Сиквел

– В любом случае, – сказала Анна, – я ценю такой вотум доверия, но не думаю, что стоит говорить о Национальной книжной премии.

Хотя сама при этом подумала: «А почему бы и нет?»

– Ну, может, и не стоит, хотя случается и не такое. В целом, литературные критерии, как правило, понижают при наличии хорошего сюжета. А в этой вашей захватывающей рукописи есть и хороший текст, и история. Знаю, прозвучит избито, но я не могла оторваться, Анна. И ваш слог! Не хочу сказать, что я удивлена – но восхищена. Где вы прятались столько времени?

Но они обе знали ответ: в кое-чьей тени. В роли литературной вдовы: а это уже совсем другая история.

– Простите, это бестактный вопрос.

«Да уж», – подумала Анна, и взяла свой бокал. Она надеялась сохранить трезвый ум для этого разговора, но Матильда увлеклась и заказала целую бутылку.

– Ну что вы. Никто не ожидал такого, это правда. Честно, я сама не знаю, почему вообще сказала, что хочу что-то написать. Как-то само выскочило во время интервью, а дальше люди подхватили. И я внезапно втянулась, понимаете? И стала уже думать: а что, может, так и есть? Может, я сказала это потому, что так и есть? Но сознательно я никогда не хотела писать, честное слово. А иначе бы не стала это скрывать. Знаете, вы имеете право на удивление.

Матильда, к ее чести, смутилась.

– Ну, если только немножко. Слушайте, я удивляюсь всякий раз, когда получаю от кого-то из моих клиентов готовую рукопись.

– О! – воскликнула Анна скромно. – То есть… Вы хотите сказать, я – ваш клиент?

Матильда снова улыбнулась. Ее зубы, такие белые на фоне ярко-красной помады, напоминали что-то из коллекции Лихтенштейнов[3].

– Долго я вас мурыжила? Прошу прощения. Насколько официальное предложение вам нужно?

У нее отлегло от сердца. Наверно, в тот момент Анна поняла, как сильно на самом деле этого хотела.

– Ну, мы уже в приятном ресторане и распиваем вино. Так что, пожалуй, можете преклонить колено, и меня это устроит.

– А кольцо? – сказала Матильда.

– Обойдемся без него. То есть у нас и так уже есть договоры.

Договоры у них были. Причем в изрядном количестве. Договоры на тридцать восемь иностранных изданий романов Джейка «Сорока» и «Промах». Договоры на телесериал по «Промаху» и на полнометражную экранизацию «Сороки» – съемки должны были стартовать со дня на день, – которую «возглавлял» (Анну коробило это словечко) Стивен Спилберг. Не говоря о договоре на переиздание первого романа Джейка, «Изобретение чуда», и его сборника взаимосвязанных рассказов «Реверберации», за который Матильда билась больше года, пока не выцарапала его у прежних издателей; Вэнди издала «Реверберации» в изысканном оформлении, подчеркивавшем их «академичность». Кроме того, у них был договор, подтверждающий их отношения агента и душеприказчицы Джейкоба Финч-Боннера. И тем не менее теперь они осваивали новую территорию.

– Анна, вы – одаренная писательница. Это никак не связано с тем человеком, за которого вы вышли замуж, тоже одаренным писателем. И то, что вы к этому пришли не как все и не в расцвете молодости, тоже значения не имеет. Многие поступают как положено, двигаются в установленном порядке – и ничего не пишут, или, во всяком случае, ничего настолько хорошего, как этот роман. Поэтому не будем умалять наше удовольствие – ни ваше, ни мое – излишним крючкотворством. Я в восторге. И с гордостью буду представлять вашу книгу, как и любые другие, которые вы еще можете написать, – она помолчала. – Так достаточно официально?

Анна ей радостно улыбнулась.

– О, вполне.

– Хорошо. А то у меня старые колени. Не уверена, что смогла бы преклонить их, при всем желании. И кстати, вы осознаете, насколько это все это старомодно? Вы прислали мне распечатанную рукопись, Анна! По обычной почте! Я уже не вспомню, кто последним из моих новых клиентов присылал мне бумажную рукопись. Даже какие-нибудь графоманы из глухой деревни уже используют электронную почту последней версии! Я бы, во всяком случае, прислала к вам кого-нибудь, если бы знала, что вы приготовили для меня нечто подобное.

