Сиквел

– Ладно, верю, – сказал Рэнди с достойной восхищения сдержанностью.

– Да. Но написание «Послесловия» по-настоящему помогло мне пройти через все. И знаешь, мы должны уметь говорить о таких вещах. Даже люди, любящие поговорить – я ни на кого не намекаю, – которые умеют обсуждать что угодно с кем угодно, почему-то избегают затрагивать тему смерти. А смерть от самоубийства – это тем более стигматизированная тема. Но многие люди знают кого-то, кто покончил с собой, и им тоже важно чувствовать себя в хорошей компании.

Она заметила, что он таращится на нее, но не взглядом «ты все же горячая штучка», а взглядом «когда это ты стала такой высокопарной»? Она решила не оставлять это без внимания.

– Догадываюсь, о чем ты думаешь: куда делась моя прежняя непробиваемая помощница, которая обрабатывала за меня самых твердолобых публицистов на Западном побережье?

Рэнди издал хриплый смешок, явно непроизвольный.

– Я прежняя никуда не делась, поверь мне. Иначе я бы не выдержала последние пару лет. Но я теперь стала еще и вдовой, и такой поворот я могла предположить в последнюю очередь. Ну, в предпоследнюю. Чего я точно не могла предполагать, так это того, что приду на передачу Рэнди Джонсона и буду рассказывать миру о своем дебютном романе. Но мне повезло. Я нашла способ взять всю боль, которую испытывала, и превратить ее во что-то стоящее. И должна сказать тебе, Рэнди, что получила по-настоящему мощную отдачу от читателей. Знаешь, когда люди подходят к тебе с экземпляром твоей книги, и она вся такая замызганная, потому что они загибали страницы и, может, уронили ее в ванную или сломали корешок, и теперь она раскрывается на странице, которую они много раз перечитывали, и на полях заметки и подчеркивания, или, может, стикеры, отмечающие места, к которым им хотелось бы вернуться… И ты ощущаешь с ними такую связь. Меня это по-настоящему трогает.

Но Рэнди не повелся. Рэнди, разумеется, был Рэнди.

– Я никогда от тебя не слышал, чтобы ты хотела написать роман.

– Потому что я сама этого не знала. Мне нравилось быть читательницей, но мой муж что-то раскрыл во мне. Как я уже сказала, нам недолго довелось прожить вместе. Но то время, что нам было отпущено…

Она заставила себя умолкнуть. Не то пришлось бы произносить что-то из серии «озарило мою дальнейшую жизнь», и тогда Рэнди точно срезал бы ее крепким словцом. Может, он не был знаком с сочинениями Сэмюэла Беккета, но он уважал лексикон «Терминатора».

– Получается, у тебя автобиографическая книга? – предположил он.

«Ну, еще бы», – подумала Анна.

– Это можно сказать о многих дебютных романах, и я думаю, что мой – не исключение. Говорят: пиши о том, что знаешь. К сожалению, я знаю, что значит потерять блестящего и любящего мужа, который покончил с собой, когда я этого совсем не ждешь.

– Значит, он тебя удивил?

Он сочился молоком сердечной доброты, душка Рэнди.

– Трудно было не удивиться. И все, с кем я говорила об этом, со мной соглашаются. Даже если человек проговаривался о своих намерениях, предупреждая близких. Даже если уже делал попытки. Все равно. Такое застает врасплох. Нужна страшная решимость, чтобы лишить себя жизни, даже просто спланировать такое, а потом осуществить – и это поразительно. В случае с Джейком я была совершенно ошарашена. Я знала, что он расстроен. К нему кто-то приставал в интернете. Но я и мысли не допускала, что он дойдет до такого отчаяния.

В глазах у Рэнди вспыхнул огонек. Приставания были его темой.

– Что значит – приставал?

Она вздохнула прямо в микрофон.

– Обвинял его в плагиате. Без малейших доказательств. Просто всякие инсинуации. Джейк был в ужасе. Для писателя нет ничего хуже, чем услышать такое, а Джейк был непревзойденным писателем. Для него это был принципиальный вопрос. И конечно, мы так и не выяснили, кто за всем стоял. А потому никак не могли воспрепятствовать.

– А ты уверена, что это неправда? – сказал Рэнди. – Ты ведь познакомилась с ним уже после того, как он написал эту книгу? Откуда тебе знать, что он не стащил ее у кого-то?

– Ни за что. Он бы никогда не пошел на такое.

