Кинжал во тьме

Наконец, уставшие ступни вновь коснулись дороги. Той самой, по которой он однажды уже заходил в лес ещё при свете, ещё в уверенности, что вернётся целым. Факел в руке – иссечённый, дрожащий – тускло отсвечивал оранжевым, и Эйлу, не желая привлекать ни людей, ни богов, потушил его, оставив себя на милость мрака. Вдали, сквозь полог ночи, начали проглядываться редкие, неуверенные огоньки – деревня. Там, за чертой мрака, начинался Риверхолл. Всё тот же, нетронутый, словно и не было всех этих часов, проведённых в безумии. Те же улицы. Те же перекрытия на крышах. Те же окна, отбрасывающие в темноту дрожащие языки света. Те же фонари, что жарко гудели от запертого внутри пламени. И то же небо – усыпанное россыпью медленно текущих звёзд, будто небеса шептали что-то своё, бесконечное.

Он не стал мешкать. Первый его шаг был прямым, был в сторону таверны. Внутри, как водится, запахи копчёного мяса, прокисшего эля, старого дерева и чужих тел мгновенно обрушились на него, как волна. Он не искал взглядами одобрения, не пытался быть кем-то для этих людей. Пусть смотрят. Пусть думают. Пусть судят. Он был – и этого хватало. Взгляды, колкие и неприязненные, скользили по нему, как по груде грязи, случайно занесённой в помещение. Только один человек – трактирщик – позволил себе нечто большее: короткий кивок, почти уважительный. Эйлу не ответил. Разговаривать не хотелось. Тело просило отдыха, душа – тишины, а кровь – хотя бы немного тепла.

Пир? Нет. Девушки? Может быть, позже. Сейчас – комната. Спокойствие. Безмолвие. Хоть он и был при монетах, коль дорога выдалась щедрой на добро погибших, он не стал размениваться на лишнее. Только ночлег.

«Говорящие тролли… Монстры… Нужно чем-то занять себя, иначе добром это не кончится!» – пробормотал про себя он, едва различимо, словно мысли вырывались на язык сами собой. А затем, уже громче, устало, но с оттенком интереса: – Трактирщик… Ты не мог бы рассказать мне о драконах?

– Ха-ха, ты, что ли, иноземец? – рассмеялся мужчина за стойкой, прищурив глаза. – Действительно, хах! Чужак… Драконы, говоришь… Видно, ты не из этих мест. А может, и не с этого времени.

– Как они пали? Что именно с ними произошло? Только не растекайся. Кратко, если можешь.

– Ха! Кратко, говоришь… Да это тебе не с кем переспать – за медяк и на полчаса! Тут, братец, и ночи не хватит… Но погоди-ка…

Трактирщик, поглаживая бороду, медленно достал из-за прилавка толстенную книгу в жёстком переплёте, которая казалась самой настоящей реликвией – её обложка была словно живым полотном, на котором воин с диким, почти священным огнём в глазах буквально разрывал чешуйчатого монстра, изрыгающего огонь и ярость. Этот момент, запечатлённый на переплёте, приковал взгляд Хартинсона, словно древнее заклятье.

– Держи. – прохрипел трактирщик, улыбаясь сквозь прожжённые временем морщины. – Книга довольно старенькая, и никак не могу отнести обратно домой… Всё время забываю, ха-ха. Она большая, но, может, до утра успеешь прочесть самое главное. Как надумаешь уходить – просто оставь её здесь, я заберу.

– Хорошо, понял. – спокойно ответил Эйлу, ощущая на себе взгляды остальных.

Взяв книгу, Хартинсон направился к своей комнате, когда внезапно сквозь приглушённый гул таверны прорезался чей-то грубый голос:

– Есть ли среди вас смельчаки… готовые бросить мне вызов? Ставлю целую бутыль тёмного риверхоллского, что таких здесь нет!

