Прогулки по времени

В Иерусалиме, – ах да, Марха упомянула, что этот её Джамболат как раз собирался ехать воевать в Урсалим… Вот интересно, знаком ли с ним и Тариэл? Но вслух об этом заговорить нельзя – я ведь обещала сестре хранить её тайну, а тут ещё и Леча может услышать…

Я задумалась и спросила, что значит «Грааль».

Взгляд Тариэла заблестел:

– Наш хевисбери рассказывал, что, когда Микелгабриелсражался с сатаной, то выбил зелёный камень из его венца своим огненным копьём. Из камня этого потом изготовили чашу, из которой Христос-Бог пил вино с апостолами Петром и Павлом. У Креста потом в ту же чашу собрали кровь Христову. Чаша та и есть святой Грааль, и ей дана великая сила. В ней страдание и спасение Христа-Бога. И чашу, и копьё того воина, с наконечника которого стекла кровь Христова, и непобедимый меч святого Георгия Иосиф из Аримафеи забрал с собой в Инглиси, в Гластонбери, где заранее было им подготовлено место для строительства церкви. А затем рука спустилась с небес и унесла святыни к горным вершинам, и с той поры стали они недосягаемы и невидимы для людей.

Тариэл заговорил о храбрых рыцарях, о их битвах и походах на коварных врагов. Эти отважные люди отправлялись в далёкие земли в поисках славы и несметных сокровищ. Среди их многочисленных подвигов был и поиск того легендарного Грааля – символа божественной силы и вечной жизни.

– В начале прошлого столетия, – продолжал Тариэл, – грузинский царь Давид призвал под своё знамя сотни воинов-франков из Антиохии. Воины эти добрались до Грузии, они сражались с турками при Дидгори, а затем искали святыни на Кавказе. Некоторые из них остались в Хевсуретии, среди них был и мой прадед.

В словах его чувствовалась страсть, и он рисовал яркие картины подвигов своих предков и их непоколебимой преданности своему делу. Но среди этих доблестных историй в голосе Тариэла вдруг зазвучала нотка грусти. Он заговорил о своих товарищах по оружию, погибших в опасностях их благородного похода, о той пустоте, которую они оставили в его сердце, – о своём друге Миндии, чей голос когда-то разносился эхом по горной долине, но теперь умолк навсегда. Воспоминания словно приносили в душу Тариэла и боль, и силу, напоминая о жертвах, принесённых во имя долга и чести…

Я смотрела на него широко распахнутыми глазами. Эти рассказы были полны приключений и веры, и когда пховец произнёс имя святого Георгия, мне вспомнилось изображение, которое мы с Чегарди видели на башне, и знаки рядом с ним, и я попросила Тариэла объяснить их мне. Кажется, начертанные на стене башни загадочные буквы напоминали те, что он вырезал своим кинжалом на кубке…

– Тариэл, – начала я, с трепетом в голосе, – я видела знак на Башне могильников, когда подходила к селу. Он расположен между последним и предпоследним этажом башни, под машикулями,– человек с распростёртыми руками. И что означает надпись рядом с ним?

– «Христос – их дом»? Ты имеешь в виду эту надпись? – переспросил он, снова произнеся ту же фразу по-грузински, и в задумчивых глазах его зажглось странное свечение, словно отражение далёких миров. Зелёный взгляд словно пытался проникнуть в самую суть моей души.

– Что за странные слова, правда? Мне кажется, лишь сами керистиш понимают, что это значит! – вырвалось у меня.

– Да, пожалуй, – согласился Тариэл. – И поскольку я один из них, то смогу тебе кое-что рассказать.

Как… но разве он христианин?!

Мысли мои заметались, как птицы в клетке.

Теряя почву под ногами, я ощутила, что в эту минуту в замке, знакомом мне с детства, под сенью древних гор, начинается нечто великое, – и поистине, то была встреча, изменившая жизнь каждого из нас…

– Да, я христианин, Мелх-Азни, – заявил он, словно отвечая на безмолвный вопрос в моих глазах, – как уже многие в этих землях. Что до знака, о котором ты говоришь, то знак, похожий на него, есть на стене храма Светицховели. Он означает распятого Христа-Бога. Если же изображено при этом человеке копьё, то это символ святого Георгия. Именно его знак видела ты на башне. Он – победитель змея и воплощение храбрости и чести. Все пховцы чтят Христа-Бога и святого Георгия, защитника нашей земли, который дарует нам силу и мужество, чтобы противостоять врагам. Вера и доблесть – то, что помогает нам выжить в этом жестоком мире, Мелх-Азни!

