Театральная баллада

Но вот в день его двенадцатилетия, когда Алёша с мамой сидели за праздничным столом уже не в доме, а в своей новой квартире, слушали музыку и готовились к приёму гостей, у входной двери раздался звонок. Алёша ждал своих товарищей и, конечно же, решил, что это пришли они. Улыбающийся и счастливый, он распахнул дверь.

На пороге стоял его отец. В руках он держал коробку с тортом. Алёша так растерялся, что позволил ему пройти в комнату. Поднялась из-за стола и смутившаяся мать. Отец сказал, что узнал их новый адрес и пришёл поздравить сына с днём рождения. Потом он поставил торт на стол. Алёша посмотрел на мать, которая к этому времени уже пришла в себя.

– Ну, Алёшенька, – сказала она, – что мы с тобой ответим этому человеку?..

Лицо сына мгновенно вспыхнуло. Он схватил со стола коробку с тортом, вышел на балкон и швырнул её вниз. Потом вернулся в комнату и вплотную подошёл к отцу.

– Уходи, – сказал он. – И больше никогда не приходи к нам.

Отец как-то странно сгорбился, глаза его заблестели, подбородок затрясся, и он поспешно вышел из квартиры. Действительно, он больше не приходил к ним. И Алёша никогда его не видел.

До сегодняшнего дня…

Колосов даже не заметил, как дошёл до дома, с балкона квартиры которого он когда-то выбросил тот самый торт, принесённый отцом. Он поднялся на третий этаж и отомкнул дверь. Дома было пусто. У Алёны ночное дежурство, и Колосов подумал, что это очень кстати и хорошо, что у неё именно сегодня ночное дежурство. Ему нужно подумать, а одиночество лучше всего располагает к размышлению.

Он долго не мог заснуть. Кинолента сознания прокручивала перед мысленным взором яркие воспоминания детства. В ночной тишине ему слышались голоса отца и матери, возвратившиеся оттуда, из прошлого, казавшиеся уже забытыми, но теперь, извлечённые из тайников памяти с необыкновенной силой и ясностью, они заставили взрослого человека Алексея Ивановича вновь превратиться в маленького мальчика Алёшу. Он вспоминал поступки своих родителей по отношению друг к другу, и уже с высоты сегодняшнего дня, с позиции человека, прошагавшего немалую часть своего жизненного пути, давал им новую оценку, новое осмысление, новое понимание – отличное от того, когда мнение послушного мальчика в далёком детстве полностью совпадало с мнением категоричной мамы. И теперь ему казалось, что он больше понимает отца, больше сочувствует ему и больше жалеет.

* * *

Настойчивый писк будильника утром разбудил его сразу же, несмотря на то, что он не спал полночи. Колосов тщательно побрился, надел свежую рубашку, попил чая и отправился на работу.

Пришёл как обычно, за десять минут. Первым делом взял в руки историю болезни отца. Ознакомился с результатами анализов, долго рассматривая рентгеновский снимок его грудной клетки. На обходе ещё раз очень тщательно прослушал хрипевшее левое лёгкое.

Колосова сейчас сопровождала другая медсестра. Он не хотел, чтобы хоть кто-то в отделении знал, что этот больной, пожилой, одинокий, спокойный человек, его отец. Пришлось бы что-то объяснять, как-то оправдываться, а он не хотел делать ни того, ни другого. Во всяком случае причину тридцатилетней размолвки с отцом и отсутствие каких бы то ни было контактов между ними, Алексей Иванович вряд ли бы смог внятно объяснить даже самому себе.

Ближе к обеду, покончив с записями и назначениями, Колосов ещё раз зашёл к отцу в палату и притворил дверь. В руках он держал пакет. Тюжин сидел на кровати.

– Ну, как дела? – спросил Алексей Иванович.

– Потихоньку, – ответил тот.

Колосов положил пакет на тумбочку.

– Это тебе, – сказал он. – Тут фрукты да молочное. Завтра ещё чего-нибудь соображу.

– Не беспокойся, сынок. Мне ничего не нужно. Всего хватает… Спасибо, конечно.

Он помолчал и внимательно посмотрел на сына.

– У тебя глаза красные.

– Спал плохо.

– Понятно.

– Думал.

– Чего-то ко мне в палату не подселяют никого…

Колосов опустил глаза.

– Это я попросил попридержать место, пока есть возможность. Хочу говорить с тобой наедине. Чтобы никто не слышал, и никто ничего не знал.

