Прогулки по времени

Изнемогший от бесплодных попыток поймать тура, Торола, в недоумении осматриваясь по сторонам, заметил невдалеке «гостевой домик», уединённо стоявший в лесу, – прибежище заплутавших пастухов, охотников и одиноких странников. Небольшое каменное строение уютно вписывалось в лесной пейзаж.

Внутри царил полумрак… Войдя в къулли, пховец растопил т1овга, одно за другим бросив в его жадную пасть три сухих полена, которые тут же охватил голодный огонь. Поленья вспыхнули и приветливо затрещали, озаряя лесной домик тёплым светом. Разведя огонь в камине, он уселся на деревянную скамью. Запах горящей сосны и очага заполнил комнату. Рассеивая холод, пламя танцевало, отбрасывая на стены игру причудливо колышущихся теней… Тепло огня обволакивало его, утомление в теле спорило с азартом в душе.

Из своей сумки Торола вынул простые припасы, собранные ему в дорогу матерью и ещё хранившие запах домашнего очага. Он устроил себе ужин из куска овечьего сыра и хмиади, украшенных знаками его семьи. Деревянный штамп «сачврети», на котором был вырезан лист крапивы, из поколения в поколение оставлял свой оттиск на мягком тесте, – древний символ ветви Чинчараули… Во время скромной трапезы пховец размышлял о предстоящей охоте. Он знал, что успех в этом деле – не только заслуга его рук и глаз, но и благословение высших сил.

Немного отдохнув и подкрепившись, Торола достал заранее приготовленное мосанто – три особые жертвенные лепёшки. Затем он зажёг три свечи… Язычки пламени заколебались в струях воздуха, – видимо, духи леса отвечали его мольбе. Свечи мерцали, по лесному домику разлился их свет, мягко осветив его лицо и придавая ему таинственное выражение, словно Торола сам был частью древнего ритуала, а в свечах горели живые сердца его предков, передающие ему свои кровь и дух, силу и мудрость…

«Ты, Самдзимари, сестрица Хахмати, охрани меня от нечистой силы!» – благоговейно произносил он, пока воск впитывал его слова и вместе с тонкими ленточками дыма молитва тянулась вверх, к звёздам. Голос его сливался с дуновением ветра, проникавшим в тайные уголки леса. Обращаясь к богине, он искренне просил о помощи и защите в грядущем испытании.

Когда вечернее небо окрасилось багрянцем, Торола решил оставить лепёшки и сыр в къулли и вновь отправиться на поиски тура. Он надеялся снова вернуться сюда, чтобы отпраздновать свою победу над четверорогим и поразмышлять о пройденном пути… Что-то влекло его дальше; он почему-то верил, что сможет различить даже в полутьме следы зверя, которому приписываются столь чудесные свойства; и он знал, что тур тоже его ждёт!

Когда уже совсем стемнело, пховец снова вышел в лес. Луна уже поднималась, освещая путь серебристым светом. Сумерки окутывали землю, вокруг сгущались вечерние тени, в воздухе повисла трепетная тишина… И тут, словно по волшебству, тур снова явился ему. Он стоял на краю лесной поляны, а затем медленно двинулся вперёд, как бы приглашая следовать за собой. Белый силуэт мелькал вдали, и Торола, полный решимости, шёл за ним, возобновив погоню за неуловимым созданьем.

Идя по следам загадочного зверя, пховец пробирался сквозь густые заросли, и, углубляясь в дремучий лес, на каждом шагу ощущал, как его сопровождает дыхание тайны… Торола уже понимал, что этот день – не просто испытание ловкости и мужества, но некая проба для его души. Он чувствовал, что ему предстоит испытание, равного которому ещё не было ни в одной из его песен. Но он был готов. С ним были не только его лук и стрелы, но и музыка души, которая сыграла решающую роль во встрече человека и божества, живущего в сердце мелхистинских гор…

Перед ними вздымалась лесистая гора, чья вершина теряласьв густом облачном покрывале… Тур оглянулся, и во взгляде его было нечто, чего не мог понять Торола, – приглашение ли это или предупреждение? – Но пховец не остановился, ведь дорога, хоть и трудная, обещала ему раскрытие некой тайны. Впереди, за деревьями, начиналась тропа, ведущая на гору, где, как говорили, обитали древние боги мелхистинцев и духи их предков…

На этот раз тур не исчез сразу, а, словно дразня, медленно пошёл вверх по горе, ведя охотника по узкой тропе, петлявшей меж камней, и всякий раз оборачиваясь, чтобы убедиться, что Торола следует за ним. Тропинка вела всё выше и выше, к вершине, где дул резкий ветер и звёзды казались ближе.

