Прогулки по времени

И в тот вечер, когда солнце погружалось за горы, а небо становилось пурпурным, Сахана увидела, как дети её, некогда враждующие, теперь сидели за одним столом, улыбаясь и рассказывая истории. Распря закончилась, и наступил мир, навсегда запечатлённый в памяти тех, кто стал его свидетелем.

Князь Олхудзур, наблюдая за церемонией, чувствовал, как бремя ответственности постепенно спадает с его плеч. Он знал, что сегодня был сделан важный шаг на пути к миру, и, хотя впереди ещё много испытаний, этот день останется в памяти народа Мелхисты как день примирения.

Тем временем Элгур, уже успевший навестить и осмотреть раненого в поединке Гезга, встревожился и отправил посыльного за своей ученицей. Гезгу в самое ближайшее время требовалась сложная операция, и я, Мелх-Азни, находившаяся в то время в Цайн-Пхьеде, должна была помочь наставнику выполнить трепанацию черепа. Вскоре после отъезда князя Олхудзура, в замок Эрдзие-Бе по его следам уже скакал второй всадник – посыльный от жреца…

Над селом тихо расправляла крылья невеста-весна, благословлённая ныне покоем и миром. Камни Мятсели стояли молча и строго, охраняя сон её, стражами границ меж сердцем человеческим и страшной вспышкой мести. Словно бы сам ерда присматривал за людьми, чтобы никогда вновь не нарушилась священная межа, подаренная им свыше. Над горами в ночи восходила круглая луна…»

Сыворотка истины и близящееся возмездие

«Луна серебряной ладьёй медленно плыла по ночному небу, заливая своим холодным светом мелхистинские скалы, словно закутанные чёрной буркой… Эти суровые пики, вздымавшиеся к небу, напоминали старинные каменные башни. Густые седые облака неспешно ползли по ночному небу, точно стая волков, преследующих свою добычу. Будто неподвижные стражники небесного свода, нависли они над вершинами, как бы предупреждая о мрачных событиях. На горный край опустились сумерки. Окрестности села Сахана погрузились в густую синеву. Вечерний свет, пронизывая облака, создавал таинственные тени, скользившие по склонам. На лесной поляне, вокруг холма, опоясанного кругом камней, был разожжён огромный костёр, ярко освещавший темноту ночи. У этого костра в тревожном ожидании собрались жители Саханы и других тринадцати селений, подвластных князю Олхудзуру. Все они пришли, чтобы стать свидетелями древнего ритуала, который должен был восстановить справедливость и возвратить украденного коня княжескому гостю.

Мелхистинцы стояли в тесном кругу, взволнованно переговариваясь и с нетерпением ожидая начала обряда. Лица людей, собравшихся вокруг, освещались лишь мерцающим светом факелов. Воздух был наэлектризован и натянут, как струна, и мрачные тени деревьев и людей, колеблемые языками пламени, казались зловещими фигурами лесных духов или неуловимыми душами предков, что явились взглянуть на обряд.

На холме жреца ожидали несколько местных старейшин, молча наблюдавших за происходящим. Перед ними возвышался покрытый ритуальными знаками – символами древних богов – небольшой каменный алтарь, на котором находились: кадильница, чаша из тёмной глины и чистая деревянная миска, наполненная водой. Там теперь плавала и плескалась крупная лягушка, олицетворявшая судьбу вора. Большие выпуклые глаза её испуганно мерцали в свете факелов. Рядом с алтарём стоял медный чан, до краёв наполненный сывороткой.

На вершину холма восходил, опираясь на посох, Элгур в облачениииз белого льна, вышитом священными символами. Его длинные седые волосы и борода, освещённые пламенем костра, казались серебряными нитями, вплетёнными в ткань ночи, и развевались по ветру. В проницательных глазах всеми уважаемого жреца горел огонь решимости, мудрости и древнего знания. Сама ночь, казалось, сжималась и становилась меньше перед его магическими дарами и премудростью… Он знал, что ритуал не только позволит найти вора, но и укрепит веру народа в силу богов.

