Девушка за границей

Судя по ответному вздоху и нетерпеливому выражению его лица, это и так очевидно.

– Мне надо взглянуть на эту книгу, – я придвигаю к нему клочок бумаги, на котором записала индекс десятичной классификации. – Знаю, доступ ограничен. Как мне…

Не успеваю я закончить, как он вытаскивает планшет с бумажными бланками и сует мне.

– Заполните.

Анкета очень простая. Надо указать имя, номер студенческого билета, название запрашиваемой книги и для чего она нужна. Пока я заполняю, он мрачно пялится на меня, скрестив руки на груди.

– Видимо, до оцифровки этого процесса они еще не добрались, да?

Мое замечание ему явно не по душе, и он выхватывает у меня планшет, едва я успеваю толком расписаться. Подобно смотрителю крепости он изучает мою анкету. Потом взгляд его соколиных глаз встречается с моим, и он принимается изучать меня еще пристальней, отчего я внезапно чувствую себя виноватой, как будто он пограничник, а я пытаюсь перебраться через таможню с запрещенными продуктами и скотом. Взгляд у него как у копа.

– Проходите, – ворчит мужчина.

Я неуверенно оглядываю расходящиеся за его спиной коридоры.

Он в ответ на мой взгляд дергает головой.

– Найдите нужный номер, возьмите книгу, прочтите ее в одном из открытых кабинетов, потом поставьте обратно. Из архива ничего не выносить.

– Ясно, спасибо… – Тут я замечаю табличку с именем у него на столе. – Мистер Баксли.

Он фыркает и отводит взгляд. Обычно на людей действует мое очарование, но явно не на него. Что ж, значит, нам с ним суждено стать настоящими друзьями.

Искомая книга оказывается гигантским томом в кожаном переплете. Я затаскиваю ее в одну из нескольких комнатушек с крошечным столиком и стулом. Книга представляет собой исследование на тему истории английского портретного искусства и освещает творчество нескольких художников – представителей разных эпох. Есть здесь и иллюстрации, демонстрирующие особенности их манеры и принадлежность к тому или иному творческому направлению. Франклин Астор Дайс писал в начале двадцатого века для нескольких выдающихся благородных британских семей и был любимым художником у Талли, когда те еще занимали видное положение в обществе и пользовались всеобщим уважением.

В книге напечатаны некоторые его портреты, но моей загадочной незнакомки среди них нет.

Я раздраженно ворчу, ведь теперь моей единственной возможностью узнать имя и происхождение девушки снова стали Талли. Вчера вечером я сфотографировала картину и на всякий случай попробовала найти ее с помощью обратного поиска изображений, но тщетно. Погуглила Талли, живших с двадцатых по пятидесятые, и мне выдало несколько имен, но никаких совпадений. Одни слишком стары. Некоторые слишком молоды. А вот в очаровательном возрасте от восемнадцати до двадцати восьми (ее я примерно оценила именно так) огромный пробел, так что свою незнакомку я не нашла.

На всякий случай я фотографирую нужные мне страницы книги и ставлю ее обратно на полку. На выходе я машу мистеру Баксти, хотя он притворяется, что не замечает меня.

Вернувшись к компьютеру, я нахожу несколько книг о семье Талли и сначала беру те, которые выдают на руки. А вот ради одной мне приходится снова посетить архив изданий с ограниченным доступом.

– Здрасте, – говорю я, подходя к крепости у входа. – Это снова я.

Мистер Бакстер хмуро поправляет на носу очки в круглой оправе и, не глядя мне в глаза, придвигает очередной бланк.

– Думаю, идея с цифровизацией не так уж плоха, – говорю я, заполняя анкету. – Можно было бы ввести сканер для студенческих билетов. Или считыватель отпечатков пальцев.

Я с улыбкой возвращаю ему бланк. Он с каменным лицом кивает мне в сторону коридора.

Точно, он уже начинает смягчаться.

—–

Несколько дней спустя, спускаясь в метро, я наконец встречаю по дороге на платформу уличного музыканта. Даже удивительно, что только сейчас.

Он перебирает струны акустической гитары и поет «песню про ветряную мельницу сердца», как ее называет Джек. Голос у него приятный, и играет он хорошо. Не просто подражает моему папе, а интерпретирует по-своему. Знаю, папе понравилось бы, так что я, как и многие другие, достаю телефон, записываю несколько секунд выступления и отправляю видео отцу. Перед тем как продолжить путь к поезду, я кладу в ведерко у ног музыканта несколько фунтов.

