, а это в свой черед помогло ему стать адвокатом по налоговому праву. Отец Сандро часто рассказывал эту историю, желая показать, что недостатки всегда можно обратить в свою пользу.

– Buona sera, sposa e giovanotto[36]. – Отец снял шляпу, сверкнув яркими темными глазами за толстыми стеклами бифокальных очков. – Простите за опоздание, собрание в синагоге затянулось. – Он подошел поцеловать жену. – Угадай, кто стал новым главным юрисконсультом Совета?

– Не ты ли? – с легким неодобрением спросила Джемма.

– Точно так! Возможно, я еще чего-то добьюсь. – Подмигнув, отец уселся за стол.

– Но ты и так очень занят, Массимо.

– Возможно, но это важно, и я им нужен.

– Здорово, папа! – порадовался за отца Сандро.

Еврейской общиной Рима руководил Совет в составе пятнадцати мужчин, которых называли советниками; среди прочего они отвечали за ведение дел, оплату счетов и учет населения. Отец Сандро неофициально консультировал их по юридическим вопросам, он проводил в синагоге все больше и больше времени – и ему было приятно, что его заслуги признали, однако Джемма наверняка была права насчет его занятости.

Снова открылась дверь, и наконец вошла Роза под руку с высоким рыжеволосым мужчиной с ярко-голубыми глазами, приятной улыбкой и веснушками. Он надел темный костюм английского кроя, а Роза, похоже, пребывала в чудесном настроении. Она принарядилась в черное платье, которое берегла для особых случаев.

– Мама, папа, – сказала она, – извините нас за опоздание! Познакомьтесь с Дэвидом Джейкобсом. Он только что приступил к работе в посольстве.

– Добро пожаловать в наш дом, Дэвид. – Массимо поднялся и пожал молодому человеку руку.

– Спасибо за приглашение, синьор Симоне. – Дэвид повернулся к матери Сандро и обходительно приветствовал ее кивком. – Спасибо, dottoressa Симоне.

– Добро пожаловать. Садитесь, пожалуйста. Давайте, я вам что-нибудь положу? Еда остывает. – Джемма укоризненно посмотрела на Розу, но та, не обратив на мать внимания, выдвинула стул для Дэвида. Сандро счел парня Розы любезным, хоть его итальянский звучал несколько шаблонно, однако это было вполне простительно. Они заняли свои места, и Роза подмигнула брату. Тот радовался, что у нее снова горят глаза, и немного раскаивался, потому что так и не набрался смелости подарить что-нибудь Элизабетте, растеряв весь пыл, который вскружил ему голову после поцелуя у реки.

Отец произнес молитву и поднял бокал вина.

– Сегодня особенный вечер, Роза. Не только потому, что у нас гость. Есть новости: меня избрали в Совет. Выпьем же за процветание Италии во главе со мной и Муссолини!

– Браво, папа, – засмеялась Роза.

– Ну ничего себе, – брякнул Дэвид.

Массимо недоуменно моргнул, а Роза наградила своего спутника предупреждающим взглядом. Повисла тишина, все неловко потягивали вино. Джемма начала подкладывать гостям угощение, а Дэвид повернулся к отцу Сандро:

– Простите синьор Симоне. Я не то хотел сказать. Я просто удивлен, что еврей может быть столь пламенным фашистом.

– Извинения приняты, но в них не было необходимости, – улыбнулся Массимо. – А что же до вашего замечания, многие из евреев – гордые фашисты. Согласно статистике, евреи вступают в партию в той же пропорции, что и гои.

Дэвид поджал губы.

– Я удивился, поскольку Адольф Гитлер – явный антисемит. Разве вас это не смущает?

– Да, но национал-социализм к нам никакого отношения не имеет. Мы итальянские фашисты, среди нас нет антисемитов. Дуче пришел к власти задолго до того, как Гитлер появился на политической арене, а не наоборот. Это Гитлер подражает Муссолини.

– И все же Гитлер – канцлер Германии.

Роза поерзала на стуле, и Сандро задумался: может, она пытается пнуть Дэвида под столом, как поступала с братом, когда он был маленьким.

Массимо кашлянул.

