Вечное

Целуя свою подушку, Элизабетта думала о Марко и Сандро. Но после настоящего опыта с Сандро она, при всем ее буйном воображении, не способна была больше представить вместо сухого хлопка теплый и нежный рот юноши. Но Сандро больше не пытался ее поцеловать, а Марко присвоили Анджела и другие девочки, которые с ним заигрывали. Между тем Элизабетту стали еще сильнее дразнить из-за отсутствия бюстгальтера, а Анджела дала ей прозвище Centesimi – Монетка, твердя, что через рубашку у нее просвечивают соски. И теперь Элизабетта постоянно прижимала к груди учебники или школьную сумку.

Она свернула налево и, пройдя чередой узких улочек, подошла к ресторану «Каса Сервано». Снаружи заведение выглядело совсем непримечательно: старый перестроенный дом в серой обшарпанной штукатурке, со стороны улицы – неказистая коричневая дверь и единственное окно. Ни тебе вывески, ни меню – в «Каса Сервано» ходили только местные, которые знали, что тут подают лучшую во всем Риме домашнюю пасту. Поработав здесь, Элизабетта поняла почему.

Она открыла дверь и вошла в помещение – пока еще пустое, потому что ресторан еще не открылся. В зале стояло всего десять столиков, справа располагалась барная стойка с табуретами. Потолок был жестяной, а белые оштукатуренные стены украшали фотографии семейства Сервано, которое долгие годы владело этим рестораном. В центре каждого снимка была Нонна Сервано, matriarca – глава семьи.

– Ciao, Элизабетта! – улыбнулся ей из-за барной стойки Паоло, сын Нонны. Он протирал бокалы. Невысокий и худой, в свои сорок уже облысевший, Паоло обладал добродушным нравом, который помогал ему в работе управляющего и бармена.

– Ciao, Паоло! Ну как, что за настроение у нее сегодня? Хорошее или дурное?

– Хорошее. Так что я бы поставил на agnolotti.

– А я – на tortellini[42].

Каждый вечер они пытались угадать, какую пасту приготовит Нонна. В хорошем настроении она могла сделать pasta ripiena, то есть пасту с начинкой: ravioli, tortellini, – или caramelle, праздничные, словно подарки, завернутые в свежее тесто. В дурном настроении Нонна готовила простую пасту – spaghetti, bigoli или tagliatelle. Посетители «Каса Сервано», кому посчастливилось урвать столик, ели любую пасту, которую подавала Нонна. Как она часто говаривала: самолетом управляет лишь пилот.

Элизабетта подошла к кухне и толкнула распашную дверь, из-за которой доносились восхитительные ароматы. Жена Паоло, София, склонилась над чугунком, где медленно доходил густой томатный соус с мясом, приправленный свежим базиликом, лавровым листом, луком и чесноком. Кузен Паоло, Вито, пассеровал чеснок, кузен Нино разделывал морского окуня, а еще один кузен, Джованни, вынимал из кости горячий костный мозг. Из огромной кастрюли с кипящей водой валил пар, так что в этом помещении никогда не закладывало нос.

Элизабетта поприветствовала поваров и направилась в буфетную, где на стуле с высокой спинкой за деревянным столом сидела Нонна Сервано и готовила пасту. Вид у нее был столь царственный, что помещение казалось тронным залом. Маленькая головка хозяйки смахивала на яйцо перепелки, тонкие белоснежные волосы были гладко зачесаны в пучок. Очки в стальной оправе восседали на крючковатом носу, темные радужки глаз начали туманиться от катаракты. Щеки прорезали морщины, разбегаясь лучиками от тонких губ, поджатых в тонкую линию от усердия. На Нонне было традиционное черное платье и золотая цепочка с ажурным распятием, уши оттягивали кольца с коралловыми каплями. Она была хрупкой, но вовсе не слабой; и хоть ростом едва дотягивала до полутора метров, не выглядела маленькой. На вид Нонна была старше своих шестидесяти семи лет, но возраст не сказался на ней. Скорее наоборот, как говорила Нонна, он обострил ее способности, и никто не смел утверждать иного.

– Ciao, Нонна. Какую пасту сегодня готовите? – Элизабетта поцеловала старушку в мягкую, словно просеянная мука, щеку.

– Cappelletti. Присядь, девочка. Торчишь тут фонарным столбом и заставляешь нервничать.