Эйлу инстинктивно обернулся. За одним из столов, шатаясь и с неуклюжей грацией, встал пьяный норд. Он был крепкий, словно дуб, около шести с половиной фэрнов ростом, с плечами, которые могли бы разломать ствол дерева. Его голос резонировал по всему залу, переполняя воздух запахом перегара и пота.

– Я так и дума…

– Ну, давай попробуем. – уже с лёгкой усмешкой на губах ответил Хартинсон, сбросив с плеч мешок и снимая с себя верхнюю одежду. – Как раз развеюсь!

– Позор вам, беспутные ярыги! – с грохотом поставил кружку на стол громила и с размаху перешагнул через скамью. – Даже у чужака яйца больше, чем у вас! Да вы годитесь только полуросликов развлекать!

Книга, тяжёлая и осязаемая, была оставлена на трактирной стойке, и все взгляды сразу же сосредоточились на двух фигурах, которые, казалось, готовились к решающей дуэли. Герой аккуратно сложил ножны на стол, отодвинув ими посуду и прочую утварь, а посетители, притихшие, начали тихо перешёптываться.

– Вот дурак… – прошептал кто-то. – Это же Индриг Свирепый, он просто разорвёт мальца!

– Я слыхала, что он одолел медведя голыми руками… – вторили другие, затаив дыхание.

Сквозь гул зала, скованного напряжением и запахом пота и железа, мужчина и Эйлу встали лицом к лицу, словно два урагана, вот-вот готовых столкнуться в смертельной схватке. Рыжеволосый Индриг, небрежно сбросивший с себя верхнюю одежду, открыл взглядам здоровый торс, украшенный узорами времени и боевых шрамов, плечи которого казались выточенными из камня. Его тело дышало силой, словно древний зверь, проснувшийся от долгого сна. А хоть противник и был значительно выше, горделивое тело Хартинсона держалось ровно, почти вызовом – он поднял голову, смотря прямо в глаза этой гигантской горе мускулов, не моргнув, не дрогнув.

В его взгляде горела смесь безжалостной жестокости, неукротимой боли и искрящегося безумия – взгляд, который мог остановить время и заставить дрожать даже самых храбрых. Эйлу не боялся, он был готов.

– Готов? – голос громил тишину, разрывая её на мелкие осколки. Громадный норд, словно стена непоколебимой мощи, спросил с тяжёлой силой: – На кулаках. Без подлости и хитрых приёмов.

– Готов. – холодно и твёрдо ответил Эйлу, не отводя глаз.

Только произнёс эти слова – и Индриг кинулся с первой атакой, его кулак летел словно молния, стремясь разорвать воздух и разбить челюсть. Но Эйлу мгновенно уклонился, как рыба, скользящая по поверхности воды, ловко проскользнув под руку противника.

«Ах так значит…»

Собрав всю силу в теле, герой толкнул громаду в спину. Тот с грохотом пошатнулся, но не упал – с поворотом, как смерч, свирепый норд бросил удар локтем. Эйлу встретил атаку меткой парировкой, и сразу же нанёс точный, острый как лезвие джеб прямо в лицо.

– Давай! Порви его, малец! – пронёсся крик с зала, словно топливо для пламени.

Хартинсон понимал: равный бой с этой машиной смерти – проигрышная ставка. Его дыхание, с каждым ударом тяжёлое и хриплое, предательски ускорялось – он не мог позволить противнику измотать себя до полного изнеможения, ведь один промах – и всё. Сон навеки мог утащить его в темноту, или смерть отберёт жизнь, как палач отсекает голову.

Он решил играть иначе – хитрее, быстрее, изворотливее.

Громада пошёл в наступление, нанося удары один за другим, как буря, что разбивает скалы. Уклоняться и отбивать их было тяжело, каждое движение тянуло на предельное напряжение, и вот настал момент… пора идти в решающий контратакующий бросок.

