скачать книгу бесплатно
– О-о-о… вы меня прям душераздираете своим юмором. Как насчет «Иссеи Мияке»?
– Самураи вообще не потеют, я слышал.
– Ой, я больше не ма-а-агу-у-у…
Я тоже. Гребаный одеколон. Истратил вдвое больше, чем планировал. Вообще надоел мне весь этот шпионский бизнес с этими бру-у-усами.
А вот цветы я всегда любил. В России выбор цветов для свидания (не путать с каллами в загсе) был невелик: розы на рынке с Кавказа по эльбрусским ценам, идеологически правильные гвоздики («спутница тревог»), растрепанные васильки-ландыши у бабушек возле метро. Все они были только в сезон, то есть далеко не всегда, скорее даже почти никогда. В Америке, как и ожидалось, ситуация с цветами была та же, что и с моющими средствами: было почти все и почти всегда, и необходимость выбора валуном обрушивалась на мои избалованные дефицитом слабые социалистические плечи. От JC толку не было. Он вообще был против цветов: «Слишком радикально. Спешишь».
– Не понимаешь ты русских женщин. – И поспешил добавить, с притворным сочувствием: – Извини, не имел в виду соль на рану.
Я выбрал скромный букетик тюльпанов. Так же нежно-розовы, как и розы, и так хрупки, что боишься дышать на них. Только что открылись. Девственность а-ля карт.
Зашел в закусочную, взял два бутерброда с ветчиной и сыром. Ане на булочке (наверняка она думает, что белый хлеб лучше), мне на ржаном, два пакетика с чипсами и запить одну кока-колу и одну пепси – все спокойные, безопасные варианты. «Дели» предлагало разнообразнейшие варианты такой вкуснятины, как салаты с тунцом и с курицей и даже с крабами, но они были в пастообразной форме, как паштет, и с большими комками; чтобы их потреблять на парковой скамейке, Ане придется сосредоточиться на том, чтобы бережно держать булочку и осторожно откусывать, чтобы не дай бог кусочек не отвалился прямо на платье, что будет Большим Конфузом, не дай бог подумает, что я заказал их нарочно… нет, мы выбираем Надежность. Гурманство подождет.
Насчет испанского хамона я пошутил, ну вы поняли.
Все. It’s showtime.
TWENTY
Ровно в 12:10 я располагаюсь на скамейке строго в центре парка, на максимальном удалении от кустов и прочих съемочных позиций. Место для меня сберег унылый пожилой персонаж в кустюме и шляпе из черно-белых фильмов.
Ждать не пришлось. Она появляется через ровно пять минут. Пунктуальность – вежливость КГБ.
Она одета в скромный жакет cardigan, какой девушки в ее возрасте носили лет двадцать назад, и клетчатую макси.
Какое надругательство! Я знаю, что у нее потрясающие ноги! Неужели я ее так напугал, что она боится, что я ее завалю прямо здесь на скамейке! Не может быть – этот ансамбль был выбран чекистскими «консультантами по моде». По крайней мере, она хоть волосы немножко отпустила, иначе я начну обращаться к ней «Анна Петровна» и виниться, что я забыл домашнюю работу дома.
Читать ее мысли нет нужды. Все детали на лице. Она провела два дня в подготовке к нашей встрече – в аду. Я ощущаю укол вины, от которой срочно нужно избавиться.
– А-не?чка, я так рад, что вы пришли.
Я беру ее за руку. Пульс у нее – впору скорую вызывать.
Вместо этого я протягиваю ей тюльпаны.
– Вот этого не надо, – шепчет она, не поднимая глаз. – Это… неуместно.
– Конечно нет. Я вообще магистр неуместности. Скажите, вы легко нашли этот парк? У вас сейчас обеденный перерыв, так? Вы сказали вашему начальнику, что вы встречаетесь с местным?
– Не-е-ет. – Она вздыхает так тяжело, как будто три круга пробежала вокруг парка.
