Театральная баллада

Но ведь и она тоже молодец. Не насиловать же он собрался её здесь. Просто… Ну и что?.. Что такого, в конце концов?.. Как девочка, в самом деле!.. Ломается, как школьница!.. У самой ребёнок, сама, наверное, медные трубы ещё только не проходила, а крику на весь театр!.. Слышал ли кто, как она заголосила?.. Нет, вряд ли… Через такую музыку ничего не услышишь… Или?.. Нет, не услышишь. Ладно, это неважно, она всё равно разболтает всем. Хотя… Нет, уже всё равно.

Лавронов, посидев, но, не успокоившись, решил идти домой. Настроение вконец испорчено, так неожиданно и глупо. Он не бабник и до Хитрова ему всё равно не дотянуться, да и зачем? Это Хитров, собака, заговорил его, расслабил, внушил миф о доступности театральных женщин, спровоцировав директора на импульсивный необдуманный шаг. Стыдно теперь, чертовски стыдно, просто перед собой. Просто по-человечески…

И тем не менее, через горячую лихорадку стыда, пылавшую на лице и путавшую мысли, он чувствовал в своей душе светлую искорку удовлетворения.

Шагая домой, Лавронов вслух произнёс выстраданную мысль, теперь ставшую для него, переживающего душевный шторм, спасательным кругом:

– Она не такая… Она не такая…

В последующие дни Вадим Валерьевич старался избежать встречи с Вешневой, хотя понимал всю глупость ребяческих пряток. Ещё продолжал ругать себя, думал, мучился. Наконец, в четверг, ближе к обеду, направляясь к себе из кабинета бухгалтерии, увидел поднимающуюся навстречу ему по ступеням служебной лестницы Ольгу Вешневу. Они поздоровались, как ни в чём не бывало, и в её глазах он не заметил ни неприязни, ни остатков обиды. Напротив, она поспешила поздороваться первой, сделала это почтительно и даже чуточку виновато. Так здороваются люди, проявившие сгоряча по отношению к кому-то излишнюю жёсткость и, остыв, сознающие свою неправоту.

Прошедшие дни Лавронов всё время думал о Вешневой, возвращаясь к воспоминанию о злополучном инциденте, думал тяжело. Но теперь, после встречи с ней на лестнице, начал думать о ней же легко и с удовольствием. Образ этой актрисы прочно засел, даже застрял у него в голове, как заноза в пальце, но только, в отличие от занозы, это было приятное беспокойство, и избавляться от него он не желал. Мысленно встречаясь с нею в своих фантазиях, Лавронов обращался к ней только по имени – Ольга. Это женское имя казалось ему теперь очень красивым, и он сам удивлялся тому, что раньше не замечал красоты этого имени. У него прежде никогда не было женщины с таким необыкновенным именем.

Несколько раз Ольга приходила в театр со своей крошкой-дочерью. У девочки было милое детское лицо, которое очень напоминало маму.

Лавронов видел её с девочкой, и ребёнок Ольги не вызвал в его душе эмоций, хотя бы отдалённо напоминающих неприязнь. Иногда нравится женщина, но душа не лежит к её ребёнку. Лавронов в молодости имел опыт подобных отношений, которые именно из-за проблем с чужим ребёнком, ничем не закончились. Здесь ребёнок внешне очень напоминал мать, а, следовательно, казался её неотъемлемой частью, единым с нею целым, продолжением. Вадим Валерьевич сам не понимал, зачем он рассуждает на такие темы, забираясь в их глубину, размышляя, сопоставляя и принимая решение. Принимая решение?.. Какое?.. Ответа на этот вопрос Лавронов пока не давал самому себе. Для этого пока не пришло время. Конечно, он понимал, что в своих фантазиях он идеализирует молодую женщину, возможно, приписывая ей такие качества, которых у неё нет. Но ему было приятно идеализировать её, и он делал это, чтобы доставить себе удовольствие. Год, миновавший после развода с женой, Вадим Валерьевич жил один, в одиночестве ему было плохо, он тосковал и мечтал о другой, более счастливой жизни. Новых серьёзных отношений пока не заводил – свежа рана разрыва, да и не видел перспектив.

