Театральная баллада

– Ну… у вас должность…

– Меня жена бросила год назад.

Лавронов сам не знал, зачем сказал это. Просто сказал, и всё.

– Извините… – Вешнева глубоко и прерывисто вздохнула. – Извините, я не знала. – И опять отвела взгляд.

– А почему «извините»?.. Не надо извиняться. Никто ведь не умер. Просто бросила и всё. Элементарно, как три рубля. – Он нервно передёрнул плечами. – Жена бросила, сын подросток. Как я понимаю, там он предоставлен сам себе. А сейчас наркотики, как в наше время сигареты были – на каждом углу. Родители чуть зазевались – и ребёнок пропал. Всё – пропал ребёнок. А он подросток-максималист. Может просто из чувства протеста. Очень даже легко. Я каждый день думаю об этом и боюсь. Если, не дай Бог… ребёнка не спасёшь. Надеюсь, что не случится такого, но… война ведётся не только против вас и вашей дочери, но и против меня и моего сына. Против всех нас. Везде хаос. Так что, Ольга Александровна, у меня тоже не особо завидная ситуация, поэтому…

Не подобрав фразы, чтобы поставить точку, он просто развёл руками.

Молодая актриса молча изучала взглядом узоры красно-чёрного ковра, лежавшего на полу директорского кабинета.

Лавронов решил, что высказал не всё:

– Материальное положение на сегодняшний день у меня не намного лучше, чем у актёров. Вы можете мне не верить, конечно, но… – он помялся, подыскивая политкорректное выражение своей мысли, но, в конце концов, сказал прямо, – воровать я никогда не воровал, Ольга Александровна.

Она испуганно вскинула на него глаза.

– Что вы!.. У меня и в мыслях… Я вообще не об этом…

– А я об этом, Ольга Александровна. Об этом тоже. Я сам честный человек и люблю честных людей. Последние пять лет работал на руководящей должности, но вот, в силу своего характера, не приобрёл и не скопил. Плохо это?.. Наверное, плохо. Жена потому и ушла к другому. Было бы хорошо – не ушла бы. Согласны?..

Вешнева ничего не ответила, только понимающе вздохнула.

Собственно, разговор был окончен.

– Вы извините, Вадим Валерьевич… – Актриса поднялась со стула. – Я зашла к вам просто так… пожаловаться… наверное, от отчаяния… Извините ещё раз.

Директор также поднялся со своего кресла.

– А помочь я вам, Ольга Александровна, думаю, немножечко смогу. – Он на пару секунд задумался. – Я выпишу вам материальную помощь.

Она сделала движение, но он не дал ей заговорить:

– Нет, это не в счёт зарплаты, это именно как материальная помощь. После репетиции, пожалуйста, зайдите в бухгалтерию. Я сейчас поднимусь к ним, там… прикинем что к чему, рассчитаем возможности… Много не обещаю, но по нашим возможностям… кое-что…

– Спасибо, Вадим Валерьевич. – Она благодарно улыбнулась. – Выпросила, всё-таки.

– Ничего. Это не вам, это для вашего ребёнка. Я всё понимаю.

Она ещё раз поблагодарила и направилась к двери.

– Только… – нерешительно остановил её Лавронов.

Актриса вопросительно оглянулась на него, и он опять получил возможность заглянуть в её глаза. И опять закружилась голова… и опять ему очень захотелось предложить… хоть это немыслимая, невозможная глупость… он хотел сказать ей… он хотел сказать … но сказал совсем другое:

– Только… попрошу никому из коллег не говорить об этом. Так… между нами. Чтобы обид не было.

– Хорошо, – поняла Вешнева и вышла из кабинета.

Лавронов сразу же поднялся на второй этаж и открыл дверь бухгалтерии.

Главный бухгалтер осталась не очень довольной мягкосердечием директора, считая, что актёры теперь сядут ему на шею. Но компромисс был всё же найден, и небольшая материальная помощь артистке с ребёнком выписана.

Этой ночью Лавронов в своём одиночестве долго думал о ней, вспоминая её лицо, заплаканные глаза, опущенные плечи, взволнованно вздымающуюся грудь, а также мельчайшие детали их первого большого разговора.

* * *

Наконец, наступил день открытия сезона.

Накануне этого события в городской газете вышла статья о театре, в которой корреспондент беседовал со служителями музы Мельпомены, страдающей, как и все прочие музы, от экономических безобразий.

