Девушка за границей

По крайней мере, она способна воспринимать все с юмором.

– Несколько обескураживает, – соглашаюсь я. – И явно задает не лучший тон для остального вечера.

Она в ответ беззаботно смеется.

– Цыц, дорогая. Вечер будет шикарный.

– Что будешь пить? – спрашивает Ли.

– Белое вино? – честно говоря, я даже не задумывалась особенно, какой напиток предпочитаю, пока не оказалась по эту сторону Атлантики. Здесь мне законно можно пить алкоголь, а вино представляется самым безопасным вариантом.

– Рассчитывай свои силы, – с насмешкой оставляет свой комментарий Ивонн. – Ты же не хочешь слишком хорошо провести время.

Значит, вот как все будет.

Ивонн заказывает еще один «Эспрессо мартини», а Селеста – пинту пива. Вооружившись нашими заказами, Ли оставляет меня под прицелом двух неприкрыто изучающих женских взглядов.

– Ты, наверное, мало пьешь, да? – высказывает догадку Селеста. – В Америке ведь тебе нельзя по закону.

– Верно. Но еще у меня своего рода ПТСР, – неожиданно признаюсь я. – Не выношу запах пива и крепкого алкоголя. Меня подташнивать начинает. Слишком много всего этого было вокруг, когда я была ребенком.[13]

– А почему? – спрашивает Селеста. – Родители-алкоголики?

Какая изящная формулировка. Видимо, ей, как и брату, свойственна бестактность.

Я качаю головой.

– Нет, ничего такого. Но папа раньше был тем еще тусовщиком. Положение обязывало.

Не уверена, почему я до сих пор говорю. Мне даже не хочется все это обсуждать. Но в пронзительном взгляде Селесты есть нечто особенное, то, что будто вынуждает слова снова и снова срываться с губ, а меня – утрачивать контроль за собственными инстинктами. Видимо, проявило себя мое неизлечимое стремление всем понравиться.

Селеста сощуривается.

– И что же это за положение такое?

– Нет, я хотела сказать… – Вот черт. Сама не знаю, что я хотела сказать. Я загнала себя в угол, а теперь отчаянно пытаюсь из него выбраться. – То есть его работа… – Серьезно, Эбби?

– Работа, – повторяет Селеста. – Это еще что значит?

Я могу весь вечер уклоняться от ее расспросов так и этак, но она явно не отстанет. Глаза у нее горят упрямством как у гончей, взявшей след. Теперь ей надо заполучить кость – просто из спортивного интереса.

Вздохнув, я капитулирую:

– Он был музыкантом.

Она изгибает одну идеально очерченную бровь.

– И что, я его знаю?

А вот этот момент я просто ненавижу.

– Ганнер Блай.

От изумления у нее открывается рот. Ивонн склоняет голову к плечу. Я уже знаю, что будет дальше. Обычно в этот момент все начинают ахать и охать. Говорить, какой сексуальный у меня папа. Фу, какая гадость.

А потом принимаются вспоминать песню с выпускного в школе или с выпускного в университете, или песню, под которую расстались с бывшим, или под которую лишились девственности на парковке возле «Дэйри-Квин». Понятия не имею, почему люди считают, будто я хочу все это знать.[14]

А потом неизбежно оказывается, что среди них есть начинающий музыкальный продюсер. Или кузен-певец. Или у их парня есть группа. Все чего-то хотят – того, что я совершенно не в силах им дать, и я в мгновение ока становлюсь декорацией, средством достижения цели. Какие бы отношения нас ни связывали до этого, они тут же деградируют до принципа «ты мне, я – тебе». Друзей при таком раскладе заводить непросто.

На самом деле, среди всего этого еще и чертовски одиноко.

Тут к столику как раз возвращаются ребята – с нашими напитками. Селеста игнорирует мой умоляющий взгляд и мгновенно поворачивается к брату.

– Ты почему не сказал, что отец Эбби – Ганнер Блай? – набрасывается она на него.

– Что? – Ли косится на нее, посмеиваясь. – Это кто сказал?

– Эбби.

– Что, правда? – моргает Джейми.

Я неохотно киваю.

– Мне должно быть знакомо это имя? – подает голос Джек, окидывая всех за столом изучающим взглядом. Знала, что он мне не просто так понравился.

Ивонн протягивает ему свой телефон. И глаза меня не подводят – теперь она рассматривает меня… с уважением, что ли? Впрочем, это лучше, чем первоначальное презрение, так что я не против.

