Полная версия:
Прогулки по времени
Возникали планы, рождалась надежда, и, когда Торола наконец удалился в отведённые ему верхние покои, во всём замке Эрдзие-Бе уже кипела подготовка к новой войне с монголами. Той ночью небо словно разверзлось, и дождь лил как из ведра, но в сердцах воинов, готовых к предстоящему испытанию, пылал огонь не меньший, чем в очаге замка.
Покидая затем княжеский замок, Торола чувствовал в душе не только облегчение, но и странное ощущение, что это лишь начало пути. Впереди был новый путь, который они с Олхудзуром должны будут пройти вместе. Теперь их ожидали великие перемены, и он знал, что будет сражаться за мир вместе с кистинами с той же доблестью, с какой сражался против них в прежних битвах.
Так пховцы и кистины, некогда сражавшиеся друг с другом, стали плечом к плечу, чтобы защищать родные земли от грозящего им зла и противостоять надвигающейся тьме.»
В огненном кольце
«Тьме, пришедшей из далёких степей, противостало маленькое упрямое пховское село, славное своей стойкостью. Укрытое в сердце гор, оно жило своей размеренной жизнью. Каменные дома цеплялись за горный склон, как шершавые ладони старика за посох.
Вечернее солнце, словно золотая птица, медленно опускалось за полосатые вершины, окрашивая в тёплые оттенки небо над селом… Это был час, когда тени становились длиннее, а воздух наполнялся спокойствием и обещанием ночи. Вербовщики, прибывшие в Шатили из войска Русудан, собирали молодых ребят, чтобы отразить нашествие монголов. Они вошли, как ветер, приносящий с собой надежду и тревогу. Грузинская царица, наследница великой Тамары, призывала всех, кто мог держать меч, к защите родных земель от нашествия монгольских орд…
В тот день в воздухе витало напряжение. На краю села, возле джвари, собрались воины, готовые к великому путешествию. Суровые, словно высеченные из камня, лица пховцев отражали решимость и стойкость, но в глазах их теплился огонь молодости и надежды.
Торола с волнением слушал речи вербовщиков. Они начали издалека, рассказывая о славных битвах и единстве народов Кавказа против общего врага… Голоса их звучали, как древние песни, взывавшие к духу свободы. По мере того, как они говорили, в сознании пховцев всплывали образы героев прошлого, их подвиги и жертвы во имя родной земли. В их словах было что-то магическое, что отзывалось в душе каждого. Вскоре к ним присоединился и голос Жаворонка, чья душа, казалось, отражала всю красоту и страсть этих земель. Пальцы его, искусно игравшие на пандури, прежде слагали песни о любви, но теперь его ждал иной путь – путь мужества и войны.
Торола стоял чуть в стороне от остальных, сердце его отбивало барабанный ритм, который был слышен лишь ему самому. Рядом, время от времени тихо переговариваясь с ним, стоял его новый товарищ – Миндия из Гуро, с которым он когда-то скрещивал мечи, схлестнувшись в глупой юношеской дуэли… Теперь война, словно кузнец, ковала из их вражды неразрывную цепь братства. Каждый бой, каждая совместная песня у костра станут частью этой цепи.
Цисия наблюдала за ними из окна своего дома, скрытая за плотной занавесью. Душа её, словно птица, билась крыльями о клетку, а глаза, полные тоски и неразрешённых вопросов, следили за каждым движением Торолы. Она смотрела, как её Тариэл, высокий и стройный, с лицом, омытым ветрами, уходит в горы вместе с другими пховцами, готовыми отдать жизнь за свою землю…
Имеда был неплохим человеком, но, увы, он не был тем, кого Цисия избрала бы добровольно… Она была охвачена противоречивыми чувствами: память о первой любви смешивалась с требованиями долга, но тяжелее всего было справиться с горечью от обмана, из-за которого она стала женой Имеды… В синем, как горный вечер, взгляде, провожавшем Торолу в путь, всё ещё таились и надежда, и сожаление, и любовь, и прощание. Она знала, что сердце её навсегда останется с ним, даже если телом она теперь принадлежала другому.
Когда отряд тронулся, пыль кружилась в воздухе, – будто духи предков благословляли их путь. Пандури, казалось, оживало в руках Торолы, рассказывая о прошлом, настоящем и будущем, вдохновляя товарищей и внушая страх врагам… Песня, родившаяся на его устах, затихла, когда лашкари исчезли за первым поворотом дороги… Эта песня была его даром друзьям и земле, которую они оставляли ради битвы с врагом.
