Солитариус. Книга первая

Через несколько минут мне стало ясно, что этот фильм я уже видел раньше, только никак не мог вспомнить, где и когда, да и содержание почти полностью выветрилось из головы. Погрузившись в себя в попытках вспомнить хоть что-нибудь, не заметил, как задремал. Очнулся, когда включился свет: фильм закончился. Я повернулся к Афродите.

– Уже всё? Ну как фильм? – спросил слегка охрипшим голосом.

Она улыбнулась и махнула рукой.

– Ты правильно сделал, что уснул.

– Скучный?

– Не то слово. Скучный и пустой. Как тот, кто его выбирал.

Что-то в ее голосе меня насторожило. Я заглянул ей в глаза: кажется, она чем-то встревожена…

– Что-то случилось? – спросил я осторожно.

– Случилось? С чего ты взял? – отводя от меня взгляд, ответила Афродита.

– У тебя на лице написано.

– Ха-ха-ха! Ты плохо знаешь женщин. Мало ли что нам взбредёт в голову…

– Есенин, вам понравилось?

Я обернулся на голос: в проходе, улыбаясь во весь рот, стоял ДиКаприо.

– Честно признаться… Фильм показался мне скучным. И пустым, – не моргнув глазом ответил я.

– В самом деле? – Улыбка исчезла с его лица, и теперь он выглядел растерянным. – А я-то надеялся, что… но если так, то… даже не знаю…

Пока актёр огорчённо что-то мямлил, мимо него проковылял Сократ: вид у него был недовольный, и он даже не посмотрел в мою сторону; следом за ним прошла Амазонка, и мне показалось, что она сильно чем-то разгневана. За ней неторопливым шагом шли две незнакомых мне женщины: одна совсем молодая на вид, я бы не дал ей и двадцати, маленькая, стройная блондинка неприступным выражением лица и походкой немного напоминала Амазонку. «Амазоночка», – мелькнуло у меня в голове, но тут она кинула на меня взгляд, и я увидел в ее больших глазах весёлый блеск, говоривший о ней гораздо больше и иначе, чем выражение лица и походка. Вторая женщина, тоже блондинка, но, кажется, крашеная, годилась первой в матери; она вслед за молодой посмотрела на меня, однако без всякого интереса, и взгляд у неё был тусклым, усталым.

– …видимо, я ошибся. В следующий раз выберу что-нибудь более подходящее.

– Моё мнение – это лишь одно мнение. Спросите у остальных. Может, им понравилось?

Афродита громко хмыкнула. ДиКаприо посмотрел на неё с откровенной неприязнью.

– Обязательно спрошу. Благодарю вас, Есенин, за честность. До свидания.

– Один вопрос, ДиКаприо.

– Да?

– Кто вам сказал, что Несмеяна пыталась повеситься?

– Шопенгауэр.

– Какой ещё Шопенгауэр?

– Да вон он, с Белоснежкой разговаривает, – он дёрнул головой в сторону Шапокляка и Златовласки, которые стояли возле экрана и о чем-то беседовали.

– Шапокляк? И вы ему поверили?

– Конечно, зачем же ему врать?

– Не знаю, но он вас обманул, дружище. Несмеяну выписали, и она уехала домой.

– Серьёзно? Так что же? Я привык доверять людям. Пусть этот обман останется на его совести.

– Думаете, она у него есть?

– Нет так нет. Обманул так обманул. Мы все не без греха. Простите, Есенин, я очень устал и хочу спать. До свидания.

Он ушёл, и в зале остались только мы и Шапокляк со Златовлаской. Интересно, о чём они так долго беседуют…

– Я привык доверять людям, – передразнила актера Афродита. – Дурачок. А ты ведь тоже его обманул.

– Пришлось. Если бы я сказал, что уснул, он бы обиделся ещё больше или, хуже того, начал бы пересказывать содержание. Что это за женщины прошли мимо нас? Я их раньше не видел.

– Это потому, что они редко выходят из коттеджа.