– Что ж, как скажешь. То есть ты ведь с ним не больше года прожила, если не меньше.

«Не меньше», – отметила она. Значит, ему было не все равно.

– Хотела бы дольше.

Молодая продюсер рядом с ней подняла лист с надписью, как делала когда-то она сама. На листе было написано: ЗВОНОК.

Рэнди взглянул на лист, словно сомневаясь, что кто-то действительно позвонил им.

– Ну, окей, – сказал он. – У нас пара звонков. Лори? Из Белвью? Как делишки?

– О… Здрасьте! – сказала Лори из Белвью. – Э-э-э, Анна? Я только хотела сказать, что ваша книга – она такая… ну… потрясающая. Не верится, что это первая книга.

– Спасибо большое, – сказала Анна, добавив в голос теплоты.

– Можно еще вас спросить, как отнеслась семья вашего мужа к тому, что вы написали об этом? То есть вы их спрашивали, или как все было?

Анна вообще-то не спрашивала. Но родители Джейка все равно продолжали с ней видеться. Они так же встречались с ней каждый месяц за бранчами на Манхэттене. Это ее напрягало, но отказать им она не решалась.

– Да, они восприняли все с большим пониманием, и конечно, как родители писателя, они понимают, что такое художественный вымысел и какую ответственность он налагает на автора. Они уважают искусство, и я им за это так благодарна.

– Окей, – сказал Рэнди, отключая Лори из Белвью. – Эстебан, дружище.

Очевидно, Эстебан был известной фигурой.

– Он самый. Хорошее шоу, но должен сказать тебе, ты не прав насчет «Мореходов», чувак.

– О, я так не думаю, дружище. Не то чтобы я сомневался в твоих источниках. Я же знаю, с кем ты выпиваешь.

Рядом с Анной продюсер снова подняла лист: ЕЩЕ ОДИН.

Рэнди кивнул, но с недовольством.

– Расскажешь мне все при встрече, – он переключился на новый вызов. – Здрасьте, вы в эфире с Рэнди.

– Здрасьте, Рэнди. А писательница еще там?

Голос был мужским, но каким-то не мужественным. Тонким, козлиным.

– Ты еще тут, Анна? – сказал Рэнди.

– Еще тут! Привет.

– Ага, привет. Знаете, я знал вашего мужа.

«Почему-то меня это не удивляет», – подумала Анна.

– Я когда-то с ним учился, давно еще.

– О, – сказала Анна. – Рада, что вы позвонили. Это было в Вермонте?

– В Вермонте, ага.

И он умолк, словно рассчитывая, что она должна подкинуть ему реплику.

– Значит, вы тоже писатель?

– Да не совсем. Я думал, может, стану, но это просто не мое. Все равно поздравляю с книжкой. Всего, Рэнди.

– Бывай, чувак, – сказал ее бывший босс. – Спасибо, что заскочила, Анна Уильямс-Боннер, автор романа «По словам». Но я ее знал, когда она была просто Анной Уильямс.

«Знал ты, как же», – подумала Анна.

Глава седьмая

Плохая новость

– Я была знакома с вашим мужем.

Она подняла глаза. Эта женщина, возможно, была почти ровесницей Анны, но словно старалась выглядеть старше. У нее были короткие густые волосы, крашенные в подозрительно темный цвет, и до того густой макияж, что было заметно, как он въедается в глубокие носогубные складки.

Они находились в «Потрепанной обложке»[17], и Анна раздавала автографы после чтения, успев обслужить уже порядка двух третей желающих. Где-то неподалеку представитель «Макмиллана» беседовал с местным координатором мероприятий и ожидал возможности пригласить Анну на ужин, но она собиралась в последний момент сослаться на усталость. (Развивающаяся ресторанная индустрия Денвера привлекала ее не больше, чем открытие новой мастерской по ремонту пылесосов рядом с ее домом.)

Она опустила взгляд на свою книгу. Стикер на обложке сообщал: РЕБЕККА.

– О, – сказала Анна, добавив в голос теплоты. – Расскажите.

– Он приезжал сюда в ходе тура с «Сорокой». Я брала у него интервью. Мой храм издает газету. Когда к нам в город приезжает еврейский писатель, мы стараемся написать о нем.

– Это так мило. Чем он вам запомнился?

Как-никак она ведь все еще была скорбящей вдовой и все еще интересовалась, что другие люди говорят о ее муже, хотя бы даже во время раздачи автографов.