Конечно, прежде всего, говорили о проблемах. Вернее, проблемы сами говорили за себя. Среди интервьюируемых – заслуженные артисты, художник по свету, режиссёр премьерного спектакля, главный режиссёр, заведующая труппой и, конечно, новый директор.

«Вот с каким настроением верные служители Мельпомены вступают в нынешний сезон, когда всё меньше думают о зрелищах и всё больше – о насущном хлебе:

… в новый сезон я вступаю со сложными чувствами. У нас ведь, кроме работы, ничего не осталось. Пока ещё это у нас не отобрали…

… я рада, что мы, несмотря ни на что, всё же открываемся. А, в общем, настроение, конечно, не самое лучшее…

… сейчас лично у меня груз страшного разброда в стране. Я подумал: а что же ждёт нас, работающих в театре? Но я рад, что даже в таких условиях мы всё же репетируем…

… я пришёл в театр после отпуска и сразу пошёл к руководству. Но заговорил почему-то не о зарплате, а о работе, о спектаклях, какие мне придётся оформлять. Я сам удивляюсь, какие мы странные люди…

… мне ничего не надо, кроме работы. От правителей я уже ничего хорошего не жду. Рада, что мы работаем над новой пьесой…

… у меня после всех этих политических театров какая-то пустота, ощущение ненужности, ничего не хочется. Но всё-таки надеюсь, что наступит стабильность и вокруг, и в душе. Устала…

… обидно за театр: он сегодня как нищий родственник, от которого все отмахиваются. Зато, когда он выйдет в день премьеры во всей красе, все придут на этот праздник, и мы обо всём забудем. Да здравствует ТЕАТР!..»

Вот эта газетная подборка непридуманных интервью документально точно передаёт настроение общества 1997 года, потому что ощущение собственной ненужности владело не только провинциальными работниками искусства.

Открытие сезона – это торжественный день и законный праздник всякого театра. В этот вечер, по устоявшейся традиции, перед началом спектакля, не занятые в нём актёры, вместе с режиссёрами и директором выходят на сцену в своих вечерних костюмах, красивые и нарядные.

Вначале вступительную приветственную речь говорит директор, после чего предлагает художественному руководству рассказать о творческих планах театра. Главный режиссёр говорит о будущих премьерах, поздравляет обе половинки одного целого – служителей театра и зрителей – с общим праздником, желает одним новых творческих достижений, другим – приятных впечатлений, и если не он режиссёр предстоящей премьеры, то передаёт слово постановщику. Постановщик нового спектакля находит, что добавить к вышесказанному, после чего под аплодисменты зрителей творческий состав покидает сцену и начинается спектакль.

Лавронов с самого утра явился в театр в своём новом костюме, в галстуке, умело завязанным ровным тугим узлом, начищенных чёрных туфлях, надушенный дорогим мужским парфюмом, словом, при параде, как и полагается директору театра.

К неофициальной части сегодняшнего вечера – послепремьерному банкету – завпостом Хитровым уже был закуплен алкоголь: водка и вино. Кое-что приобрели из закусок, но только чисто символически, поэтому всех заранее предупредили, чтобы провиант приносили с собой. Перед днём открытия сезона выплатили часть задолженности по заработной плате, сумму небольшую в принципе, но достаточную для того, чтобы в ближайшее время работники театра не протянули ноги.

К обеду Хитров лично занёс в кабинет директора позвякивающие ящик водки и ящик вина.

– Ну, сегодня оторвёмся, – шутя, пообещал он Лавронову. – За голодное лето и трезвую осень. Кстати… – выходя из кабинета, остановился в дверях. – Вадим Валерьевич, мы с тобой одной крови – ты и я?..

– В каком же это смысле, Александр Сергеевич? – озадачился Лавронов.

– Да хочу пожелать тебе удачной охоты.

Лавронов непонимающе свёл брови над переносицей.

– На банкете сегодня смотри, не зевай, – пояснил Хитров. – Бабы тёпленькие будут, только успевай подхватывай. Как специалист советую.

Директор сделал пригласительный жест рукой выходящему завпосту:

– Это… Александр Сергеевич, задержись на минутку.

Хитров взглянул на подчёркнуто деловое выражение лица Лавронова.

– Никак присмотрел кого, Валерьич?

– Прикрой дверь…

Завпост выполнил просьбу директора и вернулся в кабинет.

– По глазам вижу, Валерьич, присмотрел, – заулыбался Хитров. – Я старый кобель, у меня на течку нюх.