– Ты так и будешь отступать? Бей его! – раздался рык из тыла, голос, напоенный яростью и надеждой.

В мгновение, уклонившись от мощного удара, летевшего прямо в голову, Эйлу вновь, как тень, скользнул под руку врага. Противник не успел даже прийти в себя, как две руки, крепкие и решительные, схватили его за торс.

Он был широк, словно древний дуб, и герой едва сумел удержать объятия. Но хватило.

Поставив хрупкую, на первый взгляд, ногу на землю, Эйлу с усилием дёрнул. Хартинсон и громадина вместе покачнулись, словно корабль, накренившийся на штормовом море. Внезапная тишина заполнила зал, словно дыхание всех остановилось. Где-то вдали хрустнула разбитая кружка, кто-то невольно выдохнул.

– Да ну на… повалил… – с открытым ртом проговорил один из посетителей. – Что это за хер моржовый такой…

С грохотом мужчина рухнул на пол, и стол рядом подпрыгнул от удара, словно от удара грома. Эйлу, сидя на его волосатой спине, не теряя ни секунды, начал заводить левую руку врага в болевой приём, словно ловкий хищник, ловящий добычу в сеть.

Но норд не сдавался, сопротивлялся, словно титан, цепляясь за каждую возможность выжить.

«Идиот! Я же тебе руку поломаю! Сдавайся!»

Они окружили их почти незаметно – сначала взглядами, потом кружками, потом шумом. Гул голосов сперва напоминал раскачанное море, где каждый порыв смеха, как буря над хмельной бездной. Но всё стихло, едва Свирепый изогнулся, и плут, оставшийся верхом, вдруг замер, будто стремясь дожать момент – превратить его в легенду, прежде чем он распадётся на чары воспоминания.

Толпа затаила дыхание. Кто-то перестал жевать. Кто-то не осмелился сделать глоток.

Он загнул руку ещё сильнее, и в этом жесте уже не было игры. Это был вызов. Упрямое утверждение: я – победитель. И когда раздался резкий, сухой, безжалостный щелчок вылетающего сустава, все замерли, не смея поверить. Но норд даже бровью не повёл. Лишь моргнул, возможно. Лишь сжал челюсть, быть может.

Кто-то захлопал. Кто-то закричал. Кто-то, не удержав себя, поднял обе руки вверх, взметнув пенный напиток под своды. Кружки в руках дрожали, как при начале песни. Плут, соскользнув со спины гиганта, демонстративно прошёлся в сторону и, не оборачиваясь, отряхнул ладонями тусклый дорожный плащ. В зале разразился смех. Смех нервный. Смех неверящий. Смех – как выдох облегчения.

Но праздник оборвался, как струна на лютне, когда Свирепый, не глядя ни на кого, тяжело поднялся, будто вытесненный из земли камень. Лицо его искажалось не столько болью, сколько глубинной, закалённой в битвах яростью. Он опёрся обеими руками о край стола, а затем, как колокол в разрушенной часовне, ударил по нему, вправив сустав на место.

– Топор! – выкрикнул он, не пряча ярость, как не прячут шрамы.

Все в ужасе попятились назад, а некоторые и вовсе – выбежали на улицу. Норд, дёрнув за руку, вправил её на место.

– Кто-нибудь! – отбросив баллады, в ужасе завопил бард. – Остановите их! Позовите стражу!

Толпа отшатнулась. Те, кто были ближе, инстинктивно подались назад, кто-то оступился, кто-то закрыл голову ладонями. Один из посетителей с глухим вскриком побежал к двери, едва не сбив барда, уронившего лютню.

Тощий мужичок, похожий скорее на мотылька при свече, чем на оруженосца, выбежал из-за перегородки с узлом, укутанным в грязноватую ткань. Дрожащими руками он бросил свёрток на стол, и тот тяжело, с грохотом, врезался в дерево. Кружки, ложки, деревянные тарелки – всё с грохотом и звоном разлетелось по сторонам.

