Проверка моей невиновности

Она действительно все еще не прониклась к нему как к человеку. Кристофер по-прежнему казался ей многословным, слишком самоуверенным, по временам снисходительным. Однако помимо заключения, что он оказался интереснее, чем она поначалу воображала, Прим решила: в общем и целом ей нравится, что в доме опять появились гости, – после двух месяцев в уединении с родителями; мало того, она почувствовала, что этот ужин неким образом означает конец одной эпохи в ее жизни и начало другой. Отчасти это было оттого, что она постановила начать свои писательские попытки назавтра же, после утренней смены в Хитроу. Но связано это было и с другими, менее уловимыми нюансами, от которых возникло в ней неопределимое ощущение полноты и возможностей, – то, как падал на них свет лампы над ними, создавая едва ли не призрачную атмосферу, некое нездешнее свечение, очевидное удовольствие, какое доставляло матери вновь видеть Кристофера, ощущение возобновленной старой дружбы и, быть может, сильнее всего прочего присутствие Рашиды, казалось наполнявшей всю кухню энергией и покойной, беспечной красотой.

Она сегодня, безусловно, впечатляла. Разговор неизбежно и не раз сворачивал на нового премьер-министра. Если не для чего другого, так хотя бы для того, чтоб посмотреть на реакцию Прим и Рашиды, Кристофер настоял на том, чтобы процитировать (по памяти) твит, который Лиз Трасс опубликовала четыре года назад и где воспевала юное поколение как “убер-ующих, эйр-би-эн-би-шных, деливеру-шных[15] борцов за свободу” (добавляя хэштеги #свободнаястрана #живисвободно #выбор и в придачу #будущность). Ни та ни другая ни разу это заявление не слышали, обе отреагировали одинаково – блевотными корчами, поднеся два пальца ко рту, после чего Рашида сказала:

– Серьезно? Эта женщина считает, что возможность заказывать по интернету такси и доставку еды компенсирует то, что нам оставили расхераченную политическую систему и расхераченную планету?

– Судя по всему, да, – сказал Кристофер. – Именно так она и считает.

– Она считает, что мы чувствуем себя свободными, потому что нам известно, что прежде, чем мы сможем позволить себе сраную крошечную квартирку, пройдет пятнадцать лет?

– Похоже на то.

– И что мы испорчены выбором, потому что каждые пять лет нам перепадает выбрать между двумя политическими партиями, одна из которых самую чуточку менее правая, чем другая?

– Эй, – сказал Кристофер, вскидывая ладони и изображая капитуляцию. – Меня-то ни в чем из этого не вини.

– Ну, кроме тебя, тут никого другого, Крис. Кому-то же надо принять вину на себя. Я считаю, на самом деле это лишь вопрос времени, когда бумеры осознают, что о них думают зумеры.

– И что же, как тебе кажется? – спросила Джоанна с ее обычной тихой горячностью.

– Окей… Конечно, я вас лично в виду не имею, – сказала Рашида. – Но сводится к тому… По сути, все сводится к тому, что мы не понимаем. Мы не понимаем, почему ваше поколение нас так люто ненавидит. Что мы такого сделали, чтобы вас достать? Все эти люди, что голосовали за нее, всем за шестьдесят и семьдесят, так ведь? Стареющие тори, у которых по два-три дома, никакой ипотеки и славные увесистые пенсии. Почему же они проголосовали вот так? Просто чтобы наказать тех, кто моложе? Брекзита не хватило, что ли, когда у них отняли возможность жить по всей Европе? Ага, давай, раздави эту мечту, крошка. Или в Штатах – засадим им Трампа, пусть сосут четыре года. Будут знать свое место – с этой их жизнью, полной возможностей, с их красотой и здоровьем, с их фантастической сексуальностью. – Она заметила у всех на лицах удивление. – Да, ну конечно же, как раз этому они и завидуют. Вот это их заедает. Они прожили свои жалкие безрадостные жизни, и никакие деньги не смогли восполнить им это чувство… крушения надежд. Разочарования от всего этого.