Элгур поднял руки к небу, призывая народ ко вниманию. Он стоял, возвышаясь над толпой, окутанный кадильным дымом полыни, что серебристым туманом стлался над землёй… – О великие боги наших отцов! – возгласил он, и голос его, полный силы и власти, разнёсся эхом по лесу. – Вы, хранящие наши земли и дарующие нам благоденствие, услышьте моление наше! Сегодня мы собрались здесь, чтобы призвать вашу справедливость и вернуть украденное. Наш молодой гость из Шедалы, Жаворонок, пришёл к нам с миром, но злоумышленник покусился на его имущество и на нашу честь, украв у гостя коня. Люди вглядывались в лицо жреца, словно надеясь увидеть на нём заранее ответы на все свои вопросы. Молчание было напряжённым, словно натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения… В лесу воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом листьев и далёким уханьем совы.

Лягушка тихонько квакнула. Этот звук услышали все от мала до велика.

– Народ Мелхисты, – продолжал величественный старец, – я, Элгур, жрец Дайн-Кхиела и служитель славного и великого Циу, обращаюсь к вам. Ныне мы собрались здесь, чтобы призвать помощь древних богов, узнать правду и восстановить честь наших селений. Вор, дерзнувший украсть коня княжеского гостя, будет найден и наказан! Мы знаем, что воры не имеют покоя в совести, и ныне мы призовём силы, которые не подвластны ни времени, ни страху. Лягушка, что перед вами, станет связующим звеном между нашим миром и потусторонним.

Толпа забурлила, одобрительно кивая и перешёптываясь между собой. Слова старца нашли отклик в сердцах людей, глаза их жадно ловили каждое его движение. Воспоминания о краже коня княжеского гостя были свежи и болезненны. Каждый знал, что вор должен быть обнаружен, иначе позор падёт сразу на все окрестные селения. Никто не хотел быть напрасно подозреваемым по чужой вине!

Элгур налил в глиняную чашу сыворотки, зачерпнув из медного чана, воздел чашу над головой, и голос его, как боевой рог, грозно зазвучал над толпой:

– О великие боги гор и лесов, услышьте нас! Мы пришли просить вашей помощи в обличении нечестивца, осмелившегося нарушить мир наш и покой. Пусть же лягушка, утопленная в сыворотке, станет печатью его судьбы, если не признается он в своём проступке и не вернёт украденное! Пусть познает он всю силу вашего гнева!

Цепко держа двумя пальцами за заднюю лапку маленькое, хрупкое лягушачье тельце, судорожно дёргавшееся в его пальцах, он торжественно вознёс его перед народом, – и тишина повисла над толпой, будто грозовая туча накануне бури. Взоры всех были устремлены на процесс священнодействия… Элгур медленно, словно в трансе, опускал дрожащую лягушку в чашу, произнося заклинание на древнем молитвенном языке, который был известен одним лишь жрецам… Народ заворожённо следил за каждым его движением. Лягушка билась, пытаясь вырваться и издавая жалобные крики.

Воздух вокруг чаши начал ощутимо вибрировать, словно незримые силы собрались здесь в ожидании исполнения божественной воли. Ветер, поднявшись, закружил листья в вихре. Пламя костра взметнулось выше… Элгур погрузил лягушку в сыворотку, – окунувшись, та издала глубокий утробный звук, что отдался эхом среди деревьев… Жрец поднял чашу с сывороткой, в которой извивалась лягушка, в глазах его блестели отсветы костра: – Эта лягушка означает того, кто совершил злодеяние. Если вор не раскается и не вернёт украденное, он будет страдать так же, как сейчас страдает она!

Элгур медленно топил лягушку в сыворотке… Толпа затаила дыхание, наблюдая за тем, как та боролась, пытаясь вырваться из вязкой жидкости… Постепенно движения её становились всё более замедленными, она барахталась, погружаясь всё глубже и глубже, пока совсем не затихла, и замерла, безжизненная, словно принимая свою судьбу… Лицо жреца стало суровым, он вынул лягушку из сыворотки и высоко поднял, показывая народу: её тело начало опухать! Толпа ахнула. Мужчины нервно переглядывались. Женщины зашептались, две из них порывисто перекрестились. Элгур тут же заметил это и не упустил своей возможности: – Видите, как чуждые обычаи проникают в наши земли?! – вмиг вопросил он, указывая перстом на побледневших виновниц. – Но что таковые получают взамен? Гнев богов и позор! Элгур снова погрузил лягушку в сыворотку, поставил чашу обратно на алтарь и продолжал, воздев к небу правую руку: – Древние боги, веру в которых мы храним испокон веков, не оставят нас в час нужды. Но, к великому сожалению, не все из нас чтят их так, как должно. Особенно касается это жителей Комалхи, – откуда, как мне было открыто, и вор этот родом! – как бы невзначай, небрежно ввернул он. Голос Элгура, глубокий и властный, раздавался над поляной, подобно набату, пробуждающему силы природы. Толпа загудела, словно улей. Сельчане переглядывались, шушукались, некоторые даже отступили назад, словно боясь, что их тоже могут заподозрить в воровстве. Среди собравшихся раздался ропот. – Элгур, – выкрикнул кто-то, – покажи нам, кто совершил это злодеяние! Пусть вор будет наказан! – Слушайте меня, боги древние! Обратите свой взор на село Комалхи! – с нарастающей силой невозмутимо продолжал Элгур. – Именно там пренебрегают обычаем отцов и забывают чтитьваши святые имена. Чужеземцы построили в этом селе керста килс! –последние слова он произнёс с горечью и упрёком. – На могильниках и башнях наших они выкладывают теперь чужие дже1аргиш. – Элгур, неужели всё это правда? – переспросил его кто-то из толпы. – Разве можно так просто предать веру отцов? – Да, это правда! – в ярости ответил жрец. – Комалхи, последовав примеру сёл Джарие и Нохарасты, отвернулось от наших богов. И вот результат – среди них воровство и святотатство! Но мы, верные дети своей земли, не позволим этому продолжаться!

