скачать книгу бесплатно
– А с третьей лошадью что делать будем?
– Что, что… Распрягайте тоже, а то ее здесь волки сожрут. Прицепим сзади, пусть за нами идет.
Анна села на Яшу, я на Бертрана, мы прицепили к Яше безымянного коня и стали потихоньку, шагом продвигаться по дороге. Лошади шагали под нами тяжело. Анька посмотрела на меня, всплеснула руками и чуть не свалилась:
– Тьфу, окаянная, она саквояж с собой прет… Нет, ну вы посмотрите, люди добрые-е-е.
– Анька, какие люди добрые? Нет никого, к кому ты обращаешься, с ума сошла, что ли?
Она засмеялась, но как-то грустно.
– И то правда, сойдешь тут с вами с ума, барышня. О-о-о-й, барышня! Ой! Не доедем мы с вами, – басила она, раскачиваясь.
Я усмехнулась.
– Ну тихо, тихо! Всё! Уже ж едем?! Лошади идут?
– Вам Беню не жалко, барышня? Саквояж на него ишшо поставили, поналожили туда всякую дребедень. Вы в своем уме были али нет? Где вы там, в деревне, бриллианты свои таскать будете? Тьфу, балда, нету у меня для вас другого слова.
Кони тяжело преодолевали дорогу, нам пришлось спешиться и идти по сугробам, прокладывая путь лошадям. Я костерила себя последними словами: «Зачем я, дура, поехала, куда тащусь, да еще с саквояжем… Видать, ума у меня и вправду нет». Мы шли, как мне казалось, целую вечность, и совсем замерзли. Я два раза садилась в сугроб.
– Все, больше никуда не пойду, нет сил.
Анька подбегала ко мне и чуть ли не пинками поднимала, верещала как резаная. Сила духа в ней открылась невероятная:
– Встала, барышня, и пошла! Что хотела – то и получай! Иди-иди, не смей останавливаться.
И уже другим тоном:
– Не время сейчас сдаваться – потом отдохнете.
Глава 54. «Милостивый государь»
Я вставала, и мы еще какое-то время шли, но в душе была безысходность. Вдруг впереди забрезжил свет. Я потянула ноздрями и уловила запах дыма. Мы несказанно обрадовались: невдалеке жилье.
Входя в деревню, я молилась только об одном: чтобы это было обычное селение, без староверов, от которых мы сбежали, и непонятных улыбчивых женщин. Мы постучались в первый попавшийся дом, и нам открыл мужик. Он пробасил:
– О-о-о! Боже ж ты мой! Каких фрей к нам занесло… Что ж вы в таку-то пору на улице делаете, барышня?
Я поняла, что он произнес слово «барышня» с удивлением, но без всякой злобы. Как же я обрадовалась!
– Ой, батюшка! Замело нас, а коляска наша на колесах, по снегу не проехать. Вы позволите нам войти и немножко отогреться? От усталости с ног валимся и замерзли совсем… да лошадей наших куда-нибудь поставить нужно.
Он оглядел нас и хмыкнул:
– Ну отчего ж нельзя, барышня, добрым людям завсегда можно.
Мужик кликнул сына. Вышел коренастый парень, в руках он держал масляный фонарь. Оглядел нас и заулыбался. Мужик строго сказал:
– Ну что лыбишься, Мишка? Чего, барышень сроду не видел? Веди, эвон, лошадей! Поставь в сарайку, а то околеют.
Он пригласил нас в дом. Я зашла, с опаской огляделась. Это была обычная деревенская изба, чем-то напоминающая Анькину. Я поняла, что проживают здесь простые крестьяне среднего достатка. Обычная деревня, подчиняющаяся власти императрицы. Я вздохнула с облегчением и стала греться у печки. Вошла хозяйка и всплеснула руками.
– Батюшки, барышня… как же ж вы не околели в таком-то виде? Шубка-то на вас совсем тоненька, и сапожки какие-то бамажные.