– В таком случае, может быть, тебе известно и то, как звали княжескую дочь, которую Йоьртие спас от сармака? – сама не зная зачем, вдруг спросила я, вспоминая историю чудесного избавителя, чей образ украшал башню.

– Конечно же, – Сабра имя ей, – удивлённо ответил Тариэл.

– Сообур… – тихо повторила я на свой лад.

– Да, Сабра, – подтвердил он.

Рассказ Тариэла о его предках-крестоносцах, Граале и святом Георгии, и это объяснение загадочной надписи на стене башни раскрывали передо мной новые истины. В этот момент я поняла, что наш гость – человек с чутким сердцем, способный видеть за внешним миром глубокие, скрытые смыслы… Сердце моё затрепетало в смятении, и в глубине его зарождалось новое понимание мира, где шахматная доска стала полем битвы мудрости, а вышитые кресты – мостом между землёй и небом.

– Но… – прошептала я, смущённая, почти испуганная, – я и моя семья – мы язычники. Мы поклоняемся другим богам…

Слова мои прервал явственный вздох брата, стоявшего рядом. Леча, быстро переглянувшись с Тариэлом, казалось, намеревался что-то сказать, но затем как будто передумал и промолчал.

Тариэл же посмотрел на меня с пониманием и нежностью:

– Мы все дети одной земли, Мелх-Азни. И каждый из нас ищет истину.

Удивительный гость был в ту минуту прекрасен, как… как сам Тамаш-ерда!

Я похолодела и сама ужаснулась кощунству своих мыслей; но с тех пор никогда не могла понять, к кому же из них обращено моё сердце – к смертному воину или вечному небожителю…

Вдруг на пороге комнаты возникла всегда жаждущая внимания Марха. Сестра уже успела сменить бирюзовое платье на другое, тёмно-синее, расшитое золотыми нитями, но чёрные глаза её горели недобрым огнём.

– Надо же, вот и сестрица нашей Чегарди, – холодно отметила она, бросив взгляд на меня, – ты-то зачем здесь?

Муки мои, похоже, возобновились! Леча же, вслушиваясь, в изумлении привстал с места…

– Решила теперь похвастаться и перед гостем, как уже привыкла делать перед моимбратом? – насмешливо продолжала Марха. – Или ты пришла сюда в надежде обучиться искусствам, которыми всё равно никогда не сможешь овладеть толком, а, Мелх-Азни?

– Марха! – нахмурился Леча. – В чём дело?

Словно не обратив внимания на гнев брата, Марха жеманно прошествовала через комнату и, опершись на край подоконника, приняла живописную позу рядом с арфой, стоявшей в проёме окна. Эту изящную арфу Летающему по небу, во время его странствий, подарил его абхазский кунак Астамур.

Марха нарочито небрежно провела рукой по арфе… Однако, её попытка что-нибудь сыграть прозвучала, мягко скажем, крайне неудачно. Сестра, к сожалению, не обладала музыкальным слухом, и эта неловкая игра больше напоминала скрежет.

Тариэл вежливо отвёл взгляд в сторону, скрывая усмешку, но Леча смеха сдержать не смог:

– Марха, – сказал он, – оставила бы ты арфу в покое. Твой талант, похоже, в чём-то другом!

Марха вся покраснела от злости и оттолкнула от себя арфу:

– Ты нарочно меня дразнишь! – закричала она, потеряв над собой контроль.

– Я всего лишь говорю правду, – заметил Леча. – Если не умеешь играть, так зачем позоришься?

Марха, гордо вскинув голову, бросила взгляд на меня:

– Ладно, пусть Мелх-Азни поиграет для гостя, раз уж пришла сюда, – самоуверенно приказала она.

– Я не очень хорошо играю, – пробормотала я, искоса взглянув на Лечу и Тариэла.

– Поздно скромничать, – язвительно заметила сестрица. – Сыграй, а мы все послушаем, как играет дитя леса!

Совершенно отчаявшись, я с потерянным видом забралась, как в укрытие, на широкий подоконник, молча обняв инструмент…

Но Леча рассмеялся:

– Это особая арфа, Марха, – сказал он. – Отец не зря привёз её из Абхазойнчуоь, эти струны обладают целительной силой. Ты ведь знаешь исцеляющие мелодии, Мелх-Азни. Может, поиграешь нам, покажешь Тариэлу свои умения?

