И тут пришла беда

О, он знал, на что злился. В первые дни ярость снедала его с головой – на дружинников и княжеских стражников – за то, что они остались на службе, а он поначалу лежал, израненный, а после не мог совладать со рвущимся наружу медведем. На нынешнего князя – за то, что пожелал убить своего родича, лишь бы он не захотел сам сесть на престол во Свёграде. На людей, что попадались ему под руку и умирали по его вине, на слуг, что шарахались его, как чумного, на мужика, что обокрал его, когда он сбежал из стольного града, на дрожеков, что не дали посаднику Зубца убить его, когда медведь вырвался – таки из клетки. Какое – то время он злился и на Яру – боги, стыдно подумать, он ненавидел женщину, ради которой теперь отдал бы и жизнь, и душу! – за то, что она не сумела избавить его от звериной души.

Но больше всего, сильнее всех он ненавидел княжью вторую жену.

– Беривой Болеславович, – её голос мягок и тих. Она стояла над ним, протягивая руку – отыскала же – он сам не знал, куда шёл.

– Ты стараешься казаться бесстрастным, – продолжала она, – но на самом деле в тебе живёт боль и злоба. Они – и есть твой зверь. Ничего, – она улыбнулась, тепло и открыто, – я помогу тебе.

Глава 35

Тишина – только слышен глухой перестук капель о каменный пол. Тук – тук, тук – тук – куда бы скрыться от этого звука, как бы спрятаться?.. Ныли виски, болела голова, хотелось кричать и царапать кожу, лишь бы прекратить это мерзкое монотонное биение – но она сидела тихо и смирно, заставляя себя вслушиваться в собственное дыхание. Ноги и руки замёрзли так, что она почти перестала их чувствовать – и это хорошо, потому что ломота в суставах была невыносима. Волосы падали на лицо сальными грязными прядями, и не так давно она передёрнулась бы от омерзения – но сейчас ей было всё равно.

То колдовство, что позволило ей явиться во сне подруге и дочери, вытянуло из неё всё силы – и теперь она старалась копить новые, хоть это и было непросто. Заставляла себя глотать безвкусную мешанину, что приносили ей трижды в день – если чувствовала, что в неё не были подмешаны семена мака или листья дурмана. Пыталась спать, напевая про себя колыбельные, которыми когда – то укачивала новорождённого сына. Разгоняла по телу живящую золотую силу – свой внутренний огонь, жар, который в далёкие времена застилал небеса от её ярости. Медленно, но верно силы возвращались – и со злобной усмешкой она думала, что в тот день, когда её решат принести в жертву, цепи рухнут сами собой – то – то удивятся её пленители!

Они думали, что оставив её во тьме подземелий, сумеют запугать, сломить, что этот проклятый звук разбивающихся капель сведёт её с ума – не тут – то было! «Я – Ярина, – напоминала она себе, – ярость жизни, ярость наступающей весны, что поглощает смерть и пустоту. Солнце всегда восходит после тёмной ночи, снега всегда тают, и жар лета сменяет ледяное безмолвие моей бывшей госпожи. Я одолею их – и даже глазом не моргну!».

Однажды привычно повернулся ключ в замке, скрипнула отворившаяся дверь, и на пороге встал непривычный гость. Тот, кто приходил к ней иногда, был низок и полон, в богатых одеждах, и, хотя голос его был твёрд, она с предвкушением различала в нём страх. Нынче же явился навестить её настоящий воин – широкоплеч и высок, даже под простой рубахой было видно, как перекатываются его мышцы. Он стоял господином, властителем – сразу видно было, привык, что ему все земно кланяются. И, хотя наряд его был прост, а лицо скрывала диковинная маска, она тут же узнала его.

– Здравствовать тебе и славиться, княже, – едва слышно прохрипела она, – сними маску – незачем она тебе.