Анна попыталась изобразить смущение.

– Я не знаю. Мне показалось, так будет… правильнее. Ты пишешь что-то и надеешься, что кто-то прочитает. Меньшее, что ты можешь, – это распечатать написанное и отправить по почте.

– Ну да. В прошлом веке так и было. То есть я и сейчас иногда получаю бумажные рукописи от каких-нибудь старушек или людей, начитавшихся номеров «Писательского дайджеста» или «Литературного рынка» года этак тысяча девятьсот восемьдесят шестого, купленных на гаражной распродаже. Но сегодня, друг мой, большинство писателей направляют свои предложения по электронной почте и дожидаются моего приглашения. Или не дожидаются. Но вот он, ваш первый роман, лежит у меня на столе во всей красе. Даже без всякого уведомления! Мне повезло, что у меня такая замечательная ассистентка. Другая на ее месте могла бы просто отправить его в общую кучу, и мне страшно представить, сколько бы он там пролежал. Так уж сложилось, что мы не входим в число наиболее расторопных издательств по части самотека. Знаете, раньше мой офис называли «Черной дырой Матильды».

Она произнесла это со странной гордостью.

– Черной дырой, как… в Калькутте?[4]

– Ну, по всей вероятности, только вряд ли меня видят Матерью Терезой. Скорее, убийцей чужих мечт, оставляющей плесневеть в неразобранной куче Великие Американские Романы, пока сама упрашивает написать роман Кортни Кардашьян или просто поставить свое имя на написанной за нее книге. Куда катится мир и все такое.

– Что ж, это серьезное обвинение, – заметила Анна.

Подошел официант и забрал их тарелки; Матильда попросила кофе.

– Хотите десерт? – спросила она Анну.

– Я допью вино.

Неожиданно к ним подошел главный редактор одного старинного издательства, покровителя обладателей нобелей и пулитцеров, большей части ныне здравствующих и недавно почивших поэтов американского канона. Издатель протянул Анне слегка влажную руку, а затем добродушно пожурил Матильду за то, что она придерживает свои находки.

– Я уже сколько месяцев ничего от тебя не получал. Если не год, – пожаловался он.

– Ой, не надо, Сэм, ты ведь помнишь книгу Дэвида. Мы предлагали тебе эксклюзив. Но ты нас отверг.

– Я отверг ту книгу. Я был бы рад увидеть от него что-нибудь еще. Я тебе говорил.

– Ага, Пабло, я не фанат голубого. Вернешься ко мне, когда будет зеленый период?[5]

– Ладно тебе, – усмехнулся главред по имени Сэм. – Ты же знаешь, я люблю другие его вещи. Мы много раз это обсуждали, за закрытыми дверями, просто мы не могли идти ва-банк. Тебе удалось куда-то ее пристроить?

– О да, – сказала Матильда мягко. – Викинг предложил договор на две книги, и Дэвид уже вовсю работает над следующей, которая гораздо ближе к его ранним. Так что он теперь нашел надежное пристанище у Викинга.

– Ясно, – сказал главред. – Что ж, бывает и такое. Я тебя поздравляю – и Дэвида, разумеется.

– Я ему передам, – сказала Матильда и легким движением плеч дала понять, что не задерживает собеседника.

Анне показалось, что ей сейчас преподали частный урок по менеджменту.

Как только издатель удалился на достаточное расстояние, ее новоиспеченный агент пробормотала:

– Мудак.

Она невольно рассмеялась.

– Нет, правда. Он думает, что восседает на эдаком Железном Троне мертвых белых поэтов из антологии Нортона[6] и может не думать о будущем. Но это не так. О будущем всем надо думать. Иначе нас проглотит кто-нибудь, кто думал вместо нас. Как говорит Дэвид Мэмет[7], «глотай, всегда глотай».

Анна отпила вино.

– Не могу сказать, что мне нравится, как это звучит. Но, раз уж вы коснулись будущего, что вы думаете насчет этого… – она еще не могла набраться смелости назвать это… романом. Возможно, из-за Джейка с его писательскими амбициями. – Насчет того, что я прислала вам.