– Ну-у… – неопределённо промычал Лавронов.

– Колись – кто?

– Слушай… – замялся директор. – Хочу спросить тебя об одной актрисе…

– Так!.. – мгновенно оживился Хитров, и даже глаза его засветились.

– Просто интересуюсь… – оправдывался Лавронов.

– Да понял, понял, дальше.

– Вешнева Ольга… Александровна.

Лавронов несколько растерялся, ожидая другой реакции Хитрова при упоминании фамилии актрисы, потому что завпост перестал улыбаться и сделался непривычно серьёзным.

– Что? – с замирающим от предчувствия сердцем спросил Лавронов.

– Да ничего, – серьёзно усмехнулся Хитров. – Вешнева так Вешнева.

– Но… что-то не так?

– Нет, всё так. Только, Валерьич… должен тебя предупредить.

Лавронов заволновался, не пытаясь этого скрыть.

– Говори – что?..

– Да, собственно, всё в ажуре, Валерьич. Единственное… имей в виду, что она с прибабахом.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что сказал: с прибабахом.

– С психикой что ли у неё?..

– А я откуда знаю – с чем? Я не врач, не проверял.

– А почему тогда решил?..

– Потому что она так и не отдалась.

– Не отдалась?.. Кому?

– Мне. Я три раза пытался её уложить – бесполезно. Все три подхода – неудачно.

– Ну, и?.. – не понимал Лавронов. – В чём странность?

– Если баба так неадекватно реагирует на мужские ухаживания, то это ненормально. У неё где-то тумблер в голове выключен.

– Давно она здесь работает?

– Да не так уж… года два, наверное. – Завпост сощурил глаза, напрягая память. – Да, точно, третий сезон. Я тогда как раз ушёл от Ленки к Маринке. Обратил на неё внимание.

– И что?

– Ничего. Тёмная лошадка. Жила поначалу с кем-то. Не с нашим, не с театральным, а так, на стороне какой-то у неё был. Потом, говорят, расстались. Сейчас, вроде, у неё никого. Хотя чёрт её знает – в постель не лазил, не пускает. Так что, дерзай. Может, ты удачливее окажешься?.. Не знаю. Не доверяю таким бабам, подозрительно отношусь. Что у них на уме –шут их разберёт. Те, которых можно сразу уложить, опасений не вызывают, с ними всё ясно: наши. А эти… Не знаю, не знаю. Пробуй, рискуй. Сегодня день как раз для карнавала. Поэтому – доброй охоты, Акела! Только смотри, не промахнись!..

Зрительный зал на открытие сезона оказался полон. Даже несмотря на нищету в стране и отсутствие у людей денег. Настоящий зритель всегда найдёт возможность прийти в театр – духовный голод ведь тоже не тётка. Большую часть зала продали администраторы, остальной сбор дала касса.

Явились два чиновника по культуре из городской администрации, вынесли на сцену корзину цветов, сказали поздравительное слово по поводу открытия сезона и пожелали удачных спектаклей. Они высидели первый акт, в антракте ушли вместе с директором в его кабинет, где выпили и закусили. После этого вернуться в зал, чтобы до конца досмотреть спектакль, уже не нашли в себе сил. У центрального входа ждала служебная машина, которая же и увезла выполнивших свою обязанность чиновников, захмелевших и весёлых. Лавронов, как радушный хозяин, проводил начальство и помахал вслед машине рукой.

Донёсшийся из зрительного зала дружный всплеск продолжительных аплодисментов, означал окончание спектакля.

Разгорячённые, улыбающиеся зрители хлынули через открывшиеся двери зала в фойе второго этажа. Оттуда, по парадной лестнице, устеленной красной ковровой дорожкой, спускались на первый этаж, в гардероб, на ходу делясь друг с другом послевкусием полученных впечатлений.

Переодевшись, разгримировавшись и перекурив, актёры собрались в фойе первого этажа, где у буфета стояли в ожидании виновников торжества накрытые столы. Потихонечку подтягивались к столам и остальные работники театра, желающие присоединиться к общему празднику. Когда подошли оба режиссёра и директор, неофициальная часть торжественного вечера началась.

Каждый из руководителей сказал свой тост и после третьей рюмки, как и полагается в коллективных застольях, праздник совершенно утратил управляемость.

За одним столом с Лавроновым оказались главный администратор, главный художник и завпост. Места в таких случаях никто не распределяет, просто работники театральных цехов и здесь интуитивно ищут своих.