Лавронов хотел поговорить с Ольгой. Просто поговорить – пообщаться. Ему казалось, что он непременно найдёт с ней общий язык. А, быть может, обнаружатся и какие-то общие интересы, не столько в увлечениях, сколько в отношении к жизни и её настоящим ценностям. И Лавронов был уверен, что такой разговор у него с Ольгой, рано или поздно, но состоится, он созревал для него, думал и готовился. Как это произойдёт, где и в какой форме – суть неважно, он предчувствовал, что эта их встреча – вопрос ближайшего времени, а предчувствие ещё никогда не обманывало его.

* * *

Спустя месяц после открытия театрального сезона, по второму ноябрьскому снегу, в городском полуподвальном ресторанчике решили собраться на мальчишник бывшие одноклассники: Геннадий Хрущ, Алексей Зацепин, Руслан Оздоев и Вадим Лавронов. Собственно, после окончания школы собирались уже второй раз. Первая большая встреча выпускников состоялась в 1982 году, на десятилетие выпуска. Тогда больше половины одноклассников ещё оставалось в городе, работали кто в школе, кто в больнице, кто на предприятиях, а кто так, на вольных хлебах перебивался. Кто-то с высшим образованием, кто-то с дальнейшими перспективами, а кто-то, как, например, Гена Хрущ, так и остался с нереализованной далее десятилеткой.

Договорились встретиться ещё через пять лет, но в восемьдесят седьмом что-то не задалось, потом начались разрушительные перемены в стране, и стало уже ни до чего. Проворачивалось колесо истории, кого, случайно зацепив, поднимая наверх, кого, неожиданно и несправедливо опуская вниз.

И вот с той несостоявшейся встречи в восемьдесят седьмом пролетело незаметно, как это всегда и происходит в жизни, ещё десять стремительных лет. И это были страшные трудные годы. Пережить их и выжить сумели не все.

Оставшихся в этом городе одноклассников нашёл Руслан Заурбекович Оздоев, бизнесмен-золотопромышленник, уважаемый человек в городе – его предприятие приносило городской казне неплохие доходы в виде налогов.

Ингушская семья Оздоевых с тремя детьми-школьниками приехала в этот город в середине шестидесятых. Прижились, привыкли и остались здесь. Девяностые Руслана не застали врасплох. Чемпион города и края по вольной борьбе, крепкий и физически, и характером, парень не растерялся, сумев зацепиться и не утонуть в водовороте новых реалий жизни. Сначала подвязывался на какой-то не очень законной деятельности, потом устроился в компанию по золотодобыче, где быстро вырос, и в начале девяноста седьмого на собрании правления его выбрали директором. Говорят, в этом помог ему вышестоящий на должности земляк, но факт остаётся фактом: в сорок два – директор золотодобывающей компании.

Используя свои связи, Руслан отыскал оставшихся в городе одноклассников и пригласил их на слёт. Две бывшие девчонки, а теперь немолодые, отягощённые не очень благополучными семьями дамы отказались, и в результате получился мальчишник на четыре персоны.

Оздоев сообщил товарищам адрес ресторанчика, согласовали день и час. Остановились на субботнем вечере – самое удобное время. После трудовой недели можно законно отдохнуть, встретиться, выпить, закусить, поговорить, расслабиться.

Всех всё устроило.

Лавронов к девятнадцати ноль-ноль подошёл к вечернему ресторанчику по указанному адресу. Здесь, на стоянке был припаркован большой чёрный импортный автомобиль с тонированными стёклами, чем-то напоминающий броневик. На двери кабачка, за стеклом, висела табличка: «Закрыто на спецобслуживание».

