Авантюрные хроники: английская «политическая машина» против России в XIX веке

Франция к началу 1730-х годов вполне оправилась от разорительных последствий Войны за испанское наследство. Кардиналу А. де Флёри, фактическому главе правительства, удалось стабилизировать финансы, французские капиталы, «бежавшие» из страны после краха Миссисипской компании Джона Ло, начали возвращаться, повсюду кипела жизнь, строились новые предприятия. Морскому министру Морепа удалось восстановить флот, который обогнал Британию по количеству и тоннажу боевых кораблей. Торговых судов во Франции было в несколько раз больше, чем британских, и они обеспечивали постоянную связь с колониями, обеспечивая транспортировку французских и колониальных товаров. В Северной Африке и Леванте французские ткани вытеснили английские сукна, французские рыболовы перехватили у британских Север Атлантики. Франция снова становилась конкурентом и соперником Британии44. Это стало совершенно очевидно после того, как французы в 1730 году начали восстанавливать крепостные укрепления Дюнкерка, срытые в 1713 году. Парламент был возмущен, но Уолпол был убежден в том, что Британия к войне с Францией не готова. Он больше полагался на тайные механизмы европейской политики Англии.

Английские разведывательные службы со времен Уолсингема никогда не прекращали свою деятельность при европейских дворах, обеспечивая британское правительство конфиденциальной информацией и влиятельными связями. В начале XVIII века к усилиям разведки присоединились английские масоны. Возрождение английского масонства, как уже было показано, началось еще в царствование Вильгельма III, но тогда оно было использовано для примирения нации, воспитания англичан в духе имперских традиций, превращения простого англичанина в «господина мира». В условиях противостояния Британии с Францией, а по сути, с большинством европейских монархий, перед масонами следовало поставить новые задачи, превратить масонство в эффективный инструмент внешней политики британского кабинета.

В Лондоне обратили внимание на то, что либеральные идеи Джона Локка были с энтузиазмом восприняты во Франции. В 1691 году трактаты Локка о правлении и природе власти были переведены на французский язык и изданы во Франции. Идеи, высказанные английским философом о праве народов восставать против несправедливого правителя, оказались созвучны духу эпохи Просвещения. Их подхватили французские энциклопедисты во главе с Ш. Монтескьё, Вольтером и Ж.-Ж. Руссо. Руссо развил идею «общественного договора» до принципа, в соответствии с которым верховная власть в государстве принадлежит всему народу. Только народ, утверждал Руссо, обладает естественным правом сопротивляться любым попыткам нарушения «общественного договора» и подавления его свободы вплоть до низвержения королевской власти. Таким образом, идеи Локка, перенесенные энциклопедистами на французскую почву, превратились в потенциальное «тайное оружие» защиты британских интересов во Франции, а по большому счету в любом государстве, способном угрожать позициям Британии в Европе и мире. Однако сил энциклопедистов было явно недостаточно для того, чтобы идеи Просвещения «овладели массами».

Разворот английских и шотландских масонов во вне совпал с приходом в Британию ганноверской династии. В британской историографии сложилась традиция, согласно которой в день Св. Иоанна Крестителя, 24 июня 1717 года в Лондоне, во дворе собора Святого Павла, в таверне «Гусь и противень» собрались представители четырех масонских лож – собственно «Гуся и противня», «Короны», «Яблони», «Кубка и винограда». В этот день участники собрания объявили о создании первой Великой лож Лондона и Вестминстера. На историческом собрании были выбраны должностные лица Великой ложи. Ее первым Великим мастером стал дворянин Энтони Сейер, а капитан Джордж Элиот и столяр Яков Ламболь – Великими надзирателями (Grand Wardens). «С этого момента, как отмечают некоторые историки, масоны Англии получили возможность легального существования и, следовательно, самого широкого распространения своего влияния в обществе. Конституирование Великой ложи Лондона <как ее вскоре начали называть> сориентировало масонское движение в сторону его превращения из явления камерного и малозаметного в весьма заметный по своим масштабам идеологический и социальный феномен современности»45.

