Проверка моей невиновности

– Понимаю, о чем вы, – промолвила она, зачарованная этой книжной подборкой.

– Странно, согласись? – сказал Кристофер. – Феномен “уютного убийства”. Не думаю, что есть в мире другая такая страна, где предмет лютого изуверства можно взять и переименовать в “уютный”. Это очень по-британски, неким неопределимым манером.

– А народ это читает? – спросила Прим, приглядываясь к книгам попристальнее.

– Могу себе такое вообразить. Рынок ими прямо-таки завален.

У Прим промелькнула мысль. Уж такую-то книжку она б наверняка смогла написать? Если пока не вполне готова (а у нее было чувство, что не вполне она готова) оголять душу на печатной странице – писать нечто серьезное, нечто такое, что по-настоящему отражало бы ее взгляды на жизнь, – что мешает ей выдать что-то подобное и сшибить быстрых денег? Всяко лучше, чем весь день лепить суси, да и насколько это вообще трудно? Взять идиллические провинциальные декорации, “квинтэссенцию английскости”, что бы это ни значило, набросать персонажей – каких-нибудь священников, помещиков, рассиживающих в пабах, да заядлых крикетистов, – придумать какой-никакой сценарий убийства. Положено там, наверное, быть и сыщику, человеку чудаковатому и необычному – возможно, с деревянной ногой или с диковинным хобби вроде коллекционирования бабочек или езды на “пенни-фартинге”[13]. Все равно что студенческое сочинение: проследить за тем, чтобы все выстроилось хорошенько и следовало определенной формуле, и получится приличный 2:1[14]. Оно же того стоит, верно?

– Что ж, – сказала она, когда они двинулись дальше. – Судя по тем книжкам, у вас все будет хорошо, главное – не приближайтесь к пасторским домам, садоводческим супермаркетам и “Старым английским чайным”.

– Ты вот так запросто говоришь, – произнес Кристофер, – а я подозреваю, что декорации для этой конференции будут в точности такими, в каких могло бы произойти подобное убийство.

Позднее тем же вечером Прим застала мать коленопреклоненной в кладовке, но в данном случае – не за молитвой: Джоанна перекладывала белье из стиральной машины в сушилку.

– Где все? – спросила Прим.

– Твой отец ушел в супермаркет. Крис – в Хитроу, встречает дочь.

– Кого встречает?

Джоанна встала, в руке непарный носок.

– Мы тебе разве не сказали? Рашида ее зовут. Приезжает на пару дней. – И далее, заметив, что дочь вроде бы расстроена этой новостью, добавила: – Я думала, ты обрадуешься.

– С чего это мне радоваться?

– Не знаю… она твоего возраста, мы думали, вы поладите.

– Мам, – сказала Прим, – когда мне было лет семь, знакомить меня с другой семилеткой на какой-нибудь тусовке и представлять меня ей текстом “Вы обалденно подружитесь – вам обеим по семь” было уместно. А вот когда человеку слегка за двадцать – уже не очень. Людям нужно чуточку больше общего.

– Она ему не настоящая дочь, она приемная, – сказала Джоанна, словно это что-то меняло. – Своих они с Элспет завести не смогли. – И следом, что не менее странно, добавила: – Она из Эфиопии, – так, будто это уникальное торговое предложение.

Впрочем, подразумевавшееся допущение Прим поняла более чем отчетливо: уж это-то, считала ее мать, для человека ее поколения с этим их пылким стремлением к мультикультурализму точно должно все решить. Но, вместо того чтобы клюнуть на эту наживку, Прим просто сказала:

– Ну, могла бы предупредить меня пораньше.

Мать, выходя из терпения, отозвалась:

– Не понимаю я тебя. Вечно жалуешься, до чего тебе одиноко тут, у нас с отцом.

– Да, но мне нравится одиночество. Для меня социализация – стресс. Ты в самом деле до сих пор этого не заметила?

Она убрела в гостиную в скверном настроении и провела несколько минут со своим телефоном, играя в карточную игру под названием “Пирамида”, пока ее не отвлек шум Кристоферова автомобиля, с гравийным хрустом подкатившего по дорожке к дому. Прим убралась в эркер и наблюдала, как с пассажирского сиденья выбралась высокая изящная женщина ее возраста, но с совершенно другими повадками, куда более невозмутимая и уверенная, и извлекла из багажника малиновую сумку. Она слышала, как женщина громко жалуется на что-то своему отцу, входя в незапертую парадную дверь, а затем с некоторой тревогой осознала, что голоса надвигаются все ближе. Через несколько секунд отец с дочерью вошли в гостиную, а Рашида при этом продолжала говорить:

– Короче, суть в том, что на кнопку жать не надо, потому что лифты автоматические. Там даже табличка была, и на ней написано, что они автоматические.