Подъём был крутым и опасным, каждый шаг требовал умения и сосредоточенности. Торола карабкался вверх, хватаясь за выступы скал, поросшие коротким мхом, что скрывал под собой тонкий слой льда. Пальцы его покалывало от холода, но на это он не обращал внимания, ведь все мысли его были устремлены к белому туру, который витал в его мечтах, – духу, рождённому горной мглой…

С каждым шагом вверх воздух становился всё реже, а дыхание пховца – тяжелее… Но он продолжал свой путь, поднимаясь всё выше и выше, – туда, где небо соприкасалось с горами, а время теряло всякое значение. Торолу словно вели вперёд мелодии, звучащие где-то в глубине, на незримых струнах его души… В каждом своём движении он сочетал безмятежность и борьбу, поэзию и войну, гармонию и хаос, составлявшие его внутренний мир, и двойственность эта отражалась в его поисках. Ландшафт вокруг него был таким же – суровым, величественным, в то же время полным очарования и загадок. Каждый шаг приближал Торолу к вершине…

Вечер уже окутал каждый уголок земли, и ветер стих, когда Торола почти настиг свою добычу. Белый тур, чётко вырисовываясь на тёмном фоне неба, стоял на вершине, залитой блеском восходящей луны. Могучие рога возвышались над миром, копыта его утопали в пушистых облаках…

Теперь охотнику следовало быть особенно осторожным – забравшись на высокую гору, хитрые туры нередко сбрасывают копытами камни на своих преследователей!

Остатки тропы то поднимались вверх, то круто спускались вниз. Торола упорно продвигался вверх по ужасной крутизне, и нежданно тропка прервалась… С помощью своей дашны он то и дело выкапывал себе новые ступеньки, в надежде всё же обнаружить некое подобие дороги.

Несколько раз Тороле то ли чудились, то ли и в самом деле слышались сверху чьи-то голоса, странные звуки и дерзкий смех… Выходит, и местные парни сегодня тоже тут охотятся? – ох, как же именно сейчас их здесь не хватало! Горе их очагам!.. Ну ещё бы, сокровище такое – белый тур, да к тому же четверорогий! Добычу, по правилам, придётся разделить поровну по количеству охотников; но кому же тогда, в таком случае, достанется право распорядиться рогами?!

Тропка узкою тесьмой стелилась между отвесной скалой и необъятной пропастью, от которой Торола отводил взгляд, чтобы не закружилась голова. Он смотрел вниз, на огромную бездну, которая расстилалась перед ним, и понимал, что один неверный шаг – и он может упасть вниз. Вот-вот выскользнет, уже качается, едва держится шаткий камень под ногой, и скоро оборвётся отважный пховец, другой уже будет петь сложенные им песни…

Казалось, будто тур медленно колышется и тает, превращаясь в эфир и восходя к небесам вместе с дымом курившейся горы… Рога на его голове, осиянные луной, золотились во мраке двойным полумесяцем.

Теперь оставалось дело за малым – подкрасться к туру на расстояние выстрела и оставить тому самый широкий путь. Иначе напуганное животное, при виде охотника и за неимением свободного прохода, ринется к тропинке с такой скоростью, что человек, сбитый им с ног, рухнет в пропасть и погибнет, заплатив за жизнь тура собственной жизнью, как некогда Синдаурай.

Но, когда пховец наконец добрался до вершины, его ожидало разочарование – тур исчез, словно провалился сквозь землю. И ни одной живой души вокруг! Странно всё это… Торола огляделся вокруг, растерянный и расстроенный. В ночной тиши лишь отзвуки его шагов и шорох его дыхания смешивались с шелестом ветвей и пением птиц.