* * *
Горы и отвага нас зовут в поход,
Свет лучистый в помощь льёт нам небосвод.
Друг мой боевой, меч свистит в руках.
С нами дух отцов, это путь в века!
Мы сквозь мрак и тьму движемся в ночи,
Голос предков впереди звучит.
Нас теплом священным греет их очаг,
Пламя разжигая в очах.
Мы – братья по оружию, идём в бой,
Наш дух крепче камня наших гор.
Звучит барабан, и зовёт наш строй,
Мы едины во славу тех веков.
Облака запутались в волосах…
Мы – как Божий гром в небесах.
Струны весть сердцам несут в этот час,
В наших жилах кровь горяча!
Глаза наших братьев полны огня.
Не укроется враг, не страшна беда!
Крепок лук в руках, и метка стрела,
И победа к нам вновь пришла!
Мы – братья по оружию, идём в бой,
Наш дух крепче камня наших гор.
Звучит барабан, и зовёт наш строй,
Мы едины во славу тех веков!
* * *
В ту ночь луна была так близка к земле, будто сама Хи-нан вынула её из небесного ковчега и, склонившись, окунула в воды Оленьего озера. Ясный лик светила отражался на зеркальной глади, обрамлённый скалами цвета осенней листвы – багряными, охристыми, шафранными, словно стены древнего замка, ограждавшего тайну веков…
На вершине Тебулосмта горели костры. Войско, собранное по приказу царицы Русудан, объединило под своими знамёнами гордость и мужество двух народов – грузинских племён и их союзников-кистин. Отряд готовился к бою. Рыцари гор стояли плечом к плечу, кольчуги их сверкали в свете звёзд; суровые лица, изборождённые ветром и солнцем, были спокойны, лишь в глазах мерцал непримиримый огонь. Внизу глубоко и зловеще звучали трубы монгольского войска, подобно биению сердца неведомого чудовища, расползавшегося по ущельям.
Силы горцев иссякали: руки их, привыкшие к мечу и кинжалу, уставали, а плечи гнулись под тяжестью битв… Но накануне вечером в Мелхисте жрец Элгур, собрав старейшин и народ у священного озера, вознёс вместе с ними молитву к Хи-нан, богине чистых вод и молчаливых источников, покровительнице живого дыхания земли. Голоса их, прозрачные и звонкие, будто горные ручьи, сливались в единый поток, нисходивший к глубокому, загадочному сердцу Оленьего озера…
И вот, когда луна взошла на вершину небесного свода, произошло чудо, о котором позже пели илланча и шептали старики, сидя у очага. Из заповедного Оленьего озера, окружённого рыжими скалами, поднялась Хи-нан. Глаза её, словно два сияющих сапфира, озаряли тёмную гладь, и свет от них проникал в душу каждого. Она призвала на помощь своих подводных подданных, и те, повинуясь воле богини, откликнулись на её призыв.
Воды озера зашевелились, словно потревоженные дыханием земли, и из глубин поднялся серебристый туман. В нём угадывались очертания фигур, медленно приближающихся к берегу. Вначале были видны лишь их шлемы – золотые, бронзовые, медные, стальные, серебряные, – сверкающие причудливой вязью, словно выкованные древними кузнецами в кузнице подземного царства. Затем на поверхности воды проявились широкие плечи, покрытые чешуёй, преображённой в звонкие кольчуги, а после – руки, крепко сжимавшие мечи, блестевшие холодным лунным пламенем…
Словно ожившие из старинных сказаний, подводные воины выступили на берег. Они шли из иного мира, словно призраки, с каждым шагом вода отступала от их ног, и земля принимала их в свои объятия. Шаги их были тихи, лишь капли, стекая с лат, звенели, словно дождь, падающий на струны ч1оьндарга. Доспехи, переливаясь всеми оттенками металлов, облекали их тела. Сотканные из чешуи кольчуги, мерцали, как звёзды, упавшие на землю, и в этом сиянии отражалась мощь древних богов. Лица их были суровы и прекрасны, глаза – холодны и ясны, будто зеркало самой луны, а движения исполнены достоинства и могучей силы, рождённой в глубинах горного озера.
Горцы без слов приняли новое воинство, словно давно ждали его выхода из древних глубин. Мелхистинцы, стоявшие на страже своих земель, почувствовали, как в них вливалась новая сила, – словно из самого сердца Хи-нан струился в их жилы животворный поток.