Индриг, с отрешённым спокойствием гладиатора, развернул тряпицу, поднял своё оружие, и трапезная озарилась тяжестью древнего металла. Это был топор – но не просто топор. Он будто был выкован не кузнецом, но самим страхом. Древко было выгнутое, с засохшими отметинами бурой крови. Лезвие на вид тяжёлое, с крошечными шипами на обухе. Оно не отражало свет, оно его поглощало.

Плут же, не двигаясь, вглядывался в происходящее с растущим холодом в груди. Он не отступил. Он не молвил ни слова. Только рука его потянулась к столу, к ножнам, и вот меч уже в руке. Острый, старый, готовый, по-своему скромный. Это не было оружие для парадов. Это было оружие для тех, кто выживает.

– О Шор! Что вы делаете! – вскрикнул трактирщик, метнувшись вперёд, будто пытаясь удержать саму ткань бытия от разрыва.

– Давай, здоровяк! Попробуй, покажи, что ты умеешь! – крикнул Эйлу, выпрямляясь во весь рост, глаза его были чисты и безумны одновременно.

Не страх, но решимость, жгучая, непокорная.

Славная битва – или то, что снаружи ещё можно было бы назвать славной – в эти мгновения начинала перетекать в нечто совсем иное. В затаившее дыхание побоище, в мясную трясину ярости, в залитое кровью молчание, которое хлещет сильнее любого крика.

Норд, сжимая в ладони рукоять топора так, будто хотел раздавить дерево одной только волей, со злобным прищуром показательно сплюнул себе под ноги. Его грудь тяжело вздымалась, а ноздри раздувались, втягивая воздух, как будто он вдыхал в себя саму битву. Затем, тяжело, почти с рычанием, он сорвался с места и ринулся вперёд – стремительно, размашисто, как камень, сброшенный с вершины.

Эйлу, с телом на грани, но разумом ещё трезвым, уклонился в сторону. Меч его сверкнул, разрубая воздух, и со свистом врезался в древко. Древесина топора дрогнула под натиском, издав резкий треск. Руки сами повели оружие дальше. Где-то внутри – в той части, что отзывается только на бой, – закипело. Как кровь, как ярость, как чёрный азарт, что зовёт в самую гущу рубки. В глазах юноши, едва не подрагивающих от возбуждения, уже полыхали огни, как у зверя, угодившего в охоту. Не ради выживания. Ради чувства.

Меч застрял. Глубоко. Противник дёрнулся. На улице кто-то закричал – сначала один, потом другой, потом сразу несколько голосов наложились друг на друга, как если бы сам воздух треснул. Поднялся шум. Крики. Чужие шаги. Глухой гул стражи, которая должна вот-вот появиться. Всё, как всегда, – медленно сдвигающееся к хаосу.

Но норд отшатнулся. Его лицо исказилось не страхом, нет – досадой, злобной, почти истеричной. Индриг сжал кулаки, затем, срываясь с последних нот ярости, с грохотом отбросил топор на пол. Он будто выплюнул это движение из себя. Затем смерил Эйлу тяжёлым взглядом, который был подобен угрозе, что лишь прикинулась молчанием.

– Я найду тебя, подлец! – процедил он сквозь стиснутые зубы, и голос его был как камень, пронзающий ткань.

Он обернулся. Закричал громко, в никуда:

– Пондраг!

– Да, мой танн? – тут же раздался писклявый, дрожащий голос, словно выведенный из сонного страха.

– Пошли. Не хочу находиться в этом проклятом трактире!

Оруженосец, мимолётно сглотнув, поднял тяжёлый топор и плащ, после чего поспешно затрусил следом. Проходя мимо стойки, норд со всей яростью плеча ударил локтем по деревянной балке, и та хрустнула, покрывшись трещиной, как лёд под ногами безрассудного путника. Грохот отозвался в сердцах всех, кто остался в зале.