– Так они тоже больны? Чем они занимаются?

– Наверно, больны, если живут с нами. Чем занимаются, понятия не имею. Они не очень общительные. Я несколько раз пыталась разговорить их, но бесполезно, они ничего не говорят о себе. Скорее всего…

Она внезапно замолчала и нахмурилась: к нам приближался Шапокляк.

– Салют влюблённым! Ах, как прекрасно это чувство – влюблённость! Особенно при живой жене. Не правда ли, рифмоплетун вы наш? Или нет, лучше сказать: рифмоблядун…

– Пошёл к чёрту, квазимодо хренов! – почти крикнула Афродита, но получилось это у неё как-то по-детски беззлобно.

– Ого! Так меня ещё никто не называл, мерси! А сколько страсти! Берегитесь, Пушкин. Такие женщины подобны спичке, которая может сжечь весь лес. А вам, милая, не мешало бы поучиться хорошим манерам. По доброте душевной готов преподать несколько бесплатных уроков.

– Что тут у вас происходит? – с хмурым любопытством спросила подошедшая к нам Златовласка.

– Ничего особенного, мадемуазель, всего-навсего обмениваемся любезностями. Не желаете ли присоединиться?

– Нет, благодарю. Боюсь, ваши любезности могут завести вас слишком далеко. Лишь бы не в никуда. Доброй ночи!

Шапокляк проводил её взглядом до выхода и ещё более противным голосом, чем обычно, просюсюкал:

– Ути-пути… Ух, какая! Вам бы, Лермонтов, вот на кого стоило излить всю свою, кхе-кхе, любовь. Красива, умна, пожалуй, даже слишком умна, но это ничего, любовь и гения превращает в идиота.

Афродита, в очередной раз неприятно удивляя меня, отправила его «со своей любовью в ….», то есть в тёмное место.

– Не пойду. Эх, нигде мне не рады… А я ведь никому ничего плохого не сделал, – расстроенно произнёс Шапокляк. Потом вздохнул и плаксивым голосом продекламировал:

– Пойду повешусь от тоски

И даже не сниму носки!

На память их оставлю вам!

Не грош – цена моим словам…

В носках навек останусь я.

Но не стирайте их, друзья!

Кто будет нюхать их с душой,

Тот мне вовеки не чужой!

В носках поэта – жизни суть…

– Ну что, пойдём? – повернулся я к Афродите. Она кивнула.

– Ну куда же вы, ребята?! Я же только начал! Неужто я бездарен? Как вы можете так думать? Маяковский, я вызываю вас на поэтическую дуэль! Честный поединок…

– Прошу прощения, но с клоунами не состязаюсь, – перебил я его и уже встал, чтобы уйти, но тут мне пришла в голову одна мысль. – Впрочем… Я готов принять ваш вызов при одном условии.

– Весь внимание, —склонил голову набок Шапокляк.

– Если я, образно говоря, пристрелю вас, то вы расскажете мне всё, что знаете. А вы точно что-то знаете. Например, о спичке, которая может сжечь весь лес. Откуда вы взяли эти слова?

– То была метафора. Я же всё-таки поэт – в отличие от вас. Хорошо, я согласен. В случае поражения расскажу всё, что знаю – а знаю я немало, – но у меня тоже есть одно условие.

– Какое?

– Вы должны отказаться от свидания с женой.

– Что?!

– А вы хотите убить двух зайцев сразу? Нет, так не пойдёт, придётся выбирать. Ещё неизвестно, расскажет вам что-нибудь жена или нет, а я-то точно расскажу. Вот и думайте.

– Есенин, что ты его слушаешь, он же просто издевается! – рассерженно вмешалась Афродита.

– Возможно, что эта, хм, проницательная барышня права, и я действительно издеваюсь, но ведь есть вероятность, что я говорю правду. Вопрос в том, готовы ли вы рискнуть. Ничего сейчас не говорите, подумайте. Скажете завтра в полдень, я буду у себя. Незабываемых снов, господа влюблённые!