Рассвет застал монгольское войско врасплох: наутро вместо утомлённых защитников гор по склонам Тебулосмта стояло войско, чьи щиты и мечи переливались всеми красками металлов, а воины были неподвижны и безмолвны, как живые статуи. Когда завоеватели бросились в атаку, воздух прорезали звонкие клинки, – казалось, сама вода, сама земля и само небо сошлись на защиту родных вершин…
С тех пор, рассказывают старики, в полнолуние, когда луна висит над Оленьим озером, как хрустальное зеркало в кованой золотой оправе, всегда можно увидеть в воде очертания тех, кто спит на дне в ожидании нового зова Хи-нан – богини источников и живой воды, хранительницы тайн Кавказа.
* * *
В центре лагеря, под туго натянутыми кожаными шатрами, кипела жизнь. Воины точили мечи и проверяли луки, готовясь к предстоящей битве. В холодном утреннем свете пховцы и кистины стояли на вершине, вглядываясь в бескрайние дали, где солнечный диск медленно поднимался над горизонтом. Окружающий мир казался застывшим в ожидании. Вихри пронзительно завывали над скалами и лесами, скользя по узким тропам, что вели к вершине Тебулосмта. Её хрустальный венец, окутанный вечными льдами, возвышался до облаков, – там, по кистинским преданиям, обитали горный дух Лам-Тишуол и богиня справедливости Дика…
Небо над горой безмолвно разворачивалось, как свиток, на котором были написаны судьбы всех, кто осмеливался ступить на эти ледяные склоны. Подобно древнему алтарю, воздвигнутому самим временем, сияла в лучах зари вершина, и огненный оракул, солнце, озаряя вечные снега, одевал её в багрянец. Ветер, поднявшийся с первыми лучами зари, мощными порывами расправлял белоснежное лечаки Тебулосмта, наполняя воздух шелестом древних пророчеств о жертве и славе. Здесь, на границе Грузии и Кистетии, располагалось сердце Кавказа, где небо сходилось с землёй, где встречались народы…
– Смотри, Тариа, – сказал Миндия Гогочури, положив руку на плечо Торолы и указывая вперёд, где среди облаков тенями зла таились монгольские всадники. – Там наш враг, и там наша судьба!
– Мы выстоим, друг, – ответил ему Торола. – Мы сражаемся не только за свои жизни, но и за тех, кто ждёт нас дома… за тех, кого мы любим.
Зелёные глаза Жаворонка блестели, как отражение солнца на снегах, и взгляд их был устремлён туда, где скрывались в дымке бесконечности неведомые земли…
– Что скажешь, Жаворонок? – снова обратился к нему Миндия. – Можешь ли ты спеть нам песню, которая вдохновит нас на бой?
– Я спою, но позже, не сейчас, – ответил Торола, задумчиво глядя на далёкие вершины. – Сейчас пусть наше оружие говорит за нас. Пусть монголы почувствуют силу наших сердец и тяжесть стали!
– Копала и Цминда-Гиорги будут с нами, – произнёс Миндия, сжимая рукоять меча. – Сегодня мы покажем монголам, что горы не покоряются так легко!
Торола кивнул, его глаза блестели решимостью и странной внутренней силой:
– Я сложу песню о твоих подвигах, Миндия. Пусть наши потомки помнят этот день.
Неподалёку от них, чуть впереди кистинского войска, прислонившись к скале, стоял князь Мелхисты Олхудзур – сын древнего рода, прославленного от Терека до Алазани. Рядом с ним держался оруженосец – молодой и весёлый парень по прозвищу Гила, с живыми ореховыми глазами, чей острый язык и звонкий смех веселили войско даже в самые суровые дни.
Князь обернулся к своему верному спутнику, который всегда находил слова, чтобы поднять настроение:
– Готов ты, Гила? – спросил Олхудзур.
– Я-то готов, как же, элани. Только не забудь, что я обещал угостить тебя после победы нашим лучшим кхерзан-дулх, – ответил Гила с улыбкой, – вот он ещё не готов… О! Смотри, элани, как солнце покраснело! – вдруг воскликнул он.
– Гила, ты запомни, – сказал Олхудзур, не отрывая взгляда от горизонта, – в каждом рассвете скрыт закат. И если мы должны пасть сегодня, то пусть наши враги знают, что мы пали с честью. Вай делча а дуьсур ду дуьне!