Однако произошло это не сразу и не без трудностей. Великой ложе Лондона и Вестминстера весьма мешала очевидная связь с правительством. Так, в июне 1722 года к государственному секретарю лорду Тауншенду, руководившему британской внешней политикой, явилась депутация лондонских масонов, чтобы уведомить его о предстоящем годичном собрании Великой ложи и по этому поводу лишний раз засвидетельствовать правительству свою безусловную лояльность и преданность престолу. «Его Сиятельство, – рассказывала об этом событии газета (London Journal, 16 июня 1722 г.), – отнесся к депутации благосклонно и заявил, что франкмасоны могут спокойно продолжать свою деятельность, пока в ней нет ничего более опасного, чем старые масонские тайны, носящие, очевидно, самый невинный характер»46.

Вместе с тем связи с правительством создавали сложности для масонов, из-за этого на первых порах весьма ограниченное количество лож признали главенство квартета «исторических» братств, что, в свою очередь, создавало проблемы с вербовкой новых адептов. Пришлось эту связь маскировать. В июне 1723 года герцог Уортон, новый гроссмейстер Великой ложи стал издавать оппозиционный листок «Истинный британец» (The True Briton), направленный против Ганноверской династии, и вступил в деятельные отношения с заграничными якобитами47. Пришлось также вносить изменения в ритуалы и атрибутику. Прежде всего, отказались от использования пивных заведений в качестве места проведения масонских собраний и избрали для этого более солидные залы, часто специальным образом декорированные. Ложи получили новые звучные названия: «Гусь и противень» превратилась, например, в ложу «Античности». Дело пошло живей. К 1723 году Великая ложа Лондона и Винчестера, которую все чаще именовали Великой ложей Англии, объединяла уже двенадцать лож. В 1725 году появляются ложи за пределами Лондона: в Бате, Бристоле, Норвиче, Чичестере, Честере, Рединге, Госпорте, Кармартене, Солфорде и Уорике. К 1729 году масонский союз уже насчитывал двадцать семь лож48, а к середине столетия – более тридцати, включая первые зарубежные ложи в Париже, Праге и Вене. Как правило, за рубежом ложи создавались первоначально англичанами. Местные представители, прежде всего из числа великосветских англофилов, постепенно тоже допускались к масонским таинствам.

Следует напомнить, что масоны появились и в России. Произошло это между 1728 и 1749 годами, когда на русскую службу по рекомендации герцога де Лириа49 был принят шотландский генерал Джеймс Кейт. Как уже сообщалось в первой книге, Кейт был первым провинциальным мастером для России, назначенным Великой Ложей Англии. С его подачи русские масоны к началу правления Екатерины II, представленные во всех слоях русского общества, включая правительственные круги, представляли собой идейно близкую, воспитанную на принципах эпохи Просвещения достаточно обширную группу единомышленников, способных защищать интересы Британской империи в России. Как представляется, к середине XVIII века сходную картину можно было наблюдать в большинстве европейских государств. С этого времени для Лондона окончательно перестали существовать секреты в европейской политике, и любая «шахматная партия», разыгрываемая английскими стратегами на мировой «шахматной доске», имела вполне предсказуемый эндшпиль. Новое качество английской разведки, дополненное масонскими связями, оказалось весьма своевременным. Возрождение французского могущества следовало сдерживать любыми средствами.

Роль Уолпола в придании британскому масонству качеств инструмента британской внешней политики документального подтверждения не нашла, однако трудно допустить, что он как глава правительства не имел к этому никакого отношения. Без сомнения, он знал о «литературной» деятельности лорда Болингброка в 1720-х годах в Париже, где близкие к лорду Джонатан Свифт и Александр Поуп руководили трудами молодого Вольтера, изучавшего труды Локка о государстве, о природе королевской власти, о праве народа на восстание, если власть не соблюдает законы. По сути, именно тогда началась подготовка предпосылок к тому, чтобы руками французов защищать британские интересы во Франции в ходе Великой французской революции. Уолпол был убежден в том, Британии воевать на континенте не следует – это опасно, дорого и бессмысленно. Что могли дать захваты бедных германских княжеств или итальянских королевств, итак уже задушенных налогами? Главный приз находился за океанами, туда прозорливо смотрел Уолпол, выжидая благоприятных условий и угадывая в колониальных приращениях неиссякаемый источник богатств и процветания империи. На континенте следовало прибегать к применению силы только в крайних случаях и желательно при помощи иностранных наемников.