Селеста пригласила меня пообедать, и я нервничаю – это мой первый экскурс в настоящий Лондон. Мы договорились встретиться в корейском ресторанчике рядом с местом ее работы. Я думала, что в метро полно народу, но короткая поездка и близко не подготовила меня к лихорадочной суете улицы, в гуще которой я оказываюсь, едва ступив на поверхность. Я тут же допускаю большую ошибку – замираю на вершине лестницы, и меня чуть не сбивают с ног. Теперь я не столько целенаправленно двигаюсь в выбранном направлении, сколько несусь куда-то вперед, подхваченная суетливой толпой.

Здесь шумно. Дома я к такому не привыкла. Склонив голову, пытаюсь найти в телефоне, в какую сторону мне идти. Селеста велела выйти из метро и двигаться на запад, но я вечно забываю, что совершенно не умею ориентироваться на местности, пока не оказываюсь в нескольких милях от цивилизации, один на один с грифом, сидящим на ветке.

Покружив по кварталу дважды, пытаясь разобраться, в какую сторону поворачивается точка, которой я обозначена на карте, я перехожу улицу (где меня чуть не сбивает мотоциклист) и выхожу на нужный маршрут. Всего через несколько минут шум: машины, болтовня и музыка, льющаяся из ресторанов и магазинов, – практически начинает успокаивать. Он странным образом изолирует, будто уши приспосабливаются слышать только его, а все звуки превращаются в глухой гул.

Первоначальный шок понемногу проходит. Я начинаю замечать не только суету вокруг, но и город во всех его красках. Почувствовав аромат кимчи, я иду на запах к неоновой вывеске с изображением зеленого дракона. На витрине нарисован котенок. Я вижу, как внутри женщина что-то коптит на горизонтальном гриле, а напротив нее за стойкой сидит Селеста.

– Ты нашла дорогу, – произносит Селеста вместо приветствия и встает мне навстречу.

В свете дня она гораздо выше. Стройная, гибкая фигурка в легинсах и топе, сверху накинута полупрозрачная рубашка-оверсайз. Густые черные кудри спускаются на плечи.

– Я кое-что нам заказала, если ты не против, – добавляет она.

– Я что угодно съем. Спасибо, что пригласила.

Робко улыбаясь, я сажусь рядом с ней и пристраиваю холщовую сумку в ногах.

– Я так понимаю, на днях мы тебя не пощадили, – она отпивает газированной воды, не сводя с меня глаз, и я осознаю, что она ждет, когда я начну принимать участие в беседе.

– Ну да, – смеюсь я. – Есть немного.

Она резко кивает. Селеста кажется мне человеком, ценящим честность.

– Не принимай на свой счет. Мы так допрашиваем всех новеньких. С нами непросто, но намерения у нас самые лучшие.

– Ты сказала, что работаешь поблизости? – спрашиваю я, меняя тему. – Чем ты занимаешься?

– Преподаю балет. В основном ребятишкам от шести до десяти.

– Мне следовало догадаться. – Тут было два варианта, либо танцовщица, либо модель. Если бы она сказала, допустим, что работает помощником руководителя, я была бы ужасно разочарована. Нам всем хочется, чтобы невероятные, необыкновенные люди, которых мы встречаем на своем пути, соответствовали нашим фантазиям, чтобы через них мы могли пожить ярко. – Ты и сама танцуешь?

Она в ответ слегка склоняет голову, не говоря ни «да», ни «нет».

– Я всегда думала, что стану профессиональной танцовщицей. Я об этом мечтала. Только это меня и радовало. Родители по уши в долги влезли, чтобы отправить меня на занятия, а потом отдать в балетную школу.

– Что случилось?

– У меня развилось хроническое заболевание бедра. Я игнорировала все признаки года три, пока мама наконец силой не заставила меня обратиться к специалисту. Врач сказал, что я могу либо согласиться на операцию и все исправить, либо танцевать дальше, превозмогая боль. Недолго и с риском нанести непоправимый ущерб здоровью. К тридцати оказаться в инвалидном кресле. – Она пожимает плечами. – На тот момент выбор был невелик.

– Мне очень жаль, – говорю я, сочувственно цокая языком. – Ты, должно быть, была вне себя от горя.