Тишина после этого легла зловещим покрывалом.

Эйлу остыл. Воздух больше не пел в ушах. Он медленно подошёл к столу и убрал меч обратно в ножны. Движение было тяжёлым, как бы продолжая битву уже во внутреннем пространстве. Он начал неторопливо одеваться, дыша глубоко. Таверна будто окаменела. Ни звука. Даже огонь в очаге трепетал осторожнее обычного.

И тут, будто из отложенного мира, пришли они – стражники. Их шаги прозвучали словно гвозди в могильной доске.

– Что у вас произошло? Где нарушитель? – проговорил один из них.

Голос ровный, но в нём звучал холод. Служебный.

«Да что они смогли бы сделать против такого великана? – мысленно бросил Эйлу, не поднимая головы. – Полнейшая бессмыслица…»

– Всё в порядке, Нальдрунг. – вмешался трактирщик, кряхтя и потирая ладони. – Простите за поднятый шум, уж не доглядел я…

Стража переглянулась, пожала плечами и, ничего не сказав, удалилась. Обычная ночь. Очередная перебранка. Снова чужие драки – не их дело.

Эйлу, окончательно приведя в порядок одежду, подошёл к стойке и взял оставленную им ранее книгу. Затем, не торопясь, поднялся по скрипучей лестнице наверх.

В голове гудело. Мысли кружились, как затянувшийся танец, в котором ты не знаешь – то ли ведёшь, то ли тебя ведут.

«Кто тут ещё и подлец! – мрачно подумал он. – Только слабак отказывается принимать своё поражение.»

Спальня, что была его прежде, оказалась теперь занята. Ничего. Новая тоже подошла. Скромная, но тёплая. Уютная, как отголосок дома, которого у него больше нет.

На стене висела старая, уже выцветшая картина. Морской штиль, судно в одиночестве, нависшее небо, волны, которые будто вот-вот сожмутся, чтобы перевернуть корабль, выбросить его в бездну.

Странное спокойствие.

И печаль.

На столе, в тяжёлом стакане, догорала свеча. Её неровное пламя бросало на стены зыбкие тени. Комната дышала теплом, медленно, как сердце засыпающего зверя.

Кровать оказалась мягкой. Старый, но прочный матрас, тяжёлая медвежья шкура. От неё пахло чем-то древним и настоящим. Тепло обволакивало, проникая в кости.

«Больше и не нужно…» – подумал он. И только тогда позволил себе отпустить день.

Медленно, с упрямым усилием, он проморгался, словно сбрасывая маску. Затем сел на край кровати, взял книгу в руки. Пальцы скользнули по шершавой странице.

– Посмотрим… – почти шёпотом проговорил он, перевернув первую из них.

***

Шло время, герой уже около двух часов читал, сосредоточенно проговаривая текст про себя:

«…Во времена Эры Зарождения люди не имели ни малейшего представления о магии, пропитавшей этот мир. Хоть она была везде и всюду, но воспринималась как невозможное или чудо. Вылупление кладки с драконом-полубогом Архаилом для человечества стало переломным моментом и тёмным временем в истории. Испуганные и неготовые, люди встретили архакин 33 а словно праведного бога, сошедшего с небес, а братьев дракона – как верных и преданных ему апостолов. Тщеславие и гордость новоиспечённых владык росли на глазах.