Масонство во Франции XVIII века

Первая французская ложа, о которой известно что-то достоверно, по сути была англо-ирландо-шотландской. Высланные из Англии сторонники короля Якова III, претендента на британский престол, собирались на постоялом дворе английского трактирщика Барнабе Хьюта, в Париже на улице Бушери с 1725 года50. В 1728 году в Париж прибыл якобит и шестой великий мастер Великой ложи Лондона Филипп Уортон, которого местные якобиты признали великим мастером масонов Франции. Как уже отмечалось, Уортон демонстративно ушел в оппозицию правительству Уолпола, жестко критиковал его в своей газете «Истинный британец», особенно после того, как потерял, по слухам 120 тысяч фунтов на спекуляциях с акциями Компании южных морей. Впрочем, нельзя исключать, что оппозиционность Уортона была продиктована соображениями удобства: так было удобнее работать в Париже и продемонстрировать французам, что французское масонство существует независимо от британского. Некоторые историки прямо утверждают, что провозглашение Уортона великим мастером масонов Франции суть «первая попытка обретения суверенитета французского масонства от британского»51. Трудно сказать, насколько удачной оказалась эта попытка, поскольку Уортона, который возглавлял французских масонов недолго, уже в 1729 году его сменил также якобит Джеймс Гектор Маклин, а после – Чарльз Рэдклифф, пятый граф Дервентуотер, оба, как ясно из фамилий, тоже родом из Англии или Шотландии. Более того, в 1732 году, когда в Париже совершали масонские труды уже пять лож, ложа «Святой Томас № 1» получила первые официальные патенты от Великой ложи Лондона.

Спасать положение взялся один из активных французских масонов, шевалье Эндрю Рэмзи. Тоже Шотландец по происхождению, авантюрист по призванию, до 1710 года служил в армии Нидерландов, а затем около 1725 года перебрался во Францию, где стал принимать участие в трудах первой масонской ложи в Париже и обратился к литературно-публицистической деятельности. Рэмзи стал известен во Франции как автор политико-богословских трудов, стал вхож в парижские литературные салоны, где познакомился с «изгнанником» лордом Болингброком, с его «учеником» Монтескьё, возможно, и с Вольтером, а также многими другими интеллектуалами, которые не отказались принять масонское посвящение.

Из-под пера Рэмзи вышла также политической биографии претендента на английский и шотландский престолы Джеймса Стюарта, больше известного под именем Якова III. Благодаря этой книге он получил место учителя сыновей претендента, но был вынужден оставить занятия. Стало известно о его тесных связях с уже не раз упоминавшимся в первой книге Джоном Эрскиным, графом Маром. Следует напомнить, что Джон Эрскин был одним из лидеров якобитов и даже возглавлял одну из двух армий восставших шотландце в 1715 году. Благодаря его «медлительности» малочисленная английская армия по отдельности разгромила восставших. Эрскин был изгнан из якобитского сообщества, но вполне комфортно проживал в Париже щедрую пенсию английского короля.

Заслуги Рэмзи тоже не были забыты. В 1730 году он побывал в Англии и получил почетную степень доктора богословия Оксфордского университета. Вполне возможно, это был повод вызвать Рэмзи из Парижа. Рэмзи был близок с главными авторитетами английского возрожденного масонства. Известно, в частности, что одно время он был членом «Общества джентльменов Спелдинга», из которого вышел видный пропагандист масонства Джон Теофил Дезагюлье, дважды занимавший должность великого мастера Первой великой ложи Англии. После поездки в Англию Рэмзи сосредоточился на изучении истории масонов. В декабре 1736 года как великий оратор ордена Рэмзи выступил в ложе с речью, в которой развил идею о рыцарском происхождении франкмасонства и его тесной связи с крестовыми походами. Получалось по Рэмзи, что масонство существовало всегда и как бы само по себе, а отнюдь не перекочевало из Англии. Речь получилась удачной и Рэмзи решил, что его доводы следует донести до религиозных властей Франции. Рэмзи отправил текст речи кардиналу Флёри, прося церковь благословить принципы масонства. Он обманулся в своих ожиданиях. Кардинал Флёри прислал ему совершенно разгромный отзыв и настоятельный совет: прекратить всяческие масонские собрания и всякое участие в подобной деятельности.

