Сиквел

Дебютантка.

В этом слове было что-то от Позолоченного века[13].

Романистка.

А в этом – что-то техническое. Машинистка управляется с машинами. Эквилибристка управляется с собственным телом. Романистка управляется с романами, этими странными зверушками, которых ты подчиняешь своей воле. Типичная романистка представлялась ей в борцовском трико, открывающем худосочную фигуру с тонкими руками, которыми она прижимает извивающийся роман к грязному ковру, чтобы всем было видно, кто кого одолел.

Ты. В моей. Власти.

То, что объект, находящийся перед ней, был создан ею, ни у кого не вызывало сомнений – ни у нее, ни у кого-либо еще, как она смела надеяться. В отличие от ее покойного мужа, она не видела необходимости брать у кого-то и присваивать хотя бы малейшую часть своего «Послесловия» – ни слов, ни идей, ни каких-либо элементов, больших или малых. Даже к оформлению обложки она приложила руку, поучаствовав вместе с Вэнди и Матильдой в обсуждении того, какой лучше выбрать сорт белой розы, насколько увядшей она должна быть и в каком ракурсе ее расположить, а также – насколько насыщенным будет лавандовый фон: потемнее (такой атмосферный!) или посветлее (не слишком романтичный?). Она скромно попросила уменьшить размер ее имени и настояла, чтобы название – «Послесловие» – увеличили.

И вот, пожалуйста: ее слова, множество слов, собранных под обложкой того самого лавандового оттенка, с отчетливым бутоном розы (выбор пал в итоге на сорт «Вайт О'Хара»), строго фронтально, приветствующей каждую потенциальную читательницу туманным признанием того, что она уже пережила свою пору расцвета: возможно, миновала пара дней, как ее принесли с похорон или из больницы, где умер человек, которому кто-то не поленился прислать цветы. Так что пусть теперь стоит – не выбрасывать же?

Обложка получилась прекрасной. Безоговорочно прекрасной.

Анна оглядела остальные книги в руках у своих коллег, мельком отметив, что ее больше волнует, насколько лучше смотрится та или иная обложка, чем то, насколько лучше может быть то, что скрыто под ней. «Интересно, почему?» – подумалось ей. Была ли она действительно так уверена в своих новообретенных способностях составлять предложения, выстраивать повествование, придумывать персонажей и в итоге класть на лопатки извивающийся роман?

По всей вероятности.

Ведущая для начала обратилась к голландской девушке, попросив ее рассказать, как изменилось отношение к ней на родине после выхода ее романа. Писателя из Айовы она спросила, как повлияла на его работу знаменитая магистерская программа литературного мастерства. Писателю-трансгендеру она задала щадящий вопрос о возможных провокациях, с которыми приходится сталкиваться автору нетрадиционных историй, и все остальные участливо повернулись к нему. А затем ведущая обратилась к Анне.

– У вашего романа очень необычный путь, и книга получает очень необычные отклики. Вы могли бы рассказать для тех, кто, может быть, незнаком с вашей личной историей, как роман появился на свет?

Она улыбнулась, преодолевая раздражение. Любому было ясно, что она здесь не единственная, у кого есть «личная история» вдобавок к самой книге, но, похоже, именно она была обязана поделиться ею со всеми этими незнакомцами. Анна поборола искушение сказать, что ее роман появился на свет обычным способом: начавшись с первого предложения и закончившись последним. Это была проверка. Просто очень глупая проверка.

– Спасибо, Дженнифер, – сказала она. – Могу только сказать, это такая невероятная честь – попасть на Бруклинский книжный фестиваль. Я была здесь с мужем несколько лет назад, когда он рассказывал об одной из своих книг.

Одной из. Как будто кому-то было неясно, о какой именно. «Бруклин» вряд ли снизошел бы до него в связи с первыми двумя, а к тому времени, как вышла четвертая, он уже был мертв.

– Мы оба считали, что это такой писательский пантеон. Я хочу поздравить всех сидящих рядом со мной с их первыми книгами. Все мы знаем – вероятно, и многие из аудитории тоже, – насколько трудно написать роман и насколько трудно добиться его публикации. Я знаю, что нам, писателям, свойственна особая самокритичность, но надеюсь, мы можем ненадолго отдаться чувству гордости просто за то, что оказались здесь.

Она испытала облегчение оттого, что ей теперь не пришлось хлопать.