За этим пылким монологом последовала долгая тишина. Красноречие ее новой подруги, ее бесстрашие в том, как она адресовала все свои замечания как раз той публике, которая и была во всем повинна, сразили Прим. У Джоанны вид был пристыженный, она уставилась к себе в тарелку. Эндрю это все, казалось, в первую очередь развлекало, но со своим мнением он выступить не решился. Вместо этого обратился к Кристоферу:

– А ты что скажешь на это? Она по делу говорит, кажется?

Гость ответил с характерной для него отрепетированной улыбкой. Ничто, казалось, не пронимает его слишком уж глубоко.

– Как обычно, – проговорил он, – у моей дочери радикальное мнение, и она предлагает его в своей неподражаемой манере. Если ее поколение так чувствует, что нам поделать? Будет ли Лиз Трасс тем пыточным инструментом, который старичье решит применить к молодежи, или нет, утверждать рановато. Одно, впрочем, несомненно. Завтра она станет премьер-министром, а это значит, что завтра… – И далее прозвучала фраза, которую Прим запомнит, и фраза эта неотвязно пребудет с ней еще много недель: – Завтра станет днем окончательного отрыва Британии от реальности. Завтра реальная жизнь кончится и начнется фантазия.

Часть первая. Смотрите

1

Кристофер Сванн осторожно направлял машину между желтевшими сухой кладкой парапетами на изящном старинном мосту, что переносил дорогу через ручей. Проехать по нему могла лишь одна машина, однако тихим утром вторника, вроде сегодняшнего, вероятность повстречать другой автомобиль была невысока. Через несколько сотен ярдов после моста он вкатился в саму деревеньку Ведэрби-Пруд. Заслышав его мотор (пусть и вел Кристофер тихую гибридную модель), с залпом жалобного кряка взлетели утки в одноименном водоеме. Кристофер ехал по берегу пруда, впитывая каждую неправдоподобную деталь: старое почтовое отделение, красная телефонная будка возле деревенской лавки, ряд домиков под опрятно подровненными тростниковыми крышами и пожилой местный обитатель, читавший “Времена”[16] на видавшей виды дубовой скамейке. Пусть деревня Ведэрби-Пруд и была широко известна своим обаянием и неиспорченностью, Кристофер не в силах был по-настоящему поверить глазам своим – казалось, он наткнулся на забытый уголок Англии, больше напоминавший декорации какого-нибудь кинофильма 1950-х, чем современную действительность. Он проехал по деревенской улице еще немного и ловко встроился на парковочное место перед хорошо сохранившимся постоялым двором XVII века, по-прежнему носившим свое первоначальное название – “Свежий латук”.

Кристофер ненадолго задержался в машине, желая успокоиться, поскольку путь его сегодня утром сложился не без драмы. На самом деле по дороге в Ведэрби-Пруд он чуть не попал в ужасную аварию. Это произошло на крутом склоне, известном как Рыбный холм, сразу за Бродвеем в долине Ившэма. Кристофер преодолевал один из двух или трех серпантинных поворотов, ведших к вершине, когда другая машина обогнала его настолько впритирку и вклинилась перед ним настолько резко, что он едва не слетел с дороги в том самом месте, где по левую руку открывался крутой обрыв глубиной в несколько сотен футов. Кристофера это изрядно потрясло, и ему пришлось остановиться на обочине, и водитель белого фургона, следовавший за ним и ставший свидетелем всего инцидента, посидел с ним за компанию минут десять, пока Кристофер не пришел в себя. Люди бывают очень добры – и вместе с тем люди бывают бесшабашно неуклюжи. Ни та ни другая мысль не нова, но в то утро он осознал их с необычайной силой, а теперь осмыслял вновь, чувствуя, как его постепенно успокаивает прозрачный, умиротворяющий воздух этой милой старинной английской деревни. Вскоре он почувствовал себя готовым попытать удачу в местном пабе.

– Работает ли телевизор? – спросил Кристофер, и хозяин заведения, методично потянув за кран, налил ему пинту темного медноцветного местного пива – “Тракстоновское старое невыносимое”. Кивнул на аппарат, висевший на стене над столом для “толкни полпенса”[17].

– Работает, – ответил хозяин, – но обычно в это время дня мы его не включаем.

– А вы не против, если я посмотрю новости? – спросил Кристофер. Заметив, что хозяин, казалось, несколько опешил от этой просьбы, добавил: – Все-таки вроде как особенный сегодня день.