Селеста сухо улыбается.

– Вне себя от горя – преуменьшение века. Я около года была в депрессии. Меня ничто не могло утешить. А потом врач, к которому я ходила на физиотерапию, рассказала, что в танцевальную школу, где учится дочка ее сестры, требуются преподаватели. Я месяцев шесть злилась, что она мне вообще такое предложила, а потом согласилась.

Женщина, стоящая за грилем, ставит перед нами три корзинки с корейскими тако, шашлыком и картофелем-фри в виде вафель. Селеста с братом оба обладают талантом разжечь мой аппетит. К счастью, я никогда не оставляю еду на тарелке.

– А теперь тебе нравится преподавать?

– Обожаю. Дети чудесные. Я даже не осознавала, что балет перестал приносить мне радость. До операции я была им просто одержима, но не думаю, что любила его так, как сейчас. Когда наблюдаю, как ученики оттачивают новые навыки, пока не доводят их до совершенства, когда вижу, в какой восторг они приходят и просто как проводят время с друзьями, у меня на душе становится легче. Каждый день, уходя с работы, я чувствую себя счастливой.

Чем больше она говорит, тем больше ее лицо приобретает спокойное, безмятежное выражение. Я ее понимаю. Точно так же я обретаю счастье в библиотеке. Пока человек не найдет то, чем по-настоящему болеет, цельным ему не стать.

– Как ты вообще начала заниматься балетом? Просто попробовала однажды или как?

– Благодаря маме. До нашего рождения она танцевала. И до сих пор активно участвует в творческой жизни Лондона.

У Селесты вибрирует телефон, лежащий на стойке, и она мельком поглядывает на экран. На мгновение девушка оживляется, будто искра пробегает во взгляде при виде имени, и мне становится любопытно.

– О, и кто такой Роберто?

Она облизывает губы, пытаясь подавить улыбку.

– Хороший друг.

Заметив, что я не отвожу от нее взгляда, пока мы не расправляемся с тако, она уступает.

– Он один из благотворителей танцевальной школы. Филантроп, даже покровитель искусств. И довольно приятный человек.

– Мужчина постарше, да?

– В октябре будет сорок три.

– Ого. Значит, намного старше.

Этого я совсем не ожидала. У шикарной двадцатитрехлетней девушки вроде Селесты, должно быть, толпа молодых поклонников в «Инстаграме», пищущих ей личные сообщения.

– Не говори Ли, – просит она, быстро печатая ответ, и убирает телефон в сумочку. – Он вне себя будет.

– Со мной твой секрет в безопасности.

Я вгрызаюсь в очередное тако, а потом поспешно запиваю его водой – язык горит огнем. Не ожидала, что будет так остро.

– А что насчет тебя? – переводит стрелки Селеста. – Тебя дома ждет парень?

– Никакого парня нет. – Я отпиваю еще воды. Язык будто онемел, а зубы вообще потеряли чувствительность.

– Тебе кто-нибудь нравится? Может, на учебе встретила парочку парней в отличной форме?

Не знаю, какое у меня в этот момент выражение лица, но Селеста откладывает тако.

– Значит, да. И кто он?

– Никто. В том смысле, что я встретила одного привлекательного парня, может, даже двух, но ничего такого. Да и в любом случае оба недосягаемы.

– Отлично! Запретная любовь – самая лучшая. – Она надувает губы. – Ну давай. Расскажи мне хоть что-нибудь.

Я сомневаюсь, но потом со стоном капитулирую.

– Обещай, что ничего не скажешь Ли.

– Обещаю.

– Фу, ладно. Я вроде как воспылала похотью к соседу по квартире.

Она ахает.

– Только не говори, что к Джейми!

– А что не так с Джейми?

– Боже мой, так это Джейми?

– Нет. Просто спросила, что с ним не так.

Ответом мне служит смешок.

– Ох, милая, если я начну перечислять, мне времени не хватит. Так, значит, это Джек.

У меня горят щеки – может, от смущения, может, от специй. Я поспешно отхлебываю воды, вдруг, причина все-таки в специях.

– Возможно, – откликаюсь я, как следует напившись. – В том смысле, что… он сексуальный. Ты так не считаешь?

Глаза у нее так и сверкают.

– Полагаю, это очередное преуменьшение.

– Что он из себя представляет? – напираю я, отбросив притворство и попытки показаться хладнокровной. – В плане личной жизни. Он никогда не приводит девчонок домой, но, думаю, целибат он вряд ли соблюдает.