До неё долетел тихий смешок – и в свете едва – едва тлеющих колдовских свеч блеснули его пронзительные, точно у хищной птицы, глаза. Она оглядела его и хмыкнула – совсем не изменился за двадцать лет. Всё та же борода, теперь слегка припорошённая сединой, всё тот же мясистый нос – не в княжескую породу, в мать – ключницу – тот же шрам, грозивший когда – то оставить его без глаза. Прибавилось морщин, и глаза постарели, подустали, но перед ней словно стоял всё тот же мальчишка, что, рыдая, умолял её вернуться и спасти его отца.

– Заматерел, – ухмыльнулась она, – вырос волк из волчонка.

Князь поклонился ей до самого пола.

– Челом бью тебе, Ярина Вадимовна. – Сказал он голосом гулким и мощным.

Выпрямился, оглядел её внимательно, стараясь не упустить ни единого синяка, ни одной морщинки.

– Долгие столетия ты держала в страхе весь княжеский род, – сказал он, ухмыльнувшись уголком губ, – а нынче здесь, поймана обыкновенным колдуном.

– Не просто колдуном, – сказала она, облизнув сухие губы, – и ты это знаешь.

Она не обиделась на его слова – пускай дитя тешится, коли ему хочется. Недолго осталось.

– Не просто, – покладисто склонил тот голову, – один он и с шапкой – невидимкой не взял бы тебя.

Князь сделал шаг вперёд, перешагнув порог. Она напряглась всем телом – эх, ещё бы седмицу – и это был бы последний миг, когда рассудок остался при нём!.. Но рано, рано, нынче она с ним не справится. «Поспешишь – людей насмешишь, Яра», – напомнила она себе.

– Ты знаешь, зачем я пришёл, – начал он, сложив могучие руки на груди, – пойми меня верно, госпожа – я – князь. Затем мой пращур и собирал все земли под руку свою, чтобы владеть ими, а стало быть – и защищать их ото всех напастей, что грозят. Стану ли я смотреть, как сохнет моя земля? Не дрогнет ли моё сердце, когда взгляну я на измученных людей? Когда услышу плач младенцев, что умирают от голода на руках бесчувственных от горя и лишений матерей? Как я стану смотреть в глаза своим людям, что сказали – владей нами и будь нам заступником?

– Не говорили они такого, – перебила она князя.

– Что?

– Не говорили они такого, – терпеливо повторила она, – они говорили – пропадите вы пропадом, кровопийцы и разбойники.

– Пусть будет по – твоему, – по – птичьи склонил голову князь, – а всё едино они теперь под стягом сокольим ходят, а значит – мне перед Больем за них ответ нести. Неужели тебе самой, Ярина Вадимовна, не горько смотреть, как медленно умирает славная Белия? Знаешь, что можешь спасти их – и смотришь на смерть и страдания равнодушно. В самом ли деле ты отказалась от прежней госпожи?

– Хватит лясы точить, – грубо перебила она его, – чего ты от меня хочешь?

– Всё того же, – он вдруг смиренно рухнул на колени, точно перед идолом бога, – помоги нам, Ярина Вадимовна! Помоги нам вызволить старых богов и смирить их ярость. Помоги – и Белия вновь зацветёт, а ты вернёшься в Лисий лес, к мужу и дочери. Нынче же, сказывают, дом у тебя – полная чаша? Так подари им счастье увидеть тебя живой и здоровой. Подари им счастье жить и не бояться, что завтра и на вашу землю придёт беда.

Привычная ярость, выжигающая её порой мало не дотла, всколыхнулась во чреве. Как он смеет говорить о них? Как он смеет думать, что сломает её Велиным именем? Как смеет поминать Беривоя? Пусть и не знает, что нынче мужем её зовут того, кого он когда – то пытался убить, но она – знает.

– А вместо меня в жертву кого принесёте? – Спросила она, хитро прищурив глаза. – Её?

– Да, – ответил князь, – я прикажу – она сама, добровольно, под жертвенный топор ляжет.

И всё. Так просто и равнодушно.