Они огласили наступление нового, „лучшего“ времени. Наступила так называемая Эра Дракона. Первые сотни лет драконы явились воистину праведными и милостивыми правителями, помогавшими человеку познать основы магии и не только. Именно благодаря им нордлинги начали строить изящные монументы и громоздкие произведения архитектурной мысли, научились творить мощные и невообразимые ранее заклинания, манипулировать душами, заточая их в предметы и оружие. Но самое главное – они обучили смертных языку драконов, – драконосу, – тонкому инструменту, дарованному богами для преобразования материи и маны в магию и волшебство. Большая часть всех заклинаний написаны именно на драконьем. Но только по воле владык, человек так и не смог обуздать весь его потенциал, ему это стало непостижимо. Ведь недостаточно просто прочесть волшебное слово, нужно понять его смысл и закрепить всё это долгими медитациями и практикой, на которые, парой, легко могли уйти и десятилетия. Подобная чувствительность к ней объясняется тем, что всех живых существ от рождения насквозь пропитала мана, от чего каждый был способен творить волшебство в возможной для отдельного взятого представителя степени. Впоследствии драконий стал нативной основной для одноимённого диалекта древненордского, немагического языка. 

Также драконы восстановили один из возведённых Архаэлем Столпов Мироздания, – четыре Великие Башни на разных больших пластах суши планеты Лофариан, – так Прародитель назвал своё творение. Это отличное от других слов драконоса переводилось как Идеальная. Сложно с этим не согласиться, ведь без выбора любой участок суши был по-своему уникален и волшебно красив. В каждый Столп и его опору он внёс частичку себя, дав в будущем своим потомком ещё больше могущества на планете и рядом с Башнями, в особенности. Великую окружали четыре малые, служащие поддерживающими нитями. Главная и основная задача Столпов – поддержание магического порядка и баланса в мире, недопускание схождение планеты с пригодной для жизни орбиты, вкупе со сдерживанием бурного потока энергии, исходящего от Суур. С близившимся падением Империи Драконов неясно как, словно по воле богов, пришли в разруху практически все Столпы Мироздания на планете, но даже несмотря на это, свои функции они выполняют по сей день. Ведь не будь Башен, к диктованию закона которых так привык мир, начнётся самый настоящий Армагеддон. Только Великая Башня Водамина, возведённая в центре материка, будучи частично деактивированной, благодаря энергии Ока Архаэля, осталась в первозданном, нетронутом виде, а её Малые постигла другая, печальная участь…»

Тяжёлый день буквально вырубал его, чтение стало самым настоящим испытанием. Разум погрузился в крепкий сон…

***

Глава VI: Путь

.катэннир там катэнурактаршурэн рау иранириррав но’орб ,ӄарэка’асв там тошо заф акираин ӄюнирахтэрш кА .то-роШ нрош рат-дзирав ёскенрам там тодро’он урутагнар еетэстолирак ё’äнурак рад укрьлив тэ’о’отраН !рутн-у’уровА сарош ъТ 34

– слова, выбитые на камне близ столицы нордов

Семнадцатое число Последнего урожая. Утро – если это уныло-серое оцепенение за окном вообще можно было назвать утром – застало Эйлу не в постели, а уже на ногах, шатко, вяло, словно не он сам поднялся, а тело его, устав от лежания, решило по собственной воле слезть с койки. Он встал всего за несколько часов до полудня? но даже эти жалкие часы умудрился растратить так, словно за ними не стояла целая жизнь. Последние юстианы растаяли в глухих глубинах кружек, на скатерти с засохшими пятнами соусов, в дымке жирного бульона, да в едва ощутимом трепете полураскрытых век, когда разум ещё борется с сонным послевкусием и попытками заставить себя что-либо осмысленно воспринимать.

Можно было ограничиться медяками – какой-нибудь тёплой кашей, хлебом, чуть просоленным мясом. Но нет: он заказал густое рагу, затащил к себе в желудок огненный самогон, купил ещё кувшин дешёвого фермерского эля и доел всё под одинокие страницы давно затасканной книги. Этот поступок был безрассуден и глуп, в своей глупости почти трогателен, но в то же время – необходим. Без пары лишних глотков, без пищи и внутреннего бурчания было бы невозможным дочитать даже половину текущей главы из утомительно затянутой „Империи Драконов“, написанной так, будто её автор считал читателя своим врагом.