– Особенный? – переспросил хозяин и потянулся за пультом от телевизора, лежавшим за баром. Он явно не понимал, о чем Кристофер толкует. – Что же в нем особенного?

Он включил телевизор, и через несколько секунд на экране появилось крыльцо дома номер десять по Даунинг-стрит.

– Так ведь у нас же новый премьер-министр, – пояснил Кристофер.

– Правда? И кто же?

– Вы действительно не в курсе?

– Не в курсе, – сказал хозяин паба, берясь за ветошку и протирая стойку, – и, честно скажу, мне без разницы.

– Но бесспорно же, – сказал Кристофер, – нравится нам это или нет, но то, кто возглавляет правительство, влияет на всех нас?

– Я б не смог даже сказать вам, кто у нас сейчас правит, – произнес хозяин. – И знаете почему? Потому что… – Тут он поднес руку с тряпкой к лицу Кристофера и энергично встряхнул ею, орошая лицо гостя брызгами. – Потому что Я… ПРАВЛЮ… САМ.

С этими словами он развернулся и исчез за дверью, оставив Кристофера у бара постигать это примечательное заявление в одиночестве.

В одиночестве он пребывал недолго, поскольку через минуту-другую на пороге дома номер десять возникла сама Лиз Трасс – шагнула к трибуне и начала свое обращение к нации, выражаясь со свойственной ей шероховатостью стиля.

– Я только что приняла от Ее Величества Королевы, – заговорила она, – любезное приглашение сформировать новое правительство. Позвольте отдать должное моему предшественнику. Борис Джонсон принес вам Брекзит и вакцину от ковида, а также встал на пути российской агрессии. История усмотрит в нем премьер-министра с громадными последствиями.

– Оно и верно, – произнес голос за спиной у Кристофера.

Он обернулся и увидел, как в паб зашли еще двое. Один оглядывал меню на баре, а второй уселся на стул рядом с приятелем и с умеренным интересом пялился на экран телевизора.

– Считаю за честь принять на себя эту ответственность в важнейшее для нашей страны время, – говорила новый премьер-министр.

– Как ты думаешь, Том? – спросил тот, кто изучал меню. – Закуски или основные?

– Что делает Соединенное Королевство великим, – продолжала премьер-министр, – так это наша глубинная вера в свободу, в предпринимательство и честную игру. Наш народ вновь и вновь проявлял стойкость, отвагу и решимость. Ныне мы имеем дело с суровыми общемировыми бурями, вызванными ужасающей войной России в Украине и последствиями ковида. Пришло время разобраться с трудностями, мешающими Британии. Нам необходимо быстрее строить дороги, дома и широкополосный интернет. Необходимо больше инвестиций и надежных рабочих мест в каждом городке и городе по всей стране. Необходимо уменьшать нагрузку на семьи и помогать людям справляться с жизнью. Я знаю, что у нас есть все, чтобы решать эти задачи… Разумеется, легко не будет. Но у нас получится.

– Задора в ней чуток есть, уж точно, – проговорил Том. – Нравятся мне женщины с волевым настроем.

– Голосовал бы тогда за нее, а?

– Я и голосовал. Лучшая из худшей шайки-лейки.

– Да не надо было и Бориса скидывать. Незачем.

– Нисколько незачем.

– Мы превратим Британию в нацию устремления… с высокооплачиваемыми рабочими местами, безопасными улицами, где у каждого и повсюду будут все возможности, каких человек заслуживает.

– Ты в имении был сегодня с утра, надо думать? – обратился человек с меню к Тому.

– Так и есть. Разведочку производил для его светлости. Он желает всю проводку там заменить.

У Кристофера резко пробудилось любопытство. Он изо всех сил старался разделить внимание между речью на экране и разговором в баре.

– Я уже сегодня приму меры – и буду принимать меры ежедневно, – чтобы это произошло.

– Ходят слухи, что у него кое-какие финансовые трудности.

– Это всем преуменьшениям преуменьшение.

– Вместе с нашими союзниками мы встанем за свободу и демократию по всему миру, осознавая, что нет нам безопасности дома, если нет безопасности за его пределами.

– И что ж он думает насчет гостиницы?

– Ее закроют до конца года, такое мое мнение.

“Это, – подумал Кристофер, – крупинка сведений особенно интересных”.