Я чешу свой парик. На скамейке у входа JC получает сигнал: «русские имеют быть, так точно». Игра идет.
Меня обуревает жалость к А-не?чке. На секунду я смолкаю, мы сидим молча, и затем я протягиваю ей запотевшую холодную бутылочку кока-колы». И пепси. Она выбирает пепси и еле слышно бормочет спасибо. (Мог бы и угадать: в Союзе пепси подают в эксклюзивных барах. Раунд за пепси.) Если бы ЦРУ снимало нашу встречу, мы могли бы запустить клип как рекламу пепси, и счастливо жить на гонорары, и умереть в один день.
Я затаиваю дыхание и легчайшим жестом трогаю ее подбородок, чтобы она посмотрела мне в глаза. Она не дергается, жест ей знаком из французских фильмов, этих учебников для советских правил ухаживания. Мы сидим и смотрим друг другу в глаза. Прощайте, правила шпионажа. Опергруппы ЦРУ, КГБ, Моссада, ВДНХ – все на Марсе. Здесь только мы одни. Под развесистым каштаном завербовали средь бела дня – я тебя, а ты меня.
– Так что же вы все же делаете? – Она говорит тихо, как бы читая из методички, которую ей составил и выучить заставил ее полковник, или кто там: «Ты должна узнать, где он работает!»
– Я вам все расскажу, – говорю я со всей мягкостью, на какую способен. Я не могу ее «читать» за сплошной пеленой страха, который от нее исходит. – Я обещаю, что я от вас ничего не скрою.
На секунду ее маска опускается на миллиметр, и я ласточкой прыгаю в эту брешь – блестящий прыжок без единого всплеска, судьи показывают десятки… и, наконец, я вспоминаю, где я ее видел.
TWENTY-ONE
Кафе-мороженое «Метелица» на Новом Арбате. Бомонд в сборе: от студенток МГУ, жадно наполняющих табачным дымом свои цыплячьи легкие, до теток из Пензы и Сызрани, наслышанных о красивой жизни и выдохшихся от беготни по ГУМам-ЦУМам за польскими плащами. Были и шлюхи в поисках командировочных, которые не попали в ресторан «Арбат» или же были отпугнуты ценами и теперь забились сюда по ошибке (ни водки, ни котлет, а только коктейль «Ракета» и мороженое «Ленинское»). Были кавказские люди в больших мужских компаниях, отпускающие комментарии в адрес проходящих фемин и с нечеловеческим усилием сдерживающие себя от физических действий. Была и фарца, естесно, красуясь в трофейных шмотках, щелкая зажигалками Bic и угощая шалав «Филип-Моррисом» из коричневых пластиковых коробок, – о, круче не бывает! И все, все они сидели с томно-презрительным видом, посасывая через соломинку приторнейшие «коктейли» «Ракета» или «Шампань-коблер», где на кило сахара приходилась капля алкоголя. Если кто еще живой, у всех диабет.
А что я там делал? Я как всегда, а что такое «как всегда»? Я искал ее, одну-единственную – скажем, выпускницу Томского пединститута, с глазами, сияющими как лучи солнца в майский день, и смехом мелодичнее моцартовой флейты, и душой такой чистой и незатронутой всем этим дерьмом… когда кафе закрывалось, я иногда уходил с кем-нибудь – например, с Женечкой, которая верила в романтические чувства не больше, чем в снежного человека, реагировала на меня хриплым прокуренным смехом и ложилась со мной, потому что надо быть с кем-то рядом, и она знала, что я ее не обижу. Что бы ни. Если бы только она столько не курила. Но все дымились, как мартеновские домны, особенно когда были «Мальборо» или хотя бы индийские: продвинутость нуждается в демонстрации.
