Проверка моей невиновности

Джоанна много раз подряд нажала на кнопку “стереть”.

– Чего он все время это делает? – спросила она. – Пытается переформатировать мне весь документ.

Песня подошла к концу и с последней скорбной фиоритурой истаяла. Возникла краткая пауза, а затем женский голос объявил, что прозвучала старинная народная песня из Англии – или, может, из Шотландии, или, может, из пограничных краев между той и другой – под названием “Лорд Рэндалл”. Прим взяла это имя себе на заметку.

Затем с нарастающим раздражением понаблюдала, как ее мать продолжает сражаться с выкрутасами “Майкрософт Ворд”.

– Тебе чем-нибудь помочь? – спросила она.

– Нет, сама разберусь, – сорвалась Джоанна. – Просто дай мне доделать пару минут, а?

Прим встала и направилась к двери, но на пороге обернулась.

– Как твоего друга зовут? – спросила она.

– М-м?

– Твоего друга, который завтра приезжает в гости.

– А. Кристофер.

– Кристофер… который?

– Сванн. Две “н”.

– Ладно. Спасибо. Хочешь, приготовлю ужин?

– Вероятно, этим займется твой отец.

А потому Прим вернулась наверх к себе в спальню, вновь растянулась на постели – на сей раз закинув ноги на подушки – и открыла ноутбук. Забила “блог кристофера сванна” в Гугл и тотчас нашла искомое. Страницу венчал фотоснимок моложавого лица, показавшегося знакомым – смутно – из тех времен несколько лет назад, когда этот друг приезжал к ним последний раз: шатен с проседью; высокий интеллектуальный лоб; очки в тонкой металлической оправе; стальной блеск проницательности в глазах. Да, теперь она его вспомнила. Чуть напыщенный – вот каким он ей показался. Довольно холодный и бесцеремонный. Склонный к менсплейнингу.

Фотоснимок неловко лепился к плашке с заголовком “ПРИМЕНИТЬ СИЛУ ПРАВДЫ – СКАЗАТЬ ПРАВДУ СИЛЕ”, выглядело это жалко до невозможности, подумала Прим. Однако содержимое последнего поста (написанного всего три дня назад) оказалось вполне интересным.

Гостиница-люкс на окраине идиллической котсволдской деревни, – читала она, – сыграет на той неделе некоторую роль в британской политической истории, когда делегаты соберутся ради события, которое, как нам обещают, станет ежегодным, – на первую конференцию британских истконов[4], посвященную будущему консерватизма.

Постоянным читателям этого блога известно, что такое “ИстКон”. Исходно американский фонд учредил британское крыло и имеет крепкие связи с наиболее трампистскими крайними флангами Республиканской партии и с полоумной маргинальной кликой в нашей собственной родимой Консервативной партии. Разумеется, на этом трехдневном междусобойчике присутствовать будут и несколько министров-тори, а также немало предсказуемых персонажей из привычного отребья правых колумнистов, академиков и онлайн-бойцов идеологического фронта. Среди заманчивых тем для обсуждения: “Пробуд-война[5] против национальной принадлежности” и “Семья, стяг, свобода и потребность в восстановлении нашей обычной жизни”.

В списке рекламируемых докладчиков два имени мы, несомненно, заметим без удивления – Эмерика Куттса и Роджера Вэгстаффа. (См. этот блог, passim.) Ныне уже довольно престарелого Куттса называют, конечно же, одним из ведущих консервативных мыслителей страны с тех пор, как в конце 1970-х начались его знаменитые Кембриджские семинары. Именно там Вэгстафф, еще будучи аспирантом, подпал под его влияние, пусть с тех пор и развил учение Куттса в том направлении, какое сам его наставник уж точно не одобрил бы. Эти последние несколько лет тем не менее для Вэгстаффа сложились благоприятно. Его мозговой центр, группа “Процессус”, был официально основан в середине 1990-х (хотя в зародышевом состоянии существовал с кембриджской поры), и его тащили за собой ради сохранности пламени тэтчеризма после ее низложения предателями в ее же кабинете. “Процессус” томился на глухих задворках политики больше двадцати лет, но с 2016-го, когда голосование по поводу Брекзита привело в партии тори к решительному сдвигу вправо, на него и его коллег возник повышенный спрос: они теперь не просто возникали на каждом телеканале и радиостанции, куда их приглашали излагать свои откровенно чокнутые взгляды под сомнительной вывеской “равновесия”, но и попали в неофициальные, а иногда и оплачиваемые советники к нескольким дальше прочих слетевшим с катушек министрам. К концу следующей недели, если (как намекают все опросы) Лиз Трасс станет нашим новым премьер-министром, их влияние возрастет еще больше. “Процессус” – сомнительная организация, с предметными, но тайными планами, которые я уже некоторое время обещаю раскрыть. Будьте уверены: у меня решительно есть способ показать, во что на поверку выльются их намерения, и я буду писать об этом в блог достаточно подробно буквально в ближайшие недели, а то и дни…