И в тот же миг она поняла, что ей нужно делать.

– Да, – сказала она, – что ж ты сразу не пришёл, княже? Тебе я помогу.

Глава 36

Вставать по утрам становилось всё тяжелее и тяжелее. Болела спина от долгого сна на земле, холод и сырость, кажется, насквозь застудили его кости, а вся одежда была до отвращения влажной. От тяжёлой котомки ныли плечи, ноги молили хотя бы о дне покоя – но Беривой неумолимо вёл их всё дальше и дальше, и казалось, что тёмный лес не закончится никогда. Протоптанная тропка оборвалась ещё на второй день пути, и теперь они с трудом пробирались по глухой чаще, прорубая путь Беривоевым топором.

Говорить расхотелось давным – давно – лишь на коротких остановках у костра да перед сном они устало обменивались несколькими фразами о дальнейшей дороге. Евсея охватило мертвенное отупение – но иногда на него приливной волной накатывала тоска и злоба – порой ему казалось, что весь мир ополчился против него, особенно когда начинал накрапывать мелкий противный дождь, от которого, казалось, невозможно было укрыться.

Велимира храбрилась, старалась не жаловаться, но это выливалось в такую неприкрытую ярость, что оставаться с ней наедине было поистине невыносимо. Её выводило из себя всё – громкие шаги, ветки, лезущие в лицо, порванная юбка, тяжесть верхних одежд, спасающих от холода – благо, кричала она не на них, а в скрытое переплетёнными ветвями небо. Несмотря на это, Евсей был благодарен ей – каждый вечер у костра она отпаивала их отварами, что спасали от лихорадок.

Беривой совсем ушёл в себя, шагая впереди безмолвной тенью. Он молчал, указывая им дорогу, молчал, принося добытую дичь, подолгу пропадал в чаще после разговоров с Забавой. Велимира однажды раздражённо спросила у той – мол, как узнать, стало ему лучше, если он вовсе перестал разговаривать?

– Стало, госпожа, – спокойно ответила Забава, – позволь ему побыть наедине с собой – он слишком долго избегал этого.

Забава казалась оплотом спокойствия и доброты, была всё так же приветлива и ласкова, но и она, казалось, угасала с каждым днём.

Однажды ночью Евсей проснулся от тихих всхлипов. Поначалу он лежал тихо, боясь пошевелиться – Велимира рассказала ему, что так заманивали к себе добросердечных путников духи умерших, – но вскоре всё же зашевелился и встал – уж больно знакомый был голос.

Велимира спала, сжавшись в комок и накрывшись с головой кафтаном, душегреей и Беривоевой безрукавкой. Самого его не было на месте, но Евсей не испугался – теперь Беривой часто по ночам уходил подальше от них – ему, казалось, теперь совсем не требовалось спать. Немного поколебавшись, он всё же обогнул костровище и легонько тронул за плечо Забаву, спрятавшую лицо в ладони.

– Ой! – Она испуганно вздрогнула, торопливо обернулась. – Это ты, Евсей? Разбудила я тебя, да? – Она торопливо утёрла слёзы, улыбнулась. – Ты уж прости меня, не хотела.

На коленях у неё суетилась Душенька – видимо, пыталась по – своему утешить, да никак не выходило.

– За что ты извиняешься? – Он опустился рядом, приблизился, чтобы лучше видеть её лицо. – Что случилось? Тебе плохо?

В первые дни после нападения разбойников он старательно избегал её, боясь тех новых чувств, что всколыхнулись в нём, растревожили… Потом решил – он просто сильно напугался в ту ночь. Больше ни-че-го.

– Нет – нет, – она мотнула головой, – что ты! Спасибо Велимириным зельям – здорова я.

– Забава, – Евсей старался говорить мягко и участливо, – что тогда случилось? Расскажи мне, клянусь Калосом, я постараюсь помочь тебе, чем только смогу.