Взгляд Вадима Валерьевича, как магнитом, тянуло в сторону Ольги Вешневой, сидевшей за соседним столом. Несколько раз он встретился с ней глазами, отметив, что и она тоже посматривает на него.

Включили музыку, стало ещё веселее, и многих потянуло танцевать. После нескольких разогревающих треков зазвучал неуходящий хит последних лет – лебединая песня Фредди Меркьюри «Шоу будет продолжаться». Лиричный надрывный тенор смертельно больного солиста группы «Квин» начал соединять в полутёмном театральном фойе танцующие пары. Кто-то из актёров пригласил Вешневу, и она ушла вместе с ним в звучащий мир завораживающего голоса.

Лавронов почувствовал, как лёгким холодком, будто Кая осколком зеркала Снежной королевы, его кольнуло в сердце. И признался самому себе, что, не имея на то никаких прав, он немножечко ревнует актрису Ольгу Вешневу.

Завпост Хитров вытанцовывал какую-то женщину, которую Лавронов прежде не видел, возможно, не работающую в театре. Главный художник ушёл на улицу курить.

Алла Константиновна Барабанщикова, главный администратор, оставшаяся за столом наедине с Лавроновым, сквозь музыку обратилась к нему с каким-то вопросом, и он сквозь музыку что-то ей ответил.

– Так вы всё же не впервые руководите творческим коллективом, Вадим Валерьевич? – спросила Лавронова Алла Константиновна, подвинув к нему стул и чуть повысив голос.

– Я?.. Почему вы так решили?

– Потому что вы так ответили.

– Простите, я, наверное, плохо расслышал. Нет, я никогда прежде не имел дела с творчеством. Я производственник.

Барабанщикова с лёгкой улыбкой чуточку нетрезвой дамы внимательно смотрела на Лавронова.

– И как вам?.. у нас?

Он неопределённо пожал плечами:

– Пока не знаю.

– Ну, сбегать-то не собираетесь?

– Как – сбегать? Увольняться?

– Да. У людей случается категоричное неприятие театральной среды.

– Думаю, у меня такого нет, – уверенно ответил Вадим Валерьевич.

– Это хорошо, – удовлетворённо произнесла Барабанщикова. – Грамотный руководитель театра – большая редкость, можно сказать – на вес золота.

– Ну… я пока ещё мало что смыслю, пока только, так скажем, въезжаю в службу.

– Ничего. Въезжаете вы в неё правильно, а это верный признак того, что быстро всему научитесь. И к тому же… – она доверительно наклонилась в сторону собеседника, – вы честный человек.

– Откуда вы знаете?

– Молодой человек, мне пятьдесят девять лет. В таком возрасте правильно разглядеть человека уже нетрудно.

– Да мне уже тоже сорок два.

– Для меня вы всё равно молодой… Честные люди вообще алмаз, – продолжала она свою мысль, – а в наше время особенно. Сегодняшняя жизнь – это тест на состояние наших душ. Очень показательное время. На кого ни наступи – такая паста давится – поражаешься! Вроде и человеком хорошим его знали, а тут гляди – проявился.

– Вы о ком-то конкретно?

– О многих. Муж на механическом заводе работает у меня. Раньше какие-то секретные детали изготовляли для оборонки, сейчас – весы да кастрюли. Так вот работники мехзавода, как и все мы, грешные, на поле сажают весной картошку. И копают в сентябре все вместе. Машина развозит кули по адресам – ну, всё как у людей. В этом году мы с моим решили сами её выкопать, чуть раньше, боялись, что кто-нибудь до нас успеет. И что вы думаете?.. приезжаем на поле в последних числах августа, а на нашей делянке уже старатель трудится с семьёй! Застали прямо на месте преступления!.. И кто был этот старатель, угадайте с трёх раз?.. Кто копал нашу картошку?.. Не поверите – мастер цеха со своим домочадцами. Мастер цеха! Начальник! Не самый бедный человек на заводе. Вот, Вадим Валерьевич, а вы говорите…

Лавронов ничего не говорил, но оправдываться не стал.

– Про директора нашего бывшего знаете? Как арендную плату с буфета пельменями брал?..

– Наслышан.

– Вот тоже кадр. Молодой, бессовестный. А ведь актёром здесь работал в своё время. Говорят, плохим артистом был, вот и подался в начальники. Только начальник из него ещё хуже вышел. Если человек талантлив, то талантлив во всём. А если бездарен?.. – Она осуждающе вздохнула. – Если бездарен, то, видимо, во всём аналогично. Сейчас наш бывший бичует где-то, не знаю где, пристроиться не может никуда.