Этот намек растравил в Прим любопытство. Когда в десять вечера все наконец расселись ужинать (отец сделал доброе дело, замесив в одной посуде пасту и песто), она заикнулась об этом в разговоре с родителями, но отклик получила обескураживающий.

– Ох, батюшки, – произнесла мать. – Ты Кристоферова блога начиталась, да? Бросил бы он это дело, честное слово.

Заметив удивление дочери, Эндрю лишь добавил:

– Помнить тебе о нем стоит лишь то, что он бывает… – отец поискал слово поточнее, – своего рода фантазером.

Размышляя обо всем этом тем вечером в постели, Прим прикинула, что в последний раз они с Кристофером Сванном виделись не меньше пяти лет назад. Даже теперь не могла она вспомнить, чем он зарабатывал на жизнь, и уж точно ничего другого о нем не помнила, если не считать того, что он вроде был женат на американке и сколько-то пожил на Восточном побережье, после чего развелся и вернулся в Королевство. Прим забыла спросить, надолго ли он к ним в гости. На день-другой, не больше, понадеялась она.

Его прибытие в субботу утром она пропустила, поскольку день у нее начинался рано – мать отвезла ее чуть ли не впотьмах по беркширской глубинке в аэропорт к началу ее смены в шесть утра. А потому впервые гостя она увидела, вернувшись домой во второй половине дня. А первую половину дня Прим провела, наблюдая, как плошки с суси вьют петли вокруг столиков, занятых воодушевленными путешественниками, и после у нее опять кругом шла голова и она слишком устала даже для того, чтобы ехать домой общественным транспортом, – проделать путь всего в пятнадцать миль, который тем не менее мог занять и все три часа, поскольку большинство местных автобусных маршрутов за последние десять лет поотменяли. Вот она и взяла такси – половины заработанного за девятичасовую смену как не бывало – и оказалась дома без четверти четыре. Кристофер с матерью сидели в библиотеке, рассматривали старый фотоальбом и хихикали над фотокарточками эдак втихаря и довольно-таки междусобойственно. Ее отец нашелся в гостиной, смотрел старую британскую кинокомедию в декорациях школы-интерната, под названием “Счастливейшие дни вашей жизни”[6]. Всего нескольких минут Прим хватило, чтобы понять, что это не для нее, но она знала, почему ее отцу нравятся такие фильмы. Было в мире, который они отображали, нечто изысканно-успокоительное: черно-белая Британия 1950-х, знакомый набор хара́ктерных актеров и череда безобидных фарсовых ситуаций, в которые те влипали. Прим предположила, что это его вариант перепросмотра старых серий “Друзей”: ностальгия по временам, когда он был настолько молод, что уж и сам себя таким не помнит. Прим понравилось, как он улыбается, какое у него спокойно-удовлетворенное лицо, а затем она предоставила ему досматривать, сама же пошла наверх – принять душ и перехватить пару часов сна.

Позднее в тот вечер за ужином ей выдалось понаблюдать за взаимоотношениями между ее отцом, матерью и материным другом.

Прим знала, что Джоанна знакома с Кристофером дольше, чем с мужем. Они вместе учились в Кембридже за несколько лет до того, как Джоанна познакомилась с Эндрю. В результате между двумя университетскими друзьями сохранялась некая особая давняя стойкая сокровенность, до причащения к которой отец Прим, очевидно, не был допущен. В разговоре Джоанна и Кристофер все возвращались и возвращались к своим кембриджским дням, Эндрю же, окончившему университет поскромнее, добавить было нечего. Как и Прим, ему оставалось лишь сидеть и слушать – и время от времени задавать уточняющие вопросы.

– Так вот, прочла я какое-то время назад мемуары Брайена, – говорила Джоанна, – и оно как накатило. Я столько всего забыла, оказывается.