Он поклонился мне, а затем послал воздушный поцелуй Афродите – выглядело это довольно мерзко. Афродита в ответ молча показала ему средний палец. Шапокляк неодобрительно покачал головой и ушёл.

– Как таких уродов земля носит… Ничего он не знает, врёт как обычно. Ты же не собираешься отказываться от свидания? – накинулась она на меня.

– Может, и не знает, но скорее всего знает, – задумчиво сказал я.

– Ты совсем рехнулся? Нашёл кому верить! Ты же десять минут назад говорил, что у него нет совести.

– Не волнуйся, я не собираюсь отказываться от встречи с женой. Даже если он что-то знает, оно того не стоит. Жена сама мне всё расскажет.

Афродита тяжко вздохнула и подняла глаза к потолку…

Над лесом висела полная луна. Её мягкое сияние лилось на землю, рассеивая таинственный и слегка пугающий мрак.

– Откуда она взялась? – удивился я. – Когда мы шли сюда, её не было.

– Нарисовали, конечно, – насмешливо ответила моя спутница. – Специально для тебя. Ты же боялся возвращаться в темноте. Трусишка.

– Трус – не тот, кто боится; трус – тот, кто боится и бежит, когда в этом нет необходимости.

– А когда есть необходимость?

– Когда сопротивление бесполезно. Например, когда дерево падает на тебя или когда от тебя без ума злая женщина, которая тебе абсолютно безразлична. Хотя все вы, женщины, злые. Волчицы в овечьих шкурах.

– Ой-ой-ой! Бедненькие мужчинки! Как же вы нас терпите? И если мы носим овечьи шкуры, то вы, значит, бараны.

– Похоже на то.

Мы неспешно шагали по залитой лунным светом дорожке. Позади остался дом искусств и спортзал. Вокруг стояла величественная тишина, которую мы непочтительно нарушали шутливой беседой. Неожиданно Афродита взяла меня под руку, прижалась щекой к моему плечу и ласково спросила:

– Но меня-то ведь ты не боишься, правда?

– Конечно боюсь. Ты же змеиная королева.

– Ну и бойся. Только не убегай.

– В этом нет необходимости.

Когда дорожка повела нас через густой лес, кроны деревьев которого почти не пропускали лунный свет, Афродита крепко вцепилась мне в предплечье и с притворным испугом прошептала:

– Мне страшно.

– Почему? – прошептал я в ответ.

– Как почему? Вдруг из чащи выскочит маньяк и убьёт нас?!

– Хм. Думаешь, Шапокляк затаился где-нибудь и ждёт подходящего момента?

– Спасибо, что утешил. О нём-то я и не подумала, – и она громко рассмеялась.

Так, ведя незамысловатые разговоры, мы и проделали почти весь путь. Всё было хорошо, но какая-то смутная мысль не давала мне покоя. Только когда мы подошли к повороту на женский коттедж, я понял, что меня беспокоит.

– Послушай, Афродита… – она прыснула, и я замялся. – Что?

– Ничего-ничего. Просто забавно звучит. Афродита. Никак не привыкну.

– Мне и самому непривычно, но это имя тебе подходит. Так вот, я вот что хотел спросить. Вечером, у моста, ты сказала, что я хочу убежать от реальности, везде ищу подвох и тому подобное. Почему ты так решила? И как ты там оказалась, кстати?

Афродита вздохнула, отпустила мою руку и остановилась.

– Ты что, думаешь, я за тобой следила? Делать мне больше нечего! Я просто гуляла, ни о чём не думала, потом вышла к реке и увидела тебя на другом берегу. Твоё поведение говорило само за себя. Ты хотел что-то спрятать. Спрятал?

Я внимательно наблюдал за её лицом. Если она врала, то делала это мастерски. Или я ничего не понимаю в людях…

– Спрятал. Поэтому ты решила, что я бегу от реальности? – усмехнулся я.

– Не только поэтому. Дело в том, что ты и до приступа постоянно искал во всём подвох, иногда нёс такой бред, что даже вспоминать не хочется.