Зато на том месте, где только что должен был стоять тур, там, где ступал он, – в земле остался отпечаток копыта, и в нём непонятным образом оказались пшеничные зёрна – его награда за упорство и мужество. Торола, озадаченный, взял зёрна в ладонь, кожей ощутив их тепло, как напоминание о живой силе земли, словно бы каждый шаг зверя был пророчеством урожая…

Рядом открылась и сверкающая россыпь прозрачных кристаллов, переливавшихся всеми цветами радуги, – кто-то будто нарочно разбросал средь камней эти сокровища. Встречались тут хрусталинки и винного цвета, и желтоватые, и совсем бесцветные. То там, то здесь в темноте поблёскивали чудные мелкие камешки, – истинное раздолье для собирателей горного хрусталя. Кистинские девушки любят носить бусы, выточенные из него…

Золотистые зёрна были необычно крупны и светились, словно их наполнял изнутри свет самой Луны; хрусталь же отражал его, создавая вокруг себя таинственный ореол. Светлые хрусталинки искрились, играя в лунных лучах. Быть может, то были слёзы прародителей земли?..

Торола рассеянно пересыпал их в длинных пальцах… Удивляясь происходящему, он вместе с зёрнами машинально отправил кристаллики пригоршней в вышитую рукавицу, висевшую у правого рукава – и тут же забыл о них.

Случается иногда, что туры в случае опасности кидаются с кручи и падают на свои рога, всегда оставаясь невредимыми… Молодой охотник упорно вглядывался – нет ли его внизу, искал, но так и не нашёл. Не в толщу же скалы забежал он?! – Этот тур, похоже, испарился. Неужели он растаял, обернувшись облачком пара между мирами?.. – пховец взирал на небеса, ища знака, но небесная воля казалась скрытой за таинственной завесой ночи. Тьма спускалась на мелхистинские горы, только лунный свет освещал пути Торолы.

В сердце пховца зародилась мысль о чуде, о послании, знамении… Взгляд его вновь поднялся к небу. Словно мост над рекой, пролегла над ним через бездну времён дорога богов – кистины назвали её Ча токхина така. Дыхание ночи нисходило на землю таинственным покровом, лишь серебряные проблески на небосводе озаряли тёмные очертания гор. Звёзды над вершинами поднимались и опускались, подобно светильникам, что из рук духов светят путникам в мире теней…

Вот воссияла Т1аара, вот рядом с нею Сацкъар… этот золотой щит – Кха куагь саьда! – Огненный парус золотого кораблика, образованный тремя звёздами, плыл сквозь мглу и уводил Торолу за собой вниз с горного склона. Верхний уголок Треугольника горел ярче двух нижних, тёмных, словно небесный маяк, и свет его разливался свыше, указуя путь страннику земли… Тур, похоже, открыл перед ним двери в иной мир, где реальность сливалась со сновиденьями. А когда пховец спускался с горы, его охватило странное чувство – ему показалось, будто за ним наблюдают.

Продолжать ли преследование, или же признать, что некоторые существа созданы, чтобы оставаться свободными и неуловимыми, как мелодии, что рождаются в глубине сердца и улетают с первым ветром? – Испытывая в сердце трепет перед непостижимыми тайнами природы, молодой джигит спустился обратно к охотничьему домику, где предполагал переждать ночь. Но вместо покоя ожидала его ещё одна загадка.

На полукъулли,разметав свои кудри по охапке трав и мягкой листвы, лежала спящая девушка, укрытая пятнистой шкурой снежного барса. Лунные блики и отблески пламени из камина пробегали, осторожно скользя по золотистым волнам волос и по нежной прелести лица, мерцавшего почти бесплотной белизной в тёплой, прогретой жаром от очага полутьме, пронизанной запахами древесного дыма и душистых смол. Весь облик её, озарённой зыбким дыханием света, был невероятно прекрасным, светлым, как первый снег, мирным, спокойным, как безмятежное утро в долинах, – словно вся она была высечена тончайшим резцом из самого чистого хрусталя…

Торола застыл. Затаив дыхание, он долго смотрел на девушку, не смея потревожить чуткий сон. Он не верил своим глазам и стоял у порога, не решаясь приблизиться и не в силах отвести от неё взгляд…

Вот так чудо!.. – Душа Торолы встрепенулась при виде девы, – та была такой небесной красоты, что излучала сияние изнутри. В ней навечно слились вместе свет и тьма, как если бы она была связующим звеном между миром людей и духами леса.

Она казалась такой хрупкой и невинной, – милее любого сна, и он не мог оторвать от неё глаз… Очарованный, склонился он над нею, словно всё его существо преобразилось под влиянием её присутствия.