Прим с удивлением отметила, что у Рашиды явный американский выговор. Голос у нее был глубокий и музыкальный.

– Верно, верно, – говорил Кристофер. Он, казалось, толком и не слушал. Он смотрел на что-то у себя в телефоне. – Но этот мужик не обратил внимания, ты это хочешь сказать?

– Вообще никакого внимания, – сказала она – и тут заметила Прим у окна. – Привет. – Губы у нее расплылись в уверенной полуулыбке. – Я не видела, что ты там прячешься.

– Ну… Привет. Я Прим, – сказала Прим, выступая вперед и неловко помахивая рукой.

– Я знаю, кто ты, – сказала Рашида, маша в ответ. – А я…

– Я знаю, кто ты, – сказала Прим, теперь уже способная полуулыбнуться в ответ. И затем: – Ты говоришь о том, о чем, как мне кажется, ты говоришь?

– Не знаю… А о чем, тебе кажется, я говорю?

– О лифтах в пятом терминале.

Глаза у Рашиды распахнулись шире, и она улыбнулась, энергично соглашаясь.

– Да, – сказала она с мощным ударением. – Да. Именно.

– Они автоматические, – сказала Прим Кристоферу – тот уже отвлекся от телефона и переводил взгляд с Прим на Рашиду и обратно, пытаясь понять разделяемое ими недовольство. – Кнопки при них есть, но жмешь ты на них или нет, разницы никакой. Однако вечно найдется мужчина… – Она глянула на Рашиду. – Мужик же какой-то был, верно?

– Конечно.

– Вечно какой-нибудь мужик припрется в последнюю минуту.

– Припрется в последнюю минуту и нажмет на кнопку, и двери откроются, и он такой, нахер, весь довольный собой. – Рашида взглянула на Прим. – И с тобой, значит, то же самое было, верно?

– Да вот на днях буквально.

– А со мной вот только что. Мужик-то один и тот же не мог быть, а?

– У меня был высокий блондин в шортах.

– Ой. А у меня мелкий, с темными волосами и в джинсах в обтяжку.

– Мужик другой, манера та же.

– То-то и оно. В смысле, я понимаю, заморачиваться не стоит, это ж совсем мелочь, но бесит страшно, я про это думаю последние полчаса. Эта спесь, это самомнение…

– Мама твоя дома? – вклиниваясь, спросил Кристофер у Прим. – Хотел узнать, какую комнату выделили Раш.

– Ой, не беспокойтесь, – сказала Прим, подхватывая малиновую сумку. – Я знаю, где ты будешь. Давай, пошли со мной.

И они вместе отправились наверх.

Прим не вполне понимала, почему у нее в телефоне включены уведомления о новостях “Би-би-си”. Свои сюжеты они выкидывали в Сеть чересчур часто, а докучливая музычка теленовостей довольно скоро начала сводить с ума. Однако именно благодаря им она узнала, что члены Консервативной партии выбрали Лиз Трасс своим лидером – а тем самым, по определению, выбрали и нового премьер-министра. Объявление сделали примерно в полдень понедельника 5 сентября во время двадцатиминутного перерыва в ее девятичасовом марафоне рубки овощей и шинковки рыбы. Она поделилась этими сведениями с парой своих сослуживцев, но никого из них, судя по всему, толком это не заинтересовало. Для Прим новость ничем не отличалась от дурных новостей, просачивающихся из ее телефона что ни день – мелочи вроде вот этой толкались у нее в уме, все эти сюжеты про Палестину, войну в Украине, недавний потоп в Пакистане, глобальное изменение климата… Все это добавлялось, кирпичик на кирпичик, неуклонно воздвигалась стена отчаяния, застившая, казалось, любые проблески пригодного для жизни будущего.