Пока Лавронов соображал, дверь ресторана открылась. Выглянул молодой человек в чёрных джинсах, чёрной жилетке, белой рубахе и цветной бабочке.

– Здравствуйте! Ваша фамилия?

Вадим Валерьевич представился.

– Проходите, – сразу же пригласил молодой человек.

Лавронов вошёл. Служащий ресторана предложил ему раздеться в гардеробе. Вадим Валерьевич оставил здесь свою дублёнку, ещё советского производства, норковую шапку-формовку, вымыл в туалете руки и прошёл в небольшой уютный зальчик. В его середине стоял сервированный стол, за которым восседал хозяин предстоящего празднества – Руслан Оздоев.

– Приветствую театральных деятелей! – Руслан Заурбекович поднялся из-за стола, гостеприимно распахнул объятия и сделал шаг по направлению к гостю.

Оздоев и Лавронов обнялись.

– Вадя, ты пока первый.

Руслан Оздоев – высокий крупный мужчина, с короткой стрижкой наполовину облысевшей головы, говорил спокойно, раздельно и уверенно, как это умеют делать кавказские родные братья – чеченцы и ингуши. Их неторопливый северокавказский говор с едва заметным, почти неуловимым акцентом, хорошо распознают те, кто служил в Советской Армии. Эти уверенные в себе и крепкие духом ребята держались единым кулаком в армейских подразделениях, и, при отсутствии в ротах другой реальной силы, которую они единственно признавали и уважали, верховодили среди своих сослуживцев.

Оздоев усадил Лавронова за стол, на котором стояли многочисленные мясные закуски, океанические деликатесы, водка, коньяк, фрукты не по сезону. Чуть в стороне от стола – распакованная коробка баночного пива.

– Ещё двое наших подойдут, и больше никого не будет, – опережая вопрос Лавронова, сказал Оздоев. – Я выкупил эту кафешку на сегодняшний вечер. Только мы. Не надо, чтобы кто-нибудь ещё здесь толкался и мешал.

Одноклассники всмотрелись друг в друга, ведь не виделись десять последних лет. Настоящее зеркало времени, не умеющее льстить – лицо друга после долгой разлуки.

– Как дела, брат? Рад тебя видеть.

– И я рад. Тоже рад тебя видеть, Руслан… – Лавронов бросил взгляд на стол: – Ну, ты даёшь!

– Я угощаю, брат. Имею право угостить друзей. Дела хорошо у меня идут. А у тебя?

– У меня?.. – замялся Лавронов. – Тоже неплохо.

– Врёшь, брат. Сейчас в театре плохие дела. И раньше – не очень, а сейчас совсем никуда. Ты директор там, я знаю. Честно говори, что да почему.

Тогда Вадим Валерьевич вынужденно сознался:

– Понимаешь, мы бюджетная организация. Город денег едва-едва на зарплату даёт, и то долги за полгода. На постановку спектаклей – ни копейки. Нет денег, говорят, сам как хочешь, так и выкручивайся. Вот и приходится из ничего соображать что-то. Я вообще не специалист по театральным делам, первый год работаю. Но… без денег, конечно, трудно.

– Вадя, я тебя понял, – внимательно выслушав друга, сказал Руслан Заурбекович. – Давай, вот что сделаем… Ты там придумай, какой спектакль ставить, посчитай расходы, всё: там – декорации, костюмы, тряпки-мрабки, что там ещё?.. в общем, хорошо посчитай, а я тебе спонсорскую помощь окажу. Оплачу полностью постановку спектакля. Все расходы. Идёт?

– Идёт! – не поверил неожиданной удаче Лавронов. – Спасибо, Руслан.

– Пока не за что.

– Как не за что? Я знаю твоё слово. Если ты сказал…

– Хорошо. Не переживай, брат. Всё сделаем.

Работник ресторана, тот самый парень в жилетке и бабочке, ввёл в зал Зацепина и Хруща.