Вид у Эндрю уже сделался растерянный.

– Кто такой Брайен?

– Брайен Углен. Мы о нем говорили при тебе уйму раз. Лучшими друзьями были мы втроем – с тех самых пор, как познакомились на первой же неделе.

– А, да… который умер в прошлом году.

– Точно. Ну, год пенсии он все-таки успел пожить в удовольствие, пока его рак не настиг, беднягу, тогда-то он свои небольшие мемуары и написал.

– Я бы глянул, – сказал Кристофер. – У тебя есть экземпляр? Может, почитаю, пока я здесь?

– Да, конечно. Джеки прислала мне экземпляр рукописи. Где-то у меня в кабинете лежит. На самом деле я его уже не первую неделю найти не могу, но он там, это точно.

– Джоанна, тебе необходимо быть более организованной… – проговорил Эндрю.

Она не обратила внимания на этот укор и продолжила:

– Я и забыла, что водила его на столько салонов к Эмерику. Они, очевидно, произвели на него большое впечатление.

– Погоди, а Эмерик – это кто?

– Ой, ну брось, милый, я тебе часто о нем рассказывала.

– Это дон-историк[7], которого вы все побаивались?

– Дон-философ, – поправила его Джоанна, похлопывая по руке.

– Это который с роскошной дочерью, игравшей на клавесине… Вирджиния ее, кажется, звали, верно?

– Лавиния, – сказала Джоанна. – И не на клавесине, а на клавикорде. И не играла, а пела песни, а ей кто-нибудь на клавикорде подыгрывал.

– Ладно… неважно. Эмерик был знаменит своими литературными салонами, кажется, ты мне это говорила.

– Не вполне литературными, – возразил Кристофер. – Иногда он приглашал писателей, но ключевой темой всегда оставалась политика.

– Я тебе обо всем этом рассказывала, и не один десяток раз, – сказала Джоанна.

– На самом деле мы с Эмериком увидимся на следующей неделе, – поспешно продолжил Кристофер, покуда не разразилась семейная ссора. – Не думаю, что он как-то всерьез участвовал в организации этой конференции, но он собирается присутствовать как своего рода… дух направляющий.

– Батюшки… это ж сколько ему лет уже?

– Под девяносто, надо полагать. Более того, все это в целом будут вполне себе посиделки кембриджских выпускников. Вэгстафф тоже собирается, само собой.

На миг показалось, что Эндрю не намерен уточнять, кто такой Вэгстафф. Он, казалось, оставил попытки следовать за потоками воспоминаний. Но чувство долга все-таки взяло над ним верх, и он спросил:

– Тоже кто-то из ваших друзей?

– Едва ли друзей, – отозвалась Джоанна. – Ужасный человек. Даже я его терпеть не могла.

– Не очень-то по-христиански с твоей стороны, – с озорным ехидством заметил ее муж.

– Роджера Вэгстаффа не любил никто.

– Не считая Ребекки, – поставил ей на вид Кристофер.

– Ребекка! Господи, я вообще о ней забыла. Бедная же бедняжечка!

При этом упоминании еще одного неведомого персонажа из прошлого терпение у Эндрю наконец исчерпалось.

– Кто, к чертям, такая эта Ребекка? – проговорил он. – И почему она бедняжечка?

– Совершенно незачем злиться, дорогой, – сказала Джоанна, глядя на него с уязвленным недоумением. – Эта девушка жила со мной на одной лестничной площадке, вот и все. Она была… ой, ну не знаю, как тебе ее описать.

– Такая, что ли, немного тихоня, – обтекаемо предложил Кристофер.

– Да, наверное, так. Ничего плохого в ней не было совсем, миленькая такая по-своему, но никакой сексуальной притягательности, а потому никто из мужчин на нее даже взгляда не бросит, пусть женщин в Кембридже в те дни было не то чтобы пруд пруди. Ну да все равно они бы с ней только зря теряли время, потому что ей только Роджера подавай и больше никого.

– Знаешь, меня всегда поражает, – сказал Кристофер, – что ты нашла свое призвание как своего рода пастырь душ человеческих, но при этом понимания человеческой природы в тебе, кажется, нет вообще никакого. Или же ты просто упрямо настроена видеть в людях лучшее. Никакого богатства воображения не хватит, чтобы описать Ребекку Вуд как “по-своему миленькую”. В ней был стержень из абсолютной стали, у женщины этой, и на Роджера она запала, потому что они были родня по духу. Гнусная она была штучка.