Я вытянула ноги к печи и не могла пошевелить пальцами – промерзла до костей. Холод сковал всё во мне. Казалось, если по мне стукнуть молотком, то вся я рассыплюсь в ледяную крошку.
Хозяйка хлопотала вокруг, усаживая меня поудобнее, стянула с печки какую-то одеялку, начала меня кутать.
– Ой, замерзла, совсем замерзла… Сымайте скорее свои бамажки.
Я улыбнулась, таким смешным показалось мне слово «бамажки», и попыталась расшнуровать сапожки, но пальцы не слушались. Я едва справилась с ними, разулась, снова вытянула ноги к печке… и так мне стало хорошо, тепло, что я тут же, прямо сидя, провалилась в глубокий сон. Только почувствовала, как Анюта поднимает меня и пытается положить на печку.
– Куда тащишь, отстань.
– Да замолчи ты, окаянная, еще противится. Как ты мне надоела… иди на печку, отогревайся. – Впихнула меня на лежанку и сама легла рядом. Я свернулась калачиком и уснула в этом добром теплом доме, и на тесной жесткой печке мне было так хорошо, что казалось, лучше и быть не может.
Проснулась я поздним утром. Хозяева сидели за столом, и Аня вместе с ними, они то ли завтракали, то ли уже обедали. Глава семейства что-то весело и громко рассказывал.
– Вот ведь: открываю дверь, а там две модницы стоят обледеневшие, зуб на зуб не попадает! Зато сапоги на каблуке да со шнуровкой, ха-ха-ха.
Он описывал нас и смеялся тому, как глупо и нелепо мы выглядели. Но в этом не было обидной издевки или злобы.
Я свесилась с печки и громко поздоровалась. Они сразу замолчали и поклонились.
– Доброе, барышня, доброе! Как вам спалось?
– Удивительно хорошо! Очень у вас теплый и гостеприимный дом, спасибо, что приютили.
Хозяева зарделись от похвалы, им было очень лестно.
Я спрыгнула вниз. Анька не стала раздевать меня, сняла только шубу. Было неприятно, что я столько дней не мылась и не переодевалась.
Я обратилась к мужику:
– Милостивый государь…
Не дав мне вымолвить больше ни слова, он разразился беззлобным хохотом:
– «Милостивый государь»! Слышали, как она меня называет? Милостивый государь! Ха-ха-ха, ха-ха-ха.
– Простите, если я сказала что-то неправильно, – потупила я взор.
Мужик встал, приложил ладонь к сердцу и, слегка поклонившись, представился:
– Аркадием меня нарекли, я хозяин этого дома, вон жена моя, Марусей кличут, сын мой Мишка, есть еще Стеша, дочка наша, но она не дома сейчас, с животиной возится.
– А меня зовут Наталья Дмитриевна, – представилась я. – Следую из города Петербурга в деревню Тютюревку, к родственникам. Не знаете, далеко ли она отсюда?
– Тютюревка… Да как же ж не знать. Недалече, верст тридцать, – отчего-то обрадованно сообщил мужик.
Я была несказанно рада этому известию. Душа ликовала: наконец-то я почти у цели, до нее осталось каких-то тридцать верст. Всего-навсего один день, и я увижу Федора, брошусь ему на шею с криком: «Я здесь, я приехала ради тебя, будь со мной, я желаю и принимаю тебя. Мне не важно, что ты сделал. Ты не поверишь, сколько я перенесла, чтобы добраться сюда». Мне хотелось рассказать ему, что с нами приключилось, ничего не утаивая – всё как есть! Я унеслась в своих мыслях так далеко, что не сразу заметила: мужик смотрит на меня странно и Анну в бок толкает.
– Чегой-то с барышней приключилось? Улыбается как дуреха, – мужик осекся и крякнул в кулак.
– Да, она малость бестолкова, – поддакнула ему Аня.