Если Лёху Зацепина Лавронов несколько раз встречал в городе, то с Геной Хрущём, как и с Русланом, не виделся конкретно с 87-го года. За десять лет худой Гена располнел, вывалив вперёд живот и нарастив второй подбородок. Наголо стриженый, начал обрастать короткой щетиной на подбородке и голове. Вот только улыбка осталась прежней: чуть кривая от поднимающейся верхней губы, обнажающей два передних зуба.

Бывшие одноклассники тепло обнялись.

Первый тост выпили за встречу. Второй – за мужскую дружбу. Третий – за матерей. Понятно, что тамадой был хозяин и устроитель этой маленькой дружеской вечеринки.

Оздоев сообщил друзьям, что если кому-то из них по окончании вечера понадобится машина, чтобы отвезти домой – его личный шофёр развезёт всех по нужным адресам.

Оказалось, что машина понадобится только Лавронову. И Зацепин, и Хрущ – оба предприниматели, у них свои машины и личные водители. Зацепин крутит книжным бизнесом в городе, а Хрущ толком не озвучил род своей деятельности. Так, напустил туману, поулыбался своей кривой улыбкой, бесят погонял в глазах, и всё.

– Да я года полтора всего здесь, в городе, – признался он, когда пропустили по второму коньячку. – До этого на северах ошивался, деньгу зарабатывал.

– Где конкретно был? – поинтересовался Оздоев.

– В Норильске.

– Там раньше нормально платили.

– Там и сейчас нормально платят, смотря кому, и смотря, кто чем занимается.

– А ты чем занимался?

– Да так… – Хрущ замялся. – Бумажки тасовал. А вообще мне там не понравилось.

– Почему, брат?

– Прилетел туда летом. Всё время светло. Солнце за горизонт не уходит. Когда день?.. Когда ночь?.. Когда начинать пить водку, когда заканчивать – непонятно. Не понравилось, короче.

– Поэтому обратно вернулся?

– Не только.

Время летело за разговорами незаметно. Часам к десяти все четверо уже были хорошие, но расходиться не думали.

На миниатюрной эстраде пела для них какая-то девица-певица.

Пока Оздоев о чём-то разговаривал с Зацепиным, к Лавронову наклонился Гена Хрущ.

– Баба есть? – спросил он, глядя на товарища мутным взглядом.

– Чего? – не понял Лавронов.

– Баба, спрашиваю, есть?

– В каком смысле?

– В прямом. У тебя? Баба есть? Конкретно на сегодня?

– Я не женат, – нехотя сознался Вадим Валерьевич. – В смысле, разведён.

– Ну и хрен с ним, я не об этом. Баба тебе нужна сегодня?

– А что? – напрягся Лавронов, не понимая, куда клонит Гена.

– Ну, нужна или нет?.. Баба?

Лавронов подумал, что Хрущ просто перепил.

– Гена… ты про что? Какая конкретно баба?

– Любая. Блондинка?.. Брунетка?.. Рыжая бестия?.. Полная, худая, молоденькая, постарше?.. в очках?.. без?..

– А-а… ты?.. – начал догадываться Лавронов. – Ты… что ли?..

– У меня бизнес, – тихо шепнул Хрущ. – Я девочек продаю. Тебе бесплатно. За счёт заведения. Сегодня. Лови момент.

Лавронов к такому неожиданному предложению не был готов, поэтому растерялся и не знал, что ответить. Вопрос был как-то не совсем к месту. Конкретно сейчас ему хотелось только одного: чтобы Хрущ отвязался.

– Сегодня, наверное, не до этого будет, – неопределённо ответил он настойчивости пыхтящего над ухом товарища.

– Зря. У меня девочки – лучшие в городе. – Пьяный Хрущ расчувствовался и обнял одноклассника за плечи. – Вадька!.. Как я соскучился по вам всем, мужики!.. Стока не виделись!.. Ёпэрэ… – Он полез в карман своего кожаного пиджака, вынул оттуда что-то и сунул в руки Лавронову.

– Посмотри.