– Понятия не имею, откуда ты это берешь.

– Ты в курсе, что она по-прежнему работает его личной помощницей – все эти сорок лет? Какого пошиба человеком надо быть, чтобы сделать это жизненной задачей? Эта женщина ради Роджера Вэгстаффа готова на что угодно.

– Ой, да ради всего святого, – проговорила Джоанна теперь уже раздраженно. – Не станешь же ты опять обсуждать того несчастного молодого человека, а? Который упал с лестницы? Случайно.

– Ребекка находилась в том же здании в то же время. И никто так и не смог объяснить почему.

Блуждавшее внимание Эндрю, казалось, вновь сосредоточилось.

– Так, вот это уже вроде поинтересней. Оно тоже в Кембридже произошло?

– Нет, – ответил Кристофер. – Это случилось много лет спустя.

– Ничего так и не доказали, – напомнила ему Джоанна.

– Я знаю, что ничего не доказали. Но Роджеру совершенно точно ничем не повредило, что человека того убрали с дороги. Убрали того, кто мог стать серьезным препятствием его успехам. А они неостановимо умножаются, кстати говоря. Если верить моим источникам, всего через несколько месяцев он окажется в палате лордов.

Джоанна поцокала языком.

– Что ж, вот это как раз позорище. Хотя, полагаю, удивляться особо нечему.

– О да, этому суждено было случиться рано или поздно, – сказал Кристофер. – Возведенный во дворянство за деятельность, направленную на то, чтобы делать богатых еще богаче, а бедных еще беднее, и в целом старавшегося поднасрать стране изо всех доступных ему сил.

Джоанна нахмурилась из-за употребленного грубого слова и сказала:

– Интересно, что об успехах своего протеже думает Эмерик.

– Догадываюсь, что отношение у него неоднозначное. Вероятно, чувствует, что Роджер его изрядно использовал. В конце концов, в далекие 80-е именно к Эмерику вечно прислушивалась миссис Тэтчер. Я вполне уверен в том, что он был ее советником по внутренней политике. И еще, полагаю, Джон Мэйджор. Но в последние примерно десять лет у меня такое впечатление, что его выдавили. Теперь это у Вэгстаффа полкабинета министров на быстром вызове. Отсюда и приглашение к лордам. А когда тори продолжат свой крен вправо и в понедельник выберут себе нового вожака, сомнений никаких, что Вэгстафф сделается влиятельным как никогда.

Прим задумчиво слушала, потягивая вино, но тут вдруг выпрямилась и сказала:

– Простите, но как по мне, так это дичь какая-то, мы живем в современной развитой стране в 2022 году, а люди по-прежнему называют друг друга лордами, баронами и дамами и чем там еще и набирают себе этих дутых титулов за сослуженные службы, вообще никак этого не скрывая. В смысле, разве такое происходит где-то еще в мире или исключительно мы такие испорченные и чудны́е?

Кристофер выдал горестную улыбку.

– Британия – страна исключительная во всех возможных смыслах.

– Что, вероятно, – сказала Джоанна, – и делает ее такой колоритной.

Несомненно, эта реплика задумывалась как беспечная, однако досадила она Прим мощно. Бездеятельность, успокоительный юмор, пожать плечами и согласиться – вот приемы, какие ее мать в эти дни применяла, казалось, чтобы вырулить из любого положения. Все это начинало действовать Прим на нервы.

Эндрю, судя по всему, этот разговор тоже надоел.

– Может, кино посмотрим? – предложил он.

После некоторого обсуждения выбор был сделан. Джоанна попросила чего-нибудь “посовременнее, чем обычно”, что, как оказалось, означает “цветной фильм” и желательно не старше шестидесяти лет. Прим наложила вето на “А теперь не смотри” (триллер о скорбящей супружеской чете, которая, находясь в Венеции, сталкивается со смертоносной фигурой, облаченной в красное)[8] на том основании, что ее слишком много раз уже принуждали это смотреть. В итоге сошлись на “Влюбленных женщинах” в версии Кена Расселла[9]. К собственному удивлению, Прим осознала, что фильм ей, в общем, нравится – особенно сцена с гомоэротической борьбой нагишом, – но она вместе с тем очень устала от длинной рабочей смены и уснула на диване задолго до финала.