Уж конечно, с поправкой на все это, перспектива чуть более правого премьер-министра – невелика важность? Может быть. Но то был еще один кирпичик в ту же стену, и он не давал ей покоя вплоть до самого конца долгого и сложного пути домой. Кристофер с дочерью и мать Прим разговаривали в гостиной, но Прим поспешила мимо, не здороваясь, чувствуя странную обиду на присутствие в доме гостей. Наверху она села на кровать, откинулась к стене, ткнула в телефоне во вкладку “Нетфликс” (всегда открытую) и стала смотреть наобум выбранную серию “Друзей”. Выпала третья серия из третьего сезона. Прим как раз добралась до той сцены, где Росс объясняет Чендлеру, как выпростаться из вечерних постельных объятий подруги, и вдруг осознала, что в дверях стоит Рашида. Прим виновато замерла и отложила телефон, словно ее застукали за просмотром порнухи. Но Рашида лишь сказала дружелюбно:

– “Которая с вареньем”, да?

Прим кивнула. Поразительно, до чего некоторые – иногда самые неожиданные некоторые – знают все эти серии наизусть.

– Точно.

– Мало чего помню оттуда, если честно.

– Эта не из лучших. Но Джоуи в ней прямо-таки огонь.

– А. – Рашида уселась на кровать рядом с ней. – Ну, не мне судить.

– Не твой типаж?

Рашида улыбнулась.

– У меня, в общем-то, нет типажа.

Произнеся эту несколько загадочную реплику, Рашида откинулась на постели, опершись на локти. То, с какой уверенностью она заняла эту томную позу в спальне у малознакомого человека, поразило Прим, и она вдруг со всей остротой осознала, до чего близко они сейчас друг от дружки.

– И часто смотришь их? – спросила Рашида. – Насколько крепко подсела?

– Пару серий в день, – сказала Прим. – Бывает, по три-четыре, если у меня какой-нибудь жесткач.

– Ну, не волнуйся. Я не из тех, кто судит. Да и хорошо, что от них иногда приходит что-то приятное – поверх всего ужаса, какой они к нам впускают, а?

– В смысле?

Рашида воздела свой телефон.

– Эти. Великое благо нашего поколения. И величайшее проклятие.

Прим не ответила. Она в самом деле не понимала, что тут сказать.

Рашида взглянула на свой телефон и тихонько произнесла:

– Тебя никогда не тянет просто взять да избавиться от него, а? В смысле, пойти на озеро или на канал или еще куда и просто зашвырнуть в воду? Может, так и стоит сделать. Может, нам стоит сговориться. В смысле, мне иногда муторно думать о том, что я там обнаружу.

Услышав это, Прим почувствовала, как в ней облегчается некое странное бремя. Невесть сколько раз о том же самом думала и она, однако никогда не находила в себе сил сказать это.

– Когда ты это почувствовала? – спросила она.

– Не знаю… Не первый год уже так, мне кажется. – Рашида уставилась в пространство, размышляя. – Одно время все было прям плохо. Мне начало падать в почту, чтоб я прослушала голосовое сообщение, и я слушала, а они… ух какие же они стремные были. Я так и не выяснила, кто это. Наверное, какой-нибудь парень из колледжа.

– А ты на них в итоге не пожаловалась или как-то?

– Может, стоило бы. Но я просто перестала те письма открывать. Да и где-то год уже не было ни одного. Хотя некоторое время, знаешь… у меня все внутри сжималось, когда очередное падало в ящик.

Обе помолчали. Затем Прим сказала:

– У них их нету, конечно.

– У кого?

– У персонажей в “Друзьях”. Я читала в чьей-то статье, почему людям нашего возраста так нравится этот сериал. Ностальгия по временам до нашего рождения.

– У них нету мобильных телефонов?

– Нет смартфонов. Есть только эти штуки, похожие на кирпичи, и антенны из них торчат. По-моему, никто ни одной эсэмэски не отправил. За все десять сезонов.

– Да ладно? Ну, Крис наверняка знает. Могу у него спросить.

– У отца твоего?

– Я не зову его отцом, – сказала Рашида, садясь и выпрямляясь. – Только Крисом. Но да, у него. Он об этом сериале знает все. Неожиданно, да?

– Ага, довольно-таки. С чего вдруг?

Прежде чем ответить, Рашида на миг задумалась.

– Ну, во-первых, у него поразительная память. Очень цепкая. Он, по сути, помнит все, что когда-либо узнал. Но вот насчет “Друзей”… Наверное, это еще с тех пор, как мне было одиннадцать или двенадцать. Родители расстались, и Крис вернулся жить в Британию. Меня отправили сюда к нему на лето, и все было очень неловко. Видимо, с тех пор как он меня последний раз видел, я из ребенка превратилась в подростка, и мы теперь не понимали толком, как друг с другом обращаться. Ну и в итоге почти все время смотрели вместе “Друзей”. И даже теперь, когда едем в машине или еще как-то, а у нас исчерпались темы для разговора – что происходит очень часто, – мы играем в такую игру, соревнуемся, кто лучше помнит тех или иных мелких персонажей, названия серий и всякое такое.