Я кивнула, и мои пальцы заскользили по струнам, извлекая из них умиротворяющие звуки… Арфа как будто сама вела меня за собой, и звуки, выходящие из неё, казались свежими и прохладными, как родник, без умолку журчащий в горной долине. Задушевная мелодия, рождаемая струнами, словно рассказывала тайные предания родной земли. Плеск ручья, что звучал из арфы, лился неспешно и легко, подобно воде, не знающей усталости. Арфа согревала моё сердце, наполняя его покоем и умиротворением. Я будто оказалась в ином мире, далеко от житейских тревог…

И Тариэл заворожённо слушал, не отрывая от меня взгляда, и рука его на миг сама потянулась к пандури, словно ему хотелось присоединиться. Гриф инструмента был украшен металлическими пластинками, а на деревянном корпусе, как я успела разглядеть, была очень изящно вырезана сцена охоты на оленей!..

Марха фыркнула.

– И это всё? – с презрением спросила она, закатив глаза, едва я успела закончить. – Что за убогий мотив!

Я растерялась, звук внезапно оборвался… Леча же, как нарочно, тут же объявил:

– Ну, разве не чудо? Вот Мелх-Азни дала нам послушать настоящую музыку. А ты, сестрица, иди и поучись играть получше.

Марха насупилась и позеленела. Она не могла позволить, чтобы кто-либо затмил её, и снова не сдержалась:

– Будущая жрица, а сама кокетничаешь перед гостями, – прошипела она вполголоса. – Не пристало тебе так себя вести!

– Марха! Придержи, наконец, язык! – вышел из себя Леча.

Я ощутила тяжесть жреческого покрывала, которое мне навязывали без моего согласия… Не выдерживая соперничества, Марха обрушила на меня свою очередную колкость, презрительно заметив:

– Образумься, Дикая Веточка, и запомни – место тебе у подножия нашей горы, а не у вершины!

– Да что это такое, Марха?! Хьа юьхь т1ехь мар бац? – теряя терпение, Леча ударил ладонью по столу…

Коварный холодный ветер прокрался сквозь тесные стены нашей крепости, – моя обида на сестру снова вспыхнула, как огонь в сухой степи… Слова Мархи были острее шипов, и каждое из них намеренно было направлено на то, чтобы уязвить меня и унизить…

Она отвернулась и внезапно вылетела из комнаты, словно обугленная искра. Леча покачал головой:

– Не обращай внимания на Марху, Мелх-Азни, – сказал он мне. – Она, видно, совсем от рук отбилась, но я ею займусь!

Затем Леча повернулся к Тариэлу:

– Ну что, брат, давай продолжим нашу партию? – предложил он.

Тот улыбнулся и кивнул, погружаясь в игру, – но мне теперь было не до шахмат!

Счастье от встречи с семьёй смешивалось с новой болью, причинённой Мархой; а ещё к этим переживаниям примешивалось странное, незнакомое впечатление, вызванное присутствием гостя… Беседа с загадочным Тариэлом оставила меня в замешательстве, и сердце моё, подобно бушующему горному потоку, металось между радостью и тревогой…

Подавленная внезапным всплеском чувств, я поспешила покинуть комнату:

– Разрешите, я пойду? – робко спросила я, порываясь ускользнуть.

– Куда ты вдруг собралась? – удивился Леча.

– К матушке, – ответила я, не поднимая глаз. – Она звала меня, и я обещала заглянуть к ней…

Прежде никогда не лгавшая, теперь я вынуждена была прибегнуть к этой уловке, чтобы скрыть своё смятение. Еле произнеся прощание, я, будто подгоняемая неведомым ветром, почти бегом спустилась вниз по деревянной лестнице и стремительно вынеслась за ворота замка, направляясь в сторону луга. Там, в уединении, я надеялась успокоиться и разобраться в своих противоречивых чувствах…

Но судьба вновь вмешалась: на лугу, среди весенних цветов, где солнце играло с золотыми зайчиками на молодой траве, на моём пути возник мой приёмный отец, Олхудзур! Он только что вернулся из Саханы, где разрешал спор о меже.

Лицо князя выразило удивление при виде меня. Он рассматривал меня с недоумением, словно пытаясь разгадать, как заблудившаяся птичка оказалась в его руках.

– Дитя моё, что привело тебя сюда в весенние дни? – произнёс он, прищурившись. – Обычно ты приходишь, когда село лежит в снегах или когда плоды зреют под солнцем.