Элизабетта присела. Выходит, настроение у Нонны хорошее, но ни она, ни Паоло все равно не угадали. На деревянном столе, присыпанном мукой, лежали толстые пласты теста, желтого от яичных желтков, один из пластов был разрезан на квадраты, рядом лежала деревянная скалка, тоже присыпанная мукой, – длинная, словно дубина. В середине каждого квадрата высилась горка острой рикотты в ожидании, пока Нонна придаст тесту форму. Пальцы у старушки, несмотря на артрит, все еще были проворные – возможно, именно благодаря возне с тестом.

– Guarda, – сказала Нонна, – смотри! – Нонна взяла квадратик теста и сложила его по диагонали. – Следи, чтобы края не совпадали. Оставь немного снизу, затем прижми друг к другу и запечатай. – Она мягко надавила кончиками пальцев на тесто, оставляя слабые следы. – Видишь?

– Да.

В ресторане Нонны Элизабетта узнала, что существует множество видов пасты и соусов. К короткой пасте, которую обычно делают на фабрике, обычно шел густой соус marinara[43]. Fatto a mano – домашнюю пасту – никогда не подавали с aglio e olio, маслом и чесноком, поскольку такая паста впитывала слишком много масла. Легкие томатные соусы и brodo, бульон, более всего подходят пасте с бороздками, cavatelli и radiatori – ведь в них задерживается соус, а его лучше добавлять понемногу.

– А теперь складываю… – Нонна взялась за концы треугольника по длинной стороне и крепко их зажала. Держа его «лицом» к себе, она указательным пальцем провела по внутренней стороне треугольника и приподняла его снизу вверх. Ловко соединила оба конца и защипнула, получился идеальный кружок пасты с начинкой и крошечным торчащим вверх уголком, пельмешек, смахивающий на маленькую шапочку – cappelletto[44].

– Разве я не так складываю салфетки, Нонна? – Элизабетта вспомнила Сандро, который сделал ей шляпу из газеты на берегу Тибра.

– Вовсе нет. Ты невнимательно смотришь. Я не могу останавливаться и объяснять каждую мелочь. Паста станет жесткой. – Нонна взяла следующий квадратик. – Мне нужно обсудить с тобой кое-что важное. Я оказала тебе большую услугу. Пригласила на ужин особенного гостя.

– Кого?

– Твое будущее.

– О чем вы? – Элизабетта уже привыкла к загадочным высказываниям старушки, словно Нонна была strega – ведьмой «Каса Сервано».

– Моро Гуалески – не сомневаюсь, это имя тебе известно.

– Ну конечно, известно! – Элизабетта обожала Гуалески, чьи статьи читала каждый день. – Он пишет для левых газет. Откуда вы его знаете?

– Я всех знаю. Вернее, все знают меня. – Нонна продолжала складывать треугольнички теста. – Левые, правые, центристы – неважно кто. Политики приходят и уходят. А знаешь, что остается?

– Любовь?

– Нет, паста! Как я говорю, sapore, sapere – попробуй и узнаешь. Нельзя узнать меня, не попробовав моей пасты. Нельзя узнать Трастевере, не попробовав нашей пасты. Гуалески предпочитает пасту с начинкой, так что я знаю: он человек с аппетитом, тот, кто наслаждается жизнью. Сначала я решила приготовить для него cappellacci dei briganti.

– Почему?

– Cappellacci dei briganti похожи на шляпу с широкими полями, загнутыми наверх, какие briganti[45] – разбойники – носили после объединения Италии. Но не стала, потому что Гуалески не понял бы шутки. Коммунистам не хватает чувства юмора. – Нонна сложила еще один треугольничек, припудренными мукой пальцами, и желтые cappelletti выстроились перед ней, словно ожидая команды.

Тут дверь распахнулась, и в кухню просунул голову Паоло.

– Мама, он здесь!

Элизабетта подскочила.

– Гуалески в зале? Можно мне с ним познакомиться?

– Не можно – должна!

– Спасибо! – завизжала Элизабетта.

– Не позорь меня. – Нонна отвела взгляд в сторону. – Кстати, тебе нужен бюстгальтер.

Элизабетта покраснела.

– Я пыталась…

– Ascolta[46], я сказала Гуалески, что ты написала статью, и он согласился ее прочитать.

– Мою статью? Откуда вы о ней узнали?

– Да ты трезвонишь об этом без умолку. Думаешь, я глухая? Пошли ее ему.

– Она у меня с собой, в сумочке.

– Тогда просто покажи.