Это оказалась небольшая пачка сложенных цветных фотографий – девушки, снятые по пояс, в купальниках.

Лавронову, даже нетрезвому, неприятно было держать это в руках, и он попытался вернуть фотографии владельцу. Гена тихо, но категорично запротестовал.

– Нет, Вадька, обидишь. – Затем по-барски махнул рукой. – Ладно! Можешь не сегодня. Дарю. В любой день. Или ночь. За счёт заведения. Выбирай любую!.. – Он крепко насел на мнущегося Лавронова. – Не пожалеешь! Давай! Девки – высший сорт!

Лавронову проще было подчиниться пьяному натиску товарища, и хотя бы мельком, чтобы тот отвязался, просмотреть фотографии. Он решил так и сделать. Начал перекладывать из руки в руку снимки с девушками, делая вид, что рассматривает внешность каждой из них.

Гена продолжал шумно дышать над ухом.

Девочки, в самом деле, были на любой вкус. Лавронов с некоторой внутренней брезгливостью рассматривал эти симпатичные, даже пристойные девичьи лица, подумав, что встретив такую на улице, никогда не догадаешься, чем эта краля занимается на самом деле. И глаза у всех честные, вот ведь какая история!..

Фотографий было чуть более десятка, и пару-тройку последних Вадим Валерьевич решил пролистнуть чуть быстрее, как вдруг на предпоследнем снимке его рука остановилась. Просто остановилась сама по себе, застыв в воздухе.

С фотографии на Лавронова смотрела полуобнажённая Ольга Вешнева.

В секунду гормоны стресса вышибли хмель из головы Вадима Валерьевича.

Сначала он не поверил тому, что увидел. Не поверил потому, что такого быть не могло. Потом, убедившись, что на снимке, в самом деле, Ольга Вешнева, подумал, что Гена Хрущ, зная, где он работает, решил подшутить над ним, подложив в колоду проституток фотографию его актрисы.

Лавронов повернул голову и внимательно посмотрел на пьяное, ухмыляющееся лицо Хруща.

– Эта? – оскалив в улыбке плохие зубы, выдохнул Хрущ. – Эта телушечка?.. Понравилась?

– Это… кто? – ещё предполагая, что его разыгрывают, спросил Лавронов.

– Это?.. – довольно ухмыльнулся Хрущ, видя, какое впечатление произвела его девица на товарища. – Это Мадлена.

Ошарашенный, словно после удара палкой по голове, Лавронов никак не мог собраться с мыслями, метавшимися в его распалённом мозгу. Он не знал, что ему делать: выдать себя, признав в этой девушке актрису театра или же скрыть это?.. Незнакомое имя, выплюнутое грязным ртом Гены Хруща, дало небольшую надежду на закравшуюся сюда ошибку.

– Мадлена?.. – переспросил Лавронов, чувствуя, как жар внутреннего возбуждения заливает теперь и его лицо. – Какая Мадлена?..

– Это погоняло её, – объяснил Хрущ. – Они у меня все под погонялами. Настоящие их имена меня не интересуют. Где они работают – тоже. Это их проблемы. Моя проблема – их качественное выполнение заданных услуг.

Он вдруг резко засмеялся, вероятно, удивившись своей гладко высказанной мысли.

Раздавленный Лавронов, понявший, что с ним не шутят, тяжело обмяк, уронив вниз голову. Совершенно потерявшийся, с бешено стучавшей в висках кровью, он даже не искал выхода из тупика – словно шагнул в пропасть и полетел вниз.

– Ну, так как?.. – толкнул в плечо товарища всё ещё довольно щерившийся Гена. – Будешь её?.. Договариваться?

– Нет! – Лавронов ещё раз взглянул на снимок полуобнажённой очаровательной Мадлены и резким движением вернул тугую стопку фотографий владельцу. – Возьми!