Рашида, похоже, была расположена общаться, а потому Прим решила воспользоваться этим и выяснить о ней побольше.

– А чем ты сейчас тут занимаешься? – спросила она.

– Я на середине магистратуры, – ответила Рашида. – Скоро начнется второй курс.

– В Лондоне?

– Да. Крис решил, что мои горизонты расширятся, если я поживу некоторое время здесь. И это хороший повод слинять от Элспет. Мы только что провели вместе лето, и сложилось оно… не очень. Мы уже много лет толком не ладим. В некотором смысле жаль, что так, потому что она живет вполне себе идиллически, врать не буду. В провинции штата Нью-Йорк.

– Ты там выросла?

– Да. Я там провела почти всю жизнь. А родилась я в месте под названием Мекеле, это на севере Эфиопии, но ничего о той поре не помню. Оба мои родителя погибли, когда эритрейцы их бомбили во время войны. Меня отдали в приют, и Крис с Элспет меня удочерили, когда мне было два. Такое в ту пору делали многие добрые американские либералы.

Прим кивнула, но больше на эту тему вопросов не задавала, опасаясь, что они прозвучат глупо и попросту станут проверкой ее неискушенности. Она решила сместить разговор на почву более удобную.

– И где ты в Лондоне сейчас живешь?

– Снимаем вскладчину в Вэнстеде. – Рашида встрепенулась, встала и принялась прохаживаться по комнате. Напомнила тем самым, до чего она высокая, до чего ненатужно изящная. – Жилье не очень удобное для учебы и не очень хорошее, и я не очень лажу с людьми, с которыми вместе снимаю, но все равно по какой-то странной причине… по какой-то странной причине оно мне нравится.

Прим подумала о своей студенческой квартире в Ньюкасле, которую практически во всех отношениях едва ли можно было вообразить еще более антисанитарной или неудобной, и далеко не впервые ощутила могучую, затопляющую волну ностальгии по тем временам, какие там провела. Она завидовала Рашиде в том, что ей еще предстоит целый год в университете, а также начала слегка завидовать тем, у кого соседкой была эта броская, харизматичная женщина.

– А что изучаешь? – спросила Прим.

– Предпринимательство и управление.

Ответ оказался разочаровывающим. Не могла Прим себе представить Рашиду облаченной в конторский прикид – или как она сутулится у компьютера, забивая цифры в электронные таблицы.

– Я бы хотела когда-нибудь вести свое дело, – продолжала Рашида. – Ничего громадного – может, ресторан-другой, что-то такое. Важно, чтоб оно мне принадлежало. Иначе просто делаешь деньги для кого-то еще, верно? Кому это надо?

К этой точке в разговоре она уже подбрела к письменному столу Прим и с беззастенчивым любопытством вглядывалась в фотокарточки, пришпиленные к стенке над ним.

– Ну в общем. Так я себе это представляла. Может, было бы прикольнее заниматься чем-нибудь типа… не знаю, языка и литературы, но такое образование в итоге довольно-таки бесполезно, тебе не кажется? – Тут она обернулась. – А ты? У тебя что было?

– Язык и литература, – ответила Прим.

– Ой. – Рашида рассмеялась. – Извини.

– Ничего. Ты по-своему вполне права. Вот, пожалуйста, я вернулась домой и понятия не имею, чем заняться в жизни. – С внезапной паникой она осознала, что Рашида смотрит в ее раскрытую записную книжку. – Ох… слушай… не обращай там внимания, это просто… Даже не знаю, что это.

– “Смерть в домике под тростниковой крышей”? – прочла вслух Рашида. – “Убийства в пляжной хижине”? “Овсяные отравления”? Это все похоже на… названия книг?

– Ага, у меня тут возникла дикая мысль… – что ж, отчего бы и не выложить все как есть, – попробовать написать книгу.

Рашида, не успев спохватиться, исторгла короткий смешок.

– Извини… Мне кажется, это отличная мысль. Ну, то есть, почему нет? Но… ты вот так собираешься ее назвать?