Переливаясь в лунных лучах, волнами струились вокруг лица её длинные волосы цвета созревшей пшеницы. Лицо же было светло, как утренняя звезда; сияние это озаряло темноту. И жилка билась под кожей на тонкой шее, как у дикой лани… рядом, словно оленёнок, прильнув к ней, свернулась калачиком темнокосая девочка… неужели – её дочь?! – да нет, не может быть, – конечно же, младшая сестрёнка!

Торола ощутил внутренний огонь, который не мог погасить даже холод ночи, и сердце заметалось в груди тревожно, предчувствуя великую перемену. Это было необычно и захватывающе.

Торолу бросало то в жар, то в мороз. Сердце билось громко, будто хотело разлететься на куски. Он знал, что не должен больше здесь находиться, но что-то будто не давало ему уйти. Сложив руки на груди, он продолжал смотреть на златоволосую девушку, всё больше и больше погружаясь в бездонный омут. Он хотел остаться здесь навсегда, раствориться вместе с ней…

Красота хранительницы трав ошеломила Торолу, – это было нечто непередаваемое, словно созерцание самого Бога… Казалось, что она не только оживляла тёмный лес, но и была живой душой этого леса, наполнявшей его нежным светом надежды.

И вот теперь стоит он здесь в оцепенении, словно растревоженный заклятием мрачный лесной дух, над светлым её изголовьем…

У самого очага, – видимо, сброшенная на пол в спешке и забытая, – лежала треугольная девичья косынка, два края которой, затронутые огнём, уже успели обуглиться… Смущённый внезапной близостью мечты и реальности, Торола затушил тлеющую ткань и, не решаясь разбудить спящих, удалился. Он чувствовал, что душа и голова его переполнены.

Звёзды мерцали в небе над его головой, словно воодушевляя его продолжать свой путь в огромном и загадочном мире…

На выходе из къулли край его одежды зацепился за колючий куст… Поспешно освобождаясь от цепких когтей держидерева, пховец не заметил, как потерял фибулу в форме жаворонка – дар своего погибшего друга, Миндии. Серебряная птичка осталась висеть на покрытой ночной росой ветке – будто некий свидетель, охраняющий лесной домик, его неожиданных гостей и тайну той ночи.

Словно орёл, гнездящийся на неприступном обрыве, цепко ухватившись когтями за скалистый край, Эрдзие-Бе владычествовал над теми, кто не осмеливался взойти к его башням. Серебристый свет луны, пробиваясь сквозь плотную ткань облаков, освещал густые лесные чащи, ведущие к крепостным стенам, и извилистую каменистую тропу, по которой решительно взбирался молодой воин из Шатили. Под сумеречным небом, увенчанным звёздами, похожими на мерцающие горные хрустали, Торола снова поднимался вверх к замку своего друга…

* * *

Луна, в своём полном великолепии отражавшаяся в заповедном озере, чуть заметно колебалась над ним; сквозь неё просачивалась хрустальная чистота ночи. Мир напряжённо замер в ожидании тайны, которую горная страна раз в столетие раскрывала в честь древних богов и неведомых сил. Оленье озеро, затаившееся в объятиях каменистых гор-башен, было священным местом, куда нога человека не ступала без искреннего благоговения и трепета.

Вода в озере казалась недвижной, словно зеркало, отражающее величие небесного свода. Янтарная луна стала досягаемой, – легко можно было дотронуться рукой до её прохладной маслянистой поверхности. Рыжие прибрежные камни блестели в лунном свете и, придавая пейзажу мистическое очарование, точно превращались в золотые амулеты, оставленные здесь могущественными властелинами прошлого. Мягкие туманы окутывали озёрный лик, скользили по нему бархатным покровом, словно дыхание божества, тянулись вдоль него призрачными тенями, создавая ощущение утончённой феерии…

Но в бесконечном спокойствии природы совершалось нечто неописуемое: в небе над Оленьим озером зримо проявились воздушные спиральные арки; свиваясь воронкой, складывались они в один необъятный туннель, ведущий в неизведанные времена и земли… Синева портала пульсировала, словно сердце иного мира, где пространство подчинялось запредельным законам. Откуда-то из глубин вихря звучала неизреченная песнь о днях, ушедших в небытие, и о местах, существующих лишь в легендах…