Джек подносит телефон к уху, внимательно слушая какой-то трек через «Спотифай». А потом резко смотрит на меня.

– Ой, это же тот, который пел «ветряная мельница сердца»!

Ненавижу эту песню. Она стала одним из первых папиных синглов, а потом – неотъемлемой частью любой рекламы, приторным саундтреком по телевизору и инструменталкой в лифте. Чем вообще сердце похоже на ветряную мельницу, черт возьми?

Однажды я спросила об этом папу. Он ответил, что наверняка писал текст под кайфом, а потом прочел лекцию на тему «Просто скажи наркотикам „нет“.

– Вы серьезно? – обвожу взглядом всех собравшихся. – Никто не собирается раздувать из этой мухи слона? Потому что вы понятия не имеете, как это освежает.

– Мы англичане, Эббс, – откликается Джейми со своим привычным четким, пафосным акцентом. – Кроме пива и футбола мы вообще ничему не придаем значения.

– Вам правда все равно? – я украдкой поглядываю на Ли. У него больше всего шансов поддаться одержимости знаменитостью. В конце концов, он мне целый допрос устроил, когда узнал, что я выросла в Лос-Анджелесе.

– Я слушаю исключительно поп-звезд и рок-баллады, – серьезно откликается он.

Скрыв улыбку, я поворачиваюсь к Селесте, но она пожимает плечами.

– Я никогда не была фанаткой Блая. Хотя у него есть песня… как же ее? «Враждебный», кажется. Вот она ничего так.

Меня так и тянет взять ее цитату на вооружение и отправить отцу.

«Ганнер Блай. Ничего так». Селеста Кларк.

К моему вящему облегчению, никто не пытается выведать у меня пикантные подробности и не выпрашивает хотя бы смутный намек на услугу. Даже никакого восхищения не слышно. На самом деле все довольно быстро меняют тему и начинают ностальгировать по музыке, которую слушали в средней школе.

А потом я понимаю, что определенно получила свободу – свет в пабе гаснет, а на сцену выходит группа. Публика довольно активно аплодирует. Ли и остальные парни тут же доказывают, что их волнует не только футбол и пиво: они свистят и орут, и басист, подключая гитару, кивает им. У нас над головой вспыхивает пара софитов, и мое внимание тут же переключается.

Наверное, впервые в истории рока у группы сексуальный бас-гитарист.

6

Всю свою жизнь меня поражало, почему люди так боготворят рок-звезд, откуда вообще взялась эта напасть. Групи спали в машинах, следуя за своими кумирами по всей стране. Девочки-подростки караулили их у отелей. Часами ждали под дождем – отчаявшиеся, на грани истерики, чтобы получить автограф. Такая одержимость подобна болезни.

А потом эта темноволосая отрава перекидывает через плечо бас-гитару, и я будто в транс погружаюсь. Я просто поражена. Зачарована тем, как низко висит инструмент – на уровне бедер. Как он слегка сутулится, когда играет. Какие у него на пальцах серебряные кольца. А на запястьях – кожаные напульсники и плетеные браслеты, и у каждого – своя история, свой смысл, но спрашивать не имеет смысла, потому что он не расскажет. Да ты и не хочешь, ведь это разрушит бесконечную загадочность образа.

Габаритами он уступает Джеку, но все равно высокий и поджарый, с идеально очерченными руками, и его бицепсы напрягаются всякий раз, когда он ударяет по струнам. Он закрывает глаза, кивая головой в такт мелодии, которую я почти не слышу, и у меня пересыхает в горле. Мне вообще не до музыки – я слишком увлечена тем, как он покусывает губу. Он исполняет басовую партию и чувствует при этом каждый аккорд. Его ритм и поэтичность.

Меня завораживают глупейшие мелочи. Как прядь волос падает ему на глаза. Как натягивается короткий рукав рубашки на мускулистых плечах. Как его гитара – потертая, со множеством отметин, – хранит массу воспоминаний. Я не слышу практически не единой песни из сета. Целых двадцать минут я погружена в транс – до тех пор, пока они не уходят со сцены, и тут с меня спадает оцепенение. Я поспешно оглядываюсь по сторонам, переживая, как бы кто не заметил, как пристально я его разглядывала, но за столиком все болтают между собой, не подозревая, как грохочет мое сердце, как вспотели ладони.

Наконец бас-гитарист снова появляется в зале и начинает продираться через толпу вокруг столиков.

К нам.