– Нет, никакого целибата, – она посмеивается.

Я тут же напрягаюсь.

– О. Вы с ним…

– Что? Нет-нет, ничего такого. Просто что я хочу сказать… Парень нарасхват. Он не встречается с девушками, скорее трахается и сбегает. Он и домой женщин, наверное, не приводит, чтобы они не привязывались. Судя по всему, Джеки отношений не ищет.

– Значит, трахается и сбегает? – задумчиво повторяю я.

Она изгибает бровь.

– Думаю, вопрос в том, чего ты хочешь от нашего дорогого Джека.

Я проглатываю очередной стон.

– Честное слово, об этом даже говорить не имеет смысла. Как я уже сказала, он вне зоны досягаемости. Когда я только приехала, мне прочитали длинную лекцию о том, как опасно спать с соседом по квартире.

– Правило Джейми, – кивает она.

Я смеюсь.

– Именно. В любом случае, думаю, стоит поискать романтику в другом месте. И секс тоже. А может, и то и другое.

– К слову об этом, – спохватывается она. – Через пару недель я собираюсь на матч по поло. Пойдем со мной. Обещаю, там будет масса подходящих талантов, тебе будет из чего выбрать.

Однажды я была на соревнованиях по водному поло, еще в старшей школе, потому что молодой человек Элизы состоял в команде. Все шло хорошо, пока парни стайкой не выпорхнули из раздевалки – все в крошечных плавках, практически с пенисами на виду. Я смеялась так, что не могла остановиться. У меня чуть истерика не случилась, прямо на трибунах. Элизе пришлось закрыть мне рот руками и прижать к себе так, что моя голова оказалась у нее на коленях. И все это время мамаши и даже стоявший у бассейна судья со свистком в зубах раздраженно на меня пялились.

Наверное, в этот раз все будет иначе.

По какой-то причине я произношу: «Я люблю лошадей». Это, конечно, не ложь, но все равно.

Странно.

– Изумительно. Ивонн с Нейтом тоже придут.

Видимо, на моем лице возникает уже знакомое Селесте выражение, потому что она ахает.

– Что?

– Тебе нравится Нейт? Он – второй запретный плод?

– Нет.

– Врунья.

– Я его всего однажды видела.

Она даже внимания не обращает на мои протесты.

– О, Ивонн просто умрет.

– Лучше не говори ей об этом. Ради ее же безопасности, – я вроде как шучу. Но только вроде как. – И своему брату об этом тоже не говори.

Селеста кусает губы и не сводит с меня сияющего, восторженного взгляда.

– Не скажу никому ни слова. Клянусь.

Хотела бы я ей верить. Но в ней есть какая-то вызывающая опасения проказливость.

Она задумчиво склоняет голову.

– Стало быть, ты из тех девушек, которым нравятся такие же мужчины, как папа? Влюбилась в плохого мальчишку, в музыканта.

Меня окатывает волна ужаса.

– Что? Нет.

В таком ключе я об этом даже не думала. Я же не сравниваю каждого парня с гитарой со своим отцом. Если на то пошло, то долгое время я вообще избегала этого круга, потому что мне совершенно не хочется оказаться в водовороте событий вроде тех, которые предшествовали моему рождению. Нейт – первый музыкант, который меня вообще привлек, честно говоря.

– Все совсем не так, – настаиваю я.

Судя по веселью в глазах Селесты, она мне ни капельки не верит.

Призадумавшись о ее словах, я осознаю, что, возможно, фраза про «плохого мальчишку» не так уж далека от истины. Может, обычно к музыкантам меня и не тянет, но готова признать, что грубоватые парни вполне вписываются в мой типаж.

В конце концов, девушкам просто хочется повеселиться.

Немного просекко и поло – какой от них вред?

10

Если родители не умеют ответственно подходить к использованию интернета, его им надо отключать. Этим хрупким созданиям нельзя позволять бесконтрольно бродить по жестоким просторам киберпространства. Вот вам пример: мой папа скачал на телефон все новостные приложения Лондона, какие только существуют, и теперь каждое утро присылает мне статьи и сводку погоды. Я думала, у него друзья есть. И всякие там хобби. Вместо этого он терроризирует меня – теперь это его работа на полную ставку.

Папа: Трое арестованы за участие в организованной преступности. Би-би-си.