Эти слова привели меня в чувство. Я строго глянула на Анну, которая поддалась общему веселью и сидела, улыбаясь во весь рот.
– Анька, закрой рот, толковая ты моя. Чего языком мелешь, совсем страх потеряла? Лучше отвечай: ты уже рассказала, что у нас на дороге коляска осталась со всеми вещами?
Хозяева из-за резкого изменения моего тона мигом замолчали и посерьезнели, Анька выпрямилась, отложила в сторону ложку и, проглотив кусок, ответствовала:
– Барышня, я все как есть хозяевам обсказала: и как мы выбиралися, и где коляску оставили, всё в точности описала.
Я с грустью отметила, что тащила саквояж понапрасну. Его содержимое никак не могло мне здесь пригодиться: вещи, которые в нем находились, были предназначены только для Федора. Дорожная сумка осталась в коляске, и мне не во что было переодеться.
Я обратилась к хозяину:
– Аркадий, нельзя ли нам баню истопить? Хочется помыться и себя в порядок привести.
Мужик хмыкнул:
– А-а-а, таперича понятно: барышня к дролечке едет, – сказал он, обращаясь к Ане, и подмигнул, – а баню вам Маруся справит.
Я посмотрела на него строго, желая прекратить этот балаган, и уже хотела выдать достойную тираду, как полагается рафинированной дворянке. Но не нашла ничего более подходящего, чем снова повторить:
– Милостивый государь… я попросила бы не употреблять при мне подобных выражений…
Не дав мне закончить, он, едва сдерживая смех, громко кашлянул и отвесил шутливый поклон.
– Простите великодушно, барышня, редко к нам птицы высокого полета залетают, – и вышел в сени. Не успела закрыться дверь, как мужик разразился диким хохотом.
– Ха-ха-ха, «милостивый государь»… Нет, ну вы слышали, ха-ха-ха, – и его смех еще долго доносился с улицы.
Раздосадованная, я обратилась к Ане:
– Как нам теперь вещи забрать?
– Да он, Аркадий этот, за ими и пошел. Сказывал, что дорога эта у них одна только, он ее знает как свои пять пальцев и даже в пургу найдет, а там и нашу коляску отыщет.
Я поискала глазами хозяйку. Она возилась у печки, ловко подхватывая и переставляя чугунки. Глядя на нее, я почему-то вспомнила Веру, хотя крупная, статная Маруся была на нее совсем не похожа.
Пытаясь вспомнить, что предсказывала мне Вера и от чего предостерегала, я решила воспользоваться ее советами. Вдруг это сейчас пригодится? Но сколько я ни старалась, вспомнить ничего не смогла. Наверное, я не хотела верить в плохое и потому гнала прочь от себя ее слова: «Просмотрела же Вера своего сына, может, и со мной ошиблась?» Потом вспомнила, как она уходила босая по снегу, как прощался с ней народ, и щемящее чувство утраты – словно я потеряла что-то важное в жизни – сжало мое сердце…
…Не знала я тогда, что с Верушкой нам еще предстоит встретиться и она сыграет большую роль и в моей жизни, и в папенькиной…
Хозяйка окликнула меня, заглянула мне в глаза:
– Я вас чем-то обидела, барышня?
– Ну что вы, всё хорошо! Просто устала, да помыться бы нам…
– Ой, – всплеснула она руками, – это мы запросто справим. Я на двор пойду, дочку кликну, она и сготовит всё скорехонько.
Анна тут же вызвалась ей помочь. Они вышли вместе, а я осталась в комнате. Села за стол, раздвинула маленькие занавески и начала смотреть в окно. Там уже вовсю сновал народ, люди чистили снег, по улице то и дело пробегала ребятня – деревня жила свой жизнью, простой и бесхитростной. Я наблюдала и понимала, что после недавних событий отогреваюсь здесь не только телом, но и душой. Я не помню, сколько так просидела, пока не пришла Анюта.
– Пойдемте, барышня, пар ужо хороший, можно мыться иттить.