– Какой бред?

– Не скажу. Вдруг ты снова встанешь на ту же дорожку? Что ты спрятал?

– Не скажу. Пока ты не скажешь, какой бред я нёс.

– Ну и не говори, не очень-то и надо. Можешь не провожать.

И она быстро зашагала дальше. Секунд десять я стоял на месте, затем догнал её и примирительным тоном сказал:

– Хорошо, больше не будем об этом.

– Вот и отлично, – ответила Афродита и натянуто улыбнулась.

До коттеджа мы шли молча. Множество мыслей пронеслось у меня в голове за эти минуты. И только одна вселяла в меня надежду: мысль о встрече с женой. Больше надеяться было не на что…

– Ну, спасибо за хороший вечер, – сказала Афродита, остановившись перед коттеджем.

– Не за что, – машинально ответил я.

– Надеюсь, совесть тебя не замучает, – и не успел я спросить, что она имеет в виду, как она поцеловала меня в правую щёку. Губы у неё были тёплыми, несмотря на прохладную ночь. – Какой ты колючий! Не забудь побриться перед тем, как идти к жене. Приятных снов!

– Спокойной ночи!

Я провёл рукой по щеке и задумчиво погладил бороду, смотря ей вслед. Что же она скрывает?

Глава 14

Суббота началась с огорчения. Я проснулся в первом часу дня. До этого кто-то (подозреваю, что Сократ) куда-то меня звал, но желания просыпаться не было, к тому же снилось мне что-то очень интересное, что-то связанное с моим прошлым. Я был в этом абсолютно уверен, когда ласковое море снов постепенно выталкивало моё сознание на каменистый берег реальности, и отчаянно пытался удержать в памяти всё увиденное, но разве море унесёшь в руках… Единственное, что мне удалось вспомнить, – это то, что я разговаривал с каким-то человеком в какой-то комнате. Из самого разговора вспомнилось только несколько слов: что-то про Иисуса на кресте и про каких-то конкурентов. Это была даже не капля в море, а капелька. Расстроенный, я ещё минут двадцать лежал, уткнувшись лицом в подушку, потом разозлился на себя, рывком встал с кровати и пошёл умываться.

Выходя из ванной, я вздрогнул от неожиданности: на моей кровати сидел Шапокляк.

– Какого чёрта вам нужно? – поприветствовал я его.

– Как это какого? – сделал он удивлённое лицо. – Обычного, с рожками. Вы обдумали моё предложение?

– И не собирался, – решительно ответил я.

– Значит, отказываетесь от дуэли?

– Само собой.

– Что ж, дело ваше, – он встал и, больше ничего не сказав, вышел из комнаты.

Я не ожидал, что так легко отделаюсь. Это было не похоже на Шапокляка. Но не успел я толком задуматься над его странным поведением, как взгляд мой наткнулся на нечто более странное. На входной двери, под ручкой, красовался шпингалет. Что за чёрт? Когда он появился? Вчера, когда мы были в кинотеатре? Или раньше, но я просто не обращал внимания? Хотя не так важно когда, гораздо важнее почему. Кажется, пару дней назад я вслух высказался по поводу того, что здесь нельзя закрыться. Неужели всё-таки прослушивают? Но даже если так, они могли бы и не реагировать на моё возмущение. Ещё одна загадка…

Одевшись, я пошёл на кухню. Из-за закрытой двери гостиной доносился голос ДиКаприо. Я прислушался: он читал монолог Гамлета.

– …Кто бы плёлся с ношей,

Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,

Когда бы страх чего-то после смерти —

Безвестный край, откуда нет возврата

Земным скитальцам, – волю не смущал,

Внушая нам терпеть невзгоды наши

И не спешить к другим, от нас сокрытым?

Так трусами нас делает раздумье,

И так решимости природный цвет

Хиреет под налётом мысли бледным,

И начинанья, взнесшиеся мощно,

Сворачивая в сторону свой ход,

Теряют имя действия. Но тише!