Толпа снова загудела, теперь уже с новой силой. Люди начали переговариваться, осуждающе кивая в сторону жителей Комалхи, Джарие и Нохарасты, в чьих сёлах новообращёнными христианами уже были основаны общины и построены храмы. Элгур чувствовал, что его слова достигают своей цели. Негодование и тревога охватили людей. – Да, да! – раздавались голоса из толпы. – Они отвернулись от наших богов! – Вот, и нохарастинцы тоже… Правду ведь говорит святой человек!

– А в Джарие как будто по-другому?.. Уже который год…

Мелхистинцы переговаривались, обсуждая слова жреца. Некоторые из них, особенно старейшины, одобрительно кивали, соглашаясь с Элгуром. Но кое-кто из молодых людей уже косился на них с недоверием и насмешкой, – что не укрылось от бдительного взгляда жреца… Элгур сделал паузу, дав людям высказаться, прежде чем продолжить: – Отцы и братья! Ваша вера в наши святыни, ваша преданность древним обычаям – вот что поддерживает нашу землю и наши души. Боги гневаются и отвращают свой лик от тех, кто забывает их завет. Вот налицо результат – нравственность вашей молодёжи тотчас упала, и уже появились среди них низкие пороки! Некоторые из народа в ужасе переглядывались, другие шептались между собой… Шуоп, седовласый старейшина села Сахана, шагнул вперёд: – Элгур, всё верно ты говоришь. Мы видим, как воспитание рушится, молодёжь забывает о наших богах… Но что нам делать теперь? – Слушайте меня все! – громко и властно начал Элгур снова, возвышая голос над шумом толпы. – Мы ещё можем вернуть благосклонность богов, когда восстановим справедливость и очистим нашу землю от скверны! Тело вора начнёт опухать и болеть, и станет свидетельством его греха перед всеми – до тех пор, пока не признается он в содеянном. Пусть же будет всем известно, что сила наших богов не иссякла, что они по-прежнему оберегают нас и карают нечестивцев, которые осмеливаются нарушать законы чести! Но знайте также, что покровительство древних богов не даётся тем, кто отвергает их. Хотя Жаворонок доблестен и храбр духом, родом из Пхейн-Муохк, земли гордой и свободной, но вера его – чужда нам. Старец обвёл толпу цепким, строгим взглядом: – Он – керстастаг, он поклоняется чужому богу, богу христианскому, и потому лишён помощи Циу, охраняющего очаги наши и охоту, и, как птица, потерявшая гнездо, остался без защиты в этой земле. В этом и кроется причина его беды и испытания! Но мы, дети Мелхисты, чтущие заветы отцов, не оставим его в беде, ибо честь и сострадание – суть нашей веры. Элгур поднял руку, призывая к молчанию. Толпа, затаив дыхание, оставалась в ожидании. В лесу вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь стрекотом сверчков… В этом молчании каждый из присутствующих почувствовал незримую силу, что проникала в их сердца, связывая их с духами древности.

– Пусть знает вор, что у него ещё есть время до восхода солнца! – заключил жрец, голос которого снова прозвучал как рог, зовущий в битву. – Но пусть вернёт украденного коня, или же ему придётся разделить участь этой лягушки! Пусть страх перед гневом богов заставит его сознаться. Пусть все, кто слышит меня, передадут это послание в Комалхи!