В «Метелице» всегда были красивые девочки, но Аня Чапайкина выделялась еще как. Как она вышагивала к танцпятачку; где там Дому Моделей. Ничего на ней не было такого: просто обтягивающая алая юбка (впоследствии я узнал, что это творение «Диора» именуется «карандаш») и светлая рубашка «баттон», но все это было явно несоветского происхождения, и на ней выглядели естественнее некуда – не по «Метелице» вышагивала она мимо цокающих языком золотозубых кавказцев, а по Амстердаму, по Милану… Она шла прямо по канату, по незримой черте между шлюхой и сексуальной девушкой – черты, по которой все хотят пройтись, но мало у кого это получается.
– Нравится, да? Особенно это выражение ее: фу-ты ну-ты, ноги гнуты…
Женя была по-своему права. Аня действительно смотрела на мир сверху вниз, но я это видел по-другому: она боялась запачкаться. Принцесса на окраине: каждую минуту какой-нибудь козел мог сунуться волосатой рукой в разрез ее юбки или по крайней мере уронить на нее мороженое.
Пока я лениво проигрывал в голове варианты подхода, Женя уже сбегала к подруге за соседним столиком и принесла в клювике готовое досье.
– Не по Сеньке шапка, чувак, – заявила она с противной ухмылкой. – Моя подруга Ленка Сечина с ней в школе училась. Говорит, ее папаша – большая шишка, типа генерал КГБ, а ходит она в МГИМО, а ты невыездной – сиди и не рыпайся!
«Генерал КГБ, ага», – хмыкнул я. Послушать баб, на каждом углу генерал КГБ из черной «Волги» вылазит. Впрочем, нет дыма без огня. Не генерал, так полковник. Знавал я мгимошников; они таких, как я, на пушечный выстрел. Эти юнцы живут с сознанием собственной избранности и одновременно в состоянии постоянного страха, что с ними случится что-нибудь такое страшное, что папиного положения не хватит, чтобы их вытащить, – и адье, Парыж, здравствуй, Улан-Батор!
И я не стал рыпаться.
Так что Аня меня не видела. Она вообще никого не видела. Все, что она видела, были сияющие огни Нового Света. Она не знала, что ее жизнь сведется к шаттл-автобусу из посольства в общагу.
TWENTY-TWO
Как было договорено, после ланча с Аней я поперся на «Юнион-Стейшен», чтобы дать возможность группе прикрытия подтвердить наличие русского «хвоста». Я был обязан вести себя так, как будто это факт, но я никак не мог избрать правильную походку. Что выглядит более убедительно? Если я буду строить из себя парижского бульвардье, в спокойном респектабельном режиме «променад», с воображаемой тростью и сигарой? Или все же стоит подпрыгивать каждые пару шагов, как влюбленному по уши тинейджеру?
Теперь я мог в полной мере оценить преимущества изучения шпионских наук, обозначенных емким словом spycraft, которое JC произносил чуть ли не с придыханием. Был ли «хвост», или не было его, взоры чекистских ищеек прожигали дырки у меня в спине. По мере приближения к вокзалу моя нервная температура достигла эквивалента 38 градусов – а вдруг совейские меня опознали? Что если кто-то в римском офисе слил мои иммиграционные данные КГБ, они сравнили фотки и… да неужели команда JC действительно вмешается если что? Да кто я такой – очередной русский аферист, который уговорил црушного дурачка транжирить госсредства? Спасение совейских – дело рук самих совейских. Единственное, на что я мог рассчитывать, – это профессиональная гордость; если со мной что-то случится в самом центре столицы США, это будет пощечина американским силовикам, независимо от того, из России я или из Непала. Непонятным образом эта мысль меня успокоила.
Я нырнул в толпу пассажиров, как в море в жаркий день, стараясь «приклеиться» к самым невинно выглядящим персонажам – учительницам и секретаршам, хотя их было не так уж много, а типам в плащах я изначально не доверял. Наконец – вот он, перрон.
В Америке я открыл для себя, что перроны действуют на меня успокаивающе. Конечно, они отличались от советских; но по крайней мере хоть что-то в этой стране носило минимальное сходство со страной, откуда я уехал, в отличие от гигантских торговых центров и drive-thru, где бургеры совали в окно машины. Но сейчас я садился на фирменный нью-йоркский поезд Metroliner, и уверенность опять дала течку: меня обдало мощным чувством deja vu. И когда я небрежным шагом прошел в вагон-бар за «Будвайзером» – другого не было – d. v. продолжало расти.