По обветренному лицу Олхудзура со следами боевых шрамов пробегали отблески утреннего света. В юности ему уже довелось сражаться против монголов вместе со своим отцом, Эрдзу, чьё имя было синонимом смелости и благородства – под знамёнами великой Тамары, матери нынешней царицы. В жилах Олхудзура текла кровь его воинственных предков – сегодня он был готов вновь отстаивать свободу своей земли.
Подняв руку к небесам, Олхудзур обратился с молитвой к божественной вершине, которая от века была свидетельницей человеческих судеб:
– О, великий Тюйли-лам! – произнёс он, подняв руку к небесам. – Священный Тюйли-лам, будь с нами! Защитник наших отцов, услышь нас сегодня и попроси за нас великого Дела! Сохрани наши жизни в этой битве, дай нам силу сражаться до конца!
Голос князя, полный силы и веры, звучал как гимн. Пульсирующим светом замерцала рукоять его меча – даже привязанный к поясу, находясь в покое, подаренный Хранительницей озера клинок не забывал о врагах. В тот миг все собравшиеся здесь кистины ощутили невидимую нить, связывавшую их со стражами гор. Они знали, что эта вершина, где облака касались земли, станет их оплотом, а духи предков – их защитниками. Боги, обитавшие среди льда и снега, наблюдали за ними сверху, словно древние судьи, готовые воздать по заслугам…
Торола, услышав его слова, невольно улыбнулся. Он знал, что, несмотря на различие веры и обычаев, их объединяла эта война и желание защитить свою землю от вражеской угрозы. Против них стояли монгольские орды, чьи коварные намерения и жестокие тактики уже были известны кавказским воинам. Противостояние с тьмой требовало не только меча и силы, но и единства душ, готовых пожертвовать всем ради света. Здесь горцы держались плечом к плечу, готовые вместе заслонить свою родину от нашествия, отстояв свою честь и своё будущее. Огонь битвы уже загорелся в их сердцах, и каждый знал, что впереди их ждут испытания, которые навсегда изменят их жизни.
Из ущелья доносился гул. Рокот боевых барабанов и пронзительный визг монгольских труб разрезали воздух, будто лезвия.
На узкой тропе, ведущей вниз с горы, кистинские и пховские воины построили временный заслон из груды камней и поваленных вековых деревьев. Лучники, притаившись за баррикадой, осыпали стрелами монгольских разведчиков, пытавшихся провоцирующими наскоками выманить кавказцев из укрытия. Бородатые горцы стояли неподвижно, сами будто каменные, лишь глаза их горели, как огонь.
В течение месяца уже кавказское войско стойко отбивалось от монголов, проводя дерзкие вылазки и засыпая врага камнями. Когда первый отряд горцев, погребённый снежной лавиной, не вернулся назад, сама земля, казалось, рыдала о них, но дух их оставался с живыми. Вдохновлённые примером своих братьев, вслед за ними и новые воины, неся с собой частицу силы этих вершин, ночами спускались с гор, словно волки, и забрасывали врагов камнями. Вся природа словно вставала на защиту своих детей.
С первыми лучами рассвета издалека, из-за снежных полей, ветер принёс отголоски боевых рогов… Кавказский отряд готовился к новой атаке. Пховцы и кистины начали спуск с вершины, готовясь к нападению на монгольское войско. Битва вспыхнула внезапно, как гроза в летнюю ночь.
– Готовьтесь! – громко крикнул мелхистинский князь и вынул меч Хи-нан из ножен. – Солнце на моей стороне!
Заветный клинок в руке Олхудзура засиял прохладным голубоватым светом, словно горный родник в лунную ночь. Князь повёл своих людей в бой.
Кавказцы были похожи на лавину, несущуюся вниз с горы, и монголы, завидев их, на мгновение ощутили страх, словно столкнулись с чем-то потусторонним.
Миндия и Торола, обменявшись коротким взглядом, шагнули вперёд, чтобы присоединиться к своим товарищам. В их сердцах пылало зарево, которое не могли потушить ни враги, ни стихии. С каждым шагом, с каждым взмахом меча, они чувствовали, как силы гор поддерживают их.
Трубы монголов заголосили тревожно и резко. Монгольские всадники налетели на кавказское войско с яростью, обрушившись на них, как волны беспощадного моря. Из ближнего леса хлынула пехота – разноязыкая толпа покорённых племён, сметённая монгольской волной со всех концов света. С диким криком, размахивая саблями и копьями, они бросились на горцев.