Кардинал имел для этого определенные основания – французская полиция следила за деятельностью масонов и докладывала о своих подозрениях. Рене Эро, лейтенант полиции, провел расследование и убедился в опасности масонских трудов. Он обратил внимание королевского правительства на антимонархическую направленность масонства, на опасность «общества, которое допускает в свои ряды людей из любых государств, всех сословий, любого положения в обществе, вероисповедания, и в котором состоит немалое число иностранцев». По рекомендациям Эро был введен запрет для «всех трактирщиков, содержателей кабаков и постоялых дворов, а также иных лиц принимать у себя вышеупомянутые собрания франкмасонов».

Это был серьезный сигнал. Рэмзи не прекратил свою деятельность, но стал проявлять больше осторожности при конституировании новых лож. В 1738 или 1740 году, историки расходятся в точной датировке этого события, в Париже была создана Великая ложа Франции, а ее «главным и бессрочным великим мастером в королевстве Франции» был провозглашен Луи де Пардайан Гондрэ, второй герцог д’Антэн. Человек в общем ничем не замечательный, если не считать того, что его бабка, маркиза де Монтеспан, официальная фаворитка Людовика XIV, заменила двухлетнему Людовику XV мать, когда та скоропостижно скончалась от кори. С этого момента французское масонство приобрело высочайших покровителей и за его судьбу можно было больше не опасаться, все преследования французских масонов полностью прекратились. Но уже в 1738 году, когда Папа Климент XII осудил масонов в буле «In eminenti apostolatus specula» и запретил католикам вступать в масонские ложи, Парижская парламент отказался зарегистрировать папскую булу, которая таким образом на территории Франции не вступила в законную силу. Это стало ярким свидетельство того, что масонство превращалось в органическую часть жизни французского общества.

После смерти герцога д’Антэн в декабре 1743 года ассамблея шестнадцати мастеров избрала «великим мастером всех регулярных лож Франции» Луи де Бурбон-Кондэ, графа Клермона, принца крови и будущего члена Французской Академии. В тот же день были приняты «Общие ордонансы», которые запретили братьям представляться «шотландскими мастерами». К середине 1750-х годов в Париже насчитывалось уже 20 лож, входивших в Великую ложу Франции, а также неустановленное количество провинциальных лож, признававших главенство Великой ложи Франции. Однако, совершенно ясно, что к этому времени в провинции масонские ложи создавались повсеместно.

В 1771 году52 после смерти графа Клермона и разделения Великой ложи Франции на два послушания – Великая ложа Франции и Великая ложа Клермон – титул великого несменяемого мастера Великого востока Франции был доверен герцогу Луи-Филиппу Шартрскому, будущему герцогу Орлеанскому, первому принцу крови. Как известно, герцог Орлеанский отличался либеральными взглядами. Под его руководством Великая ложа Франции была реорганизована, и в 1773 году сменила своё название на Великий Восток Франции. Уже к 1777 году все отколовшиеся ложи, а их было более 50, подчинились Великому востоку Франции. К середине 1780-х годов в Великий восток Франции входило около 600 лож, которые стали основой сети оппозиционных кружков, руководивших впоследствии Великой французской революцией.

В 1771 году в Париже была основана масонская ложа «Les Amis Réunis», ставшая одной из самых заметных в монархической Франции. Её членами состояли виднейшие представители аристократии и военных кругов, а также юристы, учёные и деятели искусства. Но уникальность ей придавала небывалая, с одной стороны, концентрация финансовой элиты: 84 члена из почти 340 являлись банкирами или государственными казначеями. С другой – присутствие среди братьев будущих виднейших деятелей Французской революции: Марата, Робеспьера, Сен-Жюста, Мерсье, Бабёфа, маркиза де Кондорсе, Дюпора, Талейрана53. (Фамилию Дюпора стоит запомнить, о нем еще пойдет речь ниже.) Кроме того, около 12 процентов от общего числа её членов составляли иностранцы, в том числе и русские, например, дипломат граф Г.А. Строганов. После революции, когда многие из числа французской аристократии предпочли эмигрировать из страны, ложа «Les Amis Réunis» была в 1791 году распущена, но к тому времени свою часть работы по подготовке и запуску Французской революции она успела выполнить.