– В общем, в моем случае, – сказала она, когда стихли аплодисменты, – как отметила Дженнифер, этот путь был необычным. Я сама не испытывала желания писать. Или лучше, наверно, сказать, я никогда не думала, что могу это. Я была читательницей, а потом вышла замуж за писателя, и возможно, тогда для меня впервые приоткрылся занавес. Раньше я всегда довольствовалась книгой как таковой, объектом, который просто есть. Я никогда не задумывалась, кто написал ее, или откуда автор брал материал. Мне просто либо нравился роман, либо не нравился, и я переходила к следующему, надеясь, что мне, как читательнице, повезет.

Такой нетипичный подход, похоже, себя оправдал. Множество женщин – по крайней мере, ее ровесниц и постарше – одобрительно закивали.

– Когда же я познакомилась с мужем, я вдруг попала в этот писательский мир. Я стала узнавать писателей и слышать разговоры об их работе, и тогда поняла – знаю, прозвучит, наверно, наивно, – поняла, что слова на страницах книг, которые я брала в библиотеке или покупала в магазине, не возникают волшебным образом. Я поняла, что каждое предложение – это что-то вроде олимпийского состязания для автора. Полная самоотдача. Полное погружение. И в то же время я не могла не видеть, насколько по-разному это бывает. Я узнавала людей, которые, казалось, писали каждый день, и людей, которые, казалось, вообще никогда не писали. Но и те и другие создавали книги. Узнавала людей, которые все время говорили об этом, и людей, которые об этом никогда не говорили, и они были потрясающими писателями. Я просто поражалась, сколько может быть разных способов этим заниматься. А если так – возможно, такой способ есть и у меня. Но… Попробую сформулировать аккуратно… Когда тебе хочется заняться чем-то таким, чем уже занимается твой любимый человек – и делает это весьма успешно, – тебе может быть непросто.

По комнате прокатился нервный смех.

– Так что я не говорила об этом Джейку. Моему мужу. А когда он умер, поверьте на слово, творчество было последним, о чем я могла думать. А когда уже я вынырнула из-под этой первой волны сокрушительного горя, я стала спрашивать себя: что может пойти мне на пользу? Я честно не знала, каким будет ответ. Я была готова к варианту «уехать из Нью-Йорка». Или «завести собаку». Но когда я по-настоящему позволила ответу прийти ко мне, он оказался таким: «написать книгу». Хоть стой, хоть падай. Но, с другой стороны, я вроде как почувствовала, что обязана попытаться.

Парень из Айовы повернул голову, подавшись к ней со своего места.

– Обязаны? Кому?

Она решила проигнорировать эту шпильку.

– Кажется, я еще не решила.

Теперь публика не только любила ее, но и ненавидела парня из Айовы.

Официальная часть дискуссии завершилась вторым раундом вопросов от Дженнифер, после чего зрители выстроились в очередь к микрофону в центральном проходе. Вот тогда она и почувствовала, как отдельные кусочки стали складываться для нее в новую реальность.

Все эти люди обращались с вопросами к ней.

Точнее говоря, они к ней просто обращались.

– Привет, это ведь к Анне? Я просто хотела сказать, что прочитала много книг о самоубийствах после того, как мой отец покончил с собой. И ваша… ну, наверно, потому, что она была такой свежей, и вы такая хорошая писательница, тронула меня как никакая другая.

– Э… Анна? Я просто не понимаю, как это у вас получилось. И не могу не задаться вопросом: может, дело в том, что вы нигде этому не учились? Потому что я знаю одну женщину, которая всю жизнь хочет быть писательницей, и она специально училась в колледже и получила степень, но никак не может дописать роман. Я хочу подарить ей вашу книгу, потому что она так прекрасна, но я на самом деле беспокоюсь, как она это воспримет.

– Мне очень понравилась книга вашего мужа, Анна. То есть это была лучшая книга, которую я прочитала за тот год. И я была тогда на фестивале, о котором вы упоминали, и ваш муж был таким потрясающим. Я была так подавлена тем, что случилось. Извините, что отнимаю время у остальных участников, но мне просто хотелось это сказать.

После пятого-шестого «вопроса» ей стало даже жалко остальных участников.

– Анна, когда вы наконец взялись за написание романа, вас не посещала мысль, дескать, я же не настоящая писательница, я не справлюсь?

– Ну, всех нас тревожат подобные мысли, – сказала Анна, подавшись вперед. – То есть у каждого автора в голове звучит этот враждебный голос со своими приемчиками. Мой – вы совершенно правы – мог говорить: «Ты не настоящая писательница». Но давайте спросим остальных. У кого какие страхи?