Толпа забурлила, лица людей выражали беспокойство и надежду. Боязнь перед магическим средством была столь велика, что многие верили – вор скоро будет найден или сам сдастся. Раздались вразнобой взволнованные голоса: – Должен раскаяться вор! – Пусть он вернёт коня!

– Сила богов с нами!

Жрец воздел руки с чашей к небу. Голос его стал громче и торжественнее: – О великие боги, примите жертву нашу и даруйте нам праведность! Пусть будет обличён и наказан вор, и пусть народ наш хранит правила чести и не забывает ваших заветов! Запомните, люди Мелхисты, сила наша – в вере и единстве! Мы не должны забывать своих корней, не должны предавать своих богов. Пусть наши боги всегда будут с нами, защищая от бед и даруя мир и изобилие нашему краю! Только так мы сможем сохранить мир и благополучие в нашей земле. Толпа взревела в едином порыве; небеса, казалось, отозвались на их призыв. В тот момент каждый в душе верил, что вор, где бы он ни был, уже чувствует на себе гнев богов.

– Пусть это будет предупреждением для всех, кто осмеливается предавать веру отцов и нарушать древние обычаи, – произнёс жрец, снова водружая чашу с сывороткой на алтарь. – Мы должны чтить богов и хранить их заветы, чтобы не навлечь на себя их гнев! Пусть знание о силе наших обрядов распространяется, и никто да не смеет сомневаться в могуществе нашей веры! А для Жаворонка пусть этот случай станет поводом задуматься о своих убеждениях, ибо без покровительства богов не бывает человеку покоя в этом мире.

Ночь, казалось, отозвалась на его слова: ветер усилился, и где-то вдалеке послышался раскат грома. Элгур гордо поднял голову, глядя на своих соплеменников. Он знал, что его слова оставят глубокий след в их сердцах; знал, что он сделал всё возможное, чтобы восстановить справедливость и укрепить веру в древние силы; знал, что его речь и магический ритуал сделали своё дело: скоро некто из Комалхи либо сознается, либо вернёт коня. Теперь оставалось только ждать, пока боги ответят на его призыв.

– Высокочтимый Элгур, – произнёс седовласый Шуоп, – мы все благодарны тебе за твою мудрость и силу. Мы верим, что вор в конце концов будет найден!

В ночи вновь воцарилась тишина, полная ожидания. Люди расходились, полные веры в то, что справедливость восторжествует. Элгур кивнул и, подняв факел, повёл собравшихся обратно к селу, оставив лягушку в сыворотке на алтаре – как символ предупреждения и силы древних богов. Лес наполнялся шёпотом деревьев, словно одобряя этот ритуал и обещая, что правда вскоре выйдет на свет. * * *

Князь Олхудзур, возвращавшийся в Цайн-Пхьеду после трёхдневного отсутствия, приближался к родному селу верхом на вороном коне – подарке Тариэла… Конь, словно понимая тяготы нового хозяина, нёс его бережно, двигался мягкой походкой. Князя сопровождали верные слуги Чабдар и Гонча, лица которых выражали одновременно изнеможениеи радость от возвращения домой… Вдали уже виднелись знакомые очертания замка, чьи массивные стены казались незыблемыми, как и земля, на которой он стоял.

Олхудзур уверенно направлял коня по извилистым горным тропам, что вели к его замку. Вокруг него раскинулась суровая, величественная природа Мелхисты – крутые утёсы, покрытые густыми лесами, и туманные ущелья, где ветер свистел, как сонм древних духов, вещающих о своих скитаниях. Золотистые лучи солнца, прорываясь сквозь пышные кроны деревьев, ласково играли на покрытых пылью дорогах, что змеились по горным склонам.

Вокруг села Цайн-Пхьеда тянулись бескрайние леса, где в вечернем свете лиственные деревья обретали загадочные очертания… Воздух был насыщен благоуханием трав и свежести, наполнявшим сердце невольной радостью и тревогой. Солнце клонилось к закату, бросая длинные тени на каменистые склоны и окрашивая в багряно-золотые оттенки небо… Оно было облачным над Мелхистой, и мерцающие лучи солнца, пробиваясь сквозь тучи, проливали мягкий свет на каменные строения. Олхудзур, облачённый в тяжёлые доспехи поверх расшитой серебром черкески, медленно подъезжал к замку. На околице села Цайн-Пхьеда двое слуг – Хунарка и Хомсарка – увидели приближавшегося князя. Они издали поспешили к нему навстречу, лица их выражали смесь облегчения и тревоги.