– Милейший человек. Помню, я подумала: знаете, какой он скромный. Хотя и такой успешный.

– Да. Я это в нем любила. Хотите, чтобы я написала что-то особенное, Ребекка?

– Ребекка – моя невестка. Я подарю ей книгу на Хануку.

– О, окей, – Анна начала писать имя своей лавандовой ручкой.

– Да, ее брат себя убил.

Она сказала это так буднично, что Анна вздрогнула.

– О нет! – произнесла она.

По интонации женщины можно было подумать, что она говорит о пропущенном уроке тенниса или вросшем ногте. Даже выбор глагола настораживал. Теперь элементарная тактичностью не позволяла людям говорить «убил себя». Теперь говорили «покончил с собой». Очевидно, безымянная женщина не поддерживала это веяние.

– О, я так сожалею.

– Ну да, это не вчера случилось. Но, знаете, я думаю, она прочтет. Моя невестка.

Не оценит. Не что-то вынесет для себя. Хорошо хотя бы не получит удовольствие.

– Как хорошо, что вы проявляете к ней участие.

– Ей непросто подобрать подарок, это точно. Вкуса никакого. Чтобы я хоть раз еще купила ей одежду или что-нибудь для дома. Этот урок я усвоила.

Анна бросила взгляд на следующего человека в очереди. Она бы вряд ли подобрала печатные слова, чтобы выразить свое отношение к этому диалогу. А со словами она обращаться умела.

– Но я в любом случае сомневаюсь, чтобы он тогда был женат на вас. Я спросила его, давно ли он колесит по стране со своей книгой, и когда он мне ответил, я такая: давно же вас дома не было. А он сказал, что холостой, и ему нравится путешествовать, и что у него это первая книга, с которой он куда-то путешествует.

Это было похоже на правду. Немногие прочли «Изобретение чуда», и никто не читал «Реверберации». Ни с той, ни с другой книгой о книжном туре говорить не приходилось. Бедный Джейк так и не успел свыкнуться с тем, что у него наконец появились читатели, неважно даже какой ценой.

– Мы с ним, между прочим, познакомились в том самом книжном туре. В Сиэтле.

– Да, я что-то читала об этом. Вы к нему за автографом подошли?

Анна покачала головой.

– Я была продюсером на радио, и он пришел к нам на передачу.

– О, – женщина хохотнула. – С автографом была бы киношная ваниль.

Анна выдавила из себя грустную улыбку.

– Пожалуй что так. Что ж, приятно было с вами пообщаться. Надеюсь, вашей невестке понравится подарок.

– Помню, он рассказывал, что эта идея пришла ему в голову, когда он увидел, как ссорятся эти мамаша с дочкой-подростком. Вы меня извините за такие слова, но я этому никогда не верила.

Теперь Анна перестала бросать взгляды мимо докучливой женщины на следующую в очереди, которой, судя по ее импульсивным телодвижениям, тоже была свойственна докучливость.

– В смысле, кому при виде ссоры мамаши с дочкой-подростком придет в голову такое?

«Ну, мало ли кому, – подумала Анна. – Писателю?»

– Наверно, с таким мужем скучать не приходилось, – усмехнулась женщина.

– Это точно.

И она всем корпусом повернулась к следующей в очереди, державшей перед собой три экземпляра «Послесловия» со стикерами. Покупательница объяснила, что книги предназначались для ее книжной группы, и оставила Анну в покое не раньше, чем вытянула из нее обещание устроить телефонную конференцию или связаться по зуму в следующем месяце, когда у них будет встреча.

– С вами я буду главной героиней, – сказала она перед тем, как удалиться.

После нее прошли несколько человек, коротко благодаривших Анну и с довольным видом следовавших дальше. Затем возник отец, переживавший тяжелую утрату, и стал изливать Анне душу с пугающей откровенностью, пока толпа позади него не начала беспокоиться, оглядываясь в поисках кого-нибудь, кто мог бы их спасти. Этот человек оказался охранником магазина, но ситуация была настолько напряженной, что Анне пришлось выйти из-за стола и положить руку ему на предплечье.

– Я понимаю, – сказала она, заглядывая ему в глаза. – Поверьте, я полностью понимаю, через что вы проходите. Я даже не могу обещать, что вам станет легче, потому что сама еще этого не чувствую. Но могу сказать, что вы не одиноки. К сожалению, нас здесь таких слишком много.

Мужчина молча кивнул, дрожа всем телом. Он не представлял опасности, в этом она была уверена.