Трансгендер сказал:

– Я не могу быть писателем, пока не стану по-настоящему собой, а когда же это будет?

Голландская девушка сказала:

– Никому нет дела до того, что я говорю.

Парень из Айовы, кажется, задумался сильнее, чем того заслуживал вопрос. Наконец, он выдал следующее:

– Я знаю писателей талантливей меня. Хватит ли мне усердия, чтобы дотянуть до них?

Вот так вот. Авторы дебютных романов полностью оправдали ожидания – точнее, подтвердили подозрения – публики.

Когда все закончилось, участников дискуссии подвели к длинному столу для раздачи автографов в вестибюле, и очереди к четверым авторам приняли форму графика посещаемости пригородного мультиплекса в выходные, когда показывали новый фильм от «Марвела». Стоявший рядом с Анной парень из Айовы нервно убалтывал пару своих подающих надежды аспиранток, стараясь не отпускать их до последней возможности, мучимый осознанием, что, кроме них, он никому не интересен. По другую сторону от нее трансгендер получал чуть больше внимания – к нему стояли четверо-пятеро человек. К голландской девушке подошла ее издательница и женщина из посольства, которая привела дочерей прямо с футбольного матча. Девочки стояли, уткнувшись в свои телефоны.

Очередь к Анне огибала стол с комиксами «Книги – это магия» и змеилась почти до самых дверей. И каждый человек, стоявший к ней, сжимал в руках книгу в лавандовой обложке. Некоторые даже не одну.

– Какого цвета ручку предпочитаете? – спросил Алекс, которого издательство прислало проследить, чтобы первый вояж прошел гладко.

– Мне нравится фиолетовая. Такой приятный цвет, в тон к лавандовой обложке.

– Да, мы так и думали. Надеюсь, не будет рябить в глазах?

Она начала ставить автографы. Начала учиться: как поднимать взгляд, что говорить, где расписываться, когда благодарить. Она помнила, какую радость это доставляло Джейку; он так долго добивался внимания читателей, что эти люди вызывали у него неподдельную признательность. Люди, ехавшие к нему в любую погоду, не жалея денег на бензин или билеты, чтобы послушать, как он читает или рассказывает о книге, которую они могли бы взять в библиотеке или заказать с доставкой на дом, не утруждая себя встречей с автором. Люди, которые потратили свои деньги, чтобы купить написанную им вещь, которым было важно увидеть его вживую. Люди, хотевшие, странно сказать, получить его автограф на шмуцтитуле или сфотографироваться с ним, чтобы выложить памятный снимок в Фейсбуке[14], и люди, желавшие спросить его – таких можно было понять, – как им добиться того, чего добился он, или как не падать духом, если от них отвернулся агент, если от них отвернулся издатель, если от них отвернулись критики, если от них отвернулись читатели, – и Джейк находил слова для всех этих людей, что было одной из немногих его черт, не вызывавших у Анны презрения. Но это не значило, что она могла с легкостью повторить то же самое.

К тому же Джейку не приходилось выслушивать от людей того, с чем они теперь подходили к ней.

– Моя жена умерла.

– Моя сестра покончила с собой.

– Подруга моей дочери.

– Моя напарница, неожиданно так. Мы даже не думали. Я была в таком шоке. Она все время казалась такой позитивной.

– Я сама его нашла. Это было ужасно.

– Я никогда не пойму.

И они плакали. А с ними – и те, кто стояли за ними, ожидая, судя по всему, возможности сказать что-то похожее, то ли от сочувствия, то ли просто на эмоциях.

– Хотела бы я быть писательницей. Хорошо уметь выражать чувства на бумаге.

Анна мрачно кивнула. Если бы у нее самой когда-нибудь возникли подобные чувства, она бы в последнюю очередь выразила их на бумаге.

На большинстве книг были желтые стикеры с нужным именем или именами. «Для Сары». «Папе Рори». «Джиллиан». «Питеру – надеюсь, это поможет». Если стикера не было, она спрашивала:

– Написать вам что-нибудь особенное?

– Нет, просто ваше имя, спасибо.

– Я знала вашего мужа, – сказала одна женщина.

Анна замерла.

– О! Да?

– Мы познакомились в Вермонте.

Она не сразу подняла глаза. На женщине была безразмерная парка, потертая и обвисшая от времени. Но парка не скрывала ее болезненной худобы. Лицо у нее было старым, только длинная коса – ненатурально рыжей.