– Ну-у… – разочарованно протянул Хрущ. – Как знаешь. Надумаешь – звони. – Он сунул Лавронову в карман пиджака свою визитку. – Напрасно, Вадька. Девочки у меня – эксклюзив, ёпэрэ… Отвечаю. Всё – на совесть. Сам тестировал…

– Ладно! – оборвал его побледневший Лавронов. – Мне надо идти.

Он встал со стула, но вдруг придержал свой решительный порыв. Не глядя на Хруща, тоже поднявшегося вслед за ним, тихо переспросил:

– Значит, говоришь, Мадлена?..

– Мадлена, – подтвердил Хрущ. – Запомни.

Вадим Валерьевич дёрнул желваками на скулах:

– Очень хорошо запомнил.

– Что случилось, брат? – Руслан Оздоев прервал беседу с Зацепиным, и двинулся к вышедшему из-за стола Лавронову.

– Руслан… – Вадим Валерьевич дружески взял за плечи давнего школьного товарища. – Спасибо тебе за чудесный вечер, за угощение царское, спасибо, дорогой! – Во власти кипящих в нём чувств, он порывисто и крепко обнял друга. – Всё. Мне надо идти.

– Чего так скоро?

Лавронов не хотел ни врать, ни говорить правды.

– Надо, – тихо, но твёрдо повторил он.

– Ну, раз надо, так надо, – почувствовав непреклонность в решении друга, согласился хозяин вечера. – Спасибо, что пришёл, брат. И, это… – он заглянул в трезвые, немного сумасшедшие глаза Лавронова. – Про твой спектакль всё в силе. Я финансирую. Оформим всё по документам, как спонсорскую помощь… Погоди, шофёру скажу, отвезёт.

Лавронов категорически отказался:

– Нет, нет, я пешком. Хочу по свежему воздуху прогуляться.

– Что-то случилось, брат. Я понимаю…

Лавронов энергично шагал по выбеленным снегом ночным улицам, не разбирая дороги и горячо переживая невероятную страшную новость.

Ноги сами привели его к театру.

У высокого, кажущегося хмурым, здания с плоским фасадом, освещённым лишь светом уличных фонарей, Вадим Валерьевич остановился и только здесь понял, что пришёл не туда. Слепые, тёмные окна театра произвели на него неприятное, даже отталкивающее впечатление. В голове мелькнула мысль, что если в эту минуту его заметит сторож, то решит, что у директора перемкнуло в голове, и он ночью пришёл на работу. Но ведь он и вправду в эту минуту был словно безумный, и как всякий безумный имел болезненное право на неадекватный, крайний поступок. И Лавронову очень захотелось сейчас найти камень и швырнуть его в театральное окно! Так швырнуть, чтобы вдребезги, в мелкую крошку разнести его к чёртовой матери!..

Нервно дёрнувшись всем телом, он решил, что в своих эмоциях зашёл слишком далеко и попытался взять себя в руки. Попытка, в конце концов, обрела форму бессильного смирения: он сделал несколько шагов назад, не сводя глаз с громады спящего тёмного чудовища, называемого театр, затем развернулся и теперь уже осмысленно, целенаправленно и зло зашагал домой.

Эту ночь он не спал. Совсем не спал. Даже не сомкнул глаз. Его в постели трясло, как в горячечной лихорадке.

Воскресное ноябрьское утро выдалось чистым, солнечным, весёлым – словно в насмешку.

Вадим Валерьевич в этот день никуда не выходил из дома, но и в квартире не знал, куда себя деть. Он помнил, что сегодня вечером будет идти спектакль, в котором занята она, и всё порывался пойти в театр, найти её и посмотреть ей в глаза. Он бесконечное количество раз разыгрывал в своих мыслях эту воображаемую встречу с ней, с различными вариантами финала их разговора. В результате дал себе слово непременно прийти на сегодняшний спектакль, но к вечеру передумал и никуда не пошёл. Включал и выключал телевизор, ругался, кричал, швырял книги на диван и всё ходил и ходил по комнате. Словом, вёл себя так, как ведёт себя нормальный человек в состоянии сильного стресса. В шкафу стояла недопитая бутылка водки, он её допил, но облегчения это не принесло. Пить так, чтобы оглушить себя и забыться, он не умел, его организм не принимал алкоголя в количестве, достаточном для анестезии глубокой душевной раны.