Офелия?

В этот момент я открыл дверь и с улыбкой сказал:

– Нет, всего лишь я. И грехи ваши в своих молитвах поминать не стану, даже если, не дай бог, начну молиться.

ДиКаприо стоял вполоборота ко мне, а прямо перед ним сидели в креслах Моцарт и Архимед. Их скучающие лица и лишённые всякого воодушевления взгляды ясно говорили о том, что они здесь оказались не из большого желания послушать Шекспира.

– Добрый день, Есенин, – актёр повернулся ко мне и широко улыбнулся. – Вам нравится Шекспир?

–Некоторые вещи. Вы хорошо читали.

– Благодарю. Монолог Гамлета – одна из самых простых сцен в моём репертуаре. Я хочу сказать, что он даётся мне легко. Это потому, что я понимаю Гамлета.

– Не могу похвастаться тем же, – ответил я. – Честно говоря, он производит на меня отталкивающее впечатление. Как бы это сказать… Как загнившее яблоко. Впрочем, там все персонажи гниловатые… Ну да ладно, чёрт с ним, с Гамлетом. Вам установили шпингалеты на двери?

Я обвёл взглядом всех троих.

– Да, это я попросил Белоснежку, – сказал ДиКаприо. – Всё-таки мы с вами свободные люди и имеем право на уединение.

– Действительно, – буркнул Архимед.

– А мне всё равно, меня и так никто не беспокоил, – пробормотал Моцарт, глядя в пол.

– Когда же они успели? – спросил я.

– Вчера вечером, – ворчливо ответил учёный. – Я только задремал, а тут они, чёрт их возьми! Всю ночь потом не мог уснуть… Как будто не могли сделать это днём…

«Вот тебе и загадка», – усмехнулся я про себя.

Все вместе отправились на обед. Погода стояла хорошая, солнышко грело в меру, дул лёгкий ветерок. Мы с актёром чуть подотстали от Моцарта и Архимеда.

– Вы сегодня встречаетесь с женой? – спросил ДиКаприо и, не дожидаясь ответа, с грустью добавил: – А ко мне ещё никто не приезжал. Белоснежка сказала, что я женат и что у нас двое детей. Но правда ли это? Неужели за эти полгода она не могла хоть разочек навестить меня? Хотя бы одна, без детей. Наверное, она думает, что я – безнадёжный псих.

– Может, ей просто некогда? – предположил я, чтобы подбодрить его. – Сколько лет вашим детям?

– Мальчику – семь, девочке – пять.

– Ну вот, видите, у вашей жены наверняка куча забот и совсем нет времени. Дети в таком возрасте требуют много внимания.

– Да, возможно, об этом я и не подумал, – задумчиво произнёс актёр. – Да… Ей, наверное, приходится гораздо труднее, чем мне, а я-то – эх, я! – думаю только о себе. Есенин, а у вас есть дети?

– Вроде бы нет. По крайней мере, Златовласка ничего не говорила.

– Ну ничего, ещё успеете.

– Я даже не знаю, сколько мне лет, – мрачно усмехнулся я.

– Да? – удивился ДиКаприо. – Вам не сказали? Странно. Или вы не спрашивали?

– Спрашивал, но получил философский ответ, мол, возраст ничего не говорит о человеке.

– С этим сложно согласиться. Человек в двадцать и тот же человек в пятьдесят – это уже разные люди. Мне тридцать восемь, а вам, думаю, тридцать-тридцать три, не больше.

– Возможно… Нет, права Златовласка, – сказал я скорее самому себе, чем собеседнику. – Ну узнаю я, что мне тридцать, ну и что это даст? Ничего. Есть вещи поважнее… Послушайте, ДиКаприо, как вы сюда попали?

– Белоснежка сказала, что меня направили сюда врачи. Я лечился в какой-то частной клинике, но там не смогли мне помочь, и вот я здесь.

– Вы пытались покончить с собой?

Он помрачнел.

– Говорят, что пытался.