– Да, – сказала Анна. – Он проводил там много времени. Преподавал.

– Ага. Обещал прислать мне свою книгу, – сказала женщина сухо. – Забыл, наверно.

«Наверно, – подумала Анна. – А ты, наверно, могла бы сходить в книжный и сама купить себе. Или взять в библиотеке. Обычно люди так делают». Неужели она должна была извиняться, если Джейк был готов за так рассылать свои книги кому попало, просто потому, что его попросили?

В руках у этой женщины был экземпляр «Послесловия», и она протянула его Анне, но к тому времени, как Анна открыла шмуцтитул и подняла взгляд, ожидая подсказки, женщина уже отошла от стола и пробиралась сквозь толпу к выходу.

Замечательно.

Замыкавший очередь мужчина подошел без «Послесловия». Он хотел, чтобы Анна подписала «Сороку» Джейка. Она уставилась на него.

– Я не могу ее подписать, – сказала Анна.

– Да ну? – мужчина был дородным, в рубашке лесоруба и плотных коричневых рабочих штанах. – Почему это?

– Ну потому, что это не я написала.

– Что ж, вы ведь были замужем за ним, – он помолчал. – Я был бы признателен.

И она поставила подпись, но только потому, что этот тип внушал ей страх и ей хотелось поскорее отделаться от него. Она даже поблагодарила его, но он уже был занят тем, что бережно укладывал книгу в хозяйственную сумку. После чего ушел, не попрощавшись.

Глава шестая

Меж трех времен

Так начались ее путешествия. После Бруклина она посетила фестивали в Браттлборо и Бостоне, остановилась в Мидлтауне, штат Коннектикут, чтобы выступить с чтением в Уэслиане, альма-матер Джейка (руководитель писательской программы прозрачно намекнул, что он готов к учреждению премии имени Джейка, с ее одобрения), и провела частное мероприятие для специалистов в области психического здоровья в нью-йоркском отеле «Хилтон», для которого заранее подписала пятьсот экземпляров.

К ноябрю она уже фактически жила в дороге, разъезжая по всей стране – от Луизианского книжного фестиваля в Батон-Руж до Чарльстонского (ее поселили в великолепном отеле в Атланте) и Техасского в Остине, а далее – на Портлендский литературный фестиваль, штат Орегон, с непременным заездом в Сиэтл. Там ей устроили горячий «домашний» прием в заливе Эллиот-Бей, и она нанесла «глубоко значимый» (по словам репортера) визит в Центр искусств и лекций, где когда-то впервые увидела своего мужа и куда позже вернулась, чтобы представить его посмертный роман «Промах». Она даже почтила присутствием свое старое рабочее место, радиостанцию «Сиэтл на рассвете», где сидела в кресле для гостей перед Рэнди Джонсоном.

Ее книгу Рэнди, естественно, не читал.

– Вы, наверно, сами догадываетесь, – сказала ей его молодая помощница, сменившая молодую помощницу, сменившую Анну.

– Догадываюсь, – улыбнулась Анна.

– Но все пройдет гладко.

– Да. Все пройдет гладко.

– Он такой профи.

«Еще какой», – подумала Анна. Однако их встреча обещала быть нетипичной.

Она не один год спала с Рэнди Джонсоном – их связь началась незадолго до того, как он развелся со второй женой, и закончилась вскоре после того, как он женился на третьей. Она устроилась на радио Кей-би-ай-кей стажером, будучи еще студенткой (весьма возрастной студенткой) Вашингтонского университета, а в итоге стала его продюсером, успев узнать за это время все, что ей нужно было знать о мужских особях человеческого вида, типичным представителем которых являлся Рэнди Джонсон. Но, если бы она додумалась произнести при нем слова «сексуальные домогательства», он рассмеялся бы ей в лицо и указал на дверь, недвусмысленно намекнув, что ее личная история вряд ли выдержит пристальное внимание судебных исполнителей. Она это понимала даже притом, что самые яркие аспекты ее личной истории не были известны боссу; люди, которым они были известны, были мертвы, тогда как Рэнди Джонсон жил и получал от жизни удовольствие.