Вкратце и не без некоторого труда Прим рассказала ей о витрине, которую они с Кристофером видели накануне, и как он познакомил ее с понятием “уютного убийства”. Этот устойчивый оборот был Рашиде незнаком, и его потребовалось пояснить.

– Я понимаю, что звучит это несколько цинично – вот так выбирать жанр и писать по рецепту, но… не знаю, я никогда ничего в жизни не сочиняла. Я подумала, что, возможно, это неплохой способ начать – научиться основам, что ли.

Рашида кивнула.

– Наверное, в этом есть смысл. Но, может, начать с чего-то такого, что тебе самой нравится? В смысле, что ты сама любишь читать?

Почти не задумываясь, Прим ответила:

– Всякую темную академию.

– А что это… если поточнее?

– О, это, ну… романы об университетских студентах-изгоях, у которых складывается крепкая дружба, и они втягиваются во всякие тайные общества, убийства и прочее типа такого.

– И это прям реальная тема?

– Конечно. Ты не читала “Тайную историю”?

Рашида покачала головой.

– Только слышала.

– Потом еще много других появилось, естественно.

Чувствуя, как в голове наклевывается замысел, Прим потянулась к записной книжке, открыла ее на чистой странице и записала два пункта в столбик. Покончив с этим, подняла взгляд и увидела, что Рашида смотрит на нее – кажется, впервые – с чем-то смутно похожим на интерес. Как ни абсурдно, Прим почувствовала, что польщена.

– Обожаю творческих людей, – сказала Рашида. – Печальный факт: у меня на весь организм ни одной творческой косточки. Откуда оно берется, творчество? Что подталкивает тебя писать?

– Ну слушай, я ничего пока не написала вообще-то…

– Нет, но… откуда берется этот позыв? Это потому что ты хочешь что-то после себя оставить? Своего рода… рывок в бессмертие?

От этой мысли Прим невольно улыбнулась.

– Мне кажется, в наши дни, если хочешь, чтобы тебя запомнили, книга – не метод. – И, поясняя, добавила: – Я возилась тут на днях у отца в библиотеке и наткнулась на здоровенный роман, который кто-то написал в 90-е, ты не поверишь, что там разные люди понаписали на обложке – шедевр, будущая классика, чего только не, – и знаешь что? Никто этого мужика больше не помнит. Даже мой отец его не распознал по имени. Был да сплыл. Забыт.

Рашида подошла к сказанному бескомпромиссно.

– Что ж, значит, заслужил, наверное, быть забытым. Господи, я как подумаю о некоторых писателях, кого нас заставляли читать в старших классах. Вот их-то никто читать не стал бы, если б наши учителя нам их не пихали.

– Возможно, ты и права, – со смехом сказала Прим, а затем более вдумчиво добавила: – Так или иначе, мне не кажется, что в творчестве есть что-то особенное. Нет тут никакого волшебного заклинания. Писать любой умеет. Ты пробовала? Может, как раз тебе стоит попробовать.

Рашида покачала головой.

– Мне никогда не удавалось сочинять истории. Даже в детстве. Всякий раз, когда надо было написать что-то для домашки, я не могла себя заставить. Вечно чувствовалось в этом что-то такое… фальшивое, как по мне. Фальшивое – и какое-то стыдное.

– И что же ты делала в таком случае? Сдавала чистый лист?

– Нет, писать я умела. Я, естественно, могла написать что-то. Но писала в итоге… всякое настоящее. То, что со мной действительно случалось. Просто рассказывала правду о себе.

– Ну, теперь это называется “автофикшн”. Очень модно вообще-то.

– Правда? Это тоже реальная тема?

– Конечно. Жанр также известен как “жизненное письмо”, “творческие мемуары”… По сути, ты пишешь о собственной жизни, но не так, что “сперва случилось это, потом случилось то”. Берешь ту или иную часть своего жизненного опыта и пишешь о ней так, как если б сочиняла роман.

– Хм-м. Может, и тебе имеет смысл попробовать что-то такое. Это куда искренней, по-моему, чем выдумывать какой-то там детектив.

Прим, покусывая карандаш, задумалась. Понять, целиком ли всерьез Рашида это говорит или нет, она не могла. Но третью строчку к себе в список добавила все равно, и теперь выбирать ей как начинающему писателю предстояло из трех вариантов:

1. УЮТНОЕ УБИЙСТВО

2. ТЕМНАЯ АКАДЕМИЯ

3. АВТОФИКШН

И тут Эндрю позвал их вниз ужинать.