Назавтра она проснулась поздно и с удовольствием осознала, что у нее выходной. Спустилась примерно в одиннадцать и обнаружила Кристофера в кухне одного – он там пил чай и читал воскресные газеты. Сперва он не заметил ее, поскольку слушал музыку в шумоподавляющих наушниках. А когда осознал, что не один, и снял наушники, Прим удивилась, обнаружив, что Кристофер слушает джаз-фанк 1970-х, – подумать только.

Матери дома не было, она вела утреннюю службу, отец наверняка был в церкви с ней, обеспечивая моральную поддержку (вопреки своему атеизму). Прим заварила себе кофе и съела плошку кукурузных хлопьев. После чего Кристофер предложил прогуляться вместе.

Они пересекли унылый лоскут парковки между домом священника и центральной площадью и вскоре двинулись вдоль главной улицы Грайтёрна. Городок никогда не был обаятельным, а за то время, что Прим провела в университете, изменился к худшему. Оба паба, “Колокол” и “Белая лошадь”, стояли заколоченные. Лавка мясника Эйбелмена – неотъемлемая часть ее семейного мира почти два десятилетия – закрылась в этом году, как закрылись и почтовое отделение, и единственный банк на всей главной улице, и некогда процветавшая книжная лавка. Единственное предприятие, возникшее за последние несколько месяцев, – доставка пиццы, и обосновалась она там, где прежде была почта, витрины все еще завешены газетами, к фасаду приколочена временная вывеска. Впрочем, примерно в полутора милях отсюда, на окраине города, недавно возник новый торговый центр, а в нем два супермаркета, оптовый магазин домашней утвари, магазин со сниженными ценами и кофейня – все принадлежат большим британским сетям. Вот сюда-то жители Грайтёрна стекались каждый день, оставляя свои автомобили на бескрайних парковках этого торгового центра и прочесывая магазины в поисках доступных предметов, считая тем не менее пять фунтов малой ценой за чашку кофе, если это позволяло им бесплатно пользоваться вайфаем и укрываться в тепле сколь угодно долго. Тем временем главная улица оставалась безлюдной и заброшенной.

– Ты посмотри, как все изменилось, – сказал Кристофер. – Совсем не так было, когда я приезжал в последний раз. – Он остановился и сосредоточенно нахмурился, пытаясь вспомнить что-то. А затем продекламировал: – “Где вы, луга, цветущий рай? Где игры поселян, весельем оживленных?”[10] – Глянул на Прим, очевидно ожидая, что та узнает цитату. – Ну же, – подбодрил ее он. – У тебя английский в универе был, верно? Должна знать, откуда это.

Она покачала головой.

– “Погибель той стране конечная готова, где злато множится и вянет цвет людей!” Нет? Вообще не откликается?

– Боюсь, нет.

Он вздохнул.

– Видимо, это показывает, до чего я стар. Я как бы по умолчанию считал, что стихотворения вроде “Опустевшей деревни” все еще есть в учебной программе. Оливер Голдсмит – слышала о таком? “Векфильдский священник”[11].

Прим не слышала.

– Я из-за вас чувствую себя ужасно невежественной, – сказала она.

– Ах, что ж. – Он улыбнулся. – С тех пор, как я сам был студентом, все изменилось, я отдаю себе в этом отчет. Вы теперь читаете всякую интересную всячину, какую в Кембридже в 1980-е и взглядом-то не удостоили. А все равно – хорошие стихи, если решишь-таки прикоснуться. Не сомневаюсь, у твоего отца экземпляр Голдсмита где-нибудь да завалялся. Они, по сути, о том, как капитализм разрушает общины.

– Отец никогда о нем не заикался, – сказала Прим. – Но отец вообще о книгах говорит мало. Как и о политике. Как и… да вообще о чем бы то ни было.

Они шли мимо цирюльни, маникюрной забегаловки и салона красоты, и Кристофер говорил:

– Надо полагать, это для тебя непросто – вернуться к родителям после трех лет в универе?

Прим пожала плечами.

– Сперва ничего было. А теперь начинает понемногу доставать.

– Работа у тебя есть все равно.

– О да, за полночь и на минималке. Делаю что могу, лишь бы машина капитализма тикала исправно.

Кристофер взял сказанное на заметку и задумался о разговоре за вчерашним ужином.