Олхудзур был суров, но справедлив, и меня всегда согревало его тихое одобрение. В этот же раз столкновение с отцом застало меня врасплох. Мои глаза, молившие о пощаде, встретили его проницательный взгляд, и я поняла, что мне сейчас придётся давать какие-то объяснения.

– Что с тобой, Мелх-Азни?

Взгляд Летающего по небу был полон тревоги. Он был изумлён, видя свою непутёвую дочь в таком странном состоянии.

– Отец, прости, я… – не находя слов, я смешалась ещё больше, не желая выдавать настоящую причину своего визита – личные тайны Мархи, из-за которых она вызвала меня.

В этот момент к нам подоспела моя избавительница Седа и по-своему пролила свет на ситуацию:

– Не беспокойся, отец. Мелх-Азни, умница, решила навестить нас на праздник Тушоли. Послезавтра уже будем все веселиться на лугу, с пением и танцами, – добавила она тут же с улыбкой и тенью загадки в глазах.

– ТАНЦЫ?! – переспросила я. – Но ведь наставник…

Я похолодела. Весть о том, что и я теперь, благодаря Седе, вынуждена остаться на этот ловдзарг, заставила меня замереть на месте. Элгур, готовивший меня к скорому служению жрицы, строго запрещал мне вольности и развлечения.

Мысленно же я произносила совершенно иные слова: «Но ведь Тариэл, зеленоокий Тариэл тоже будет на этом празднике! Он будет не просто там присутствовать, но и играть на пандури, ипеть своим чудным голосом, и на джигитовке среди наших юношей будет красоваться на своём коне… А если мы опять ненароком встретимся глазами… я же не сумею это скрыть! Он сразу поймёт, едва взглянув на меня… И все вокруг тоже догадаются… кто ещё не успел. О боги, как мне быть… теперь я точно пропала…»

Шумная толпа, джигитовка, пир, танцы под открытым небом, и этот молодой воин с улыбкой солнца, само имя которого звучало в моей душе, словно песня – всего этого было уже слишком много для послушницы, воспитанной в суровых правилах и закрытости жреческих обрядов…

– Да, наставник твой строг, – одобрительно кивнул Олхудзур, – но разве можно совсем лишать молодость радости? Разумеется, ловдзаргу быть! Впереди ещё почти целый год, пока ты станешь жрицей, – не беда, если иногда и развеешься немного… Скажи Элгуру, что это я позволил. – Кстати, почему ты убегала, Мелх-Азни? Дома что-то произошло, вы поссорились? – он пристально посмотрел в глаза Седе.

– Мы– нет, конечно! – Седа порывисто обняла меня, прижав к себе. – Негодница Марха в очередной раз расстроила бедняжку Мелх-Азни!

– Что-о?! – Олхудзур даже переменился в лице.

Седа, переполненная впечатлениями за сегодняшний день, щедро поделилась ими с отцом.

Оказывается, она заметила на лестнице Марху, выбегавшую из комнаты брата, куда её никто не приглашал, и поспешно увела её подальше, отчитывая за дерзость и безобразное поведение:

– Ты княжна, и тебе недостойно так вести себя. Не забыла ли ты, к какому роду принадлежишь?

– А почему Мелх-Азни тогда можно, кто она вообще такая?! – восклицала Марха, вырываясь из рук Седы.

– Во-первых, она будущая жрица, не забывай, а во-вторых, брат сам привёл её туда, это ему решать! – наставительно отвечала Седа.

Тут и госпожа Тийна с озадаченным видом выглянула из своих покоев, услышав крики протестующей Мархи о несправедливости, и, всплеснув руками, увела её к себе для дальнейшего воспитания; также она попросила Седу позвать к ней позже и меня…

– Правда ли это? – приподнял бровь Олхудзур, обращаясь ко мне.

Сердце моё заколотилось в неистовом ритме. Не в силах вынести внутренней борьбы, я едва ответила нечто невнятное отцу и сестре и внезапно бегом пустилась прочь от них… Миновав пределы села, я мчалась по лугу, вниз по горе, сквозь заросли – в глубину ближайшего леса, – и так, пока передо мною не возникла поляна, где рос раскидистый старый дуб… Мне обязательно нужно было побыть здесь одной и найти утешение, выплакавшись в одиночестве, подальше от людских глаз, от сомнений и тревог.

Как только я оказалась у священного дерева и в изнеможении пала к его корням, слёзы сами брызнули из моих глаз на шероховатую заскорузлую кору, словно источник, вдруг обретший выход в скальном ущелье.