Утром в понедельник Лавронов пришёл на работу совершенно разбитый, хмурый и рассеянный. Его необычное состояние отметили все, с кем он общался по долгу службы в течение дня. На вопросы о причинах своего настроения Вадим Валерьевич или не отвечал, или же пытался отшутиться, что у него, впрочем, плохо получалось. Он забывал ответ на вопрос, который только что получил, переспрашивал по нескольку раз, не сразу соображал, что от него требовалось, и в одной из накладных не там поставил подпись. К концу рабочего дня и секретарша в приёмной, и бухгалтерия, и администраторы, и завпост Хитров остались в недоумении относительно состояния здоровья директора театра.

Во вторник, после своего выходного дня, актёры в обязательном порядке должны прийти на работу, чтобы ознакомиться с возможными изменениями в расписании театра на неделю или убедиться в отсутствии этих изменений. Актёры подходят к своему рабочему часу – одиннадцати ноль-ноль. Занятые остаются на репетицию, если таковая прописана, свободные же от репетиций предоставлены сами себе и занимаются своими делами.

Когда в дверях служебного входа появилась Ольга Вешнева, вахтёр передала ей просьбу директора зайти в его кабинет.

Вешнева была немного удивлена. Сначала поднялась в гримёрку, там сняла куртку, белую вязаную шапочку, привела себя в порядок, после чего спустилась в приёмную.

– Проходите, Вадим Валерьевич ждёт вас, – сказала ей секретарша.

Вешнева прошла в кабинет и прикрыла за собой дверь.

Лавронов сидел за столом и просматривал какие-то бумаги.

– Здравствуйте, Вадим Валерьевич.

– Здравствуйте, – коротко ответил он, продолжая заниматься бумагами.

Вешнева выдержала несколько секунд.

– Вы просили меня зайти?

– Да. Я просил вас зайти. – Всё ещё не глядя на неё, он сделал жест рукой: – Присаживайтесь.

– Спасибо. – Она присела на стул.

Только теперь он поднял на неё глаза. И она не узнала его взгляда.

– Как у вас дела, Ольга Александровна?

– В каком смысле? – осторожно спросила актриса.

– В материальном, конечно.

Она слегка пожала плечами.

– Да как сказать?.. Живу потихоньку. Как все. Не могу сказать, что хорошо.

– Как все? – переспросил он.

Она отметила необычность интонации, которую взял директор с самого начала разговора. Немного растерялась и от этого не смогла ответить на вопрос – просто промолчала.

– Я хотел спросить, денег вам хватает? На жизнь?

– Да, – коротко и как-то не очень уверенно произнесла она.

– Вы, наверное, скромничаете, Ольга Александровна. – Он не спускал с неё внимательного жёсткого взгляда и, видя её недоумение, объяснился: – Я спрашиваю потому, что имею возможность повторно выписать вам материальную помощь… если вы нуждаетесь, конечно.

Вешнева явно смутилась.

– Спасибо, Вадим Валерьевич, наверное, не нужно.

– Почему?

– Да потому что… Мне неудобно будет… перед коллегами… Ведь они в таком же положении…

– Нет, они в другом положении, – не согласился Лавронов, и его двусмысленная интонация ещё более заставила напрячься смущённо оправдывавшуюся актрису.

– Что вы имеете в виду? – тихо спросила она.

– Вашего ребёнка. Пока вы единственная актриса в труппе, имеющая ребёнка дошкольника. Вам нужно кормить дочь, поэтому я и спрашиваю: есть на что? Если у вас с этим проблемы, то как директор театра я предлагаю помощь… лично вам. Стесняться не надо.