Паника сковывает все конечности. В голове у меня один за другим проносятся дурацкие сценарии – как он разглядел меня в толпе. И тут он криво улыбается, слегка кивает в знак приветствия и…

Целует Ивонн, которая мгновенно встает ему навстречу.

Я просто растоптана.

Сбита с ног, уничтожена.

Сгорая со стыда, я отвожу взгляд и пялюсь на едва початый бокал вина. Сердце бьется как сумасшедшее, я буквально чувствую, как оно отдается эхом в стопах, в зубах – во всем теле. Надеюсь, никто не заметил моего унижения.

– Нейт, – приветствует басиста Ли, когда тот садится рядом с Ивонн и приобнимает ее за плечо. – Это наша новая соседка по квартире, она из Америки. Эбби, это Нейт.

Я не знаю, куда деть руки. К счастью, Нейт не заморачивается с нормальным рукопожатием, только кивает, когда Джек протягивает ему пиво.

– Ясно, значит, Эбби. – У него низкий, хрипловатый голос.

С британцами никогда не поймешь, что они хотят сказать такими фразочками.

– Э-э-э… да. Хорошо сыграли.

Я мысленно корчусь и пинаю себя. Я уже умудрилась показать себя одержимой дурочкой. Я играла в куклы дома у Стивена Тайлера и каталась верхом на ферме «Скайуокер», а теперь вот сижу, вся в восторге от какого-то чувака, играющего в пабе на западе Лондона. Ненавижу себя.[15][16]

Чувствуя, как подступает нервная тошнота, я залпом осушаю бокал. Сидящий рядом со мной Джейми весело изгибает бровь в молчаливом вопросе.

– Еще? – наконец подает голос он.

А почему бы и нет.

– Пожалуйста.

Как только он встает, все начинают выкрикивать, кому что взять. Джейми пробирается к бару, остальные болтают, а я с трудом пытаюсь изобразить интерес к их разговору. По мере того как пустеют бокалы, разобрать слова с их акцентом становится все труднее.

– Спроси Эбби, – вдруг говорит Селеста. Не знаю, что там надо у меня спросить.

Я поворачиваюсь к ней.

– А?

– Она своего рода эксперт. – Селеста смотрит на Нейта, так что мне тоже приходится посмотреть на него. Пульс снова ускоряется.

– Ты занимаешься музыкой, Эбби? – Темные брови вопросительно изгибаются.

– И близко нет. – Я пыталась играть на гитаре и на барабанах, когда была помладше. Даже некоторое время брала уроки фортепиано и скрипки, когда папа решил, что смена жанра поможет разжечь творческие жилки и дремлющий во мне талант. Он ошибался.

– Ее папа – Ганнер Блай, – сообщает Ивонн.

– Правда? – Нейт аж подается вперед. Проводит рукой по щетине вдоль точеной челюсти. На лице его – нечитаемое выражение, по нему ничего нельзя понять. – Он ведь сам записал все инструментальные партии для песни «Аппарат», да?

– Ну да.

Нейт слегка оживляется.

– Я слышал, он написал черновики партий, сидя в автобусе, пока ездил по гастролям во время второго тура по Европе.

Я киваю.

– Кое-какие мастер-записи конфисковала польская полиция. Они обыскивали автобус, пока он выступал на сцене в Варшаве.[17]

Джек, до этого что-то печатавший на телефоне, заинтересованно поднимает голову.

– Что, просто украли?

– Но ведь он их вернул, да? – спрашивает Нейт, с любопытством уставившись на меня.

Отвести взгляд оказывается не так-то просто.

– Папин гастрольный менеджер, Томми, чуть в тюрьму не попал за то, что ввязался в драку с копами и требовал вернуть записи. Он, кстати, мой крестный. У него до сих пор шрам в том месте, где его огрели дубинкой.

– Огрели? Какого черта там произошло? – Джек открыто ухмыляется, отпивает пива, и мое внимание переключается с глаз Нейта на губы Джека.

Мое бедное сердце совсем сбито с толку: оно все еще лихорадочно бьется, но уже не понимает, из-за кого. Потом решает, что из-за обоих, и заходится пуще прежнего. Класс. Я оказалась в центре любовного треугольника, созданного исключительно моим чрезмерно активным воображением. Потому что в реальном мире Нейт явно с Ивонн, а Джек относится ко мне как к младшей сестре.

– Эббс? – подает голос Джек.

Я пытаюсь вспомнить, о чем мы говорили.