– Хочу сказать вам спасибо, что пришли, и я надеюсь, моя книга вам поможет.

Его увели.

Последовала вереница благовоспитанных женщин с прекрасными манерами, словно возмещающих моральный ущерб за этого расклеившегося мужчину, которые были рады получить автограф и сказать что-нибудь хвалебное и, к счастью, обезличенное («Вы замечательно читали», «Я так восхищаюсь тем, чего вы достигли», «Не терпится начать читать!»), а за ними подошли две двоюродные сестры, недавно похоронившие бабушку, умершую, впрочем, естественной смертью. «Такое долгое получилось прощание, когда уже думаешь: хоть бы поскорее. Тягостно». Затем подошел мужчина, который написал книгу о смерти своего партнера от рака и опубликовал ее на «Амазоне». Вместо «Послесловия» он вложил Анне в руки свою книгу и у нее на глазах – у всех на глазах – подписал ее. Весьма пространно. Она его старательно поблагодарила. И наконец, смогла рассмотреть конец очереди.

Продолжая раздавать автографы и что-то говорить, снова раздавать и снова говорить, она начала думать над предлогом для отказа представителю «Макмиллана», которому так хотелось заценить самый популярный ресторан Денвера. Что ж, у него еще оставалась такая возможность, если она сошлется на переутомление, или на то, что ее выбил из колеи тот бедный, несчастный мужчина, которого пришлось выпроводить, или, возможно, прибегнет к классической мигрени.

– Большое вам спасибо.

– Надеюсь, вам понравилось.

– Спасибо, я это ценю.

Она имела право на усталость. Это было ее третье мероприятие за три дня, в третьем городе за три дня, в третьем штате за три дня, и оно было довольно типичным в плане размера аудитории и демонстрации личных травм и всевозможных утрат, в основном самоубийств. Ясное дело, читатели предъявляли на нее свои права, а сарафанное радио работало на отлично. Что ж, они ведь покупали книги. Они покупали множество книг.

– Ой, простите, но – нет. К такому невозможно подготовиться.

– Спасибо вам большое, что сказали это.

– Я это написала, чтобы помочь себе, если честно. Я и не думала, что смогу помочь кому-то еще.

Каких только имен и в каких вариантах не приходилось ей писать. Одних Кэтрин/Катрин/Катерин/Катарин было достаточно, чтобы у нее голова пошла кругом. А были еще Кейтлин, Кристины, Микаэлы. Слава богу, имелись стикеры с именами, ведь ей приходилось подписывать книги, одновременно слушая, что ей говорят, и что-то говорить в ответ.

Дорогая К-И-Р-С-Т-Э-Н, спасибо большое. Надеюсь, вам это поможет. С наилучшими напутствиями, Анна Уильямс-Боннер.

М-Е-Й-Г-А-Н, с наилучшими пожеланиями, Анна Уильямс-Боннер.

Она подняла глаза. Представитель «Макмиллана» стоял один, скрестив руки на груди. Судя по его виду – кто бы мог подумать, – он ее заждался. Что ж, она могла его понять. Оставалось всего две читательницы, но у каждой было по несколько книг. Зато они, похоже, пришли вместе.

Они оказались сестрами, и их история была ужасна. Почти сразу же обе расплакались. Книги были для их детей. Тех, что остались в живых. Анна знала этот феномен, эту атаку-под-занавес, сродни ожиданию пациента, когда врач возьмется за дверную ручку, чтобы спросить его о подозрительном уплотнении в груди. Эти двое понимали, что им понадобится изрядное время для общения с автором. И держались в сторонке, пропускали вперед других. Эдакое неизбежное зло.

Они не отходили от нее минут пятнадцать. Они были безутешны, но она не то чтобы особенно старалась их утешить. Какой смысл? Самоубийство родного человека оставляло зияющую дыру в семье и в душе каждого, с кем он был близок. Во всяком случае, так ей не раз говорили. Хотя сама она ничего похожего не испытывала.

Когда же они, наконец, ушли, сжимая в руках свои книги, а представитель «Макмиллана» приблизился к ней, Анна поняла, что она действительно, без всяких отговорок, не в силах уважить развивающуюся кулинарную культуру Денвера. Ей хотелось простого бургера в номер, виски с содовой и ломтик шоколадного торта. Хотелось принять душ, накинуть гостиничный халат и смотреть Си-эн-эн, пока не заснет перед включенным телевизором. Но не успела она встать из-за стола, как книготорговцы принесли ей стопку книг на подпись – как для продажи в «Потрепанной обложке», так и заказанные онлайн, по телефону или прямо в книжном теми, кто не смог выбраться на сегодняшнее чтение.