– Ты говорила довольно-таки циничные вещи, – сказал он.

– Да не особо. Просто у моего поколения нет иллюзий насчет положения, в котором нас бросили.

– Понимаю. – Они остановились возле бывшего банка, и Кристофер воззрился на брешь в стене, где прежде был банкомат. – Вопиющая стыдобища. Я писал об этом не раз и не два, между прочим.

– Ах да, – сказала Прим, когда они продолжили прогулку, – кажется, я парочку ваших постов читала.

– О! – отозвался Кристофер, не утруждаясь скрывать ни удивление, ни удовольствие. – Ты заходила в блог?

Досадуя на себя за то, что проговорилась, Прим сказала:

– Раз-другой.

На том и умолкла – пока. Возможно, получилось бы бестактно, скажи она ему, что написанное им, очевидно, продиктовано благими намерениями, однако нечто снисходительное сквозило в том, что человек, которому за шестьдесят, бравирует своим сочувствием к тяжкой доле молодежи, начинающей свой путь в большом мире. А затем она поспешно перескочила к его более недавним постам.

– Я видела, вы писали о конференции, которая на следующей неделе.

– А, да. “ИстКон”. Ну и странное же ожидается сборище.

– Собираетесь участвовать?

– Собираюсь. Обрадуются мне не больше, чем обострению триппера, конечно, однако мероприятие публичное. Я зарегистрировался и заплатил, как и все остальные. А потому возбранить мне участие у них не получится.

– Кто эти люди? – поинтересовалась Прим.

– Ну, смешанная компашка. Некоторые – относительно безобидные психи. Кто-то совершенно откровенный расист и садист. Лично мне меньше всех нравятся Роджер Вэгстафф и его последователи. Ты слышала, мы вчера вечером о нем говорили – мы с твоей матерью и с ним учились на одном курсе в Кембридже. Послушник Эмерика Куттса. Я уже какое-то время слежу за его траекторией. – Несмотря на то что вся главная улица была более или менее в их полном распоряжении, Кристофер заговорил тише: – Эти в самом деле опасны. И речь не только о том, что они вполне себе фанатики в политическом смысле и за последние несколько лет стали мейнстримом. Одно это уже тревожно. Я имею в виду то, что они… – Кристофер понизил громкость еще больше: – Они опасны буквально.

Прим не вполне понимала, к чему он клонит. Ей почему-то навязчиво захотелось хихикнуть, что она и сделала – к своему величайшему удивлению.

– В смысле?..

Он кивнул.

– Да, мне поступило немало угроз. А пару месяцев назад меня чуть не переехали на улице. Мотоцикл.

– Ужас какой, – проговорила Прим. Но удержаться не смогла: – Хотя, может, это неудачное совпадение…

Кристофер покачал головой.

– Не думаю. То, что они собираются сделать с НСЗ[12], они планировали много лет. И есть заинтересованность у очень крупных американских коммерческих структур – они выжидают, чтобы это провернуть. На кону большие деньги. Громадные деньги.

– Но все-таки убийство? – все еще недоверчиво проговорила Прим. – Не слишком ли это… преувеличенно?

Кристофер сперва помолчал. Остановился перед какой-то лавкой. Встал спиной к витрине, прищурился на свет и, казалось, настороженно вглядывается вдаль, словно высматривая там потенциальных убийц. Прим вновь вспомнила, как описал его отец – “своего рода фантазер”.

Но сказал он через несколько мгновений вот что:

– Убийство… – а затем, помолчав для пущего эффекта, – глубоко укоренено в британском образе жизни.

С этими словами он обернулся и показал на содержимое витрины. Они стояли перед благотворительной лавкой – еще одним местом из тех, что вроде бы до сих пор процветали на главной улице Грайтёрна. Среди настольных игр, DVD, безвкусных побрякушек и обшарпанной кухонной утвари кто-то обустроил книжную выкладку. Примерно с десяток книг, все в мягких обложках, все со слегка замятыми уголками, явно читанные, – и все примечательно связанные единой темой. По подсказке Кристофера Прим всмотрелась в названия: “Отравления в доме пастора”, “Убийства на сельском выпасе”, “Смерть у восемнадцатой лунки”, “Убийство в клубе боулинга”, “Варенец-убивец” (последняя, как сообщала ее обложка, была “седьмой книгой в Девонширской детективной серии” и “уютным детективом для долгих зимних вечеров”).