– Да разве ж ты мне поможешь. – Вздохнула она, пряча замёрзшие руки в рукава. – Там мой отец, Евсей! Что я скажу, когда увижу его? Что скажет он, – она перешла на шёпот, – когда увидит меня? Что мы станем делать, скажи мне, как жить дальше?

Евсей молчал. У него не было ответов и не было правильных слов. Утешать людей он никогда не умел – зачем только взялся? Нужно было разбудить Велимиру, или найти Беривоя, или повернуться на другой бок да заснуть…

Он сам устыдился своих трусливых, равнодушных мыслей. Как можно оставить человека в беде и в горе, спросил он себя, разве станешь ты крепко спать по ночам после этого? Разве не ты плакал в холодных коридорах Бонума, молясь, чтобы хоть кто – то подошёл тебя утешить, а все проходили мимо? Что – хорошо тебе было тогда?

Он робко потянулся к Забаве, обнял её дрожащие плечи, осторожно погладил по голове, точно маленькую.

– Я не знаю, кто прав, Забава Твердятична, – сказал он печально, – мы или твой отец. Он делает зло, но делает его во благо – хочет, чтобы и ты счастливо жила и беззаботно, не на мёртвой земле…

Она рывком отстранилась, больно схватив его за плечи.

– Тогда получается – я предала его! – Зашептала она отчаянно, всхлипывая, и лицо её было мокрым от слёз. – Я предала своего отца, который на руках носил меня, который учил меня читать, который любил меня!

– Тихо, тихо, – неловко заговорил Евсей, – ну чего ты… Послушай, – он снова неловко приобнял её, – твой отец хочет добра – но разве стоит оно стольких страданий и смертей? Мы ещё не знаем, выйдет ли что – то из их затеи – может, всё это будет напрасно, и освободившиеся ваши боги, обозлённые, своими руками уничтожат ослушавшихся людей – а может, Больем – громовержец с Меровой вновь заточат их, ослабленных, сразу же, и уже они обрушат на предателей свой гнев. Мы найдём твоего отца, и ты поговоришь с ним. – Он постарался говорить уверенно. – Ты сама сказала нам – помнишь? – твой отец – хороший человек. Вряд ли ему по душе мысль о жертвах – скажи ему, что мы сможем найти другой выход из этой западни. Скажи ему, что незачем рубить сплеча, что у нас есть старый волхв, и змеиная царица, что прочла без малого сотню мудрых книг, и Ярина Вадимовна, сильнейшая из ведьм. Он любит тебя – он послушает тебя.

Забава перестала всхлипывать, задумчиво что – то промычала.

– Он старше и мудрее, – с сомнением протянула она, – вряд ли он не пытался расправиться с бедой мирным путём…

– Может, и не пытался, – Евсей отсел подальше, оставив лишь одну руку на её ладони, – волхв же сказал, что князь с ним – мог же он отцу твоему голову заморочить, заговорить – а может, и попросту приказать. Как бы ни было, – он улыбнулся, надеясь, что она увидит это во мгле ночи, – мы будем с тобой.

– Спасибо, – Забава шмыгнула, прикрыла лицо рукавом, – ты извини, что я тут так…

– Не стыдись своих слёз, Забава, – сказал он серьёзно, – хочешь, я посижу с тобой?

Она с сомнением огляделась, и на мгновение ему почудился в её глазах страх – но он тут же исчез без следа.

– Посиди, пожалуйста, – робко сказала она, – расскажешь мне что – нибудь?

Немного подумав, Евсей начал неторопливо говорить – рассказывал о светлых коридорах библиотеки, о старинных книгах и учёных мужах, которые приходили туда до тех пор, пока не услышал Забавино тихое сонное сопение.

О том, что их могли подслушать, Евскй вспомнил только на следующее утро.

Он подскочил, трясясь от охватившего с головы до пят ледяного, колючего ужаса. Растолкал Велимиру и шёпотом, на ухо, дрожащим голосом рассказал об их с Забавой ночном разговоре. Отстранившись, он сразу понял, что дело плохо – глаза ведьмы налились кровью, лицо раскраснелось от гнева.