– Считаете, правда стоит?

– Я ведь так и сказала. – Нонна отряхнула пальцы. – Я объяснила ему, что ты великолепно пишешь.

– Но вы-то ее не читали. А вдруг она никуда не годится?

– А ты-то читала, что они печатают? – Нонна защипнула еще один cappelletto. Я сказала ему, что он должен нанять тебя немедленно! Людям всегда интересно мнение молодежи. Как по мне, это ни к чему, но так уж сложилось. – Она стряхнула муку с узловатых пальцев. – Иди и познакомься с ним. Только не трещи без умолку, как обычно. Переходи к делу. Ты слишком болтливая.

– Спасибо, спасибо! – Элизабетта достала статью и направилась к двери. – Подождите, а как он выглядит?

– Как rigatone[47].

Элизабетта поспешно вышла в зал и осмотрелась. Несколько столиков были заняты парочками, но за столиком у входа сидел в одиночестве темноволосый мужчина в очках в тяжелой оправе, на вид он был невысок и широкоплеч. И впрямь смахивал на rigatone.

Элизабетта направилась к столику Гуалески. Ее сердце забилось сильнее: она поняла, что, возможно, делает первый шаг на пути к тому, чтобы писать для настоящей газеты. Элизабетта гадала, будет ли вспоминать этот день и рассказывать о нем как о забавной истории, сидя за столом с коллегами-журналистами. Сандро ждет блестящее будущее – что ж, возможно, и ее тоже.

И оно начинается прямо сейчас.

Она подошла к столику.

– Синьор Гуалески, меня зовут Элизабетта д’Орфео, я обожаю ваши статьи. Читаю их каждый день, а вчерашняя вышла особенно интересная. – Тут она вспомнила совет Нонны не болтать слишком много. – Извините, я много говорю. Просто в голове всегда столько мыслей!

– Никогда не прогадаете, похвалив писателя за его творения. – Глаза Гуалески весело блеснули за очками.

– Вас должны хвалить все! Постоянно.

– Недостаточно, чтобы я остался доволен, или недостаточно подробно! Моя мать считает, что моя квартира слишком велика, но я заполняю ее собственным эго, – хохотнул Гуалески. – В любом случае спасибо на добром слове. Насколько я понимаю, вы написали статью для публикации. Можете прислать ее мне в газету.

– Вообще-то она у меня с собой. – Элизабетта протянула журналисту статью, и он с улыбкой ее взял.

– Великолепно. Прочту за ужином, а потом мы можем ее обсудить, если у вас найдется минутка.

– Мне бы этого очень хотелось.

Внезапно дверь ресторана распахнулась и с грохотом ударилась о стену, фотографии в рамках задребезжали. На пороге стоял отец Элизабетты – настолько пьяный, что ему пришлось держаться за косяк, чтобы не упасть.

– Папа! – вспыхнула Элизабетта. Отец бросился к ней, а Гуалески скривился и отпрянул.

– Бетта, дорогуша, ну ты посмотри, какая красотка! Я пришел попросить у тебя несколько лир. У тебя есть?

Элизабетте стало ужасно стыдно перед Гуалески.

– Папа, пожалуйста, не надо.

– Мне б хоть на стакан красного… А может, нальешь за счет заведения?

Отец, пошатываясь, огляделся, и вся публика в зале обернулась. Он зашатался, и Элизабетта распахнула объятия как раз в тот миг, когда он рухнул на нее мертвым грузом, едва не сбив с ног.

– О нет! – Элизабетта с трудом удержалась на ногах, а Гуалески вскочил и поддержал ее отца за руку.

– Позвольте мне, – сказал журналист, роняя статью.

– Моя Бетта, такая хорошенькая и умненькая, так люблю ее, моего ангелочка… – бормотал отец, не обращая на Гуалески внимания, а потом вдруг начал икать. Элизабетта поняла, что сейчас произойдет. И в следующий миг отца вырвало прямо на нее и Гуалески. И конечно, на статью, которая позабытой лежала на полу.

Глава десятая

Марко, июль 1937

Марко в сумерках катил на велосипеде по набережной Тибра, разделившись с Альдо, который умчал на встречу со своей тайной возлюбленной. Полная круглая луна смахивала на колесо велосипеда, по всей длине набережной выстроились фонари. С реки дул ветерок, попахивающий рыбой, и его тихий шорох успокаивал.