Я: Буду смотреть по сторонам, вдруг встречу Тони Сопрано.

Папа: Мафия – не шутка, малышка.

Я: Сейчас я сделаю скриншот этой переписки и отправлю ее доктору Ву.

Занятия на сегодня закончились, так что, вернувшись домой, я устраиваюсь с ноутбуком на кровати и пытаюсь делать уроки. Из-за тревожных папиных сообщений дело двигается медленно. Все это было бы очень мило, если бы мне не пришлось волноваться, что он, оставшись в одиночестве на ферме, доведет себя до паники.

Папа: Ты ведь не одна ездишь на учебу, да? Безопаснее передвигаться группами.

Я: Как передвигаются волки в сельской местности.

Папа: Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности.

Я: Знаю. Не переживай.

Помню, когда мы еще жили в Лос-Анджелесе и я ходила в начальную школу, однажды у стойки с велосипедами подрались две девочки. Одна из них швырнула другую на асфальт и разнесла ей полгубы. Пока Лондон представляется куда менее опасным местом.

Раздается стук в дверь, и в проеме появляется голова Джейми.

– Мы заказываем на ужин суши. Ты будешь?

– Конечно. На ваше усмотрение.

Он заходит и садится в изножье моей кровати. На нем прекрасно сидящие джинсы с прорехами (они, наверное, стоят больше, чем весь мой гардероб) и лососевого цвета рубашка-поло, подчеркивающая стройные мускулистые руки.

– Хорошо выглядишь, – замечаю я. – На свидание собрался?

– Не-а. Для тебя старался, дорогая.

– Хватит флиртовать со мной. Я занята.

Он посмеивается.

– Все еще хочешь докопаться до происхождения картины?

– Пытаюсь. Слушай-ка, может, ты сумеешь помочь. Расскажи мне побольше про Талли.

Он вздыхает, поудобнее устраиваясь на кровати.

– Это долгая и гнусная история.

– Давай-давай, – подначиваю я.

– Сегодня они изгои. Но, как я уже говорил, век назад они были довольно близки к короне.

– Я читала, что в двадцатые годы поговаривали, будто одна из королевских дочерей может выйти за наследника Талли.

– Это был бы вполне закономерный союз, – кивает он. – Разумеется, ходили слухи.

– На самом деле интересно вот что: после Второй мировой войны род Талли практически пресекся. У герцога к моменту его смерти осталось три сына, – я придвигаюсь ближе к Джейми и поворачиваю ноутбук, чтобы ему было лучше видно. – Это Лоуренс Талли, младший сын. Именно он унаследовал титул.

– Наследником стал младший сын? Занятно.

– Согласись?

Мы вместе рассматриваем изображение на экране – портрет маслом кисти старого-доброго Дайса. У Лоуренса идеально уложенные русые волосы и холодная усмешка, а еще от него веет самодовольством, которое лично у меня вызывает острую неприязнь.

– А знаешь почему? Потому что старший брат, Роберт, исчез, – я кликаю на другую вкладку, показывая портрет Роберта Талли. – В один прекрасный день он попросту вышел из дома, и о нем больше никто ничего не слышал. Думаешь, это плохо? Тогда познакомься с Уильямом… – я открываю очередное изображение, на сей раз Уильяма Талли. – Средний брат, находился на борту судна «Виктория», сбившегося с курса при пересечении Атлантики, и утонул. Всего погибло семьсот пассажиров.

– Гребаный ад. Прямо проклятие какое-то.

Я вздыхаю.

– И тем не менее я до сих пор понятия не имею, связано ли все это хоть как-то с моей таинственной женщиной.

– Зато история выйдет что надо. Надеюсь, тебе удастся разобраться, что к чему. Ты меня заинтересовала.

В дверях кто-то прочищает горло.

Мы с Джейми синхронно поворачиваемся, а в проходе стоит Джек – как всегда, без рубашки. Пресс у него просто невероятный. Мне иногда даже смотреть на него трудно, прямо мозг плавится.

И трусики тоже.

– Разве не очаровательно вы тут устроились, – тянет он, улыбаясь, но в глазах нет ни капли веселья. – Я не помешал?

– Эбби устроила мне краткий экскурс в вековую историю Талли.

– Иными словами, ужин ты до сих пор не заказал.

– Прости, дорогой. Я и забыл, каким брюзгой ты становишься на пустой желудок, – с этими словами Джейми соскальзывает с моей кровати.