– Ты чего натворил, межеумок? – Прошипела она, вскакивая на ноги. – Леший бы с ней, с Забавой, коль она ревела, ты – то чем думал?

Евсей молчал, не отрывая глаз от земли. К леденящему внутренности ужасу жгучей удавкой лёг на шею стыд. «Я всё испортил! – Бились в его голове мысли. – Я всех подвёл! Из – за меня мы все погибнем!». Велимира, закончив накладывать на них мороковую завесу, вдруг замерла – и рухнула вниз, точно смешная тряпичная куколка, которую Евсей видел на ярмарке.

– Погоди – ка, – сказала она глухим, страшным голосом, – может, это она нарочно, а? Может, она в самом деле с отцом своим заодно, хочет, чтоб Змеиный царь про нас пронюхал да поскорее в свои подземелья заточил? Или хочет выдать нас княжеским соглядатаям? Сам вспомни, – она перешла на вкрадчивый, опасный шёпот, – и разбойники – то на вас напали, когда вы с ней ушли…

Евсей в неверии перевёл глаза на золотистую голову, наполовину выглядывающую из – под шерстяного плаща. Вспомнил тёмную ночь, мокрые щёки под его ладонями, тихий, надрывный шёпот – и покачал головой.

– Давно уже могла от нас избавиться, – сказал он отрывисто, – захотела бы в самом деле сгубить – и места мокрого бы не осталось.

Велимира прищурилась недоверчиво, но Евсей видел – в злостные намерения Забавы она сама не верит.

– Ты прав, – сказала она с сожалением, – а это значит, что вы оба – остолбни! Если мы по вашей вине попадёмся, прокляну обоих – так и знайте! – Она вдруг развернулась к нему всем телом и хищно облизнулась. – А кто же помешает мне сделать это прямо сейчас, а?

Евсей застыл. Всё его существо требовало, умоляло – беги! «Сам виноват», – сказал он себе и ещё ниже склонил голову.

Велимира вдруг зарычала, точно хищный зверь и со злостью топнула ногой. Забава проснулась, испуганно заозиралась по сторонам.

– Что с вас взять, идиотов! – В сердцах крикнула Велимира, швырнув наземь зажатый в руке оберег. – Не убить, не избавиться – рты бы зашить вам, душу отвести!

Забава наблюдала за беснующейся Велимирой со страхом в глазах. Из лесу вышел Беривой, нёсший на плечах застреленную утку – удивлённо поглядел на них, сложил добычу к костру, подошёл к Велимире.

– Ч-что случилось? – Спросил он хрипло – видно, отвык от надобности вести разговоры.

– Да вот, – сладко – ядовито начала та, махнув рукой на застывших Забаву и Евсея, – полюбуйся на них, умников – разумников! Видно, шкура – то им совсем не дорога – ни своя, ни наша, решили раньше времени нас погубить. В ночи обо всём пошептаться успели, голубки – и об отце Забавином, и о беде, и о князе. Как думаешь, Беривой, кому изба наша достанется? А твою – по брёвнышкам разберут, аль посадник найдёт, кому в ней хозяйничать? Куда, интересно, тела наши бездыханные приспособят – на костре сожгут? В реку выбросят? Или так оставят, диким зверям на съедение?

Каждое слово казалось Евсею хлёсткой плёткой, что пригибала его к зеле всё больше и больше. Забава прижала руки ко рту, стараясь задушить болезненные всхлипы. Душенька с писком металась между ними, не понимая, что происходит – почему глупые люди кричат друг на друга?

– Так, – весомо сказал Беривой, оглядев их всех, – ты бы н-не ругалась, время н-не тянула, а думала, что с нынешней б-бедой сделать. В пути рассориться – последнее д-дело, если впрямь не хотите г-головы лишиться.