Я ощущала, как мир мой рушился под тяжестью нового знания… К тому же, я была охвачена паникой от неожиданного открытия. Встреча с пховским гостем вдохнула в мою душу недолжный трепет и волнение, недопустимое для будущей жрицы.

«Марха права, какая же я дурная, – думала я, казня себя, – я не заслуживаю священного звания. Я недостойна жреческих одежд и нового имени… Какое имею я право чувствовать всё это, когда душа моя заранее обещана богам?»

Так я терзалась, скрывшись от мира за завесой цветущей зелени. Слёзы катились по моим щекам, когда я осознала, что, несмотря на внешнюю готовность к служению и мою преданность наставнику, небеса обмануть невозможно.

«И всё это оттого, что я не смогла надеть туьйдаргиш – вот и лишилась магической защиты. Надо было лучше слушать учителя! Но что же делать?!» – думала я, обвиняя себя и оплакивая утраченную магическую защиту, которая могла бы теперь уберечь меня от смятения чувств.

Тариэл пленил меня и красотой, и голосом, и своим обаянием, и открытым вниманием ко мне… Но как же грядущие обеты? Ведь тот, кому я уже собиралась себя посвятить, – Тамаш-ерда, являвшийся мне наяву на склоне горы и входивший в мои сны, – сочтёт любую земную влюблённость изменой! Мучимая совестью и страхом предательства перед божеством, которому я готовилась принести обеты, я осознала, что отсутствие туьйдаргиш лишило меня защиты и что теперь моё сердце уже может быть покорено кем-то другим… тем самым Жаворонком, чьё имя звучало теперь в моей памяти, словно запретное заклинание…

Лишь в глубине леса, куда я пробралась меж деревьев, чтобы найти покой в молитвенном созерцании, – лишь там нашли пристанище слёзы, тайные спутники смятения моей души, тихо падавшие на землю вместе со звёздной росой… И, когда ночь опустилась на моё лесное убежище и месяц выглянул из-за облаков, на залитую его блеском поляну, где я возносила свои молитвы, из темноты ко мне тихо вышел белый конь – словно воплощение этого лунного света.

Загадочное существо это было столь необычайной красоты, что даже месяц, казалось, остановился в небе, чтобы полюбоваться таким зрелищем. Шерсть его мерцала, как серебро.

Он стоял передо мной, глядя на меня глубокими, понимающими глазами, и казалось, что ему открыты все мои опасения и надежды… Я протянула руку, чтобы погладить мягкий нос коня, и в этот момент в душе моей зародилось новое чувство – сознание, что с этой минуты всё будет иначе, и что впереди меня ждут удивительные открытия.

Я подумала, что этот белый конь был вестником самой судьбы, или, быть может, духом, который явился ко мне в час моего самого великого отчаяния, чтобы наставить меня и утешить. В его присутствии страхи отступили, а сердце моё наполнилось мужеством и предвкушением будущего, полного тайн и чудес. – Когда первые лучи утра тронули мои волосы, я взяла в руку повод, и вместе с конём мы отправились обратно к замку…»

Змеиные тени над Мелхистой

«К замку в скале, скрытому в сердце древних земель, вели тропы, овеянные чарами мрака и недоступные для смертных. В горах Мелхисты, средь густых сосновых лесов и бурных рек, где над хребтами и утёсами вились хищные птицы, а в ущельях слышался лишь шёпот ветра, стояла одинокая чёрная скала – Эрджа-Цунгал. В недрах её рождался яд, способный унести жизнь безмолвно и стремительно.

Небо, обагрённое закатом, сливалось с тёмными силуэтами гор, и лишь редкие лучи заходящего солнца освещали суровые вершины. Это был край, где сама природа дышала легендами и преданиями, растворёнными в дуновениях ветра, в перекличках орлов, парящих над пропастями, в плеске рек, бегущих меж камней… Мелхиста была домом для людей, чьи сердца, подобно скалам, были крепки и непоколебимы. И пока стояли горы Мелхисты, неподвижные и вечные, в сердце их разворачивалась давняя борьба между тьмой и светом, между добром и злом. В этих горах, среди звенящей тишины и величественных пейзажей, затаилась мрачная сила. Имя было ей – Цкубдар, змей доящий.