– Стыдишься меня? – спросил Тюжин.

– Нет. Просто не хочу… не хочу, чтобы здесь знали, сплетничали да обсуждали. Это моя жизнь, мои проблемы, и я никого не хочу в них посвящать. Полежи пока один. Я буду к тебе заходить. Нам надо общаться… надо… через столько лет… Скучать, надеюсь, не будешь?

– Скучать не буду. Я люблю одиночество.

– Твои-то когда к тебе приходят?

– Моих у меня нет, сынок, – грустно улыбнулся Тюжин.

– Как нет? – удивился Колосов.

– А вот так.

– Что, совсем никого?.. А жена?

– Жена умерла несколько лет назад. Болела. Всех сжирают проклятые болезни. Поболела да ушла, оставила меня одного. А я тут как хочешь.

– Да-а. Жаль… Мне, правда, жаль, поверь.

– Обычно мужики раньше помирают, бабы доживают одни. А у нас наоборот вышло.

– Дети-то есть?

Тюжин покачал головой.

– Общих нет. У неё была дочь, я помогал её растить. Иногда жалели, что не обзавелись своим, но она не очень хотела, а я не настаивал. Так и прошла молодость, а там уж… Ладно, как получилось, так и получилось. Хватило хлопот с её дочкой, пока вырастили да ума дали.

– А она где?

– Кто?

– Ну, дочка эта её… ваша.

– Да живёт, где же ей быть. Жива-здорова, слава богу.

– Она-то будет тебя навещать?

– Вряд ли. Она даже и не знает, что я в больницу попал. Живём-то мы отдельно. Она с мужем там, в их квартире.

– А ты?

– А я… – Тюжин запнулся. – Я в домике.

– В каком домике? – не понял Алексей Иванович.

– В своём. Они купили мне домик.

– Кто они?

– Ну… дочка с мужем. С женой-то мы жили в её квартире. То есть я у них жил. Хорошая квартира. Дочка выросла, замуж вышла да ушла к мужу. У него тоже своё жильё.

– Ну?.. – не понял Колосов.

– Как жена померла, они решили нашу квартиру сдавать.

– Им не на что было жить?

– Да, в общем-то, было на что. Живут они прилично. Муж следователем где-то. Дослужился до большого чина.

– А ты им чем помешал?

– Да ты не беспокойся, сынок. Со мной всё в порядке. Меня никто не обидел. Купили они мне домик в деревушке, сейчас живу там.

– В какой деревушке?

– Ракитинка. Недалеко. Четыре километра от города. Многоэтажные дома видно из моих окон.

– Навещают хоть тебя?

– У них и своих дел много.

– Ясно, – вздохнул Колосов.

– Квартира-то не моя была. Всё равно её нужно было бы мне освобождать. Сейчас там уже внуки живут. Всё правильно. Я без обид.

– Как избушка?.. Развалюха, наверное.

– Да, ничего, – махнул рукой Тюжин, – жить можно.

– Представляю себе… – Колосов встал и прошёлся по палате. – Значит, ты растил, воспитывал её, а как стал не нужен, так тебя сразу же за дверь?!

– Да что ты, сынок? Всё хорошо, я тебя уверяю. Какое-никакое, а всё-таки своё жильё. Это большое дело.

– Конечно. На старости лет из благоустроенной квартиры одинокого старика в развалюху… а что это развалюха, я не сомневаюсь… топить печку, таскать уголь, воду, колоть дрова. Хорошо рассудила твоя дочь. Молодец!

– Ох, сынок… Жизнь такая штука, что не знаешь, каким боком она к тебе завтра повернётся, каким сюрпризом обрадует. Нынче родные дети через одного сдают своих стариков в дома престарелых да ещё тянут с них оттуда копейки с пенсии. Если бы меня взашей на улицу выгнали, я и то бы не удивился, а тут домик купили, всё по-человечески, мне грех жаловаться. Нет, нет, не буду бога гневить.

– Эх, отец, отец… – Колосов в волнении мерил палату шагами. – Ты ведь имел по закону полное право на свою долю этой квартиры. А от тебя копейками отделались.

– Боже упаси, сынок. Какой такой закон может быть в моей ситуации!.. Меня, бездомного, приютили в молодости, прожил жизнь с ними, да ещё и в старости не под забор, спасибо, чего уж тут лучшего желать? И это неродная дочь ещё так, по-хорошему ко мне отнеслась. А сколько я знаю случаев, когда своих, как собак…

Колосов вдруг сел, обхватил голову руками и долго-долго молчал.