Для начала она разделалась с партией на продажу: простые автографы, ничего личного. Затем перешла к заказам и стала вчитываться в имена на стикерах, прежде чем написать что-то на шмуц-титуле, радуясь хотя бы тому, что никто над ней не стоит.

Хлое.

Джоанне.

Сьюзан.

С днем рождения, Микайла.

На последнем экземпляре стикера не было. Она открыла титульную страницу, куда его засовывали отдельные люди, неразумные, отнимая у нее лишнее время, но и там его не оказалось. Она перевернула следующую страницу, шмуцтитул, и тогда увидела его – знакомый желтый квадратик. Она взяла ручку, но не смогла сфокусироваться на словах, словно ее мозг отказывался воспринимать их. Что-то было не так – то ли со словами, то ли с ней. Анна перечитала написанное. Затем еще раз, но это не помогло. Слова все также не укладывались у нее в уме.

Эвану Паркеру, не забытому.

Глава восьмая

Найди меня

Стикер она, естественно, прикарманила. Без вариантов. Она не хотела, чтобы кто-нибудь еще увидел его или спросил о нем. Ей удалось написать нетвердой рукой: «С наилучшими пожеланиями, Анна Уильямс-Боннер» и вернуть оскверненную книгу одному из продавцов, после чего она собрала свои вещи и попросила представителя «Макмиллана» отвезти ее в отель.

– Мы вроде поужинать собирались, – сказал он.

Вид у него был ужасно недовольный. Ей захотелось ударить его.

– Мне очень жаль. Мне нехорошо.

Должно быть, даже он понял, что она не лжет.

– О, надо же! Давайте отвезу вас в «Хилтон».

Стикер она зажала в кулаке. А кулак сунула в карман пальто. Радиоактивный кусочек желтой бумаги. Ей на самом деле было от него нехорошо.

Представитель высадил ее у отеля. Она снова извинилась, а он снова сказал, как сильно восхищается ее книгой. И она припустила к лифту.

Поднявшись к себе в номер, она бросила стикер на пол и села на кровать, уставившись на него. Паршивая бумажка, влажная от ее руки, с пылью из кармана, налипшей на клейкую полоску с краю. Она боролась с желанием втоптать ее в ковер или открыть раздвижную стеклянную дверь, ведущую во внутренний дворик, и выбросить на дорожку внизу, невольно представляя, как кто-то поднимает ее, разворачивает и читает радиоактивное послание: Эвану Паркеру, не забытому.

Была вероятность, что она накручивает себя, раздувает из мухи слона. Ведь имя Эван, как и фамилия Паркер, встречались не так уж редко, и вполне возможно, что какой-нибудь невинный житель Денвера хотел подарить экземпляр «Послесловия» своему другу или родственнику, которого так звали. Однако, если этот гипотетический Эван Паркер мог прочитать ее книгу, значит, он был жив, и тогда приписка про забвение теряла смысл. Нет, ничего она не накручивала и не раздувала – у нее были все основания сидеть в номере отеля, обхватив колени скрещенными руками, и дышать часто и тихо.

Более того, если этот стикер не был следствием какого-то нелепого совпадения, ее ситуация внушала не меньше тревоги, чем дикий слон: впервые после смерти Джейка кто-то заявлял ей, что не забыл Эвана Паркера, и этот кто-то знал, как Эван Паркер связан с Джейкобом Финч-Боннером, ее покойным мужем, невольным «вдохновителем» ее романа, в который этот стикер был вложен. Вероятно, этот кто-то также не забыл о явном сходстве между любительскими набросками Эвана и профессионально написанным романом Джейка, принесшим ему славу через пару лет после смерти ее брата. И если этот кто-то столько всего знал, чем это могло обернуться для нее?

Прошли годы с тех пор, как на земле оставался хоть один живой человек, доподлинно знавший, кто она такая – а именно не бездетная женщина под сорок, выросшая в Айдахо, по имени Анна Уильямс-Боннер, в девичестве Анна Уильямс.

Она приложила столько усилий, чтобы разделить свою жизнь на до и после, словно два круга диаграммы Венна.