– Так рада, что вы спросили, – сказала Матильда. Она насыпала половину пакетика стевии себе в кофе и теперь размешивала его. – Я на самом деле думаю, что там еще нужна шлифовка. Ничего особенного. Хотелось бы слегка расширить середину, чтобы нас что-то удерживало между завязкой и последними восьмьюдесятью страницами – они как раз безупречны. И мне хочется чуть большей глубины с Джерри. Чтобы мы по-настоящему прочувствовали, какому преследованию он подвергается. Кроме того, я хочу провести вычитку на политкорректность – ничего личного, теперь такие требования. Это наш крест. Но перво-наперво я хочу позвать Вэнди пропустить бокальчик и сказать ей, чтобы держалась за стул, потому что ей светит эксклюзив на совершенно удивительную новую писательницу, и она может сразу начинать благодарить меня, потому что это даже не кисмет. Это бешерт[8]. Это как автоматом получить персональную страницу во всех искусствоведческих справочниках. Литературная вдова становится литературной сенсацией, и, в отличие от ее мужа, с бескрайним горизонтом.

Анна нахмурилась – и не только потому, что подход Матильды отдавал безвкусицей. На самом деле быть вдовой Джейка ее ничуть не тяготило. Она вообще приложила немало усилий, чтобы стать вдовой Джейка. Но в отношении того, что она уже воспринимала как свое творчество, ей не улыбалось войти в литературу как «Вдова Джейка».

– А вы не допускаете, что это просто разовый случай? То есть суметь такое даже один раз – уже что-то, я это понимаю. Но у меня такое чувство, что вы по умолчанию считаете меня человеком, который сможет повторить. С бескрайним горизонтом. Это как-то внушает тревогу.

– О? – сказала Матильда. – Разве? Получается, книжный мир не должен видеть ваш большой талант просто потому, что вы в свое время вышли замуж за такого же талантливого человека, только с Y-хромосомой? Мы за несколько веков таким досыта наелись, спасибо, хватит. Я, как и вы, огорчена, что Джейк уже не напишет новый роман, но это можете сделать – и сделаете – вы. Это восхитительное открытие! И интригующее! Как знать, в каком направлении вы пойдете? Можно даже продолжать историю той же героини. Знаете, она притягательна.

Анна нахмурилась.

– То есть вы про… сиквел? Думаете, это хорошая идея?

– Сиквелы могут быть очень увлекательны, если первая книга удалась Читателям хочется знать, что происходит с персонажем, к которому они привязались.

– Но они никогда не дотягивают до первой книги, верно?

Матильда как будто всерьез задумалась над этим.

– Уверяю вас, некоторые дотягивают. Во всяком случае, бывают… не хуже.

Повисла пауза – каждая из них пыталась вспомнить удачный пример.

– Харпер Ли? – сказала Анна наконец.

Матильда, казалось, вздрогнула.

– Ой, нет, это как раз обратный случай. У Харпер Ли была безупречная литературная карьера. Один роман! Зато какой! Без единого изъяна – что в художественном плане, что в моральном. Включен в программу каждой средней школы. И он же обеспечил ей безбедное существование до конца жизни. Более того, он сделал ее национальным достоянием. Не припомню другого романа, который так вознес бы автора. Целые поколения родителей называли своих детей Аттикусами.

«Не говоря о начинающих писателях, прибавлявших „Финч“[9] к своей фамилии», – подумала Анна.

– А потом в последний момент – сиквел! Только теперь мы все в ужасе оттого, что читаем: Аттикус Финч на старости лет вступает в ку-клукс-клан! То есть умеешь ты убить наши мечты, Харпер! Могу представить, что бы сказал Трумен Капоте.

– Что-нибудь… об услышанных молитвах? – предположила Анна.

– А сколько ребят ложились спать, гадая, кем стали Джим и Глазастик, когда выросли? Я не исключение! Мы получили больше, чем просили. К сожалению.

– Значит, – сказала Анна, – вы говорите – неудачный пример, этот ее сиквел?

– Нет, пожалуй, не лучший. Но уверена, есть и другие!

Анна же как раз не была уверена.

– В любом случае я просто предполагаю. Решать вам, но я просто хочу, чтобы у вас сложилась долгая и плодотворная писательская карьера. Потому что – знаете, о чем эта история на самом деле? Это не трагедия писателя, который умирает, не успев написать больше великих книг. Не только. Это еще трагедия писателя, который умирает, не успев узнать, какой великой писательницей окажется его жена! То есть вы двое могли бы составить мощную литературную пару. Как… Плат и Хьюз.