Ветер завывал меж ущелий, обнимая чёрную громаду, а внутри её, среди каменных стен и холодных пещерных зал, поселился колдун. Как никто другой, знал он горы, и горы знали его. Чародей обитал в скальном замке, который слился с суровым ландшафтом и был укрыт от посторонних глаз, став частью природы. Лишь немногие слышали об узком змеином лазе под скалой, ведущем в обитель, где сверкали драгоценные самоцветы и шелестели старинные свитки. Цкубдар ведал тайны редких заклинаний, владел секретами зелий и минералов…

Люди прозвали его "Цкубдар, змей доящий", ибо в сырой пещере под скалой держал он своё сокровище и проклятие, приносившее обогащение – целое змеиное царство, где шипели и извивались сотни змей, выращенных для злокозненных дел, и множество кровавых глаз их поблёскивало из полумрака, точно крохотные рубиновые звёзды. Жала их наполняли смертельным зельем стрелы, предназначенные для мести и войны. Проводя свои тёмные обряды, общался там со своими змеями Цкубдар, словно с родными сёстрами.

Цкубдар был мастером своего ремесла, и никто не мог сравниться с ним в умении управлять змеями. Змеиную ферму колдуна населяли создания, которые подчинялись ему, словно зачарованные; добываемый с их помощью яд был оружием Цкубдара, его средством влияния и страха. Люди, с опаской обходили стороной мрачное место; но иногда, в тёмные ночи, кто-нибудь да отваживался прийти к колдуну за запретным товаром. Имя Цкубдара шептали в ужасе, деяния его становились легендами. Слава его предшествовала ему, будто тень, всегда опережающая своего хозяина.

Подземная лаборатория, наполненная запахом трав и мерцанием зеленоватых огней, была местом, где алхимия и магия сплавились воедино. Здесь Цкубдар стремился к величайшей цели – созданию Света древних, Камня душ, который, по местным поверьям, даровал бы своему обладателю неограниченную власть… Долгие годы проводил колдун в поисках истины, скрытой в полуистлевших манускриптах и таинственных формулах. Он знал, что в камне этом будет заключена сила, способная покорить всё живое. С его помощью Цкубдар был намерен подчинить себе мир, истощить его и обнажить, – будто змею, меняющую кожу…

Однако не все в Мелхисте поддались страху перед Цкубдаром. Замыслы его были открыты благородному жрецу, чья жизнь сплеталась из обычаев и ритуалов, передаваемых из поколения в поколение. Мудрый Элгур, хранитель светлых традиций, стоял на страже мира в этих землях. Он знал, что в этом мире, где пересекаются зло и добро, лишь стойкость в истине и чистота помыслов способны одолеть тьму. Ночи напролёт проводил он в молитвах, обращая взор к небесам, ища в них ответы и силу, способную остановить Цкубдара.

Союзницей колдуна была лишь тьма, что покрывает горы ночами. Но мало кому было известно, что у него была и дочь, чьё сердце тлело неутолимым огнём… Лахсет, дитя Цкубдара и одной из его волшебных змей, была столь же прекрасна, сколь опасна. Она унаследовала от своих родителей коварство и хитрость. Раскосые глаза её искрились золотыми огоньками, и в них таилась зловещая тень, от которой не было спасения.

* * *

Однажды, ранним утром, когда вершины и долины ещё окутывал туман, к Эрджа-Цунгал подъехал всадник из Цайн-Пхьеды. Первые робкие лучи играли на его бронзовых доспехах. Лишь редкие смельчаки осмеливались приближаться к владениям колдуна, но этот бесстрашный и неукротимый мелхистинец с глазами, полными решимости, словно парил над землёй. Жестокие монголы, подобно буре, обрушились на Кавказ, и накануне сражения с ними молодой Олхудзур явился сюда по поручению своего отца, князя Эрдзу, чтобы забрать у колдуна оружие, от которого зависела судьба многих.

Со льстивой улыбкой встретил Цкубдар знатного гостя, и с ухмылкой отдал князю его заказ. Щёлки угрюмых глаз блестели и жадно впитывали каждое слово княжеского сына, изучая его намерения…

Однако не он один обратил на Олхудзура внимание. Дочь колдуна, Лахсет, стоя поодаль, в полумраке за скальной колонной, тоже пронзала княжеского сына насквозь своими миндалевидными очами.

Князь, не дрогнув, принял колчан с отравленными стрелами – тонкие, словно смертоносные лучи, они были и ужасом, и произведением искусства одновременно. Лахсет не могла отвести глаз от его благородного лица и гордой осанки. С первого взгляда на Олхудзура в душе её вспыхнула страсть, как огонь, пожирающий сухую траву, что разгорается внезапно и неумолимо… И чувству этому было суждено остаться безответным, – так луч луны, скользя по горным вершинам, не может их согреть.