– А что тут сделаешь? – Всплеснув руками, с досадой спросила Велимира.

– Перво – наперво, – Беривой скрестил могучие руки на груди, – всем ус-спокоиться. Слезами горю не п-поможешь, а сделаного не воротишь. Вам, – обернулся он к Евсею и Забаве, – устыдиться б-беспечности и впредь головой д-думать. Тебе, – опустил он руку на Велимирино плечо, – пойти пнуть с-сосну хорошенько, а как успокоишься – ворожбой поглядеть – кто мог их услышать. Д-да не забывай – сама не б-безгрешная.

Велимира громко фыркнула, но в самом деле отошла куда – то за деревья. Видимо, собралась попинать сосну всласть.

Забава согнулась пополам, горько разрыдавшись – до всхлипов, до икоты, до сухого, ломающего кашля. Евсей растерянно пополз к ней вперёд, не вставая с колен.

– Это я виновата, – шептала она беспрерывно, – я, я… Если бы не я…

– Не надо, Забава, – умоляюще попросил Евсей, отводя её ладони от лица, – меня вини. Не пришёл бы я – ничего бы не случилось…

– Оба хороши, – прервал их строго Беривой, вновь подняв утку, до которой уже добрались жадные муравьи, – и ч-что теперь? Рано вам головы на п-плаху класть да убиваться. Все мы глупости д-делаем – так не слёзы лейте, а встаньте, да п-помогите.

– Да! – Вскочила Забава. – Что нужно сделать, господин?

– Календулу п-поищите, – сказал тот, доставая из котомки ножи, – затопите костёр, д-да воды принесите.

Кивнув, Забава вмиг умчалась – забыв надеть платок да накинуть плащ на плечи – утра стояли холодные. Евсей обессилено опустил руки – на душе было гадко, точно он вымазался болотной тиной. Страх не хотел отпускать – в каждом шорохе листьев и кустов, в каждом скрипе веток ему мерещилось несметное войско, пришедшее по их головы. Путь от места, где ещё недавно крепко и безмятежно спала Забава, до костра показался ему целой вечностью. Беривой едва покосился на него, вытаскивая из котомки котелок.

– Беривой, – сделав усилие, прошептал Евсей, – прости…

Тот хмыкнул и поднялся.

– Если не с-сцапают – прощу, – сказал он почти добродушно, – но впредь, б-будь добр, следи з-за языком.

Стыд снова взвился, обхватил его горло, мешая выдавить из себя ещё хоть слово. Он наклонился к костровищу, бездумно перебирая руками брёвна и не сгоревший за вчерашний день хворост.

Велимира вернулась молчаливой и настороженной – казалось, вся ярость ушла из неё, оставив после один только страх. Она приняла из дрожащих Забавиных рук ярко – рыжие цветки календулы, склонилась над ними, что – то нашёптывая, а после закрыла ладонями и обошла вкруг поляну. Забава с Евсеем наблюдали за ней жадно, точно хищные коршуны, боялись и ждали её слова. Остановившись перед Забавой, Велимира вдруг приказала ей:

– Тяни.

У той болезненно скривились и задрожали губы, но она всё же осторожно вытянула за стебелёк один из цветков. Евсей затаил дыхание. Велимира несколько долгих, томительных мгновений крутила его в пальцах, пристально вглядываясь, а потом фыркнула:

– Беривой надоумил?

Не сумев ответить вслух, Забава кивнула.

– Ладно. – Коротко ответила та и бросилась к мужчине, только что вышедшего к ним с котелком, полным воды. – Погоди, отдай!

Тот беспрекословно подчинился, и Велимира скрылась в густых зарослях калины. Забава прикусила палец, Евсей про себя взмолился Калосу. «Я знаю, я грешен, – шептал он, прикрыв глаза, – но милость твоя простирается и на отступников. Помоги нам, отведи беду – на тебя одного смею уповать и надеяться».