Все это со мной уже было.
TWENTY-THREE
Много лет назад я сел на поезд из Ленинграда в Москву с тремя тыщами рублей в кармане. Сумасшедшие деньги для девятнадцатилетнего, у которого отец-счетовод зарабатывает 130 в месяц. Одна тысяча из червонцев и четвертных была зашита изнутри в заднее место штанов; одна пачка засунута в вонючие носки, небрежно брошенные поверх другой одежды в фибровом чемоданчике; и, наконец, одна прикреплена липучкой с внутренней стороны бляхи моего солдатского ремня. Все ради шести часов на поезде.
По дороге на Московский вокзал я остановился в магазине «Рабочая одежда» и инвестировал 20 рублей в телогрейку и пару кирзовых сапог.
– Портянки надо? – спросила продавщица с лицом и манерами армейского старшины.
«Где работаешь, тем и будешь», – подумал я.
Надо было бы, конечно, для комплекта. Но в «открытом» доступе у меня и было всего два червонца, и чтобы достать еще один рубль на пару портянок, мне пришлось бы удалиться в туалет, чтобы залезть в мой НЗ.
– Есть портянки, – пробормотал я. – От бати остались.
Вау. Сработало. Традиция. Старые портянки от отца к сыну. Это она всхлипнула или насморк? В Питере насморк был у всех. Ветер такой с Невы, революционно-простудный.
В телогрейке и кирзе я был натуральный зек, только что откинулся, показать вам на левой груди профиль Сталина? Нет наколки, ладно – по крайней мере славный гегемон, передовой крановщик на трудовой вахте. Главное, рот не открывать, чтобы не видели, что у меня все зубы целы.
Портянки я ненавидел всеми фибрами души. В городишке, где я вырос, с асфальтом было не густо, и весной-осенью без сапог никак. А где сапоги, там и портянки, которые я упорно не мог научиться правильно заворачивать. А покажись в носках, засмеют как маменькина сынка. Совок, чо – всегда найдется что скрыть от граждан-товарищей.
По дороге на вокзал я завернул на стройплощадку измазать сапоги для аутентичности. По привычке чуть не взял билет в купейный. В последний момент вспомнил о своей внешности и взял в общий. Расселся поудобнее, надвинул кепку и протянул ноги в грязных сапогах через проход, чтобы было виднее. Интеллигенты, проходите, вам здесь делать нечего. Ага, сходите к проводнику, попросите другое место. Проводница взглянула на меня оценивающе – фулюганить будешь? Ментов звать?
– Чо надо, – огрызнулся. – мамка в «Крестах» сидит, еще вопросы есть?
Покачала головой, ничего не сказала. Сердобольность русских женщин – одна из немногих констант в этой стране.
Три тысячи я конфисковал без особого труда у директора комка на Лиговке. Какое-то мутное дело с бижутерией от одесского цеховика. Я не вдавался. Есть, нет? Есть…
В Москву меня должен был сопровождать местный мордоворот по имени Кузьмич. Кто доверит сопливому девятнадцатилетнему такие деньги? Но в последний момент Кузьмич не явился.
– Нет его, – сказала жена по телефону. – Как пришел домой от тебя, так и не просыхает.
Я сделал ужасную ошибку. Я поддался на уговоры Кузьмича и дал ему аванс. Теперь он был надежно в когтях Русской Болезни.
И что мне было делать, сидеть в Питере и ждать, пока мне найдут другого мордоворота? В девятнадцать лет не ждут; в девятнадцать нам море по колено. Добавим щепотку банальной жадности: мне причиталось пять сотен, и если обойтись без Кузьмича, то я прикарманил еще стольник. Минус червонец, который я ему «выписал».