«Тоже так себе пример», – подумала Анна.

– Ну, или Хемингуэй и Геллхорн, не считая того, что они развелись, – сказала Матильда. – Потом еще… у Фицджеральда жена была писательницей, но она закончила в сумасшедшем доме.

Матильда еще немного подумала, потом назвала кого-то, кто замужем за кем-то (оба как бы известные романисты), но Анна ни о ком из них не слышала.

– В любом случае суть в том, что в каждом из вас – свое величие, но жизнь не дала вам раскрыть его одновременно. Это пронзительно. Это прекрасно. Это… как я уже сказала, отличная история. И самое лучшее в ней – то, насколько хорошо она рассказана. Он это умел, и вы умеете. Сделайте мне одолжение, Анна, не начинайте сомневаться в себе.

И Анна торжественно кивнула, почувствовав, что этого, похоже, требует момент. Хотя, по правде говоря, она не привыкла сомневаться в чем бы то ни было, особенно в себе. Не собиралась делать этого и сейчас.

Глава третья

Новые городские истории

Немногие начинающие романисты удостаиваются заметки в «Нью-Йорк Таймс». С другой стороны, немногие начинающие романисты могут похвастаться такой историей, как у Анны Уильямс-Боннер, не так давно ставшей женой дико успешного романиста, покончившего с собой, казалось бы, на пике славы. Ходили упорные слухи о какой-то травле – разговоров было много, но без конкретики, – которая и заставила Джейкоба Финч-Боннера наложить на себя руки. Как легко обвинять кого угодно в чем угодно, публично, но анонимно, и загубить человеку карьеру (а в данном случае и жизнь!), даже не встречаясь с ним лично, не говоря о том, чтобы представить доказательства своих обвинений! Какой печальный вердикт нашей культуре!

Анна не удивилась, что «Нью-Йорк Таймс» захотела написать о ней, хотя и призналась Вэнди с Матильдой, насколько она взволнована – не меньше, чем они. Она решила подготовиться и стала вчитываться в профили других авторов, пытаясь понять, какие сведения способствовали положительному впечатлению (если оно возникало), а какие – не способствовали (если его не возникало). С одной стороны, элемент борьбы явно говорил в пользу автора, но только в том случае, если его новой книге и связанному с ней успеху предшествовал целый ряд неизданных или изданных, но неуспешных произведений. Если же автор был молод или возникало впечатление, что все дается ему без лишних усилий, требовалось не скупиться на самокритику. В любом случае, будь то чудесное катапультирование первого романа в список бестселлеров или внезапный ошеломляющий успех после дюжины неудачных попыток, автору, удостоенному статьи в «Нью-Йорк Таймс», полагалось рассыпаться в самых искренних и уничижительных благодарностях.

Анна, в свои сорок (плюс-минус), не попадала ни в категорию новых молодых авторов, ни в категорию малоизвестных авторов среднего звена. Казалось, она пришла к несомненному литературному успеху с черного хода: сперва жизнь, совершенно не связанная с литературой и сопутствующими борениями, затем брак по любви со сложным и блестящим (и, очевидно, глубоко несчастным) человеком и злой рок, преследовавший их от самого алтаря; и вдруг это нежданное-негаданное сочетание слога и повествования, вылившееся во вполне зрелое произведение. Такой представала перед читателями Анна Уильямс-Боннер со своим первым романом «Послесловие», который, как и ее двойная фамилия, был посвящен Джейку – любимому мужу и, как оказалось, учителю.

В некоторых случаях, как она отметила, авторские профили выстраивались вокруг некоего действия: выгуливания собаки, приготовления еды или похода по магазинам в поисках нового платья для встречи с читателями или премьеры фильма по роману автора. У Анны не было собаки. Раньше у нее был кот, но два года назад она отдала его соседке по лестничной площадке. Готовила она только по особым случаям, а ходить по магазинам терпеть не могла, причем всегда. Делать что-то подобное напоказ казалось ей чрезмерным бременем, учитывая, что в течение интервью ей придется палить по движущейся мишени гордости и самоуничижения. Поэтому она вздохнула с облегчением, получив в сентябре электронное письмо от журналистки из художественного отдела с предложением провести встречу утром в среду за кофе, и в назначенный день прогулялась от своей квартиры до кафе «Грампи» в Западном Челси, мысленно готовясь к предстоящему испытанию.