Марко заметил gelateria, кафе-мороженое, свернул в ту сторону, спешился и вошел внутрь. Очередь была небольшая, в ярко освещенном помещении пахло фруктами, сладостью и свежими сливками.

В зале кафе царила блестящая алюминиевая витрина, а за ней две молоденькие продавщицы зачерпывали gelato – итальянское мороженое.

Марко окинул взором горы зеленого pistacchio, насыщенно-коричневого cioccolato и ярко-желтого ananas[48]. Под каждым стояла рукописная табличка, которую он не мог прочесть, хотя ему это и не требовалось. Он все не мог решить, какой из сортов любит больше всего. Сейчас он предпочитал nocciola, лесной орех, а до этого – fiordilatte, на сливках. А вот Элизабетта любила cioccolato в рожке и никогда не колебалась.

– Чего желаете? – хором спросили продавщицы, когда Марко оказался у стойки.

– Никак не могу решить, что предпочесть.

– Выбирайте, – лукаво улыбнулась одна из девушек. – Мы обе уходим в одиннадцать.

Вторая тут же покраснела.

– Тереза! – воскликнула она.

– Какое щедрое предложение, – улыбнулся Марко, но устоял перед искушением. Он решил, что это признак зрелости или он сходит с ума от своего целомудрия. И все же мороженое он выбрал в честь Элизабетты.

– Два шарика cioccolato в рожке.

Взяв gelato, Марко заплатил и вышел. Он лизнул кремовый шарик, сладкий на вкус, затем вскочил на велосипед и поехал, держась за руль одной рукой. Мороженое начало таять, и Марко принялся искать, где бы остановиться. Он оказался в centro storico – историческом центре, самой старой части города, рядом с Римским форумом на Виа-дель-Имперо – согласно плану Муссолини, эту дорогу расширяли, чтобы продемонстрировать древние руины. В этом районе велись раскопки, транспорт здесь почти не ездил, а значит, было тихо, так что Марко покатил в том направлении.

Он подъехал к деревянному забору, который, как и прочие изгороди в этом городе, был скорее видимостью, чем настоящим препятствием. Марко спрыгнул с велосипеда, прислонил его к забору, затем пролез между досками и поискал, где бы присесть. Место раскопок представляло собой громадную яму в форме квадрата, каждую стену которого поддерживала ограждающая конструкция из деревянных брусьев. На дне ямы виднелся серо-белый мрамор, поблескивавший в лунном свете.

Марко стоял там и ел мороженое, пока глаза привыкали к темноте. Он много раз ездил через этот район, но прежде здесь раскопки не велись, и ему стало любопытно. Он заметил веревку, переброшенную через железнодорожные шпалы, которая служила лестницей вниз. Марко доел gelato, подошел к котловану и стал спускаться на дно. В нос ударил крепкий земляной дух, и чем глубже спускался Марко, тем становилось прохладнее. Звуки города остались позади, котлован окутывала тишина.

Марко спустился дальше: казалось, мраморный пол собирает и отражает лунный свет, создавая спектральную дымку, что висела над поверхностью, будто призраки древних. Марко был ошеломлен; наконец он добрался до дна, и его окружило приглушенное сияние, волосы у него на загривке встали дыбом.

Он шагал по полу среди лежащих массивных колонн: одни украшали вырезанные в мраморе соцветия, другие – фрагменты надписей. Он погладил шероховатую поверхность и осмотрел сломанные участки. На латыни Марко читал не лучше, чем на итальянском, но впервые это его не тревожило. Он сунул палец в одну из букв, чтобы измерить глубину, и тот вошел в мрамор по первую костяшку.

Охваченный благоговением, Марко убрал руку. Он всегда знал о существовании подземного Рима – города под современным городом, – им рассказывали об этом в школе, да и на улицах время от времени попадались образцы древней культуры. Но сегодня, оказавшись здесь, Марко осознал это как никогда раньше. Он наконец-то понял значение этого феномена и почувствовал, что его дух воспарил. Его предки высекли эти буквы, вырубили колонны, воздвигли все это великолепие. Марко не умел читать так же хорошо, как его одноклассники, но теперь понял, что одарен умом от рождения, – ведь он произошел от столь древнего народа. Он сын Лацио[49]. Сын Рима. Марко распрямил плечи и долго стоял, купаясь в лунном сиянии.