– Как премьер-министр я намереваюсь выделить три начальных приоритета… Во-первых, Британия снова должна заработать. У меня есть смелый план роста экономики за счет сокращения налогов и реформирования. Я сокращу налоги, чтобы тем вознаградить тяжелый труд и поддержать рост предпринимательства и инвестирования. Я проведу реформу, чтобы, согласно моим целям, Соединенное Королевство работало, строило и росло.

– Закроют?

– У него попросту нет постояльцев.

– А как же большая конференция на этой неделе?

– Это гостиницу не спасет.

– Мы засучим рукава, чтобы обеспечить людям посильные счета за электричество и газ, а также чтобы обеспечить наше строительство больниц, дорог и широкополосного интернета.

– И что же он собирается делать?

– Закрыть гостиницу. Произвести полное переоснащение. Открыть помещичий дом-музей. Садоводческий центр, чайные залы. Прокат лодок на пруду, детей катать. Что угодно, лишь бы принесло деньжат.

– Во-вторых, я как следует возьмусь за энергетический кризис, возникший из-за путинской войны. Прямо на этой неделе приму меры к тому, чтобы разобраться со счетами за электричество и обеспечить наше будущее энергией.

– Как же он в таком случае собирается за все это платить, если у него деньги кончились?

– В-третьих, я приму меры к тому, чтобы можно было записываться к врачам и получать необходимые услуги НСЗ. Мы поставим наше здравоохранение на ноги. Добиваясь результатов в экономике, энергетике и НСЗ, мы поставим нашу страну на путь долгосрочного успеха.

– Что-то мне подсказывает – его светлость подается на гранты. “Английское наследие”, “Национальный фонд”[18]… Ко всем, кто ему в голову придет.

– Не к лицу нам уступать трудностям, встающим перед нами. Какой бы сильной ни была буря, я знаю, что британцы сильнее. Наша страна построена людьми, которые знают свое дело. У нас громадные запасы таланта, энергии и решимости.

– По-моему, вилами на воде писано.

– Ну еще бы. Но что ж еще ему остается? Если так не выгорит, придется продавать. Потеряет всё.

– Потерять Ведэрби-холл? Но семья же им владела не один век.

– Я уверена, что вместе мы сможем выдержать бурю, сможем перестроить экономику и сможем стать современной блистательной Британией, какой, я знаю, мы можем быть.

Переваривая это духоподъемное обращение и одновременно содержимое только что услышанного разговора, Кристофер допил пинту и вернул стакан на бар. Кивнул на прощанье двоим посетителям – ни тот ни другой не откликнулись, – и, когда собрался покинуть “Свежий латук”, Лиз Трасс завершила свою речь:

– Такова наша жизненно важная задача – обеспечить возможности и процветание всем людям и будущим поколениям. Я решительно настроена добиться результатов. Благодарю вас.

Двое за баром одобрительно закивали и с молчаливым тостом подняли за нее стаканы. Кристофер вышел из паба и поехал к Ведэрби-холлу.

2

Кристофер выехал из деревни и покатил по тихо вившемуся шоссе, пока примерно через три четверти мили не добрался до внушительных кованых ворот Ведэрби-холла слева от дороги. Никаких табличек, сообщавших, что здесь в последующие три дня состоится конференция “ИстКон”, не было, но Кристофер и не ожидал их увидеть. “ИстКон”, в общем-то, не держали в тайне, однако ни организаторы, ни делегаты публичность не жаловали.

Подъезд к гостинице обступали буки. В конце аллеи располагался полукруглый передний двор, где уже было припарковано немало внедорожников, “тесл” и других дорогих транспортных средств. Следуя указателю, Кристофер проехал на резервную парковку справа от величественного главного здания имения. Забрав чемодан, ноутбук и парадный костюм из багажника, он двинулся прочь от автомобиля, запирая его на ходу, остановился у главного входа и впервые окинул наконец взглядом все величие Ведэрби-холла при солнечном свете самого разгара дня.