Он с нетерпением ждал их в кухне, где, кроме него, никого больше не было. Приготовил затейливую греческую трапезу с мусакой в качестве главного блюда, расставил тарелки на пятерых и даже наполнил пять бокалов вином, но есть все это пока было некому. Рашида уселась на предписанное ей место и бережно развернула салфетку. Прим отправилась на поиски матери и Кристофера.

Те обнаружились в кабинете матери, разговаривали вполголоса. Прим уже собралась было вмешаться в беседу, однако что-то в тоне Кристофера заставило ее замереть на пороге, сдать назад и прислушаться к тому, о чем шла речь.

Обсуждали они Брайена.

Брайен, как Прим стало известно накануне вечером, был их общим другом в Кембридже сорок лет назад. Некоторое время эти трое были неразлучны. Троица провинциальных подростков из государственных школ оказалась в одном из богатейших и отборнейших кембриджских колледжей – они тут же нашли друг друга и друг к другу прибились, ища взаимной поддержки. Несмотря на кое-какие неурядицы, их дружба выдержала три года в Кембридже и десятилетия после выпуска.

Человек широких интересов, Брайен в университете учился медицине, однако много времени проводил и на лекциях по другим предметам. Его дальнейшая карьера как психиатра задалась блестяще, однако недавно взлет оборвался: в шестьдесят один ему диагностировали рак с прогнозом всего в полгода, и даже это оказалось оптимистической оценкой. Он умер десять месяцев назад, в ноябре 2021-го.

И вот Джоанна и Кристофер говорили о нем. Она показывала ему синюю конторскую папку на кольцах, набитую бумагами, и говорила:

– Смотри, я нашла мемуары! Их погребло под бюллетенями, которые тут скопились за четыре года.

– Чудесно! Можно я их с собой на конференцию возьму?

Джоанна помедлила.

– Мне кажется, будет лучше, если я их оставлю тут и попрошу кого-нибудь в офисе снять копию. Ничего?

– Конечно. Вполне.

– Отправлю тебе как можно скорее. Тут много о тебе.

– Правда? – Кристофер полистал страницы. – А Роджер Вэгстафф – он-то удостоился упоминания?

– О да. И там о салонах есть кое-что поразительное. Когда тот писатель приезжал выступить и так далее.

– В таком случае, – сказал Кристофер, торжественно возвращая папку, – присматривай за этим хорошенько. У тебя сейф есть или что-то вроде?

– Нет, конечно! Зачем?

– Затем, что это исторический документ.

Мать взглянула на Кристофера, в глазах – скептический смех.

– В каком смысле?

– Мы, пока учились, стали свидетелями кое-чего. Мы стали свидетелями некоего начала.

– Правда?

– С Эмериком – да. И с Роджером Вэгстаффом. На путь свой он встал у нас на глазах.

– Ой, Крис, мне кажется, ты преувеличиваешь его важность. И всегда преувеличивал.

– Он опасен, поверь мне. Конференция это подтвердит раз и навсегда.

В голосе у него слышались нервозность и беспокойство, удивившие и Джоанну, и ее подслушивавшую дочь.

– В каком смысле?

Вид у Кристофера сделался смущенный, и ему пришлось признать:

– Не знаю. Просто чувствую, что… Ну, если честно, я чувствую, что со мной в ближайшие дни может произойти что угодно.

После особенно выразительного вздоха досады и обожания, исторгнутого матерью, Прим сочла, что самое время заявить о своем присутствии. Кристофер и Джоанна виновато оглянулись. Словно она вторглась в беседу между влюбленными.

– Ужин готов, – сказала она после подобающей паузы.

Мать убрала рукопись в ящик стола и заперла его.

В этом последнем ужине с Кристофером и его приемной дочерью для Прим было нечто особенное – некое чувство знаменательности.

Блог Кристофера она в последние пару дней читала гораздо пристальнее, и он казался ей захватывающим. Ей представлялось, что она теперь понимает немного больше о проекте, которому он так давно посвятил себя, – отслеживанию эволюции консервативной политики за последние сорок лет, со дней Тэтчер в Великобритании и Рейгана в Соединенных Штатах. Прежде этому предмету Прим не посвящала ни единой мысли, но теперь начала понимать, почему Кристофера так напрягло назначение Лиз Трасс на пост премьер-министра, она стала видеть, до чего важным подготовительным этапом на политическом пути стремительного падения Британии это может ему казаться.