Глава одиннадцатая

Альдо, июль 1937

Альдо на другом конце города пробирался по холодным катакомбам. Он добрался до cubiculo – небольшого помещения, в котором располагался семейный склеп. Там, на полу, расставив перед собой зажженные свечи, несколько бутылок кьянти и буханок деревенского хлеба, сидели его товарищи – антифашисты. В гробнице собрались мужчины всех возрастов, лица у всех были одинаково напряженные. Каждый знал, что, придя сюда, смертельно рискует, поэтому из соображений безопасности они не раскрывали своих имен даже друг другу, а использовали nomi di battaglia – боевые позывные. Их давали за внешность или манеру поведения – Пучеглазый, Пухляш, Кривозуб, Пожиратель яблок, Курильщик; были и менее очевидные клички – Француз и Царь.

Альдо прозвали синьор Силенцио[50], а их самопровозглашенный предводитель именовался Уно[51]. Имя себе он придумал тоже сам. Альдо о нем ничего не знал, но, судя по его манере держаться и разговаривать, это был интеллигентный человек знатного происхождения, высокий и худощавый, с задумчивыми карими глазами за очками в роговой оправе, с острым носом на гладком лице, с высокими скулами и тонкими губами. На итальянском он говорил без акцента, хотя иногда Альдо казалось, что в речи Уно пробивается миланский говор, – он слышал подобный в баре у заезжих посетителей из Милана. Из-за этого Альдо казалось, что он ниже Уно по положению, ведь снобы часто указывали, что Рим всего лишь средиземноморский город, а Милан – уже европейский.

– Ciao, синьор Силенцио. – Уно вскочил и пожал руку Альдо. Остальные присоединились к нему, приветствуя новоприбывшего.

– Держите, синьор Силенцио. – Жена Уно, которую все называли Сильвией, улыбнулась и протянула ему бутылку вина. Она была единственной женщиной в их антифашистской ячейке, и Альдо в ее присутствии чувствовал себя не в своей тарелке, как и рядом с большинством женщин, тем более что она была красива. Сильвия была в приталенном фиолетовом платье, а ярко-голубые глаза и прямые светлые волосы выдавали уроженку Северной Италии. Альдо догадывался, что она тоже из Милана, но Сильвия почти ничего не говорила, все разговоры вел Уно.

– Grazie. – Альдо уселся на холодный твердый пол склепа.

Уно остался стоять, лицо его едва озарял свет свечи, длинная тень падала на стену.

– Наконец-то все здесь. Начну с того, что это собрание для нас самое важное. Всем вам хорошо известно, что до сих пор мы вели мелкую подрывную деятельность против режима: печатали и распространяли листовки, чтобы привлечь других на нашу сторону, портили машины, припасы и другое оборудование. Однако я все же считаю, что это лишь вандализм и детские проказы, которые ни на что не влияют. У меня есть новые идеи. Сегодня я хочу ими поделиться.

– Да это были детские шалости! – выкрикнул Горлопан, а Пучеглазый и Царь многозначительно переглянулись и кивнули. Альдо был не совсем согласен с Уно, ведь он распространял листовки, и даже это его пугало. Альдо могли сцапать, а если бы его арестовали, отец бы его прикончил.

Уно помедлил.

– Друзья, необходимо усилить сопротивление. Мы готовы удвоить усилия. Пора сделать следующий шаг, благодаря которому мы добьемся цели – избавим Италию от фашистской тирании. Я решил назвать эту операцию «Первый удар».

Мужчины с мрачным видом подались вперед; Альдо видел, что они захвачены опасным течением, которое давно уже его тревожило. Он был последним, кто вступил в ячейку; его завербовал Кривозуб, когда они случайно столкнулись на улице, но теперь Альдо начал понимать, что Уно и многие другие настроены куда воинственнее его. Альдо отхлебнул кьянти, надеясь, что вино уймет тревогу.

Уно расправил плечи.

– Итак, я предлагаю удвоить усилия. Нам известно, что в Fascio – местном отделении фашистской партии – руководит команданте Спада. У меня есть основания полагать, что он решил отойти от дел, и поговаривают о прощальном приеме в его честь. Предположительно, чествование пройдет в ресторане «Белла Донна» за углом от их штаб-квартиры в Палаццо Браски.

Всех охватило волнение, а Горлопан закричал, перебивая остальных:

– А ты все это откуда знаешь, Уно? Это хоть правда?

– Да, – ответил Уно и нахмурился. – Я не могу разглашать, откуда у меня информация, ради вашей же безопасности. Как я уже говорил, вся верхушка партии будет на приеме по случаю выхода Спады в отставку. Нам выпадет шанс, и мы непременно должны им воспользоваться. Предлагаю напасть на ресторан и уничтожить их всех разом.