В 1786 году в Петербурге была учреждена и некоторое время работала ложа под названием «Соединённых братий». Под влиянием событий Французской революции ложа была распущена, некоторые братья оказались в заточении, другие были сосланы или находились под надзором полиции, а деятельность лож была запрещена54. В 1802 году в Петербурге начала свои собрания ложа «Соединенных друзей». Никаких документов подтверждающих её преемственность с «Соединенными братиями» в архивах не сохранилось, но во французской масонской хронологии, изданной в 1815 году, она была названа в числе старинных русских лож, возобновивших свои труды. Так традиции Французской революции оказались перенесены на русскую почву.

Во время революции герцог Орлеанский примкнул к революционерам, отказался от титула, стал «гражданином Филиппом Эгалите», те есть «Филиппом Равноправие», но это не спасло его от казни. В декабре 1792 года он сложил с себя звание Великого Мастера, пост которого занимал свыше 20 лет и заявил: «Я поступил в масонство, которое явилось для меня залогом равенства, в такое время, когда никто не мог предвидеть нашей революции, точно также поступил я в парламент, который я считал олицетворением свободы. Но с тех пор пришлось мне оставить эти мечты и обратиться к действительности. Не зная из кого состоит «Великий Восток», я считаю, что республика особенно при самом своем возникновении не должна терпеть ничего скрытного, никаких тайных обществ. Я не хочу иметь более ничего общего с неизвестным мне «Великим Востоком», ни с собраниями масонов».

Сегодня неспособность герцога разглядеть в масонстве тайный умысел и предвидеть грядущие события вызывает сочувствие, которое вполне компенсируется такой же недальновидностью «миролюбивого» Роберта Уолпола. Парадокс истории и логика диалектики состоит в том, что планируя и реализуя крупнейшую тайную операцию восемнадцатого столетия55, призванную парализовать развитие Франции, своего главного противника и конкурента в Европе на тот момент, Британия способствовала появлению еще более грозного врага и своего ненавистника – Наполеона Бонапарта, против которого англичанам пришлось на полную мощь использовать свою военную силу в составе семи европейских коалиций и в итоге восстановить на французском троне династию Бурбонов.

Уолпол – завершение карьеры

При Георге II (1727–1760) положение Уолпола не изменилось, хотя оппозиционные тори и завистники предрекали ему падение. Секрет устойчивости премьера был прост: король доверял во всем своей жене, королеве Каролине, а королева верила в мудрость Уолпола. И он эту мудрость неоднократно проявлял. Когда все английское общество восстало против планов правительства ввести акцизы на табак и вино, он не стал упорствовать и прибегать к использованию армии. Уолпол счел за лучшее отказаться от намерений правительства и уступить. Улица ликовала, но виги удержались у власти. Следует, однако, признать, что это был один из редких случаев, когда премьеру приходилось опасаться за положение вигов.

Уолпол не раз еще доказывал, что он человек своего времени. Он был чрезвычайно прагматичен и даже циничен, утверждал, что слабое государство должно избегать авантюр, громкие фразы о патриотизме воспринимал с настороженностью, терпеть не мог музыку и книжную ученость, предпочитал трезвый расчет и здравый рассудок, никому не доверял. Уолполу приписывают знаменитую фразу – «никогда не говори никогда»56. Он жил и управлял государством в соответствии с современными ему принципами, главными из которых были коррупция и непотизм. Утверждали, что он сам получал взятки от французов. Для этого были некоторые основания: в 1720-х годах Франция искала союза с Великобританией, ибо в Париже опасались возрождения испанской военной мощи. Но у Уолпола был свой взгляд на союзы. Ему приписывают еще одну фразу: «Моя политика состоит в том, чтобы как можно дольше воздерживаться от любых обязательств».