В то же время в прозрачной глади Оленьего озера сквозь толщу воды, как сквозь стеклянный потолок, постепенно открывался вид на сияющий подземный мир. На дне озера кипела иная жизнь, – в далёкие века осколок звёздного неба упал в озёрные глубины. Теперь огнисто-алый город с его обитателями, поглощёнными неотложными делами, явился ярким контрастом тихой гармонии земного пейзажа. Хлопотливые фигурки, подобно блуждающим огонькам, сновали туда-сюда, являя образ иной жизни, тлеющей под поверхностью земли. Эхо перекликающихся звонких голосов, звуки оживлённых работ доносились через воду, подтверждая, что два мира могут существовать бок о бок, не нарушая притом друг у друга порядок, установленный веками…

А затем с высот к земле сошла предрассветная пора, – те краткие полчаса, когда Хи-нан скрывалась, чтобы подремать в своём царстве, и наступало полное затишье, без единого движения воды или воздуха, – тогда-то и можно было загадать любое желание. Хи-нан, покровительница всех вод, обязательно исполняла его, если только сердце загадывающего было чисто, а намерения – безукоризненны…

Вдруг в тиши раздался мерный перестук копыт. На склоне горы, тёмной от сумрака вековых деревьев, в облике большого белого горного тура появился Повелитель зверей. Он шёл, величественный и неприступный, ведя за собой своих подданных к водопою, и казалось, что рога его могут касаться самих звёзд… Осторожно ступая по камням, словно следуя ритуалу, туры торжественной вереницей один за другим спускались к святому озеру, чтобы утолить жажду. Каждый из них был воплощением силы и независимости, но в присутствии своего предводителя звери были послушны.

Безмолвие вокруг была нарушено лишь лёгким плеском воды, когда первый из туров коснулся её холодной поверхности. Он приблизился к берегу и, опустив свою голову к воде, начал пить. Рога его, словно выточенные из серебра, были теперь усеяны каплями, которые переливались в лунном свете… Стадо последовало его примеру.

Звери не подозревали о таинственном мире под водой, не знали они и о портале, что открывался над ними. Их мир был на земле, среди гор, долин и густых лесов; но каждый шаг здесь оставлял след в вечности. Ветер же, кружась и овеивая вершины, уносил ввысь песнь о временах, когда земля и небо были неразлучны, а существа, населявшие те места, обладали силами, превосходящими человеческие…

* * *

Утром, в светлеющей предрассветной прохладе, у горных вершин, на высотах, где вихри сходятся в дикий танец и слышно тонкое похрустывание гаснущих одна за другою звёзд, – откинувшись навзничь, на земле, устланной мягкими туманами, лежал, утопая в ковре весенних цветов, покровитель этих мест – чудный Тамаш-ерда. Подобно художнику, с неподражаемым мастерством владеющему своей кистью, он создавал прозрачные фигурки, вытёсывая их из хрусталя своим волшебным кинжалом и украшая звёздными осколками. Гибкие, словно лучи, пальцы его танцевали в воздухе, творя миниатюрные башни, в точности напоминавшие кистинские укрепления…

Плечи Тамаша покрывали чёрные кудри, каждая прядь которых вибрировала тихим смехом, вторя мелодиям горных ручьёв. Глаза его, ярко-синие, как редкостные яхонты, блестели хитростью и весельем. Из своего укрытия наблюдал он за молодым пховским воином, который уходил по тропе от охотничьего домика, нимало не подозревая о сверхъестественном присутствии вблизи…

Тамаш тешился от души, раздумывая о том, до чего же обманчивым может быть внешний облик. Однажды наивная дева, безмятежно спящая теперь в лесной хижине, приняла земного джигита за божество, – за самого Тамаша, подумать только! Может ли этот телесный знать, что его встреча с Белым Зверем, звёздным Треугольником на небе и двумя жрицами в лесном домике стали началом истории, которую будут потом пересказывать многие поколения пховцев?! – А смертный удалялся, обронив мелкую блёстку, зацепившуюся за колючий куст держидерева…

Тамаш замер. Он вдруг почувствовал, что его внимание привлекло нечто иное, чем забавные судьбы телесных. Взгляд его упал на серебряного жаворонка, сверкнувшего в лучах восходящего солнца. То было не просто украшение – фибула трепетала, словно настроенная струна, и этот вызов не мог быть оставлен без внимания Крылатым духом.