– Позовете, когда привезут ужин, – прошу я. – Я пока побуду здесь, поработаю над представлением темы.

После их ухода я открываю новый документ «Ворд» и начинаю фиксировать свое исследование. Учитывая, сколько драмы и интриг вокруг этой темы, скучным задание точно не будет.

—–

На следующее утро в начале занятия мы по очереди представляем преподавателю темы исследований. Когда третий по счету студент начинает рассказывать о своем намерении изучить историю брексита, сидящая рядом со мной Амелия досадливо морщится и сползает пониже на стуле. Преподавательница, за последние несколько минут ни разу не пошевелившаяся, с каждым повтором приевшейся темы все больше погружается в злобное молчание.

К чести студента, стоящего прямо сейчас перед всеми, он уже вовсю предается самобичеванию, судя по тому, с какой брезгливостью он рассказывает о задачах исследования. Кажется, ему отчаянно хочется обратиться в пепел и вылететь в вентиляцию.

Когда он заканчивает выступление и, склонив голову, торопливо усаживается на место, профессор Лэнгфорд поворачивается к аудитории и спрашивает:

– Есть еще желающие поговорить о брексите?

Все поступают мудро: ни одной руки не поднимается.

– До среды даю вам время предложить другую тему. Иначе получите ноль.

После этого заявления по всей аудитории начинают яростно щелкать клавиатуры – как минимум трое студентов бросаются гуглить новые темы.

Горестно вздохнув, Лэнгфорд вызывает следующего желающего. Амелия уверенно поднимает руку, а уже минуту спустя гордо выступает перед всей аудиторией, рассказывая о группе французских проституток, которые в годы революции боролись за освобождение, став шпионками и наемными убийцами. Они прославились свирепством и жестокостью, по слухам, носили серьги и кулоны из зубов своих жертв вместо жемчуга, и даже браслеты из человеческой кожи.

Лэнгфорд с явным облегчением и без единого вопроса одобряет предложение Амелии.

– Это просто капец, – замечаю я, когда Амелия возвращается на место рядом со мной.

– Жутко, да? – Открыв папку, она демонстрирует рисунки с изображением причуд проституток-убийц. – Такой уж у меня настрой.

У меня ничего кровавого в запасе нет, но, когда наступает мой черед выступать, я пытаюсь нарисовать преподавателю убедительную картину. Рассказать о семье, находившейся на волосок от трона, пережившей трагедию и скандал, овеянную тайной. О колоссальном крахе богатых и знаменитых. И о женщине на выброшенном портрете.

– В современных источниках достаточно информации о династии Талли в наши дни, – замечает Лэнгфорд, обдумав мое предложение.

Я согласно киваю. Как я уже уяснила, разводы, наркотические зависимости и самые разные скандалы – отличная пища для таблоидов.

– В то время как о начале двадцатого века известно куда меньше, – добавляет она.

Я вывожу на проектор фотографии картины, чтобы их увидел весь класс. Как и ожидалось, никто не имеет ни малейшего понятия, кто эта женщина.

– Раз ее портрет написал Дайс, она была важной фигурой, – задумчиво произносит профессор. – Если, конечно, сумеете подтвердить, что это его работа.

Черт.

Мне и в голову не пришло, что подпись может оказаться фальшивкой. Не уверена, что это даст моему проекту – станет он более или менее интересным. Тем не менее профессор одобряет мое предложение, и я знаю, что сделала правильный выбор независимо от того, удастся ли мне разгадать тайну картины. Учитывая, что есть несколько направлений для исследования: пропавший Талли, утонувший Талли, семья, впавшая в немилость, – будет о чем написать.

Я размышляю об этом целый день, а вечер провожу в Библиотеке Тэлбота, пытаясь найти как можно больше книг, где упоминается род Талли. Даже смотритель не в состоянии погасить мой пыл. Мы с мистером Баксли теперь старые друзья. В том смысле, что я забалтываю его до полусмерти, а он пялится в ответ с каменным выражением лица. В нашей дружбе действует не столько принцип «давать и брать», сколько «давать и глазеть». Но ничего, он образумится.

Домой я возвращаюсь в приподнятом настроении. На часах уже минуло восемь, и мой желудок урчит, обвиняя в полном пренебрежении к нему. Я вечно забываю поесть, оказавшись в библиотеке.