Резко и неожиданно зазвучал узнаваемый голос Валерия Меладзе: «Она была актрисою, и даже за кулисами играла роль, а зрителем был я…», – выводил страдающий исполнитель мелодию популярнейшего шлягера последних двух лет.

– Пригласите даму танцевать, – шутливо предложила Алла Константиновна. – Обожаю эту песню.

Вадим Валерьевич поднялся, галантно подал руку, они вышли к танцующим и, обнявшись, задвигались в мелодике медленного танца. Но тут песня резко сменила ритм.

– Ой, нет, – остановилась Барабанщикова. – Скакать козочкой возрастной статус не позволяет. Извините, молодой кавалер. Переоценила свои возможности.

Когда они возвращались на свои места, чему-то громко засмеялась Ольга Вешнева, выходившая вместе с девчонками из-за стола на танец.

– Странная девушка, – сказала Алла Константиновна Лавронову. – Я про нашу Олю.

Они уселись на свои стулья.

– А что такое? – спросил Лавронов, и его голос выдал заинтересованность, прозвучавшую в вопросе.

– Да так, ничего. У каждого из нас свои странности. У неё – свои.

– А-а… её странность в чём?

– Закрытая девочка. Себе на уме. Хотя, с другой стороны, в театре слишком открытой быть нельзя. Поранят… Давайте ещё по грамулечке винца, Вадим Валерьевич.

Лавронов налил вина даме и себе.

– Вы мало пьёте, – заметила Алла Константиновна.

– Да, я вообще пью немного. Не умею алкоголем расслабляться. Не повезло.

– А кто знает, что нам дано на везение?.. – изрекла философски-пьяненькую мысль главный администратор. – Давайте выпьем. Тост скажете?

– Наверное, нет.

– Правильно. Давайте без болтовни, просто и со вкусом: за процветание!

– Поддерживаю, – согласился Лавронов.

«Красота актрисы так обманчива, и влечёт напрасными надеждами…», – настаивал в своей песенной истории Валерий Меладзе.

Барабанщикова и Лавронов выпили красного вина из бокалов, предоставленных на праздник арендатором буфета.

– Хотя какое сейчас процветание? – Алла Константиновна взяла с тарелочки дольку нарезанного яблока. – Сейчас лишь бы выжить. Неважно как, лишь бы пережить это… даже не знаю, как его назвать… это время. А процветать?.. Это либо уже позади, либо ещё далеко впереди. То, что наломали, Вадим Валерьевич, в нашей стране, разгребать будут долго. И не факт…

– А где она работала до нашего театра? – перебил Лавронов. – Я имею в виду Вешневу.

– Вешнева?.. Тоже где-то в театре начинала. Не помню, в каком именно и где. Говорят, там певичкой в ресторане подрабатывала. Поёт хорошо, играет на фортепиано. Как актриса – не очень… Ой! – спохватилась она. – Я слишком много болтаю. Не обращайте внимания – пьяная, язык развязался. Так-то всё время на привязи. А выпьешь, как дикую лошадь – не удержишь. Что ты!..

Лавронову очень хотелось пригласить на медленный танец Ольгу Вешневу, но даже подпитый и разогретый, он не решался этого сделать. Удерживал себя на месте в звучащих лирических темах, упуская одну возможность за другой.

Несколько раз за вечер его самого приглашали танцевать другие разогретые дамы, подходили актёры чокнуться и выпить, и даже одна пожилая актриса попросила разрешения чмокнуть его в щёчку – за то, что он думает о театре и заботится об актёрах.

Когда Лавронов направился в свой кабинет, сам слабо представляя, для чего именно, у дверей в приёмную он столкнулся с Ольгой Вешневой, тоже неизвестно как здесь оказавшейся. Оба друг другу нетрезво и приветливо улыбнулись. Лавронов приоткрыл дверь приёмной, чтобы пройти к себе, но Вешнева вдруг окликнула его в спину:

– Вадим Валерьевич…

Лавронов оглянулся. Она смотрела на него так, будто собиралась что-то сказать. В фойе опять загромыхала танцевальная музыка, и директор предложил актрисе пройти в приёмную. Она прошла и он, чтобы музыка не мешала разговаривать, плотно прикрыл за нею дверь. Вешнева немного смутилась, оказавшись с Лавроновым наедине, совсем немного, но он заметил это.