– А как именно? Вы хотели повеситься, вскрыть вены или как?

– Не знаю, Есенин, я не интересовался такими подробностями, – тон его ясно говорил о том, что ему не нравится эта тема.

– У вас на теле не осталось никаких следов?

– Нет.

– Вот это и удивительно. Неужели никто из нас не вскрывал себе вены? Кто-нибудь должен был выбрать этот способ. Но почему ни у кого нет шрамов на руках?

ДиКаприо уже с нескрываемым недовольством ответил:

– К чему вы клоните? Думаете, руководство нам врёт?

– Даже не знаю. Всё может быть.

– Но зачем? И почему кто-то обязательно должен был резать вены?

– Я ничего не утверждаю, просто размышляю. Вы встречались с Гиппократом?

– Нет.

– Вы здесь уже полгода и ни разу его не видели?

– Не знаю, может, и видел. В начале мая у меня был приступ. Сами понимаете, что это значит. После приступа со мной разговаривала Белоснежка. Почему вы спрашиваете?

– Потому что не уверен, что Гиппократ существует.

Актёр недоверчиво хмыкнул.

– Как это?

– Вот так, – пожал я плечами. – Его практически никто не видел, никто не говорил с ним, призрак какой-то, человек-невидимка.

– Ну, у него наверняка много дел, поэтому он редко бывает в Солитариусе, – не очень уверенно произнёс актёр.

– Что-то слишком уж редко. Вполне возможно, что Златовласка выдумала Гиппократа и использует его как козла отпущения, а сама как бы ни при чём. Это напоминает мне то, как церковь постоянно ссылается на бога, которого никто не видел. «На всё воля Божья», – говорит церковь. «Всё решает Гиппократ», – говорит Златовласка.

– Вы не верите в бога?

– Нет.

– Почему?

– Потому что его нет. А вы верите?

– Не сказать, что я очень уж сильно верю, но мне хочется, чтобы бог существовал.

Я промолчал. Думать о странностях Солитариуса – и уж тем более о боге – расхотелось. Хотелось просто наслаждаться запахами леса, солнечной лаской, весёлым щебетанием птиц, беспечно порхающих над нашими забитыми всякой ерундой головами, величественным видом старых сосен – таких толстых, что не обхватишь руками, крупной спелой земляникой, росшей вдоль дорожки – и как я раньше её не замечал? А когда мы уже подходили к поляне, где находилась столовая, наше внимание привлекли красивые тёмно-серые грибы, похожие на маленькие зонтики. Никто из нас не знал, что это за грибы и можно ли их есть. «Мухоморы или поганки, – предположил Архимед и с глубокомысленным видом добавил: – Грибы как люди: чем красивее, тем ядовитее».

Так совпало, что в обеденном меню был грибной суп. Я самую малость опасался его есть, но, попробовав, с удовольствием опустошил тарелку. Раздачей сегодня заправляла не Корова, а другая повариха – молодая, стройная и хорошо воспитанная.

После обеда я немного почитал книгу Сократа, которая с каждой страницей нравилась мне всё больше. Безымянный настойчиво гнул свою линию, тем самым неизбежно загоняя себя в тотальное одиночество. Но чем меньше людей верило в него, тем больше он сам верил в себя и в то, что выбрал правильный путь.

Закончив читать, я принял ванну и побрился найденной в шкафчике безопасной бритвой, сразу помолодев лет на пять.

Было почти четыре часа. Меня охватило нетерпение, и я никак не мог усидеть на одном месте: то садился на кровать, то вставал и ходил по комнате, иногда останавливаясь у окна и взволнованно постукивая пальцами по подоконнику. «К чёрту! Подожду там», – пробормотал я вслух, бросив взгляд на часы, которые показывали половину пятого. Полез в шкаф за одеждой и, недолго думая, хотя было из чего выбирать, достал светло-голубые джинсы и тёмно-синюю футболку.