– Хвала богам, сирла эл! – воскликнул Хомсарка, склонив голову. – Мы уже волновались за тебя! – Всё уладилось, – ответил Олхудзур. Голос его был твёрд, но утомление звучало в каждом слове. – Кровная вражда между крестьянами в Сахане окончена. Теперь нас ждут другие испытания.

Ветер, прохладный, бодрящий, нёс во двор замка с гор ароматы душистых трав, которые смешивались с запахами кухни, где к приезду князя готовили угощение. Воздух был наполнен спокойствием, но какое-то напряжение витало в воздухе предвестием грозы.

Не успел князь спешиться, не успели ворота замка закрыться за его спиной, как вдруг он с неожиданной ясностью вспомнил о своём дорогом побратиме – молодом воине из Шатили, что гостил у него уже несколько дней… Олхудзур хлопнул себя по лбу, осознав, как давно не виделся с другом, которому был обязан своей жизнью на войне. Однако, прежде чем князь успел броситься на поиски Тариэла, внимание его привлекла тоненькая девичья фигурка в белом покрывале и зелёном платье, мелькнувшая во дворе… Никаких сомнений, – то была его приёмная дочь, Мелх-Азни! Появление последней в замке, не согласованное с обычным календарём, установленным её наставником, жрецом Элгуром, удивило князя. В ответ на расспросы отца та лишь пробормотала несколько невнятных слов…

Тут же к ним присоединилась его старшая дочь Седа, объяснившая, что Мелх-Азни сегодня пострадала от нападок их младшей сестры, Мархи. Девушка, казалось, и вправду была расстроена, глаза её блестели от слёз… Внезапно сорвавшись с места, она стремительно убежала за ворота в село, оставив князя в полном недоумении. Кровь Олхудзура закипела, сердце его наполнилось гневом на Марху за боль, что та причинила Мелх-Азни … Но прежде, чем он успел разобраться со всем этим, как наперерез ему, из-за угла башни стремительно, словно стрела, вылетел верхом на коне сын его Леча, занятый любимым делом – он объезжал коня, готовясь к предстоящему состязанию в день Тушоли. Леча был ловким и смелым юношей, и глаза его сияли огнём предвкушения праздника, а рука крепко сжимала плеть.

– Отец! – радостно выкрикнул Леча, подъехав ближе и на всём скаку останавливая коня перед Олхудзуром. – Как прошло дело в Сахане?

Князь устало улыбнулся сыну: – Всё уладилось, Леча, слава богам. Кровная месть прекращена, и мир восстановлен. Но об этом позднее. – Наконец-то ты вернулся! – воскликнул Леча, спешиваясь перед Олхудзуром. – Мы ждали тебя. Твоя мудрость вновь нужна здесь, дома. – Что случилось, Леча? – спросил Олхудзур, стряхивая пыль с рукавов. – Сложно объяснить всё сразу, – Леча замялся, – лучше тебе самому это увидеть… Олхудзур чуть усмехнулся,но быстро возвратился к суровым мыслям: то, что ему тут же довелось самому увидеть, отнюдь его не порадовало. Он повернул голову в сторону конюшни, где уже стояли, ожидая его, конюхи – Дуй и Гила. Лица их были серьёзными, глаза – настороженными, и отражали их нерешительность перед предстоящим разговором. Леча, заметив это, закусил губу и, бросив быстрый взгляд на отца, добавил: – Ведь у нас гость, и… – он замолк, не находя слов. – Говори же, сын! – приказал Олхудзур, почувствовав всё нарастающее беспокойство. – Из твоей конюшни исчез его конь, отец. Вместо него конюхи обнаружили какое-то странное создание…

Лицо князя побледнело от гнева, но он пока ещё сдерживался, вздохнув глубоко:

– Леча, подведи ко мне это… создание, и пусть конюхи расскажут, что тут вообще без меня происходит!

Конюхи Дуй и Гила весьма медленно и неохотно приближались к своему господину… Они то и дело переглядывались, словно решая, кто первым начнёт говорить, и лица их выражали смесь страха и смущения.