На журналистке по имени Рене, корпулентной женщине с мощными плечами, были черные легинсы и белая мужская рубашка навыпуск, доходившая почти до колен. Увидев Анну, вошедшую в заднюю комнату, она с улыбкой поднялась ей навстречу.

– О, спасибо, – сказала Анна. – Я не была уверена, что узнаю вас.

– Узнавать – это моя забота, – сказала Рене вполне дружелюбно. – Часть рабочего процесса. Можно я скажу, пока мы не начали, что я в восторге от вашей книги?

Любой другой писатель растаял бы от этих слов, безотносительно их искренности, но Анна, напротив, насторожилась.

– Это так… – сказала она, заметно смутившись. – Знаете, это все еще так непривычно – мысль о том, что другой человек на самом деле читает ее. Наверно, мне следует научиться не дергаться каждый раз, когда я слышу от кого-то такие слова.

– Да, – сказала Рене. – Думаю, не помешает. Думаю, эту книгу прочитают многие. И они ее полюбят.

Рене уже пила кофе, но Анна подошла к стойке и тоже сделала заказ. Заодно она постаралась собраться с мыслями и еще раз напомнить себе, для чего она здесь. Очерк в «Нью-Йорк Таймс» задаст тон дальнейшему отношению к ней. Это было ясно ей без пояснений, но несколькими днями ранее Вэнди посчитала нужным разжевать ей то же самое в электронном письме: «Люди испытывают неуверенность в своих оценочных критериях. Всегда есть место сомнению: да, я подумала, что это ужасная книга, но что, если я слишком ограничена, чтобы разглядеть ее гениальность? Поэтому, когда кто-то, кого они уважают, говорит им, что книга хорошая, они склонны соглашаться». Другими словами, ближайший час должен был многое определить – и не только в отношении литературных достоинств ее книги.

Когда она вернулась с чашкой кофе, айфон Рене уже записывал их разговор.

– Так нормально? Просто, мне не придется все время что-то строчить, а потом ломать голову, разбирая записи.

– Да, конечно, – сказала Анна, присаживаясь.

– Выглядит аппетитно. Что это?

– Знаете, я не уверена, – сказала Анна. – Я просто ткнула пальцем в чашку, которую бариста приготовил человеку в очереди передо мной. Кофе стал таким замороченным, да?

И тут же ей представилась шапка статьи: «„Кофе стал таким замороченным“, – говорит Анна Уильямс-Боннер, чей дебютный роман „Послесловие“ выходит после самоубийства ее мужа-писателя».

– Не то слово! – сказала Рене с заговорщицким – явно профессиональным – энтузиазмом. – Я сама из тех людей, которые принципиально не говорят в «Старбаксе» ничего, кроме «маленький, средний, большой». Это мой скромный протест. Но здесь мне нравится. Тихо. Здесь собираются по вечерам все романисты Челси, пишут очередную большую вещь.

– Я думала, это про Уильямсбург[10].

– Уильямсбург отдыхает! – сказала Рене и улыбнулась. – Вы писали какую-то часть «Послесловия» в кафе?

– Вообще-то нет. Я старалась ничего не афишировать, просто держалась от всех в сторонке. В общем, я начала писать его в писательской резиденции в Нью-Гэмпшире. А потом, когда вернулась, в нашей – моей – квартире. Извините, я никак не отвыкну называть ее «нашей». Просто я не хотела, чтобы кто-нибудь знал о том, чем я занята.

– М-м? Почему это?

– Просто… – Анна замялась. – Это казалось несколько нескромным – браться за то, что мой муж умел так хорошо. То есть кто я такая? Джейк по-настоящему готовился стать писателем. Учился в колледже, потом прошел лучшие в стране писательские курсы. И он так упорно трудился, столько лет, прежде чем добился настоящего успеха. Так что на каком основании бывшая сотрудница радиостанции в Сиэтле, изучавшая в колледже связи с общественностью, решила, что сможет написать роман? Я даже не была уверена, что покажу его кому-то, пока не закончила. Месяц держала в столе, – она выдержала паузу. – Этому научил меня Джейк. То есть не то чтобы он меня прямо учил, потому что он не больше меня рассчитывал, что я напишу роман. Но он сам так делал и говорил своим ученикам. Так что я это переняла.

– Класть рукопись в стол?