Сошлись две силы, глухо зазвенела сталь. Воины Кавказа, от седых старцев до безусых юнцов, сражались отчаянно, не уступая ни пяди родной земли. Меч Олхудзура кружил в воздухе, словно живой, и монголы падали перед ним один за другим, не успевая взмахнуть оружием. Сила чудесного клинка казалась неисчерпаемой.
Острые концы скал гордо и величественно возвышались над долиной, где закипела великая битва… Ветер призрачным конём мчался по горным хребтам и ущельям, разгоняя облака и неся с собой эхо отдалённых боевых кличей. Он вплетался в крики и стоны, смешивая их с гулом битвы. Вой стоял над полем сражения, смешиваясь с рёвом боевых рогов и криками умирающих, но земля, напитанная кровью героев, не сдавалась.
В гуще боя рассвирепевшим орлом метался кистинский князь. Глаза его сверкали огнём, а руки крепко сжимали меч. Олхудзур был воплощением ярости и отваги. Словно небесный сполох, блистал дивный клинок. Каждый взмах его, каждый выпад извергали смерть на монголов, как удары молнии.
Рядом с Олхудзуром, не уступая в храбрости, бок о бок сражались пховцы. Крепкий и широкоплечий Миндия держался, как скала, не давая врагам пробиться сквозь строй горцев. Гибкий, лёгкий Торола двигался с грацией, будто в танце, чёрные волосы развевались на ветру, меч его словно летал в лучах восходящего солнца и блистал в его руках, движения его были быстры и точны.
– Копала, защити нас! – кричал Миндия, отбивая очередной удар монгольских воинов. – Цминда-Гиорги,дай силы!
Вражеские трубы вновь пронзительно завыли. Монголы стали отступать, прикинувшись сломленными и напуганными. Горцы, не удержавшись, бросились преследовать их, увлечённые азартом боя. Из леса вырвалась скрытая до поры кистинская конница, и с радостными криками горцы устремились вперёд, преследуя бегущих врагов и выскочили на открытое пространство широкой долины, поросшей камышом и ивняком.
Внезапно из-за холма с пятихвостым чёрным знаменем, возвышавшегося в конце долины, медленно и безмолвно, словно мрачная волна, стали вырастать один за другим монгольские всадники – тысячи тысяч, с кривыми клинками, блестевшими в лучах заходившего солнца, с закатанными до плеч правыми рукавами. Новые и новые монгольские орды прибывали, чернея на горизонте, подобно стае летучих мышей…
Ни единого звука, лишь страшная, безжалостная тишина окутывала степных завоевателей. Её нарушали лишь тяжёлое дыхание лошадей и звон стали… Тут монгольский полководец, до сей поры недвижно, будто каменное изваяние, сидевший у холма со знаменем на могучем коне, внезапно пошевелился.
Горцы замерли, поняв, что попали в смертельную ловушку. Субэдэй медленно и неумолимо поднял руку, словно молча приветствуя смерть… Трубы вновь завопили, и монгольская лавина ринулась на горцев с оглушительным криком.
Однако пховцы и кистины не думали отступать. Спина к спине, плечо к плечу, они образовали круговую оборону. Меч Олхудзура сиял ослепительно, разя направо и налево, но врагов было слишком много.
Пламя поднялось высоко, окружая их огненной стеной. В густом и жарком дыму Олхудзур почувствовал, что его силы иссякают.
– Гила! – позвал он своего оруженосца. – Где ты?
– Элани! – крикнул Гила, сражавшийся рядом со своим князем. – Я здесь, элани! Я не оставлю тебя! Смотри, огонь приближается!
– Мы должны пробиться, – сказал Олхудзур решительно. – За мной!
Гила вдруг вскрикнул и упал на колени, закрывая руками залитое кровью и внезапно обезображенное лицо: горящая монгольская стрела пронзила его правый глаз. Князь кинулся к юноше, накрыв его собой, – в ту же минуту другая стрела, пролетев совсем близко, опалила ему бровь. Вокруг них сомкнулось двойное кольцо – врагов и огня…
* * *
Обернувшись, Торола внезапно увидел, что всё пространство вокруг них пожирает голодный огонь. Коварные, словно гиены, монголы, намереваясь окружить и погубить кавказский отряд, зажгли траву кольцом вокруг них. Языки пламени взвивались к небу. Огненное кольцо начало смыкаться, словно злобные челюсти. Олхудзур, оказавшийся в самом центре его, сражался, как дикий зверь, но огонь, будто злое существо, подбирался к нему всё ближе и начал окружать его, отрезая пути к отступлению… Понимая, что время его на исходе, князь взмолился древним богам, давая обет, что, если он вернётся домой живым, то одного из своих детей отдаст на обучение в жрецы…
– Олхудзур, держись! – раздались рядом знакомые голоса. Это были пховцы – Жаворонок, молодой певец, чьи песни услаждали сердца и вдохновляли на бой, тот самый, что приезжал к Олхудзуру с предложением союза, и его друг, могучий воин Миндия Гогочури.