Когда Велимира вновь вышла к ним, у Евсея отлегло от сердца – лицо у неё было спокойное, даже довольное, хоть и бледное.

– Ликуйте, – сказала она, передав котелок Беривою и привалившись к его плечу, – никого не было, повезло вам.

Беривой прижал её голову к себе.

– Тяжело? – Ласково спросил он.

– Нет, – буркнула та, но вырываться не стала.

Стыд вспыхнул с новой силой – знал же, каким трудом даётся Велимире долгое и сложное колдовство… Она махнула рукой, снимая морок.

– Что теперь делать? – Тихо спросила Забава, сгорбившись, точно стараясь спрятаться.

– То же, – ответил Беривой, ласково поглаживая Велимиру по голове, – идём, к-куда шли, д-делаем, что надумали.

Остаток пути прошёл в куда более тревожном молчании, чем до этого. Забава, чувствуя за собой вину, почти перестала улыбаться, а Евсея, кажется, вовсе избегала – только во всём старалась услужить, помочь, соломки подстелить. Он же, мрачнея с каждым днём, еле волочил ноги, точно налившиеся тяжёлым свинцом.

Перед самой весской деревней, на очередном привале, Велимира вдруг дёрнула их за рукава и затащила в мокрые кусты смородины. Забава и Евсей переглянулись настороженно и непонимающе – а Велимира только оскалила хищные зубы.

– Сил моих нет на ваши кислые лица глядеть! – Всплеснула она руками. – Еда портится от ваших взглядов! Ну, чего вам надо, чтоб душеньки успокоить? Подумаешь, сглупили – я зла на вас, ух, как зла, да только как взгляну на вас, несчастненьких, так и ругаться язык не повернётся. Давайте! Просите прощения, злитесь, кричите, что не виноваты – сделайте уже что – нибудь, ради Жребы – матери!

Забава потупила глаза, вцепившись в передник до побелевших пальцев. Евсей же, напротив, вскинул подбородок, злобно сощурив глаза. Частенько Бонумские мальчишки так развлекались – заставляли просить прощения, а сами взирали свысока, тыкали пальцем, смеялись… То унижение он запомнил навсегда.

– И что же? – Сказал он голосом, срывающимся от плохо сдерживаемой боли. – Простишь?

– А леший его знает! – Пожала плечами та. – Я злопамятная. Да только это не мне надо, а вам – душу успокоить. Клянусь, была бы на вашем месте – давно бы плюнула, да растёрла!

– Извини меня, – вдруг прервала их Забава. Евсей взглянул на неё – глаза покраснели, голос хриплый от непролитых слёз, на щеке – грязь, чего с ней за всю дорогу ни разу не случалось – казалось, к ней просто не липло.

– Прости, – повторила Забава, склоняясь в поясном поклоне, – не знаю, что нашло на меня… Впредь такого не повториться.

– Встань, – забеспокоилась Велимира, – да выпрямись ты, ради матери Жребы! – Когда та поднялась, Велимира обхватила цепкими пальцами её лицо. – Тебе – верю. – Сказала она серьёзно. – Ты не раз уже выручала нас, ку… Забава. Одна твоя глупость – хоть и большая – всей помощи не перекроет. Ничего страшного не случилось. А в следующий раз, – она ухмыльнулась хитро, почти насмешливо, – коли станет грустно, приходи ко мне. У меня в котомке, – она перешла на заговорщицкий шёпот, – удивительное зелье лежит… Беривой из дальних мест привозил – кисловатое, а ото всех тревог избавит.

Забава робко улыбнулась, выдохнув – словно вся тяжесть земная упала с её плеч. Евсей досадливо пнул камень, попавший под сапог, набрался смелости и шагнул ближе.

– Прости меня, – сказал он Забаве, опустив голову, – всё из – за меня случилось.

– Вот он, поглядите на него, – донеслось до него Велимирино ворчание, – герой! Может, ещё и проклятье на наши земли пало только по твоей вине?