– Это неважно. Германия – это Германия, а Италия – это Италия. Мы победили немцев в Великой войне[37]. Я сам служил в армии, в Двадцать девятом Пьемонтском пехотном полку, в нашей партии множество евреев-ветеранов. Нам требовался сильный лидер, и при Муссолини экономика страны шагнула вперед. Он упростил наше запутанное налоговое законодательство, моя практика стала обширна, как никогда прежде. Теперь я представляю множество мелких предпринимателей, и у всех моих клиентов дела идут как по маслу. – Массимо многозначительно взмахнул вилкой. – Один видный еврейский банкир, Этторе Овацца[38], призывает все больше евреев вступать в ряды фашистской партии. Возможно, теперь, став советником, я поеду в Турин, чтобы с ним встретиться.

– Правда, Массимо? – вмешалась Джемма. – Когда?

Дэвид нахмурился:

– Синьор Симоне, вопрос не в том, как вы воспринимаете себя, а в том, как вас воспринимают другие.

Роза снова поерзала на стуле, и на этот раз Сандро заметил, что Дэвид вздрогнул.

Массимо склонил голову набок.

– Скажу вам так: наши соотечественники-итальянцы воспринимают нас как итальянских евреев, коими мы и являемся. Семья Симоне – одна из старейших в Риме, наши предки приехали сюда не только до Христа, но и до того, как был разрушен Храм. – Он облокотился на стол. – Евреи здесь полностью влились в общество, о том же говорит и доля смешанных браков – их почти пятьдесят процентов. Бывший премьер-министр Луиджи Луццатти был евреем, как и бывший мэр Рима Эрнесто Натан. Я могу бесконечно перечислять выдающихся еврейских граждан и предводителей.

Сандро уже слышал эту речь. Его отец подсчитывал добившихся успеха евреев, будто очки спортивной команды, за которую болел.

– Соглашусь с мужем, – поддержала его Джемма.

– Спасибо, дорогая. – Массимо довольно улыбнулся. – Редкая удача!

Все засмеялись, обстановка разрядилась, а Джемма пригубила вино.

– В больнице мне не доводилось испытывать на себе неприязнь, Дэвид, хотя наша больница относится к католической церкви. То же самое и с моими коллегами.

– К тому же Муссолини не антисемит, – добавил Массимо. – У него есть любовница-еврейка.

– Массимо, пожалуйста. – Джемма покосилась на Сандро, который уже знал, кто такая любовница, но отец не остановился.

– Он живет с ней и ее дочерью. Овацца говорил, что он лично знаком с Муссолини, это потрясающе, верно?

Джемма закатила глаза:

– Ты все равно не поедешь в Турин. У тебя нет на это времени.

Дэвид согласно кивнул:

– Хорошо, скажу иначе: поскольку я еврей, то не буду недооценивать антисемитизм…

– Дэвид, давай поговорим о чем-то хорошем, – влезла Роза. – Почему бы тебе не рассказать моим родителям о своей семье в Глостершире. Они с удовольствием послушали бы.

Глава девятая

Элизабетта, июль 1937

После школы Элизабетта переоделась в платье в сине-белую клетку – форму официантки, а Рико, недовольно щурясь, посматривал на нее с кровати. Она не успевала уделить питомцу внимание: ей нужно было закончить дела по дому и приготовить ужин для отца, который ушел спать.

– Прости, Рико. – Элизабетта почесала кота, но тот не снизошел до мурлыканья. Она вышла из спальни, и тут как раз вернулась домой мать со своей подругой Джулией Марторано. Элизабетта ее обожала. Насколько мать была черствой и мрачной, настолько Джулия – сердечной и жизнерадостной. Элизабетта всегда удивлялась, отчего Джулия водит дружбу с ее матерью, которая дурно с ней обращается и скорее терпит подругу, чем наслаждается ее обществом. У Джулии были большие карие глаза, пухлые щеки и широкая улыбка; блестящие черные локоны обрамляли лицо. Одежду она предпочитала носить тех оттенков, которые хорошо смотрятся лишь на преподавательнице искусств: розово-красная блуза, пышная изумрудная юбка и длинное ожерелье из бусин миллефиори[39].

Элизабетта встретила их на кухне.

– Ciao, мама и Джулия.

– Ciao. – Мать выглядела очень мило в белом пикейном платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру.

С тяжелым вздохом она положила сумочку. Элизабетта знала: мать хочет, чтобы ее спросили, что ее огорчило, и уже собиралась это сделать, но Джулия бросилась к ней и обняла.

– Как поживает моя девочка? – Она поцеловала Элизабетту, и та поцеловала ее в ответ.