– Мы не умрём здесь, Олхудзур! – крикнул Торола, с глазами, сиявшими решимостью. – Твои дети не останутся без отца!
Пховец даже в аду найдёт место для чести и дружбы… – Миндия и Торола, рискуя собственной жизнью, вместе начали пробиваться сквозь огонь и врагов. Миндия, с громовым криком, продвигался вперёд, расчищая путь к товарищам тяжёлым прангули. Жаворонок, изящный и ловкий, бился рядом с ним, будто танцуя на остриях вражеских мечей.
– Копала и Цминда-Гиорги с нами! – подняв меч, обратился к товарищам высокий и крепкий, словно дуб, Миндия. – Не уступим ни пяди этой святой земли!
Торола горячо поддержал его:
– Мы не отступим, брат!
– Разве тут есть выход?! – с отчаянием в сердце вопросил изнемогающий Олхудзур.
– Только один, – услышав его, тут же отозвался Торола. – Доверься нам!
Он уже приметил участок травы на севере, ещё не охваченный огнём, и решил прорваться туда.
Торола крепко схватил за руку Олхудзура, а Гогочури взвалил раненого Гилу себе на плечо, и своими мечами оба пховца принялись прокладывать сквозь пламя путь назад, к спасительным скалам, туша лезвием огонь на пути. Олхудзур следовал за Торолой, стараясь держаться поближе к нему. Пламя секло им лица, и одежда на них начала тлеть, но они сумели прорваться.
Огненное кольцо сжималось всё туже, и Олхудзур чувствовал, как пламя лижет его щит. В этот момент, в дыму и огне, когда казалось, что надежды нет, Торола, осенённый видением, указал на гору:
– Смотри! Христос-Бог стоит на вершине! Он возносит крест над миром! Мы не можем погибнуть здесь, Олхудзур, верь мне! – крикнул Торола, подхватывая князя в седло. – Вперёд, Чкара!
Конь Торолы рванулся вперёд, словно чудесная белоснежная птица, вынося их из огня… Оба пховца прорвались сквозь ряды врагов и, выбравшись из ловушки, вырвали из когтей смерти и кистинского князя, и его оруженосца. Осознав, что смерть только что прошла мимо, Олхудзур – измученный, но живой – склонил перед ними голову в знак благодарности.
Битва та оставила метки мужества и выносливости и на телах, и на душах бойцов.
Огонь раздробил пополам бровь Олхудзура, оставив ему поперёк лба глубокий шрам от ожога, как память о том дне на всю жизнь. Оруженосец Гила лишился глаза и навсегда с тех пор остался кривым…
– Ты спас мне жизнь! – обратился князь к Тороле. – Я тебе всегда буду обязан.
– Я всегда прикрою тебе спину, – удивлённо ответил тот. – Мы же… братья?
– О чём речь, – произнёс потрясённый Олхудзур, обнимая молодого пховца, – это надо же… Выходит, жрец уже тогда всё знал?!
Тогда же они потеряли и Миндию Гогочури… Тот, не ведая страха, бросался на врагов, кольчуга и меч его сверкали в свете полуденного солнца.
Внезапно из тьмы вырвались и поскакали в их сторону новые монгольские всадники, и Миндия, заметив приближающуюся опасность, крикнул своему другу:
– Тариа, смотри, они идут! Но Копала и Цминда-Гиорги не оставят нас в беде!
– Мы будем стоять до конца, Миндия! – ответил Торола, сжимая меч. – Пусть наша сила и наша вера будут нам щитом!
Вражеские силы накатывали волна за волной… Не обращая внимания на опасность, Миндия продолжал сражаться, защищая своих товарищей и уже сразив нескольких врагов. Но судьба была неумолима, и наступил роковой миг, когда казалось, что победа уже близка…