Второй раз за свою жизнь я мылась в бане, но она не была такой жаркой, как в прошлый раз от усердия натопил Кузьма. Забыв обиды и разницу в нашем социальном положении, мы с Аней принялись радостно плескаться, шутили, хохотали и всё простили друг другу.
– Барышня, пусть вода чистая, ключевая смоет все горести, да с грязною водою всё плохое и дурное изыдет от нас.
И окатила меня ведром холодной воды. От неожиданности я завизжала так, что, наверное, было слышно во всей деревне. Я уж хотела было выхватить ведро и огреть им Аньку, но она улыбалась мне и сама протягивала другое ведро – полное. Я окатила ее, но, к моему сожалению, это не произвело должного эффекта: она лишь крякнула как мужик и слегка повела плечами. Мы засмеялись и обнялись.
– Ну что, барышня, таперича мир? Тока пообещайте мне, что хоть немножечко будете ко мне прислушиваться, я же вам плохого не желаю.
– Хорошо, Аня! Я постараюсь слушать тебя внимательнее.
Мылись мы несколько часов, пока головы не начали кружиться, потом вышли в предбанник, завернулись в простыни, накинули крестьянские тулупы, и я, к своему удивлению, отметила, что проделываю это без брезгливости. Мы выскочили на улицу и босиком побежали к избе, в щенячьем восторге визжа и крича оттого, что снег щекочет и колет пятки. Вся деревня смотрела на нас с удивлением, и люди, улыбаясь, показывали в нашу сторону пальцами.
– О-о-о, городские-то дають жару! Дорвалися девки.
А мы, слыша эти простые беззлобные возгласы, хохотали еще пуще. Ввалились в избу, отряхнули с себя налипший снег и бухнулись на лавку, млея от приятной легкости. Хозяйка улыбнулась нам, встречая.
– О, барышни наши попарились, а мы вас ужо с гостинцами поджидаем. Аркадий вернулся, коляску вашу нашел. Он на наших санях весь ваш скарб еле доволок.
– Да, барышни, – вмешался Аркадий, – в ум не возьму, как только лошади ваши вытянули такую дорогу и такую тяжесть. Удивительно, что они в пути не околели.
Мы переглянулись и засмеялись:
– Где же они? Вещи-то наши?
– Да эвон, за печкою отогреваются, перемерзли все. А саму коляску не откопать пока, я и пожитки-то еле вытащил.
Я побежала за печку. Узлы еще не отогрелись до конца. Раскрыла дорожную сумку и достала первое попавшееся платье. Правда, оно было мятое, зато чистое и целое. Я вынула из саквояжа белье и пару новых чулок, надела бордовое платье с черными кружевами и сапожки. Потом повернулась к Аньке и захохотала:
– Анька, а хочешь, я тебе барское платье дам и ботиночки, у меня еще есть?
– Да ну вас, барышня, – отмахнулась она, – разве влезу я в ваше платье-то, а тем паче в ботинки, эвон у меня лапища какая. Платья ваши на мне затрещат да рассыплются, останусь в чем мать родила, конфузу не оберешься. Нет, не надобны мне ваши глупости.
Аня облачилась в хозяйкины рубаху с шитыми рукавами и сарафан, мы оглядели друг друга и остались очень довольны. Нужно было только волосы высушить да в порядок привести. Я достала расчески, а Анька свой костяной гребень, и мы стали наводить красоту возле печки. Хозяйка позвала трапезничать. На столе стояли каша с мясом, соленья, молоко, сало…
– Садитесь, садитесь, – суетилась хозяйка, – там, в печи, лапша из петуха кипит, подам щас, и яичков подам, согреетесь да насытитесь, садитесь, милые.
Наевшись досыта, я поблагодарила Всевышнего, что он привел нас к этим простым, но очень хорошим людям, которые всё время улыбались. После стольких злоключений казалось, что мы попали в рай.
Дверь скрипнула и отворилась, появился Аркадий.