– Браво! – завопил Горлопан, и остальные тоже разразились криками, дружно сбрасывая напряжение, как паровой клапан.

Альдо к ним не присоединился, от страха у него скрутило живот. Операция «Первый удар» требовала убийства – это было яснее ясного. Убийство есть смертный грех. Альдо прежде никогда не имел дела с насилием. Он и не хотел. Да и не знал, способен ли на это вообще. Альдо снова хлебнул вина, но оно не помогло.

Уно утихомирил товарищей, лицо его помрачнело.

– Знаю, вам кажется, это произойдет еще очень нескоро, однако для подготовки операции требуется время. Нас сейчас двадцать один, а позже, надеюсь, появятся и новые члены. Для реализации плана – более чем достаточно. Все подробности я раскрою позже, в нужный момент. Мы распределим задачи, будем тренироваться с оружием и отрепетируем все до мелочей. Сделаем все возможное, чтобы добиться своего и чтобы при этом никто из наших не пострадал. Наша цель – победить, но не потерять ни единого человека. Согласны, бойцы?

– Согласны! – снова заорал Горлопан, и все, кроме Альдо, подхватили крик.

Уно с улыбкой кивнул:

– Сердце радуется, когда вы так говорите. Я не осуждаю тех, кто не хочет идти вперед. Мы, в отличие от наших врагов, приветствуем разные мнения. Итак, есть ли среди вас несогласные? Если да, то, пожалуйста, заявите об этом, и мы все трезво обсудим.

– Мы все согласны! – прогремел Горлопан, остальные поддержали его криками, вскинув кулаки, отчего воздух так сильно всколыхнулся, что огоньки свечей затрепетали.

Уно воздел палец.

– Великолепно, но я хочу, чтобы высказался каждый. Очень важно мыслить единогласно, ведь сегодня мы заключаем тайное соглашение. Что скажешь, Горлопан?

– Да! Я ответил «да»!

– Хорошо. Пучеглазый? – Уно повернулся к нему, тот ответил «да», и их предводитель обошел всех по кругу, задавая вопрос каждому лично, и все выражали готовность действовать.

Чем ближе подходила очередь Альдо, тем больше он нервничал. Убийство противоречило всему, чему его учили, он боялся за свою вечную душу. Он был служкой в церкви, а его брат Эмедио – священником. Альдо всем сердцем верил в Господа и каждое утро вместе с матерью ходил к мессе. Он даже представить не мог, что ему придется убить человека.

Уно посмотрел ему в глаза:

– Синьор Силенцио? Ты согласен?

Альдо медлил с ответом.

– Уно, это серьезный шаг, правда?

– Да, а ты против?

– Ну, хм… ты чуток выбил меня из колеи. Я пытаюсь решить.

– Будь добр, сообщи нам, – улыбнулся Уго, и Альдо понял, что все повернулись к нему; он взял себя в руки и высказался.

– Уно, мне дорого наше дело, но я человек верующий. Убийство – это смертный грех. Оно противоречит заповеди «Не убий». Я люблю Господа и поступаю по слову Его.

Уно недоуменно заморгал, а собравшиеся помрачнели и отодвинулись от Альдо.

– Трус, – прошипел Горлопан.

Уно перевел на него взгляд на него и нахмурился.

– Без оскорблений. Дайте человеку высказаться.

Горлопан угрюмо посмотрел на предводителя.

– Я не трус, – сказал Альдо, порадовавшись, что Уно его защищает. – Но распространять листовки – это одно, а убийство – совсем другое.

Собравшиеся напряглись, и Альдо понял, что его слова заставили их задуматься.

Уно озабоченно кивнул:

– Синьор Силенцио, я уважаю твои религиозные убеждения, как и все мы, ибо мы тоже верующие. Однако Церковь учит, что убийство не грех, если битва справедлива. Именно такова наша битва против фашизма. – Уно говорил негромко, не распаляясь, глядя на всех сидящих в круге и обращаясь к ним тоже. – Муссолини и его правительство каждый день угнетают наших граждан, они толкают нашу любимую страну на путь войны. Но его войны неправедны, не так ли? Война в Эфиопии не была справедливой. Хуже того: всем известно, что он использовал иприт, отравляющий газ, против этих несчастных. Это просто зверство. Цель Муссолини – уничтожить всех, кто против него.