Спускаясь с крыльца, я задумался, какой дорогой идти: через столовую было ближе, но мне почему-то хотелось пройти мимо коттеджа Гиппократа, и я свернул направо. У мостика мне вспомнилась Афродита. Случайно ли она оказалась здесь вчера? А если не случайно, то зачем? Да нет, глупости, конечно, случайно. У неё нет никакого резона следить за мной… Если только… Да, если только она не работает на руководство, если она не та, за кого себя выдаёт. Предположим, в комнатах всё-таки установлены скрытые камеры. Значит, тот, кто за нами наблюдает, увидел, что я что-то пишу, и связался с Афродитой, чтобы она проследила за мной? Ну и бред. Вёл я себя как обычно – как они могли что-то заподозрить? Да, я становлюсь хуже Сократа… Но записи лучше перепрятать. На всякий случай…

Мысли мои переключились на жену. На протяжении всей недели я пытался припомнить, как она выглядит, но вместо памяти работало воображение, подсовывая мне образы, напоминающие то Златовласку, то Амазонку, то Афродиту, и мне ничего не оставалось, как выбросить эту затею из головы. Теперь я думал о том, как себя вести, меня немного тревожил тот факт, что я хотел её убить – вряд ли она об этом забыла. Но ведь приехала же, значит, не боится… А вдруг она ничего мне не расскажет?

На дороге перед коттеджем Гиппократа стоял серебристый аэромобиль. Я видел его впервые, и если бы не знал о его существовании, то подумал бы, что это обычный микроавтобус: на вид он почти ничем не отличался от наземного транспорта, только боковых зеркал не было. Впрочем, особо я его не рассматривал, может, нашлись бы и другие отличия. В те секунды мне стало понятно, что я не люблю технику, больше того, испытываю к ней отвращение. Может, это как-то связано с моим прошлым? Я готов был цепляться за любую мелочь, которая могла пролить хоть немного света на мою жизнь.

Когда я уже пересекал поле, где жил персонал, до меня дошло, что на аэромобиле, скорее всего, прилетела жена. Значит, она ещё там, у Златовласки? Или у Гиппократа, если он вернулся… Если он вообще может вернуться.

Домик для гостей находился на небольшой поляне прямо посреди леса, метрах в сорока от дороги. Слева от него стояла круглая беседка, а вокруг росли сосны, внушающие чувство почтения, даже благоговения, сосны, на фоне которых домик казался ещё меньше, чем был на самом деле. Мне пришлись по душе и сам домик – одноэтажная светло-бревенчатая избушка с двумя передними окнами и низким трёхступенчатым крыльцом, переходящим в узкую полуоткрытую террасу, – и выбранное для него место.

Я подошёл к двери, почти не сомневаясь, что она заперта, и дёрнул ручку на себя. Дверь распахнулась, и моему взору открылась маленькая прихожая и короткий коридор, соединяющийся далее с другим коридором, поперечным. В прихожей, на полке для обуви я заметил белые женские кроссовки и застыл в нерешительности. Сердце моё отплясывало тарантеллу.

Только я собрался с мыслями и уже хотел шагнуть вперёд, как из коридора справа появилась невысокая девушка в белой майке и короткой розовой юбке гармошкой. Увидев меня, она вздрогнула, схватилась за сердце, затем прислонилась спиной к бревенчатой стене и стояла так секунд десять, при этом не отрывая от меня взгляда. Я тоже смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова, и вдруг почувствовал, как бы глупо это ни звучало, как сердце захлёстывают волны нежности, поднятые из тёмных глубин моей души взглядом этой девушки. Почему тёмных? Да потому что я и не подозревал, что способен испытывать к кому-либо подобное чувство. Проще говоря, я безоглядно влюбился в свою жену – а это, несомненно, была она – с первого же взгляда. Ах, какая она была красивая! Все слова бессильны перед красотой: её можно только чувствовать. Как нельзя передать словами красоту музыки или картины, так и красота человека не переводится на язык знаков. Человек ведь тоже в некотором роде произведение искусства… Описывать красоту – всё равно что пересказывать гениальное стихотворение своими словами.