Архитектурно он оказался смесью палладианского и местного стилей, построен из прекрасного старого котсволдского камня в начале XVIII века. Фасад безупречно симметричный, плющ и глициния устремлялись к двенадцати арочным окнам первого этажа. Шесть широких ступеней вели к арочному дверному проему с рустованным обрамлением. По центру арки на замковом камне запечатлена была простая надпись – день, когда завершилось возведение этого дома: 8 февраля 1724 года. Сланцевую кровлю там и сям акцентировали остроконечные щипцы медово-желтого кирпича с высокими печными трубами, вокруг которых, хрипло вереща и устремляясь к своим гнездам, кувыркались и кружили грачи. Медля у крыльца, Кристофер не мог не заметить, что коринфские колонны по обе стороны от парадного входа в плачевном состоянии, камень весь растрескался, сколот и исчерчен тремя столетиями дождей. Как раз когда Кристофер поворачивал ручку на тяжелой дубовой двери, кусок кладки где-то на фасаде отделился от стены и, приземлившись на дворовых плитах, разлетелся вдребезги.

Кристофер встал в очередь из четырех человек у стойки портье и, дожидаясь, пока его зарегистрируют, принялся разглядывать вестибюль. Казалось, у Ведэрби-холла кризис самоопределения. Вестибюль загромождали безликие предметы псевдостарины всех видов, размеров и эпох. Материал здания, может, и относился к началу XVIII века, однако четыре набора доспехов у стены были куда старше, тогда как набор гигантских шахмат и громоздкие напольные часы (остановившиеся на десяти минутах восьмого) походили на викторианские. Убранство в целом отдавало безысходностью. Плинтусы и карнизы разбухли от влаги. Целые пласты штукатурки отпали и оставили по себе бреши, которые поспешно замазали и выкрасили поверх. Тем не менее было во всем этом некое великолепие. Вопреки всякому здравому смыслу Кристофера всегда впечатляли эти бесстыжие памятники богатству, власти и престижу. И он оказался очень разочарован, когда через десять минут ожидания на регистрации ему сообщили, что его номер не в основном здании, а в современном флигеле в глубине владений.

Флигель этот возвели в 1980-х, пусть его лимонный котсволдский камень и приятно сочетался с главным домом. Именно здесь, в восьмидесяти довольно простеньких и тесных номерах – скорее студенческое общежитие, нежели роскошная гостиница, – и предстояло разместиться многим участникам конференции “ИстКон”. Остальных распределили по другим гостиницам, подальше.

Так случилось, что Кристофер оказался перед дверью в свою комнату одновременно с другим гостем – коренастым лысоватым мужчиной в очках с массивной черной оправой, обрамлявшей беспокойные и отчего-то нервирующие зеленые глаза. Он, судя по всему, заселялся в номер напротив. Обоим поначалу не удалось справиться со своими ключ-картами.

– Никогда не запросто с этими штуками, а? – проговорил сосед, размахивая картой перед датчиком.

– Я уверен, есть какая-то уловка, – сказал Кристофер. – Просто я ею не владею.

– А! Вот, пожалуйста, – произнес сосед тоном тихого удовлетворения, когда замок его наконец щелкнул и открылся. Прежде чем втащить чемодан через порог, он протянул руку: – Я Хауард, кстати.

– Кристофер. Рад познакомиться.

Рукопожатие было кратким. Налаживать дружбу с этой личностью Кристофер не намеревался.

Войдя к себе в номер, он обнаружил, что из окна открывается приятный вид на луг, где в зарослях чертополоха и одуванчика удовлетворенно пасутся коровы. Перепадал отсюда и проблеск маленького декоративного пруда при Ведэрби-холле, у кромки которого на брезентовом стульчике сидел одинокий рыбак и взирал на воду в состоянии полной неподвижности. Кристофер поставил багаж на пол, положил костюм на кровать и уселся читать программу конференции, ожидавшую его на прикроватной тумбочке. Глянцевое издание в тридцать две страницы, со всеми подробностями о докладчиках, значившихся в расписании на ближайшие три дня. Большинство имен Кристоферу были, разумеется, известны. Колумнисты из “Ежедневной почты”, “Наблюдателя” и “Неслыханного”. Люди, начинавшие свои карьеры в журнале “Живой марксизм”[19] в 1980-е и с тех пор прильнувшие к либертарианству и рыночной экономике. Участники мозговых центров с мутными источниками финансирования – вроде Альянса налогоплательщиков или Института экономических дел[20], а также самой группы “Процессус”. Имелась и щепоть парламентариев-консерваторов, один из них – достопочтенный Квази Квартенг, докладчик, который теперь, подумалось Кристоферу, вероятно, не сможет выполнить взятые на себя обязательства выступить перед ними в четверг, поскольку Лиз Трасс только что назначила его канцлером казначейства.