– Ой, точно. Так вот, Томми видит, что офицеры забрали из автобуса записи и положили их в полицейский автомобиль. Рассказывает об этом моему папе, а тот подходит к одному из работников зала, где он выступал, и говорит: «Мне нужна труба или что-нибудь в этом духе. Что-нибудь тяжелое».

Посреди предложения я вдруг осознаю, что занимаюсь тем же, чем частенько занимаются дети знаменитостей и что всегда вызывало у меня отвращение: подаю себя сквозь призму того, кто мой отец. Дома я почти никогда не рассказываю такие байки. Может, потому что большую часть моего детства его имя гремело повсюду.

И вот теперь меня будто прорвало. Слова сыпятся из меня как из порванного мешка. Мне никак не заткнуться, а собственную речь я слышу будто со стороны.

– Работник дает ему стальную цепь, и папа разбивает стекло полицейской машины вдребезги. Томми хватает мастер-записи и тут же получает дубинкой. Падает на землю, сует папе записи и кричит: «Старик, беги! Забудь обо мне».

Все за столом хохочут.

– Дичь какая! – восторженно восклицает Ли.

– Так что папа сматывает удочки. Ловит попутку рядом со стадионом, а за ним бегут копы. Томми умудряется вернуться в автобус, водитель трогается с места. Папу высаживают в аэропорту, он тут же звонит Томми и говорит, мол: «Тащи сюда свою задницу. Убираемся к чертям собачьим из этой страны».

Я смотрю на Нейта. Он смеется, качая головой. От меня не укрывается, что самые интересные истории в моей жизни – не обо мне.

– В общем, теперь папа не может вернуться в Польшу. Ему нравится рассказывать людям, будто Интерпол выдал ордер на его арест, но это только слухи.

Стол снова взрывается смехом, и тут как раз возвращается Джейми. Он ставит на стол несколько бокалов.

– Что я пропустил?

– Папа Эбби – международный преступник в бегах, – поясняет Ли.

Джейми отмахивается, будто говоря «я и не такое могу».

– Я не рассказывал, как один мой приятель привез на самолете девчонку с Ибицы, а в аэропорту его поджидала кучка крупных парней в костюмах и черные внедорожники? Он практически похитил дочку кронпринца.

Наша компания быстро расправляется с очередной порцией алкоголя и заказывает следующую. Хотя до остальных мне далеко, я чувствую, как вино успокаивает мозг. До тех пор, пока не остается лишь тепло легкого опьянения.

В какой-то момент мы перемещаемся к мишеням для игры в дартс. Оказывается, Джейк и Джейми – отчаянные соперники во всех играх, какие только можно найти в пабе.

– Что у тебя за стратегия? – спрашивает Джек, собирая дротики, запущенные Джейми. – Собираешься попасть во все места, кроме денежных?

– Давай-давай, придурок. – Оказывается, у Джейми здорово развязывается язык, когда он выпьет, и мне это даже нравится.

Они играют до тех пор, пока не добиваются ничьей. Ни один в итоге не удовлетворен, и их противостояние вскоре перерастает в препирательство, когда каждый пытается оскорбить оппонента как можно сильнее.

– Все это очень увлекательно, – подает голос Ли, встав рядом со мной. – Но я сваливаю. Не дай этим дуракам поубивать друг друга.

Я сдержанно улыбаюсь в ответ.

– Скажи усатому Джорджу, что я передаю привет.

Он подмигивает в ответ, целует на прощание сестру и устремляется к выходу.

– Смирись уже, а? Ты меня никогда не одолеешь, – Джейми попал в единицу. Не знаю, что он пил, но нахлебался он достаточно, потому что теперь совершенно уверен в своей неуязвимости.

– Можешь отложить дротики и поставить локоть на стол, – Джек похрустывает костяшками пальцев, поигрывает бицепсами, явно вызывая Джейми на сражение по армрестлингу.

– Неси дартс, и я приму меры, – бормочу я себе под нос.

Я осознаю, что произнесла это вслух, только услышав за спиной смешок. Это Нейт. Я поглядываю на него через плечо. Плохая идея. У него веселый взгляд, и я будто застываю. Между нами мелькает искра… не знаю, понимания, что ли. Осознания происходящего. А потом она исчезает, и только Джек издает победный вопль, попав прямо в яблочко.

Джеку удается уговорить меня сыграть вдвоем против Джейми и Селесты, благодаря чему Нейту и Ивонн удается спокойно пообниматься в стороне. В какой-то момент они вместе исчезают из паба. Вот так я встретила и потеряла любовь всей своей жизни – за один вечер.