– Да, – сказал он, наконец, – тут родной сын когда-то прогнал тебя из твоего же собственного дома, тридцать лет не видел и не интересовался твоей судьбой. И какое я имею право после этого упрекать её, твою неродную дочь, которая хоть как-то, но всё же позаботилась о тебе. В отличие от меня. Прости, отец. Прости.

Тюжин развёл руками.

– Эх, жизнь, – выдохнул он. – Эх, жизнь.

– Я тоже самое могу повторить за тобой. Есть ли счастливые в этом мире?

– Есть счастливые, есть просто довольные, всякие есть. Я, например, доволен. Не всё так плохо было. Много и хорошего видел. Без обиды и зла уйду.

Колосов поднял голову и внимательно посмотрел на отца.

– Куда это ты собрался?

– Да хватит мне уже, – ответил Тюжин. – Пора.

– Не выдумывай. – В голосе сына послышалась тревога. – Жить ещё будешь. Это я тебе обещаю.

– Ничего не обещай, сынок. Все эти обещания ничего не стоят.

– Я сказал тебе как врач.

– А я тебе говорю как отец.

– Чего у тебя такое настроение?

– Да приболел сильно. В любой момент могу…

– Не смеши меня. Мы ещё не таких на ноги поднимали. У тебя ничего страшного нет. Кое-какие сомнения у меня имеются, покажем тебя фтизиатру, но это так, только для подстраховки… Анализы неплохие, для твоего возраста, можно сказать, даже хорошие. Очень хорошие. Так что всё в порядке. Анализы не врут, они говорят совершенно точно.

– Я не знаю, что говорят твои анализы, а я говорю, что мне уже хватит. Я это чувствую…

– Прекрати, – оборвал Колосов. – Чтобы я больше этого не слышал.

Он ещё хотел что-то сказать, но тут позвали на обед. Уходя, Алексей Иванович поймал себя на мысли, что ему хочется побыть с этим человеком ещё. Вместе посидеть, поговорить, подумать, помолчать. Рядом с ним он чувствовал себя намного спокойнее и увереннее, как будто это спокойствие и уверенность передавались ему от отца, немногословного, невозмутимого, такого чужого и такого близкого человека.

Ближе к вечеру Алексей Иванович ещё раз заглянул в девятую палату. Они немного поговорили, и Колосов ушёл домой. На этот раз у него на душе было спокойнее, как будто свалился какой-то камень, много лет не дававший ему покоя своей тяжестью. Сидя в троллейбусе и наблюдая из окна привычный ритм городской суеты, Алексей Иванович почувствовал на каком-то совершенно подсознательном уровне, что его жизнь скоро переменится. Вернее, войдёт в своё прежнее, ровное русло, распрямив изгибы и разрешив вопросы. Он понимал, что стоит на пороге своей новой старой жизни, и ему от этого понимания стало хорошо и тепло. Он зашёл в магазин и купил коробку конфет.

Алёна была дома. Она на кухне читала книгу и курила. Дома было не очень прибрано, но Колосов не обратил на это сейчас никакого внимания. Он поцеловал её в щёку и подарил коробочку конфет. Вероятно, в его дружеском поцелуе Алёна почувствовала какую-то необычную ноту, потому что удивлённо спросила:

– Что с тобой?

– Со мной всё хорошо, – ответил Колосов. – Со мной всё очень даже хорошо.

– Ты сегодня какой-то странный. Случилось что-нибудь?

– Да! – с готовностью ответил Колосов.

– Что же именно?

– Я поумнел.

– Очень рада за тебя, – улыбнулась Алёна. – Но мне кажется, ты и раньше дурачком не был.

– Был, – сказал Колосов. – Был. Ты даже не представляешь, Алёна, каким я раньше был дураком!

– И всё-таки что-то произошло. Я это чувствую… – Алёна тонкими, изящными пальцами раздавила окурок в пепельнице. – Спасибо за конфеты!

Колосов умылся, поужинал, включил в комнате телевизор, сел в кресло и, не обращая внимания на навязчиво мелькающий экран, ухватился за одну из толпившихся в голове мыслей.

Конечно, полгода совместной жизни достаточно для осторожного подведения первых итогов. И первые эти итоги таковы: Алёна и он – совершенно разные люди, не подходящие друг другу ни по духовному складу, ни по характеру, ни по интересам.