Но опять ему не сиделось, и он решил, что пора тщательнее осмотреть главное здание.

Вновь зайдя в гостиницу с парадного крыльца, он обогнул стойку портье – тут сейчас было люднее некуда – и двинулся путем, какой, судя по всему, вел прочь от толп. Быстро стало понятно, что первый этаж Ведэрби-холла являет собой лабиринт коридоров, перемежаемых лестницами, ведшими, казалось, во все стороны на разные этажи дома, виясь и закручиваясь под непредсказуемыми углами, а потому невозможно было догадаться, куда именно они выведут. Стены коридоров увешаны были мрачными семейными портретами и угрюмыми пейзажами. Ни с того ни с сего возникали странные альковчики, зачастую таившие в себе доспехи или стеклянные витрины, а те содержали в себе обшарпанные реликвии – например, в одной нашлась довольно опасная с виду коллекция восточных ножей. В другом подобном углублении замерло громадное чучело медведя гризли на задних лапах и с ошарашенным выражением на морде. Жилых комнат на этом этаже, похоже, не было – заглядывая в некоторые открытые двери, Кристофер повидал гостиные, обставленные диванами с ситцевой обивкой и низкими журнальными столиками, отделанную дубовыми панелями столовую с тремя длинными столами на козлах и хорами, две барные залы (одна, судя по всему, служила еще и залой для завтраков) и, наконец, библиотеку. То было помещение в глубине дома, и единственное окно его предлагало вид на огород, а за ним – на флигель и конюшни. Света через это окно попадало очень мало, а потому библиотека производила впечатление склепа, что лишь усиливали одинаково темные, торжественные корешки книг на полках, преимущественно викторианских томов; в основном то были переплетенные подшивки забытой периодики XIX века, а вдобавок к ним обязательные собрания сочинений Диккенса и Скотта. Озерца света проливались лишь из антикварных ламп, размещенных на трех столиках, расставленных с равными промежутками по библиотеке. И за одним таким столиком некто колотил по клавишам ноутбука, рядом в зрелищном беспорядке громоздились многочисленные бумаги. Поначалу сзади трудно было понять, мужчина это или женщина. Оказалось, однако, что была это немолодая женщина – заслышав шаги Кристофера у себя за спиной, она обернулась и бросила на него краткий вопросительный взгляд, после чего возвратилась к работе. Она его вроде бы не узнала, но единственного проблеска ее лица – в сочетании с запоминающейся прической коротко-сзади-коротко-по-бокам – хватило, чтобы убедить Кристофера, что они с этой женщиной знакомы, пусть с тех пор, как последний раз виделись, и прошло сорок лет. Он обогнул стол и обратился к ней напрямую:

– Прошу прощения… Ребекка, так? Ребекка Вуд?

Женщина подняла взгляд и сняла очки для чтения. В серых глазах мелькнул проблеск любопытства.

– Кристофер Сванн, – произнес Кристофер. – Из Святого Стефана. Помнишь?

Чтобы как-то откликнуться на это представление, мисс Вуд понадобилось несколько мгновений. А затем она откинулась на спинку, сплела руки, и на лице у нее появилась воинственная улыбка.

– Кристофер Сванн, – повторила она. – Мне б и в голову не пришло. Никогда бы не подумала, что именно тебе хватит смелости – наглости – объявиться здесь на этой неделе.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Кристофер. Он уселся в кресло с кожаной спинкой и придвинулся чуть ближе к ее столу. – Это публичная конференция. Я заплатил за свое участие, как и все прочие. Я здесь как непредвзятый наблюдатель, не более и не менее. – Он глянул на груды документации у нее на столе и увидел, что отпечатана она почти вся на бумаге для заметок с логотипом группы “Процессус”. – Все борешься за славное дело Роджера, я смотрю.

Ребекка не ответила.

– Четыре десятка лет преданной службы, – продолжил он. – Надеюсь, получишь ты с этого не только золотые часы в день выхода на пенсию.