В одном из этих кругов собралось несколько душ, которые знали или могли помнить особу по имени Дианна Паркер – женщину, прожившую всю свою несчастную, полную сожалений жизнь в Центральном Вермонте, прежде чем внезапно (и трагично) умереть в горах Северной Джорджии.

В другой круг, гораздо более широкий, входили ее многочисленные коллеги и знакомые в Нью-Йорке и Сиэтле, а также скорбящая семья и друзья ее покойного мужа, не говоря уже о миллионах читателей по всему миру, которые зачитывались романом Джейкоба Финч-Боннера «Сорока», и гораздо меньшее (но тоже вполне внушительное) число читателей «Послесловия», ее дебютного романа, внезапно принесшего ей популярность.

На свете было всего два человека, занимавших область пересечения этих кругов, и она уже устранила обоих.

Чертов Эван, подумала Анна, все эти проблемы начались с него.

Он был ее старшим братом, жившим с ней и родителями в нелепом желтом домике, стоявшем невдалеке от старой каменоломни, но у нее не сохранилось ни единого воспоминания о нем как о сообщнике в их семейном гадюшнике – ничего похожего на братскую любовь. Однако неугомонный Эван, с детства доставлявший всем неприятности, не был настоящим бунтарем, чтобы уйти из дома; зачем утруждать себя, если дом давал ему сплошные удобства? Он прошел путь от звезды футбола (по меркам Вермонта) до студента местного колледжа в Ратленде, где проявил особые успехи в торговле легкими наркотиками и осеменении молоденьких самочек (к этой дисциплине он обнаружил склонность еще в десятом классе), не забывая чмырить свою младшую сестру, – и все это, не выселяясь из своей детской спальни. А потом, внезапно, он стал владельцем старого бара «Ратленд» (на какие деньги, Анна могла лишь гадать).

К тому времени он уже съехал из родительского дома, а Анна успела произвести на свет девочку, которую назвала Розой, делавшую все возможное, чтобы испортить ей жизнь. Вскоре и родители Анны «освободили помещение» (правда, не по своей воле), отравившись угарным газом, каким-то образом не тронувшим Анну с дочкой, так что родной дом утратил для ее одаренного старшего брата прежнюю привлекательность. Никто больше не готовил ему горячие блюда в маминой духовке цвета авокадо, закончились спонтанные денежные вливания от папы, да и разгульные вечеринки, которые он обожал устраивать, стоило родителям уехать на ночь (дом ходил ходуном от его приятелей-футболистов и девиц, ублажавших их), довольно скоро прекратились из-за вопившей по ночам племянницы. В итоге он перебрался в квартиру над своим баром, и следующие лет десять они с ним почти не виделись. Иногда он наведывался к ним и обшаривал дом в поисках денег (как будто Анне было что прятать!), а чаще просто забирал какую-нибудь вещь – старинный стул или картину со стены – на продажу, роняя мимоходом, что имеет на это полное право. Она годами не догадывалась, что он принимает какие-то вещества. Но делиться такими подробностями своей жизни он не спешил, а сама она недостаточно разбиралась в теме, чтобы понять наверняка.

Тем не менее она рассудила, что эти его визиты с присвоением домашней утвари должны иметь под собой… вескую причину. Она не собиралась сводить с ним счеты, но он сам напросился. А мог бы просто оставить ее в покое.

Нет, она себя не накручивала и – она нутром это чуяла – ничего не раздувала.

Ночь прошла ужасно, она несколько раз засыпала и просыпалась перед включенным телевизором, крутившим одни и те же новости, пока не выключила его. В аэропорт ей нужно было к одиннадцати, а последние остатки сна развеялись около шести, оставив ее лежать, разметавшись на стеганом бордовом покрывале, все еще в халате. Она заставила себя подняться, принять душ и одеться, после чего прождала еще пару часов, пока откроется «Потрепанная обложка», чтобы отправиться туда.

Она, конечно, не помнила имен улыбчивых продавцов. И конечно, не хотела звонить представителю «Макмиллана», который, вероятно, отсыпался после обильного ужина. Но и сидеть сложа руки она тоже не могла. Она выписалась из отеля, взяла такси и поехала в книжный, где накануне вечером читала «Послесловие» и раздавала автографы, и зашла в кафе на другой стороне улицы. Там она заказала латте и просидела на веранде почти час, кутаясь в пальто и барабаня пальцами по металлической столешнице, пока кто-то не открыл дверь книжного и не перевернул табличку «ОТКРЫТО».