– Должны же мы как-то всё-таки сообщить ему о пропаже, Гила, – бормотал Дуй. – Да, но как князь отреагирует?! – вздыхал Гила, подбираясь поближе и нервно оглядываясь. – Сирла эл! Тут без тебя случилось небывалое дело… – Что тут у вас такое стряслось? – недоумевал князь, наблюдая их замешательство и от того заводясь всё больше. В этот момент его внимание привлекло нечто необыкновенное. В углу замкового двора, щипля траву, на привязи мирно пасся невзрачный лошачок… Бровь Олхудзура медленно поползла вверх. – Сирла эл, – начал Дуй, запинаясь и указывая на лошачка, – видишь сам, какова животинка? – Откуда это здесь взялось? – нахмурился Олхудзур. – Никто этого не знает. В том-то и есть наша беда, князь, – пробормотал Гила, почёсывая в затылке. – Говори, не тяни! – прервал его Олхудзур голосом, полным скрытой угрозы. Глаза его сверкнули гневом. – Сирла эл, – снова вступил в разговор старый Дуй, теребя в руках шапку. – Белый конь твоего гостя… вот, его больше нет. Теперь вместо него эта жалкая скотинка пасётся в нашем дворе!

Тяжесть вновь навалилась на плечи князя. Олхудзур понимал, что обязан восстановить справедливость и вернуть коня своему другу, прежде чем тот узнает об утрате… Он почувствовал, как в его душе пробуждается древнее чувство долга и ответственности и перед гостями, и перед подданными, словно сами горы шептали ему о необходимости действовать здесь с мудростью и честью.

– Как?! – взревел Олхудзур, сжав костистые кулаки. – Что за чертовщина? Кто посмел?! А где же настоящий конь, белый?!»

Пленник, вестник и девушка с кувшином

«Белый тонконогий конь, чья грива, похожая на струящийся шёлк, живым серебром мерцала в бликах рассвета, следовал за мной – безмолвным воплощением моих тайных дум… Тени ещё не успели скрыться в ущельях, в воздухе плавал густой аромат холодной росы, хвои и свежих трав. Будто волшебное покрывало, скрывающее тайны лесов и гор, по земле стелился утренний туман…

Едва первые лучи солнца коснулись заснеженных горных вершин, как я уже приближалась к Цайн-Пхьеде, ведя за повод коня. Я шла по тропинке, ведущей к замку Эрдзие-Бе, и мысли мои были полны смятения, словно весенние реки, наполняющиеся таянием снегов.

Земля парила серебром, и на мокром камне тускло отражался тот зыбкий свет, который всегда сопровождал мой шаг в часы между ночью и днём… Я возвращалась со слепящего рассвета, ведя белого Чкару за тонкую кожаную уздечку. От его бока шёл не столько запах конского пота и поля, сколько мимолётное, тревожное тепло чуда; шерсть Чкары была как мартовский снег – блестела, будто тёплая вода, оставшаяся в долине после паводка, и всё существо его будто бы услужливо отзывалось на каждое моё движение.

Я шла неслышно, как пугливый зверёк, всё ещё не доверяя себе после долгой ночи. Трава за воротником хранила внутри мой последний молитвенный выдох; казалось, будто сама природа заметила перемену в моей душе. Вдали, в ржавом отблеске косящего солнца, высился замок: все его тревоги, все тайны, сосредоточие укоренённых судеб.

Шаги мои были легки, но в душе бушевала буря. Я старалась не думать о Жаворонке, о его зелёном взгляде, в котором был заключён для меня весь мир вместе с горами, ветрами и реками… Но разве возможно было забыть его, если каждый лесной шорох поневоле напоминал мне о нём?! Когда замок отца показался на горизонте, я почувствовала, как сжимается сердце… Ещё трепещущее от ночных молитв, размышлений и встреч с неизведанным, оно билось не в лад при одной мысли о предстоящей встрече с Тариэлом. Я понимала, что вот-вот снова увижу его, – и это беспокоило меня больше, чем что-либо другое на свете.

Стража молча отдала честь, – пропуская меня через ворота во двор замка, приветствовала поднятием копий… Хорошо, если так подумать, быть ученицей такого уважаемого человека, как мой наставник Элгур!.. – и приёмной княжной тоже неплохо иногда. Исчезаешь на целую ночь, – спокойно, как ни в чём не бывало, возвращаешься из леса к утру – никто даже и не подумает спросить отчёта у воспитанницы жреца Дайн-Кхиела!..

Во дворе Эрдзие-Бе ещё плыл холод утренней дымки… Я чуть замедлила шаг у ворот, готовая исчезнуть, если во дворе окажется кто-то из домашних… Но, будто нарочно, навстречу мне вышел он. Тариэл – Торола-Жаворонок…