Трактирщик, дородный и вечно хмурый, с редкой для себя улыбкой – не доброй, скорее вежливо-снисходительной – поздравил его с победой. Победой честной, хоть и не слишком выдающейся. И, как было обещано накануне, протянул герою бутыль «Свирепого пойла» – густой, мрачной жидкости в тяжёлом стекле, которая будто бы уже на ощупь разогревала грудную клетку.

Как оказалось, этот норд, с которым Эйлу поспорил накануне в пьяном споре, – не просто очередной воин с вольного севера, а танн. Владелец замка. Человек с землёй, с флагом, с историей.

– Получается, я вмазал некому феодалу? – с чуть покосившейся ухмылкой поинтересовался Эйлу, утирая губы краем рукава.

– Получается да. – ответил трактирщик с видом, будто он сам не до конца верил в реальность происходящего.

– А говорят, они лица неприкосновенные…

Никто не ответил. Ответов и не требовалось.

Взяв бутыль – тяжёлую, холодную, будто выкованную из отголосков вчерашней ночи – Хартинсон неспешно поднялся на второй этаж, к той самой комнате, что уже начинала пахнуть его кожей, потом и книгами. Он внезапно понял, что мог бы и не тратиться на спиртное ранее. Теперь у него был целый флакон, и вечер был далёк.

Дверь скрипнула. Кровать вздохнула под ним, когда он вновь завалился на старые одеяла. Лист бумаги, заложенный между главами, отсырел от влаги, пропитался запахом пепельных пальцев и чуть припахивал луковым мылом. Эйлу отыскал глазами ту самую страницу, на которой остановился, и позволил глазам вновь погрузиться в вязкие фразы хрониста. В тишине слышалось только дыхание стены, потрескивание свечи и далёкий, словно умирающий, гул трактира внизу.

«…

– Страница… сто девять. – пробубнил в голове перевернувший страницу Хартинсон.

…Башня на севере после внезапной деактивации вызвала обильный ливень, который в паре с мощнейшим катаклизмом облачил её с фундамента до вершины льдом и жёстким неприступным магическим камнем. Она стала называться горой Кшир-Аур, что в переводе с драконьего означает „Снежная вершина“. С момента восстановления Башня начала оказывать климатическое влияние на и без того холодные земли, представляя последствия банальной ошибки в расчёте.

…

…

Герой пропустил небольшой фрагмент – ту часть повествования, что тянулась словно ледяная корка по поверхности неподвижного озера. Там шла речь о климатических сдвигах, о колебаниях широтных потоков, о сложных термо-магических схемах, приведших к изменению давления в надграничных слоях атмосферы. Текст буквально задыхался в собственных терминах – словно автор, описывая последствия деактивации северной Башни, сам запутался в плетении своих теорий и диаграмм.

Эйлу пролистнул страницу без угрызений. Всё, что ему было нужно, он уже уловил: башня – теперь гора, закутанная в закалённую стужу магии и льда, а ошибки, как это часто бывало в великих проектах империи, вновь стоили слишком дорого. Всё остальное лишь шелуха вокруг уже случившегося. Он искал в книге пульс, а нашёл там лишь ледяное эхо забвения.

„Миграция Перволюдей“ – явление, начатое правителем нордов – Абрахаром Ковенантом, в диапазоне две тысячи семьсот десятых годов Драконьей Эры, подразумевающее постепенную миграцию северян на осаждённые ранее земли горного запада и центральной материковой равнины. Окончилось оно в две тысячи шестьсот восьмидесятом году Драконьей Эры, к моменту полного замерзания всего Дальнего севера. Когда Столп был полностью деактивирован и у подножия горы, без учёта вечных метелей и смертельной пурги, в которой температура порой опускалась до минус ста градусов по шкале Тайвура 35 , уже было практически пусто. Все разумные и вразумившиеся существа покинули необитаемые ныне и полностью покрытые льдом края.