И вот теперь этот жадный сопливый пацан изображал из себя крутого мужика в телогрейке, замазанной кирзе и кепчонке, прикрывающей лоб с полдюжиной прыщей. Как ни тянулся я открыть «пингвиновское» издание «Красного урожая» Дэшила Хэммета, которое мне оставила тетка на Качалова, но крутые книжек не читают, а уж на английском и подавно.
Шесть часов. Пять ходок в туалет – ровно почасово, плеснуть на лицо холодной воды и успокоить нервы. Все получилось. Лиговка решила не связываться. Директор решил смириться. И то правда – разве для него это деньги? За неделю-другую наверстает.
TWENTY-FOUR
На борту «Метролайнера» я «считывал» занятия пассажиров, уставившихся в свой кофе и «Вашингтон пост». Коммивояжер по парикам, преподаватель политэкономии из универа, госинспектор по жилплощади… ни одного майора Пронина.
Как мне расслабиться и в то же время оставаться начеку? Шпионов медитации учат? Так я эту дилемму и не разрешил. К счастью, до следующей остановки, «Аэропорт Балтимор-Вашингтон», ехать было всего полчаса. Действую по инструкциям JC и сотни триллеров и соскакиваю на перрон в момент закрытия дверей. Тут же завернул в станционный бар и пристроился у окошка. Вроде никто за мной не выскочил.
Я был неправ. Только я расслабился, мимо меня промелькнул мой куратор Джошуа Конкорд.
Я досчитал до двадцати и направился к выходу для персонала. На улице стоял здоровый черный мужик в комбинезоне, индифферентно затягиваясь «Кэмелом». Чуть заметным кивком он указал на приоткрытую дверь во дворе. Где я и обнаружил JC, сидящего на картонке с надписью «Lysol» в окружении аналогичных картонок с моющими средствами и пустых ящиков из-под пива. Хотя в целом он выглядел весьма импозантно в «Бёрберри» песочного цвета. Рот у него был до ушей.
– Ну-ну, – сказал он, продолжая лыбиться, – инте-е-ерье-е-есненько.
TWENTY-FIVE
– Выкладывай.
– Как ты думаешь, они меня встречают на Пенн-стейшн в Нью-Йорке?
– В этом бизнесе ты обязан предполагать, что встречают. В идеальном варианте я предпочел бы, чтобы ты остался на поезде и доехал до Н. Й., чтобы их не смущать, но я не могу тебе там обеспечить прикрытие. Еще нет. В любом случае ты молодец, – добавил он.
Всегда нужно заканчивать на позитивной нотке.
– Так чо, на пиво я заработал?
– Абсолютно. Попробуй National Bohemian, тебе понравится.
И оно мне понравилось. Впрочем, в данный момент под мою вспышку эйфории я бы забалдел даже от воды из-под крана.
– Данная глава нашей эпопеи называется «Как одинокий агент-любитель компенсирует отсутствие spycraft и поддержки своим собственным временем и деньгами». Впрочем, длинновато, – добавил я.
Не могу избавиться от дурацкой привычки комментировать свои собственные шутки. Особенно плохие.
– $31 в два конца?
– $34.
– Сбереги квитанцию. Ну, давай рассказывай. Не томьи. Во всех деталях.
Что я ему мог рассказать? А что же случилось? А ничего не случилось. Я по уши влюблен, она колеблется, но семена доверия посажены успешно. Нет, я не проговорился, где я работаю, просто «одно агентство делает переводы по госзаказам». На данный момент я перевожу скучнейшую ерунду, горестные плачи советских эмигрантов о том, как им тяжело жилось в СССР с унижениями от рук КГБ – скучно до слез. Все одно и то же: как и где и кем они служили в армии, особенно если в отдаленных местах, типа в ракетных войсках в Сибири и в подводном флоте в Мурманске, и как им отказывали в визах из-за секретности и в подвалах ОВИРа по голове били Торой.