– Вадим Валерьевич, я ещё раз хотела бы сказать вам спасибо за ту материальную помощь, которую вы оказали нам с дочерью.

– Да ведь она совсем небольшая была, – с явным удовлетворением ответил директор.

– Ну… всё равно, очень кстати оказалась и очень помогла нам. Спасибо.

– Пожалуйста, – улыбнулся довольный Лавронов. – Сейчас-то есть на что жить?

Ольга Вешнева немного странно отреагировала на этот вопрос. Она, как показалось Лавронову, запнулась в своих мыслях. Фраза, которой она собиралась ответить, замерла на её губах, а в глазах, где-то глубоко-глубоко мелькнула тревожная тень.

– Д-да, – смущённо и немного с усилием выдохнула она, заставив себя улыбнуться. – Нам есть на что жить. У нас всё в порядке. Почти всё.

– Ну и отлично! – оптимистично заметил Лавронов. – Всё будет хорошо!

Ольга Вешнева радостно и как-то трогательно улыбнулась его словам.

То ли эта беззащитно-очаровательная улыбка молодой, разрумяненной алкоголем женщины, то ли состояние собственной нетрезвой бесшабашности, то ли чёрт дёрнул за левый рукав, но Лавронов вдруг, сам не ожидая от себя такой прыти, обнял горячее женское тело. Именно горячее – он чувствовал его соблазнительный жар, а также одуряющий запах хороших духов, исходящий от её волос, плеч, груди… ах!.. и Лавронов попытался поцеловать Ольгу.

Она вскрикнула так, будто её пытались убить. Рванулась из его объятий настолько решительно, что он даже не стал её удерживать.

Растерялись оба: он и она.

– Вы… вы что?.. – глядя на Лавронова полными ужаса глазами, заикаясь, произнесла Вешнева. – Вы что себе позволяете?!..

Он тяжело дышал – не от физического усилия, а от эмоционального выплеска, который испытал, совершив, в общем-то, нормальный и естественный для мужчины поступок. Только такая попытка с женщиной, с которой просто хулиганишь – одно, а с женщиной, которая нравится – совсем другое: психические затраты неодинаковые.

И вот сейчас она стояла перед ним, взъерошенная, как кошка перед собакой и смотрела какими-то странными дикими глазами.

Лавронов и сам испугался того, что сделал. Собственно, и не сделал-то ничего, только попытался, но его поразило отношение к его попытке самой Ольги Вешневой. И ему стало стыдно своего глупого и неудачного мальчишеского порыва.

– Простите… – едва слышно произнёс сконфуженный директор.

– Что значит – простите? – от пережитого эмоционального возбуждения, её забила нервная дрожь. – Вы меня ни с кем не перепутали, Вадим Валерьевич?

– Простите, – ещё тише повторил он. – Не знаю, что нашло на меня.

– Ну, вы… ну, вы… – От возмущения она не могла подобрать слов. – Ну, вы даёте… Вадим Валерьевич… я прямо не ожидала от вас.

– Да я сам от себя не ожидал.

– Вы хулиган, – немного успокоившись, решила Вешнева, открыла дверь в ревущее музыкой фойе и вышла из приёмной.

Лавронов нервно и горячо выдохнул. Ему было нестерпимо стыдно своего поступка, стыдно и обидно. Он даже не сумел поцеловать её. А вот огрёбся за это по полной! И ни за что. Если бы хоть поцеловал!.. Нет, всё равно обидно было бы, конечно, но не так, как сейчас – жгуче и невыносимо. Как кот потянулся за сметаной: и не слизнул, и пинка получил! А-а-а!!!..

Лавронов сделал несколько бесцельных шагов по приёмной, туда и обратно. Она молодая, он старше её на пятнадцать лет. И вообще… он ничего не знает о ней. Куда полез?!.. зачем?!.. Наслушался этого змея, этого искусителя Хитрова?.. Она непременно расскажет сегодняшний случай всем: над Лавроновым будут посмеиваться, шушукаться, сплетничать. Противно!..

Сознание сделанной глупости, которую нельзя исправить, жжёт больнее открытой раны. Лавронов не мог найти себе места, даже когда вошёл в дверь своего кабинета и плюхнулся в кресло за столом. Схватил себя за голову, нарочно ударившись локтями о крышку стола, чтобы физической болью перебить мерзкое состояние души.

– Дурак!.. – вслух ругал он себя. – Дурак!!..