В 1739 году ему все же пришлось объявить войну Испании. В его собственной партии, среди вигов возникла серьезная оппозиция миролюбивому премьеру. Молодой член парламента Уильям Питт, тогда его еще не называли Старшим, и многие его сторонники требовали этой войны, рассчитывая отнять у Испании ее колонии. Поводом для войны послужило выступление в парламенте капитана торгового судна Дженкинса, который рассказал о жестоких притеснениях испанцами английских купцов в Вест-Индии. Жестокости были, впрочем, небезосновательными: великое множество английских торговых судов устроили против Испании настоящую контрабандную войну. В подтверждение своих слов Дженкинс даже предъявил отрезанное испанцами собственное заспиртованное ухо. Война так и вошла в историю: Война за ухо Дженкинса. Примечательно, что Уолпол уладил дело с испанцами миром, но Питт восстал против этой договоренности, назвав ее «позором Британии». Уолпол явно мешал молодым однопартийцам, его миролюбие вступило в противоречие с идеями новой колониальной политики вигских парламентариев. Они добивались его отставки и несмотря на то, что в 1740 году Англия включилась еще в Войну за австрийское наследство, упорно голосовали против военных ассигнований правительству. В этом была своя логика: до самой отставки Уолпола в 1742 году Британия по сути в войну не вступала, отделываясь денежными субсидиями союзникам. Уолполу все же пришлось оставить пост премьера. Но уходить из политики он не собирался. Король произвел его в пэры под титулом графа Орфорда, и лорд Роберт, который всегда гордился тем, что был сыном обычного сквайра и сквайром по своим вкусам и привычкам, вошел в состав палаты лордов.

Англо-французское соперничество за колонии

При новом кабинете положение изменилось. Англия под влиянием воинственного лорда Картерета, занимавшего пост госсекретаря северного департамента57 (1742–1744 годы), приступила к активным действиям, но на беду Джеймс Фрэнсис Стюарт, называвший себя королем Яковом III, высадился в Шотландии. Его поддержали около шести тысяч вооруженных шотландцев, и английскому правительству пришлось вызвать из Европы небольшую армию. Этого хватило, чтобы спасти Лондон, но война во Фландрии не задалась. Прусский король Фридрих II вывел из активных игроков Австрию, а Франция, избавленная от австрийской угрозы, нанесла серьезное поражение английской армии при Фонтенуа (1745 год). Неудачи английской армии на суше компенсировал английский флот, который перерезал французским торговым судам морские пути и лишил Францию поступлений из колоний. В 1746 году претендент Джеймс Фрэнсис и его шотландское войско было разбито при Каллодене, ему пришлось снова бежать во Францию, а шотландцы были жестокого наказаны. Это было их последнее выступление за английских претендентов-католиков.

Война за австрийское наследство была перенесена и в колонии. Англичане и французы воевали в Канаде и Индии. В Индии первоначально успех сопутствовал армии французской Ост-Индской компании, ей даже удалось захватить Мадрас, принадлежавший англичанам. Правда, по Аахенскому мирному договору 1748 года его пришлось вернуть. Впрочем, мир не остановил соперничество двух торговых компаний. Английская Ост-Индская компания под руководством молодого, амбициозного Роберта Клайва, бывшего до того бухгалтером Компании, умело используя вражду между местными навабами, за несколько лет поставила под свой контроль или получила в собственность огромные территории в Бенгалии и Ориссе, которые стали основой Британской Индии. Ост-Индская компания получила также право собирать налоги, и отныне ее деятельность не нуждалась во внешнем финансировании. Более того, враждующие между собой навабы стремились заручиться поддержкой частной армии, которой владела Компания. С этого времени дела британской Ост-Индской компании резко пошли в гору. На руководство компании, ее чиновников и офицеров пролился «золотой дождь», сопоставимый с богатствами испанцев, полученными в Латинской Америке. Клайв, которого не без основания называли хозяином Индии, вернулся в Лондон в 1760 году, где оказался едва ли не первым британским миллионером. За ним последовали многие другие разбогатевшие в Индии англичане. Они образовали своего рода «индийскую партию», которая стала не только важным элементом английской политической системы, но и сильным раздражителем для традиционных тори и вигов.