– Да. Когда заканчиваешь роман, ловишь такой кураж. Простите, не хочу казаться очень опытной. Я очевидный новичок, но Джейк об этом тоже говорил – о том, что чувствует писатель; и, опираясь на свой мизерный опыт, я с этим полностью согласна. Когда заканчиваешь первый чистовик, ты думаешь: бесподобно! Я бесподобна, потому что написала это! И мне не нужно будет менять ни единого слова! Каждое предложение – само совершенство, каждый персонаж высечен в камне, и все это тебе надиктовали боги, или муза, неважно. А когда достанешь через месяц и начнешь листать страницы, там такое… «Ой-ой, окей, тут надо доработать, а тут о чем я думала? А эта глава вообще непонятно зачем. И эти предложения ужасны. И почему этот персонаж поступает так, а не иначе?» Это настоящее упражнение в уничижении. То есть в смирении гордыни, – уточнила она, побоявшись, что «уничижение» – это слишком в лоб.

– Я уже слышала подобное от других писателей, – сказала Рене. – Хотя не в таких ярких выражениях. Позвольте задать вам вопрос. Вы считаете, что всегда были писательницей? Или стали писательницей после того, что пережили за последние пару лет?

Анна мрачно кивнула. К такому вопросу она подготовилась.

– Знаете, – сказала она вполне искренне, – я много раз задавала себе этот вопрос. Я всегда была читательницей. Я любила романы и много лет читала, можно сказать, все подряд, а значит, мне попадались и хорошие книги, и плохие, и постепенно я училась различать их. Литературным миром я совершенно не интересовалась. Я совсем не знала, у кого какая репутация, или кого объявляют важнейшими писателями моего поколения, а на кого вообще не стоит тратить свое время, так что мне приходилось самой составлять свое мнение о любимых и нелюбимых писателях. Я почти ничего не знала о такой индустрии, как книгоиздание, так что у меня не было представления, что есть книги новые, а есть те, которые были изданы когда-то давно. Я просто шла в библиотеку, ходила вдоль полок и брала то, что меня привлекало. Позже, конечно, я с головой погрузилась в книгоиздание, когда стала продюсером радиопередачи в Сиэтле и мне нужно было читать авторов, которые к нам приходили. Но в основном это были актеры, спортсмены или политики. Я даже не припомню ни одного романиста до Джейка. А его пригласили только потому, что я упрашивала босса, пока он не согласился.

– Похоже, вы прилагали немало усилий. И это еще даже до вашего знакомства.

– Да. У меня из головы не шел его роман.

И в этом она ничуть не кривила душой.

– Но сами вы писать не пробовали.

– Ой, нет, ничего такого. Ну, не художественные вещи.

Было дело, она написала от имени Рэнди книгу о его любимых заведениях Сиэтла, но он хорошо ей заплатил, и ей не пришлось ничего сочинять.

– Так что же изменилось?

Анна вздохнула.

– Хотела бы я дать вам глубокомысленный ответ. С другой стороны, не хочу делать вид, что мной двигала какая-то мистическая творческая сила. Просто однажды я проснулась и подумала, что могла бы взять что-то из своей жизни и претворить это в чью-то историю, а потом посмотреть, что будет с этим персонажем. Но это не была такая терапия. То есть я на самом деле скорбела, но мне никогда не приходило на ум, что, если я это сделаю, если напишу роман, вложив туда часть своего опыта, мне будет легче пережить потерю Джейка или ко мне придет понимание, почему он сделал то, что сделал.

Рене кивнула с серьезным видом.

– И вы добились чего-то из этого?

– Стало ли мне легче? – Анна опустила взгляд на свой нетронутый кофейный напиток. – Вообще-то стало, но не сразу. И я не думаю, что это как-то связано с тем, что я пыталась написать роман. Думаю, просто время прошло, и в какой-то момент я позволила себе отпустить Джейка.

– Как… печально.

Рене произнесла это с должной долей смущения.

– Ну, тогда все было печально. И это не стало исключением.

– А что касается… Ужасно не хочется спрашивать, но мне на самом деле любопытно, и я уверена, что остальным тоже. К вам пришло понимание того, почему ваш муж покончил с собой?

Анна вздрогнула.

– Вы не готовы это обсуждать? – осторожно сказала Рене – очевидно, надеясь, что это не так.