Тамаш-ерда легко поднялся, – всколыхнулись, стелясь вокруг плеч, его густые волосы, чёрные, словно крылья ворона. Тень от божественного силуэта не легла на росистую траву… Он приблизился к кусту и осторожно взял фибулу в свои чуткие пальцы. Серебро было холодным, но в то же время казалось, будто внутри оно ещё пульсирует теплом рук охотника, его метаниями и мечтами, его непокорной душой…

"Что несёшь ты в себе, маленькая птичка?"– шепнул Тамаш, чуть склонив голову к изящной вещице.

В ответ ветер принёс лёгкий вздох долины, и Тамаш услышал в нём переплетение судеб, вихрь чувств и тайну, которая теперь ждала своего раскрытия. Серебряная фибула была ключом, мостиком меж мирами, и Тамаш понял, что его игра только начинается.

Спускаясь по склону, Крылатый дух мало-помалу изменял свой образ, постепенно принимая вид путника, чьи очертания уже скрылись за соседней горой. Его пронзительно-синий взгляд постепенно зеленел и наполнялся смыслом, который смог бы распознать лишь умеющий видеть сердцем. Прихорашиваясь на ходу, Тамаш-ерда придирчиво осмотрел себя напоследок; остался вполне удовлетворён, прищёлкнул длинными перстами – и медленно растворился в пелене туманов, кротко стелившихся над утренней землёй.

И вот незримый Тамаш направился по следам своего двойника в село Цайн-Пхьеда, где каждый камень, каждое дерево таили в себе истории древности, а воздух был пропитан эхом былых песен и магией предков. Бог гор шёл вплетать в пути златокосой девы и пховского охотника тайну, что ждала обоих в стенах замка Эрдзие-Бе…»

Пховская защита

«Эрдзие-Бе на этот раз, похоже, встречает меня с оружием в руках, – вертелись в моей голове неутешительные мысли, – видно, нежеланен мой приход… что и требовалось доказать. Я лишь тень. Моё место – среди шуршания диких трав и ледяного совершенства горных вершин, где обитают божества, а вовсе не здесь… Неужели беркат доцу йо1 может ожидать чего-то иного?!»

Леча, видя меня опечаленной и желая утешить и развлечь, подошёл ко мне и взял за руку:

– …Чего же иного можно ожидать от Мархи? – произнёс он, пожав плечами. – Не расстраивайся, Мелх! Она завидует тебе.

– Завидует? – удивилась я. – Но почему?

– Во-первых, ты становишься красивой, – неожиданно заявил брат.

(Ну, я же говорила, что наш Авлирг – образец милосердия и великодушия!)

– А ещё у тебя глаза умные… были с минуту назад! – весело продолжал Леча. – Поэтому я утверждаю, что ты – моя настоящая сестра!

Тут я наконец начала оттаивать.

– Я рада, что хоть ты признаёшь меня своей сестрой, – ответила я, с благодарностью взглянув на Лечу и постепенно приходя в себя.

– Брось, не придавай значения глупостям Мархи, – сказал он. – Давай забудем о них и поднимемся наверх. Иди со мной, там нас ждёт гость, и ты найдёшь его общество весьма увлекательным.

– Ты, должно быть, устала с дороги, Мелх-Азни? – снова раздался высокомерный голосок сзади. – И переодеться-то не догадалась…

Марха стояла в проёме своей комнаты, следя за нами с победной холодной улыбкой.

– Кто бы знал, что жрица наша додумается предстать перед нами и гостями в таком убогом виде? – язвила она, измеряя взглядом мой дорожный наряд. – У косынки твоей, погляди, края обгорели…

Прежде чем я успела ответить, из-за её спины огненной стрелой вылетела Седа, крепко схватила младшую сестру за руку и втащила обратно в комнату, чтобы, воспользовавшись минутой, отчитать Марху за её поведение.

Брат усмехнулся, глядя на эту сцену, и повёл меня наверх по лестнице; я собиралась последовать за ним…

– О, Мелх-Азни, неужели это ты?!

Обрывки нашего разговора донеслись до проходившей мимо по коридору княгини. Она остановилась, прислушалась и тут же поспешила к нам. По-видимому, госпожа Тийна направлялась в комнату Мархи и была удивлена, увидев в замке и меня.

– Дорогая моя Мелх-Азни! – сказала она. – Я и не знала, что ты сегодня у нас! Почему же ты сразу не зашла ко мне?

– Я… хотела сделать вам сюрприз, матушка, – растерявшись, пролепетала я.