Кажется, я люблю Лондон.

Кажется, я его ненавижу.

Сентябрь

7

Голова просто раскалывается, и, если я сяду слишком резко, меня, наверное, вытошнит. Вчерашний макияж размазался по подушке. Вчера вечером, вернувшись из паба, мы с Ли вооружились маркером и тарелкой бекона – жевали и рисовали друг на друге, так что теперь вся рука у меня в каракулях. Мы сидели в кухне, а Джейми на втором этаже забавлялся с очередной девицей – так, что стены ходуном ходили. При воспоминании об этом я улыбаюсь.

Стало быть, я постепенно обретаю почву под ногами в новом городе.

Закончилась первая неделя занятий, и я не отстаю. Разве что преподаватели периодически напоминают, что написание некоторых слов должно быть британским, а не американским. Отчасти я беспокоилась, что и неделю не протяну. Где-то в глубине моей души – в самом темном ее уголке – живет пессимистичная сучка, которая вечно твердит, что мне не выжить за пределами папочкиного дома, без его постоянной заботы, что, оказавшись одна в большом мире, я непременно иссохну и рассыплюсь пеплом. Что соседи будут меня ненавидеть, одногруппники – презирать, а преподаватели – обижать.

Черт, а ведь я практически деловой взрослый человек!

Я медленно сползаю с кровати, натягиваю спортивные брюки и шлепки. У двери меня настигает сомнение, стоит ли выходить в таком виде – бюстгальтера под топом нет. Я подумываю надеть его, а уже потом спуститься, но в итоге напоминаю себе, что теперь это и мой дом, а потому я вполне могу позволить себе ходить без лифчика – так, как мне удобно. Бюстгальтеры – просто отстой.

Я спускаюсь на кухню в полной тишине. Мы вчера развели порядочный бардак и ничего не убрали. В основном это вина Джейми – нечего было пытаться испечь блины в три часа ночи.

Я насыпаю себе миску хлопьев, когда пол под ногами начинает дрожать – стало быть, Джек спускается по лестнице. Он, как всегда, без рубашки. Вечный загар с Золотого берега и перекатывающиеся под кожей мышцы быстро избавляют меня от остатков сна. Когда Джек направляется к раковине, я замечаю, как низко сидят у него на бедрах спортивные брюки, и все мысли тут же вылетают из головы.[18]

Несправедливо, что он просто… вот так поступает. Не знаю, выживу ли я в этом доме, если он и дальше продолжит хвастаться своей шикарной физической формой как какой-то австралийский Супер-Майк. Каждый раз, когда он заходит в комнату, меня охватывает головокружительное и дурацкое ощущение.[19]

Не помогает делу и то, что я почти каждую ночь кончаю, фантазируя о нем.

От воспоминания об этом у меня вспыхивают щеки, а соски напрягаются. Отлично. И где же бюстгальтер, когда он так нужен?

– Доброе утро, – поворачивается ко мне Джек.

– Доброе.

Он насыпает в миску с йогуртом мюсли, сверху наливает капельку меда, слизывает остатки с пальцев… и все это время не сводит с меня глаз.

– Ты в курсе, что в этой футболке видно, как у тебя соски торчат? – любезно спрашивает он.

Боже мой.

– Я учту твои наблюдения, – ворчу я. – Извращенец.

– Просто сказал.

– В следующий раз говори тихо, а еще лучше про себя, – медовым голоском предлагаю я.

Джек, посмеиваясь, засовывает в рот ложку йогурта.

– Судя по всему, австралийцам стоит поучиться у британцев манерам, – добавляю я, закатив глаза.

– Мы очень языкастые, – соглашается он. – Если ты думаешь, что я речь не фильтрую, тебе надо познакомиться с моим старшим братом Чарли. Вообще не думает, что говорит. А наш старший брат Ноа уже привык получать по зубам в барах за свои слова.

Я хмурюсь.

– Сколько же вас в семье?

– У меня одна сестра и трое братьев.

– Ого. Много. Ты хочешь сказать, что где-то по свету разгуливают еще три горячих Джека… – я замолкаю, мысленно ругая себя на чем свет стоит. Это же надо такое сказать.

Его губы слегка изгибаются в улыбке.

– Три горячих Джека?

Щеки у меня так и горят.

Он улыбается шире.

– Ты, Эбби, считаешь, я горяч? – тянет он.