На долю секунды представил себе выражение лиц посольских чекистов: «Торой били? А она что, такая толстая?», «Да ладно… Показывали нам эту Тору на спецкурсе… Ну, нормальная книга, типа „Как закалялась сталь“… Вот ведь, суки продажные, так на Родину клеветать!».
Какой смысл в работе, если ни грамма кайфа.
– Ты что, правда все это ей…
Голова JC гудит и светится. Он еле сдерживается, ему хочется подскочить и выдать пару коленец из незнакомого балканского танца, с подпрыгиванием, и хлопанием, и покрикиванием. Хей! Хей! Хей!
– По-моему, время врать еще не пришло. Так и сказал, причем без единого собственного имени или фамилии.
– И она не спросила тебя, как называется твое скучнейшее агентство и где оно находится?
– Ага, вот это прикольно: она спросила меня, как далеко моя работа от нашего места встречи и разве мне не надо вернуться на рабочее место после обеда.
О господи, и как же она заикалась и шептала, когда она задала этот вопрос. Бедная девочка, эта работа не для нее. Во-первых, она получит втык за то, что говорила слишком тихо и неразборчиво и ничего не разберешь. А мне чекисты должны премиальные: я выговаривал каждое слово громко и отчетливо. И чтобы у нее пленка не кончилась в сумочке. Как подумаешь, какие премиальные эти паршивцы получат, анализируя каждую мою паузу, каждый изгиб интонации. Я ведь так старался, так притворно колебался-запинался – говорить или не говорить то-то и то-то.
«Все в порядке, не волнуйся, – сказал я ей, – у меня сегодня библиотечный день, и я еще полдня взял за свой счет, съездить к тетке в Нью-Йорк, что-то она разболелась, в ее возрасте шейка бедра – это не хухры-мухры…»
В свою очередь я осведомился, что именно она делает в посольстве. Продолжая бормотать и пялиться на гальку под скамейкой, она поведала, что ее работа тоже была не самая увлекательная – печатать бумаги и раскладывать их по папкам в алфавитном порядке… Я не спросил, что именно она печатала и куда раскладывала; ясный перец, печатать отчеты нелегалов ей бы не доверили. Ниже ее в служебной табели о рангах не было никого. Самое ответственное, что ей могли поручить, – печатать бухгалтерские отчеты.
– Но это тоже может оказаться полезно, – заметил JC.
– Может. Но зачем размениваться? Там есть добыча поинтереснее.
Я остановился, чтобы не сказать лишнего. На самом деле Анечкино описание ее обязанностей было не совсем правдиво. То есть, конечно же, ей было скучно, кто бы сомневался, но вряд ли ее обязанности сводились к пишмашинке и папкам. Машинисток не посылают на приемы в посольство. Их не приставляют к атташе по Икролесу, который разъезжает по Калифорниям. Для этого нужен доступ повыше. Что если я подошел к Женечкиному описанию слишком легкомысленно, и Чапайкин-старший был действительно генерал КГБ? Тогда она должна была быть как минимум референт. Как она незамужняя в посольство попала? Поэтому даже если она и говорила правду о печатании и раскладывании по папкам, это было всего лишь начало, испытательный срок, и клянусь богиней разведки Матой Хари, ее звезда просто ринется в стратосферу, как только она завербует этого глупенького америкоса, который жить без нее не может!
Но ободрять JC таким анализом было преждевременно. Как говорил наш сосед по площадке Митрич, «каждому овощу своя база».
– В любом случае, – подытожил я, – мы встречаемся на ланч ровно через неделю. Она у меня из рук будет есть, чем не прогресс? Кстати, я упомянул ей, что (с эдакой благородной горечью, которую я изображаю мастерски) как жаль, что я не могу отвести ее в The Capital Grille, но я таких денег не зарабатываю, хотя, может, и заслуживаю бо?льшего, потому что от гребаного американского правительства справедливой компенсации хрен дождешься – слова, которые в ушах вербующего агента должны прозвучать как We’re the Champions группы «Квин».