Алёна до сих пор жила с родителями, вернее, снова и снова возвращалась к ним после неудачных попыток устроить свою личную жизнь. Несмотря на внешнюю привлекательность и успех у мужчин, она на самом деле была очень одиноким человеком и в своём возрасте уже подходила к той цифре, после которой женщина начинает с беспокойством задумываться о будущем. Колосов понимал, что ничего у них с Алёной не получится. Они какое-то время проживут вместе, и в худшем случае он отнимет у неё ещё несколько лет. После этого неизбежен разрыв.

Нужно ли продолжать держаться друг друга, если понимаешь, что этот замок из песка и его уже начинает разрушать время? Ведь рядом с тобой человек, у которого свои планы, свои надежды, своя жизнь; у него есть душа, сердце, потребность любить и быть любимым. Можно ли использовать этого человека и, оставаясь с ним рядом, бесконечно обманывать его?.. Да, честнее откровенно поговорить и расстаться, но где найти для этого слова, силы и вообще, как сказать это живущему бок о бок с тобой человеку, который, быть может, совсем не хочет этого услышать?..

Мысли Колосова плавно и очень незаметно соскользнули из настоящего времени в далёкое прошлое, в тот дом из своего детства, в котором они жили ещё все вместе: отец, мать, бабушка и он, маленький Алёша. Этот эпизод ничем непримечательный и мало отличающийся от других сцен такого же порядка, почему-то врезался ему в память и запомнился навсегда.

Тогда был новогодний праздник. Произошло это до встречи Нового года или же после, Колосов не помнил да это и не имело особого значения. Он помнил только нарядную ёлочку, стоявшую на круглом столе в большой комнате, украшенную красивыми игрушками и блестящей мишурой…

Тем вечером Алёша играл у себя в игрушки.

Родители по случаю Нового года находились в праздничном подпитии. Они сидели на кухне за столом и разговаривали, причём мама, как, впрочем, и всегда, но особенно после рюмки, объяснялась исключительно на повышенных тонах. Отца, человека спокойного даже в состоянии опьянения, не слышно было вовсе. Он иногда пытался что-то сказать, но мать ещё более повышала голос, и отец покорно замолкал.

Маленький Алёша не любил ссор, его беззащитная душа боязливо сжималась при первых же высоких нотах раздражённого материнского голоса. Тогда дверь в его комнате была закрыта. Он погрузился в свои детские игрушечные переживания и старался не слышать того, что происходило между родителями на кухне. Через некоторое время его внимание привлекли странные звуки в соседней комнате, за дверью. Он не мог понять, что это.

Алёша положил на пол игрушку, поднялся с коврика и приоткрыл дверь.

Он услышал, как на кухне говорили мать и бабушка. Разговор этот не был мирным, несмотря на относительно спокойный тон. Бабушка в чём-то тихо упрекала, мать активно защищалась.

Алёша тихонько выглянул в комнату. За столом, на котором стояла красивая новогодняя ёлочка, переливавшаяся разноцветными огоньками включенных гирлянд, стиснув голову руками, сидел отец. Плечи его вздрагивали – он плакал. Алёша растерялся. Он ещё никогда за свою короткую жизнь не видел плачущего мужчину, отца, причём плачущего так откровенно, не стесняясь, совсем не по-взрослому всхлипывая. Мальчику стало не по себе. Тут в комнату вошла бабушка и, не обращая внимания на внука, подошла к своему сыну. Она стала гладить его по голове, как маленького ребёнка, что-то при этом говоря. Не в силах разобраться в нахлынувших на него чувствах, мальчик поспешил на кухню, к матери, раскрасневшейся от праздничного застолья и эмоционального разговора.

– Мама, – тихо сказал Алёша, подойдя к ней и спрятавшись в её объятиях, – мама… там папа плачет.

Мать поцеловала его и грустно улыбнувшись, ответила:

– Это не папа плачет, сынок. Это водка плачет.