– Заткнись. Ты это и сам знаешь.

Он прислоняется к столу и медленно проводит рукой по взъерошенным после сна волосам.

– Честно? Мне такого раньше никто не говорил.

Я откровенно пялюсь на него.

– Да ты издеваешься надо мной.

Он прикусывает нижнюю губу, и в глазах его мелькает уязвимость, какое-то…

– Да, я издеваюсь, – кивает он, в мгновение ока вернув привычное дерзкое выражение. – Большинство женщин соглашается с твоей оценкой.

– А ты нахальный. – Щеки у меня полыхают, сердце бьется как сумасшедшее, и я пытаюсь отвлечься, притворившись, будто весь наш разговор – обычная пикировка.

Джек подходит ближе ко мне, ставит миску с мюсли на стол.

– Слушай, это ты здесь распинаешься насчет моей шикарной внешности.

У него невероятная улыбка. Ее надо запретить на законодательном уровне. И вообще, ни один мужчина не должен иметь права так привлекательно выглядеть и обладать такой харизмой одновременно. То есть или одно, или другое, приятель. Оставь что-нибудь и остальным.

– Утречко. – В кухню вплывает Джейми. Вид у него свежий и сияющий.

Просто поразительно, что он умудрился привести себя в полный порядок после такой бурной ночки. Никаких опухших глаз, никаких признаков похмелья. На нем футболка и джинсы, но выглядит он так, будто одет от кутюр. У него фигура модели с мирового подиума, а еще он умудряется казаться крутым, совершенно не напрягаясь. Это здорово раздражает.

Джейми ставит на огонь чайник и поворачивается к нам.

– Мы с Ли сегодня едем в Суррей. Мне надо заскочить в особняк, кое-что забрать. Вы оба можете присоединиться, если других планов нет.

Джек качает головой.

– Не могу, приятель. У меня сегодня вечером матч.

– А ты, Эббс? – спрашивает Джейми. – Хочешь поехать за город?

Не могу сказать, что успела ощутить в городе клаустрофобию, но, думаю, зелень и голубое небо пойдут мне на пользу. Наверное, приятно будет вырваться из плена серых зданий и потоков машин.

Так что я говорю:

– Звучит чудесно.

– Славно.

– Раз уж мы поедем, может, пустишь меня за руль, дашь попробовать свои силы с левосторонним движением?

Эта идея всплыла в разговоре вчера вечером, но, судя по удивленному лицу Джейми, он ничего о нашей беседе не помнит. Только смеется и качает головой.

– Ни за что, черт возьми. Я лучше ноги лишусь, чем дам тебе ключи от такой машины. Знаю я, как американцы водят.

– Ты ведь знаешь, что в фильмах все врут?

– То есть у вас нет специального спортивного мероприятия, где люди разбивают машины? – откликается он в тон мне.

– Смотря кого спрашивать.

Джейми с недоверчивой миной наливает себе чай.

– Американцы – самая разрушительная сила, известная этому миру, и я не пущу одного из них за руль своей машины. Особенно девочку-подростка.

– Это самая опасная разновидность, – зловещим голосом добавляет Джек.

– В январе мне исполнится двадцать, – возмущаюсь я.

– Сейчас сентябрь. Следовательно, на сегодняшний день ты подросток и к моей машине не прикоснешься.

– Забудь о нем. – Джек подмигивает и ставит пустую миску в раковину. – Как только будет возможность, я дам тебе порулить.

Меня охватывает такой восторг, что я снова краснею.

– Правда?

– Конечно. Зачем жить, если нет угрозы скоропостижной смерти? – Джек насмешливо толкает меня локтем на выходе из кухни, а Джейми смеется, листая что-то в «Инсте».

Мальчишки – просто сволочи.

—–

Нам ехать на юг, но, как только мы с Джейми и Ли выбираемся из Лондона, я понимаю, почему Джейми так отчаянно оберегает свою машину. У него «Ягуар». Великолепно выглядящий внутри, а по дороге скользящий как по воздуху. Разумеется, от этого мне только сильнее хочется сломить сопротивление Джейми. Ничего, время есть. Он еще не знает, что бывает, когда я решаю чего-то добиться.

– В следующие выходные Нейт снова выступает, на этот раз в «Полли», – объявляет Ли с переднего сиденья. Видимо, только что вычитал это в телефоне. – Нас добавить в список гостей?

При упоминании самого сексуального бас-гитариста на земле сердце у меня предсказуемо совершает кульбит.