Но все это было пустой теорией, потому что она никогда не собиралась обвинять в чем-либо своего босса. Сексуальные домогательства ее не интересовали даже в виде морального рычага или переговорной тактики. Она всегда могла прекратить их связь и сделала бы это, если бы Рэнди не давал ей чего-то не менее ценного, чем она – ему. Мир Рэнди – и Анны, пока она работала на него, – был подобен смотровой площадке на параде, неподвижной и отстраненной, но с прекрасным видом на марширующих участников. Это были технари, кулинары, музыканты, книгочеи, театралы и, конечно же, всевозможные политики, которым было что сказать по поводу Тихоокеанского Северо-Запада… Все они маршировали мимо и многих из них заносило в затхлую студию Рэнди, где они могли рассуждать обо всем на свете. Пока Нора Эфрон не направила свою камеру на озеро Лейк-Юнион, для большинства американцев Сиэтл ассоциировался с сериалом «А вот и невесты»[15] (об одиноких лесорубах девятнадцатого века), но когда Том Хэнкс со своим обожаемым сыном переехали в плавучий дом, все изменилось. К 2005 году, когда доктор Макдрими сказал зрителям «Анатомии страсти», что ему нравятся паромы, пионеры информационной супермагистрали полностью овладели городом, и все в целом сошлись на том, что крутые, состоявшиеся люди, которые могли выбирать, где им жить, выбирают Сиэтл. Вот и Анна, которая могла бы жить где угодно – или, по крайней мере, где угодно, кроме Вермонта и, пожалуй, Джорджии, – выбрала Сиэтл.

Она прошла по знакомому коридору к своему старому рабочему месту, стены которого были увешаны множеством обрамленных фотографий Рэнди с сильными мира сего, и вошла в студию, когда он заканчивал дистанционное интервью. Невидимый собеседник имел какое-то отношение к спорту – это Анна поняла, едва взглянув на бывшего босса: он подался вперед, поставил локти на стол и прижал ладони к вискам, пригладив остатки растрепанных волос. Рэнди по-настоящему заводился и волновался, только когда речь заходила о спорте. Все прочее было лишь темой для шуток.

Он не поднял глаз. Возможно, нарочно. Но она заняла кресло для гостей, то самое, которое Джейкоб Финч-Боннер занимал в тот судьбоносный день три года назад, и сосредоточенно что-то записала своей уже примелькавшейся ручкой для автографов у себя в блокнотике. Эти записи должны были быть понятны и в то же время внушать тревогу мужчине, сидевшему перед ней, стоило ему обратить на них внимание, что он не преминул сделать.

ЛОКСПОТ (любимый ресторан Рэнди, где его обслуживали как бога и куда он водил ее при каждом удобном случае)

КУПЕВИЛЬ (где она отдыхала или, лучше сказать, зависала с ним несколько довольно утомительных выходных, когда работала на радио)

ВИАГРА (это, безусловно, захватило его внимание, и не в хорошем смысле)

Ниже она нарисовала смайлик. И сама улыбнулась Рэнди.

Он все еще слушал вполуха гостя, но вскинул бровь в ее сторону.

– Что ж, должен с вами согласиться, что мы не можем согласиться, – сказал Рэнди.

Невидимый гость хохотнул.

– Не в первый раз. Но в данном случае могу вас заверить, что вы ошибаетесь. Они в воде как дохлые рыбы. Что особенно грустно, учитывая название команды – «Мореходы». Но, знаете, проигрывать полезно для души.

– Не знаю, – парировал Рэнди. – Никогда не приходилось.

Мужчины расстались друзьями.

Дальше пошла реклама на пониженной громкости. Рэнди встал и вышел из студии, не удостоив взглядом ни Анну, ни свою бедную помощницу. Он направлялся в туалет, грязный и вонючий, который когда-то приходилось мыть Анне. Ей стало интересно, кто теперь этим занимается.

– Ну, привет, – обратился к ней, вернувшись в студию, бывший босс и просто бывший. – Хорошо выглядишь.

– Ты тоже, – сказала Анна, соврав.

Рэнди выглядел ужасно: одутловатый и потный, раздавшийся в талии. С кем бы он теперь ни жил, эта женщина либо совсем не умела бороться с его привычками, либо очень хотела, чтобы он поскорее сошел со сцены. Что ж, Анна могла ее понять.

– Сколько времени прошло?

– Я переехала из города три года назад. Один раз приезжала, но совсем ненадолго. И если коротко… Мне пришлось срочно вернуться в Нью-Йорк.

– Я слышал. Наверно, мне надо выразить соболезнования.

«Словно ты человек», – подумала Анна.