Эту фразу Алексей Иванович тоже помнил до сих пор. Но только теперь он уже понимал, что мать ошибалась. Тогда плакала всё же не водка. Отец устал от бесконечных неурядиц в личной жизни. Он хотел, как всякий человек, спокойного семейного счастья, но выхода из тупика не находил. И вот однажды он просто не выдержал, ведь и мужчина прежде всего человек. Обыкновенный, ранимый человек. И если этому человеку больно, он имеет право реагировать на эту боль, хотя бы даже так – слезами. Мальчику Алёше нужно было прошагать много лет и самому пережить немало, чтобы это понять и согласиться с этим. Колосову стало жаль отца. Он представил себе, что чувствовал этот человек, в течение тридцати лет ни разу не видевший своего единственного сына. И только предположив, что стало бы с ним, Алексеем Колосовым, если бы от него сейчас отреклись собственные дети, он понял состояние своего отца и понял, как жестоко и несправедливо поступил с ним сам. Есть ли в жизни такие принципы и такие обиды, которыми можно было бы оправдать разбитое сердце близкого тебе человека?..

Алексей Иванович ничего не сказал Алёне об отце. Он оставил этот маленький секрет в глубине своей души, которая после такой неожиданной встречи была ранена, кровоточила и никому не хотела раскрываться.

* * *

На следующее утро, проснувшись, первой мыслью он опять вернулся к отцу. Он думал о нём дорогой, на работе, и больше всего на свете ему сейчас хотелось войти в его палату и наедине поговорить с ним.

Он заглянул к нему в тихий час. Отец спал, и Алексей Иванович не стал его будить: зашёл позднее, перед самым окончанием рабочего дня. Передачу он отдал ещё утром, после обхода, и ему было приятно сейчас увидеть на тумбочке отца свои начатые гостинцы.

– Ну, как дела? – спросил Колосов. – Как себя чувствуешь?

– Также, – ответил Тюжин. – Всё нормально.

– Ничего, вылечим.

Они долго разговаривали. Алексей Иванович рассказывал о своих сыновьях и жене, которые теперь живут отдельно, о своей прежней жизни: чем занимался, как жил все эти тридцать лет. Говорил о матери, о трудностях в их отношениях, о том, что она и сама страдала в жизни от своего жёсткого, бескомпромиссного характера. Страдала, осознавала, но поделать с собой ничего не могла. Вероятно, духовно-психологический стержень человека, именуемый характером, является данностью чрезвычайно прочной, не поддающейся изменению с течением лет. Причём совершенно неважно, является какой-то характер сильным или слабым, волевым или покладистым. Он ведёт человека по жизни, проявляясь в его поступках и решениях, помогает или мешает ему, но до конца дней остаётся самим собой, не меняясь по сути. Иногда характер становится подарком для своего обладателя, иногда – наказанием. Но всегда – судьбой.

Колосов теперь понимал, что он больше похож на отца. Алексей Иванович сразу же почувствовал внутреннюю тягу к этому человеку, духовную близость с ним и ещё что-то, что невозможно объяснить никакими словами. Однако, являясь также сыном своей матери, он имел черты и её душевного склада. И порою излишняя юношеская категоричность, которую он всячески подавлял в себе, став взрослым человеком, помогала ему совершать в жизни ошибки и далее упорно придерживаться их.

Такой своей главной ошибкой Алексей Иванович считал отношение к отцу. Поступок двенадцатилетнего мальчика был поступком человека незрелого, который можно легко понять и простить, тем более что совершён он был под давлением воли матери. Но вот отсутствие интереса к судьбе отца в последующие тридцать лет, Колосов объяснить себе не мог никак.

До армии он получал в разное время несколько писем от него, но рвал их, не читая. Мать одобряла такую принципиальность сына. Но когда, находясь на службе, он попросил её разрешения написать отцу, это вызвало в душе матери целую бурю негодования, возмущения и обиды. Она отправила сыну очень эмоциональный ответ, в котором со свойственной ей прямотой и силой убеждения нарисовала мрачными красками портрет отца, всю неприглядность его поступка, его предательства по отношению к ним, упрекала Алёшу в нелюбви и равнодушии к ней, матери. А в заключении написала, что если он попытается возобновить прерванные контакты с отцом, то она не сможет смириться с изменой сына и не будет жить. Это письмо-угроза настолько сокрушающе подействовало на сознание молодого солдата, что даже на следующий день, собираясь в караул и принимая в руки оружие, он не был уверен ни в самом себе, ни в собственном здравомыслии.

После этого случая Алексей больше никогда не пытался даже заговаривать с матерью об отце. Тогда, вернувшись из караула, он написал ей письмо, в котором искренне и трогательно признался ей в своей сыновней любви, написал, что отец давно уже стал для него чужим человеком, что он совершенно не нуждается в нём и что его предыдущее письмо к ней было результатом минутной слабости и душевного смятения. Мать ответила ласковым и добрым посланием…