– Хорошо, grazie.

Джулия просияла в улыбке.

– С каждым днем ты все прекраснее. Мне очень понравилось твое сочинение. Твоя мама дала мне его почитать.

– Спасибо! – Элизабетте похвала пришлась по душе. На прошлой неделе она написала очерк под заголовком «Зачем людям нужны кошки», чтобы отправить его в газету и получить приглашение на стажировку. Идею ей подал Сандро, и Элизабетте захотелось попробовать, хотя прежде она писала только школьные работы, за исключением различных писем в редакцию, которые в газетах так и не появились. Элизабетта мечтала написать на более серьезную тему, например о правах женщин, но она заметила, что немногие публикующиеся журналистки пишут только о семейной жизни, дают советы по домоводству или о том, как поддерживать красоту. Да и вообще, кошки и вправду важны, по крайней мере для Элизабетты.

– Я и не знала, что ты так великолепно пишешь, милая. Текст хорошо продуман, и мысли у тебя нестандартные.

– Вы же это говорите не только потому, что мы знакомы, правда?

– Вовсе нет. – Джулия успокаивающе похлопала ее по руке.

– Думаете, это сойдет для газеты?

– Разумеется. Возможно, тебе даже что-нибудь заплатят.

– Да это неважно. Я бы просто гордилась…

– А должно быть важно, – оборвала ее Серафина, которая сидела на стуле и растирала уставшие ноги. – Нам требуются деньги. Нужно быть практичнее.

– Я уже, мама.

– Вовсе нет. Ты тратишь время в школе.

Элизабетта не желала снова спорить по поводу школы. Ей нравилось учиться, она хотела все же окончить школу.

– Тебе никогда не стать журналисткой, Элизабетта. Они не берут девочек. К тому же им платят меньше, чем официанткам.

– Но я не хочу всю жизнь работать официанткой, деньги – это еще не все.

– Так говорит твой никчемный отец.

Элизабетта покраснела от стыда, что ее мать пренебрежительно отзывается об отце, особенно в присутствии посторонних. Серафина возмущалась, что тот не обеспечивает семью, хотя Элизабетта работала больше нее. Именно жалованье официантки, а не материны уроки пения позволяло платить за квартиру. Но Серафина когда-то мечтала стать оперной певицей и, потеряв шанс, озлобилась.

Джулия сгладила неловкий момент: она порылась в сумочке и протянула Элизабетте ее очерк.

– Вот, держи. Удачи тебе! Только не посылай его в Il Tevere[40] или Il Popolo[41]. Фашистам плевать на точку зрения женщин. Да и на кошек тоже.

– Спасибо. – Элизабетта повернулась к матери: – Мама, а ты что скажешь?

– Я не читала. Говорю же, я была слишком занята. Ты покормила отца?

– Да. Он прилег.

– Ну конечно, – снова тяжело вздохнула Серафина. – Разве тебе не пора в ресторан?

– Ах да. – Элизабетта взяла свою сумочку и убрала туда очерк. – Я лучше пойду. До свидания.

Мать кивнула, все еще растирая ноги.

– До свидания, дорогая. – Джулия поцеловала Элизабетту в щеку. – Надеюсь, скоро увидимся.

– Я тоже.

Выйдя из дома, Элизабетта забыла о горестях, ведь невозможно продолжать хмуриться, шагая по Трастевере. Она любила этот район с маленькими домиками, стены которых были окрашены в милые пастельные цвета; каждое строение – неповторимо: у этого кованый железный балкон со свисающим с перил плющом, у другого в стену встроена маленькая статуэтка Девы Марии, у третьего окно увешано праздничными разноцветными фонариками. Здесь дышалось свободнее, чем в самом Риме, а поскольку здания были не такими высокими, то и неба было больше. Сгущались прозрачно-голубые сумерки, вдалеке приглушенно мерцали звезды, ожидая, когда же придет пора засиять. Элизабетта прошла мимо базилики Святой Марии, изящные арки которой светились, озаряя очаровательный карниз и позолоченную мозаику.

Высокие здания окружали мощенную булыжником площадь – пьяццу, на ступенях фонтана сидели, держась за руки или целуясь, влюбленные парочки. Вечерний час – пора гуляний, passeggiata, когда все выходили на улицы, показывая лучшие наряды. Девушки прохаживались, надеясь, что их заметят, а юноши старались им угодить.