– Спасибо, – сказала она. – Это был ужасный шок.

– Десять секунд до эфира, – сообщил техник.

Рэнди занял свое место и надел наушники.

– Что ж, потреплемся немного, – сказал он, взглянув на рекламные материалы к ее книге и на саму книгу, которую, конечно, не удосужился раскрыть. Рэнди Джонсон уделил дебютному роману своей бывшей не больше внимания, чем бестселлеру «Сорока» Джейкоба Финч-Боннера.

– Жду не дождусь, – сказала Анна бодро.

Зазвучала музыкальная заставка.

– Развлекайтесь, – сказала им шепотом продюсер.

Анне стало интересно, какую из ее многочисленных ролей исполняла в данный момент эта молодая женщина, но она решила не беспокоиться. Эта девушка выглядела реалисткой. Вероятно, она прекрасно знала свое место.

– Что ж, – сказал Рэнди бодро, – от смешного к возвышенному, или в этом случае наоборот? У меня тут в студии старая знакомая. Раньше, когда она была моим продюсером, ее звали Анна Уильямс, но теперь она Анна Уильямс-Боннер. Как это тебя угораздило, Анна?

– Да как и всех, – сказала она с нарочитым сарказмом. – Влюбилась и вышла замуж.

– Влюбилась в парня, который пришел к нам на передачу, если я прав?

– Прав, как всегда, Рэнди. Мой муж был писателем, и ты брал у него интервью в этой самой студии.

– Я так понимаю, у вас с ним не выгорело?

Анна выдержала паузу, позволив поразительной циничности этого замечания разнестись по радиоволнам.

– Ну, вообще-то, я любила мужа, так что, можно сказать, выгорело. Но, кажется, я понимаю, о чем ты. Нам с ним не довелось долго прожить вместе, к сожалению. Джейк был замечательным человеком и потрясающим писателем. Я никогда не стану сожалеть о времени, проведенном с ним.

– Тем не менее ты написала обо всем этом в своем дебютном романе. Под названием «Последствия».

Он – что, ждал от нее подтверждения? Очевидно, ждал.

– «Послесловие». Да. Когда я работала здесь, на радио, я совершенно не представляла, что когда-нибудь попытаюсь написать роман, не говоря о том, чтобы издать его.

– Может, твой бывший показал тебе, как это делается?

– Ох, если бы все было так просто. Есть вещи, которые просто нужно пробовать. Ты пробуешь и терпишь неудачу. Пробуешь и терпишь неудачу лучше прежнего.

Хорошо получилось. Она не готовила этого заранее. Вряд ли среди слушателей Рэнди Джонсона нашлось бы много фанатов Беккета.

– Значит, ты решила: «Если это по силам моему мужу, так ли уж это трудно?»

Реплика прозвучала неожиданно, к тому же неожиданно метко.

– Как и со многими вещами, которые стоят того, чтобы их сделали хорошо, написать роман – труднее, чем кажется. Я в этом убедилась. И еще я поняла, что хочу что-то высказать, причем в письменном виде. И… не уверена, Рэнди, помнишь ты или нет, но я всегда любила читать.

Она могла бы добавить: «Это ведь я читала все те книги, которые должен был читать ты перед тем, как брать интервью у кого-то. Помнишь?»

Но она не стала.

– Что ж, расскажи нам все, – на этот раз он бросил взгляд на лавандовую обложку, – о «Послесловии».

И она рассказала. Теперь она уже знала, что говорить, проведя целый месяц в дороге, а до того пару раз пообщавшись с публицистами «Макмиллана», в том числе с инструктором по работе со СМИ, которого пригласили для консультаций, но Анне на самом деле не требовалось особого руководства. Годы общения с авторами – хорошими и плохими, – когда они расхаживали по этим комнатам в Сиэтле, и наблюдения за Джейком, когда он разговаривал с интервьюерами – хорошими и плохими, – а после этого ее собственные попытки выступать от лица покойного мужа, когда была издана его последняя, посмертная книга, еще до того, как было написано хоть единое слово ее «Послесловия»… Все это хорошо ее подготовило. Она не забывала прислушиваться к себе, когда говорила об этом предмете – о романе, – тщательно подбирая слова, которые, как она знала, были самыми эффектными: путешествие, горе, шок, ужас, жалость, сострадание, гнев, принятие. Она могла бы написать целый монолог в манере Элизабет Кюблер-Росс[16], даже не будучи вдовой Джейка. Но, наверное, так было лучше.