скачать книгу бесплатно
Он не сказал никаких слов о том, что ему жаль Никиту, что он забрал невинную жизнь таким ужасным способом. Ничего этого не было. В нем светилась слепая любовь ко мне и сожаление о том, что он мог никогда больше меня не увидеть – это я прочла в его глазах. Понизив голос до шепота, я спросила:
– Послушай, Федор, неужели тебе не жаль Никиту?.. – Я хотела еще что-то добавить, но он очень резко прервал меня:
– Не называй этого расфуфыренного петуха по имени, он недостоин носить человеческое имя, он просто получил то, чего заслуживал. Видел я, он специально меня провоцировал. Он что думал, что моя рука будет легкой и слабой, как его куриная лапка? Он ошибался, моя рука – молот! Моя воля как железо. Туда ему и дорога! Я не желаю говорить об этом. Если ты хочешь, мы можем еще только один раз вспомнить тот случай, последний раз! Но знай, я ни о чём не жалею, я не сомневался в правильности своих действий, когда наносил ему смертельный удар. Я жалею только о том, что долгие месяцы не мог видеть тебя и не знал, что с тобой происходит. И он опять начал прижимать меня к себе и страстно говорить:
– Мы с тобой снова вдвоем. И никто и никогда не сможет нас разлучить!
Мой ум отказывался принимать такое объяснение. Отсутствие в нём раскаяния, сострадания и жалости к человеку, который погиб по его вине, было мне непонятно. Вот тогда что-то впервые больно кольнуло душу. Я отстранилась, мысли злыми пчелами загудели в моей голове: «Что это… жестокосердие? Я ведь так мало знаю о нём…» Отец с детства учил меня, что нельзя оставаться равнодушной к чужому горю. Даже если у меня это плохо получалось – в силу моего характера и легкости моего бытия, – всё равно, я не могла полностью отстраниться от постигшего семью Никиты человеческого горя, к которому была напрямую причастна. Никак не удавалось мне понять одно: Федор – виновник этого горя, он его причина, но он никак не хочет нести за это ответственность ни перед Богом, ни хотя бы перед собой. Вот это было мне странно и непонятно. Я не знала, что мне с этим делать. «Ну хорошо, с этим мы разберемся потом, еще, видно, не время, – подумала я, – незачем сейчас говорить о том, о чём он говорить не хочет».
Пока я размышляла, в комнате началось движение. Домочадцы, которые до сего момента стояли не шелохнувшись, наконец задвигались и зажгли свечи. Я увидела, что дом, оказывается, наполнен людьми, в нём обнаружилось куда больше народу, чем я видела с самого начала. Все сновали туда-сюда, суетясь, накрывали на стол.
Я посмотрела на печку и усмехнулась. Анька сидела всё в той же позе, с поджатыми ногами, обхватив руками колени, и наблюдала, что происходит внизу. Поймав мой взгляд, она покрутила пальцем у виска и ткнула в сторону двери. Я прекрасно поняла ее жест – предложение побыстрее покинуть этот дом. Аня лишь подтвердила мысли, которые пронеслись в моей голове немного раньше. Пока я не хотела об этом думать. За окном было уже совсем темно, и я решила, что сегодня мы переночуем здесь, а завтра я серьезно поговорю с Федором. И если он не развеет мои сомнения, то мы с Аней тронемся в обратный путь.
Я вновь огляделась: в доме толпился народ, и пока никто не собирался никуда уходить. Деревенские с явным любопытством рассматривали меня, некоторые потихоньку подходили к столу, чтобы получше разглядеть, старались понять, кто же я такая. Кто вызвал такую бурю, что Федор чуть весь дом не разрушил?
Я сидела на коленях у Федора, и он прижимал и обнимал меня, никого не стесняясь. Те, кто посмелее, подходили к нам и садились за стол – это были его друзья, с которыми он ходил купаться. Один из них начал разговаривать со мной:
– Ну здравствуй, Наташа, как же ты сподобилась в такую даль забраться? И каблучков своих не обломала, и ручки твои не опустились. Эвон сколько верст от столицы! Это тебе, Федька, свезло: глянь, кака барышня бедовая, не испужалась, не сплоховала.
Я взглянула на него и с горькой усмешкой произнесла:
– Если бы ты знал, через что мне пришлось пройти и что мне пришлось преодолеть на своем пути… Ты бы не смог вынести и четверти того, что вынесла я.
Федор заглянул мне в глаза с тревогой:
– Что такое, Наташенька? Тебя кто-то обижал? Что с тобой приключилось? Что-то плохое? Ты только скажи, я их всех с землей сровняю.
Я посмотрела на него ласково.
– Ну что ты, Феденька, всё хорошо! Всё давно пройдено и забылось, всё уже неважно.
Тут Анька, которая так и продолжала сидеть на печке, закашляла и заквохтала:
– Ну прям, конечно, забылось ужо! Забудешь такое!
Я повернулась к ней.
– Анна, я тебя предупреждала! Быстро спрыгнула с печи и бегом отсюда!
Она ответила:
– С места не сдвинуся, пока энта чума в доме находится, мимо него даже шагу ступить не осмелюся.
Это вызвало бурную реакцию у сидящих с нами за столом: все они начали смеяться. Я тоже поддалась шутливому настроению и беспечно махнула рукой:
– Ну и сиди там, на своей печке, до скончания века.
Анька обиженно фыркнула и замолчала. Федор метнул на нее недовольный взгляд.
Глава 58. Матушка – горячий прием
Но тут со стороны дальней комнаты послышалась какая-то возня, раздался шум, сдавленные крики и стенания. Я с тревогой посмотрела в ту сторону, в груди неприятно защемило. Вопрошающе взглянув на Федора, я ждала, что он сделает, но он сидел со спокойным лицом и никак не реагировал. Тогда я тоже решила не придавать этому значения. В следующую секунду я увидела мать Федора. Она неистово рвалась в нашу сторону, пытаясь отпихнуть всех, кто ее удерживал. Непреодолимая силища была в этой хрупкой на вид женщине. Она как ломовая лошадь вытянула за собой на середину комнаты нескольких крепких мужиков и начала выть страшным голосом, от волнения коверкая слова на своем и без того странном наречии. «О, Боже, еще одна сумасшедшая!» – испуганно подумала я.
– Ах, всё ж таки це ты-ы-ы?! – визжала она. – Це ты, дрянь, загубыла жизнь моему сыну! Как есть загубыла! Из-за тебе вин таперича не можеть появиться в столице, из-за тебе его казнить хотять… це всё ты, змея-а-а-а! Та я ж тоби зараз собственными руками удавлю! Дайте мне сробить казнь над ею, не держите меня! Федька, а ты чё сидишь?! Дурень! Чё ты держишь ее у себе на коленях? Графы-ы-ыня нашлась! Ишь ты, графиней вона прикинулась! Да я зараз до тебе доберусь! Не держите мене, – в исступлении она сделала последний рывок, и все, кто ее удерживал, рассыпались в разные стороны.
Она подлетела как молния, в три шага преодолев разделявшее нас пространство. К моей шее уже тянулись руки, она пыталась стащить меня с колен сына. Я инстинктивно увернулась, она в запале ухватилась руками за шею Федора и с силой начала давить пальцами ему на горло. Он перехватил ее руки и резко отшвырнул мать в сторону. Холодным и твердым голосом приказал:
– Мама, не смейте к ней прикасаться!
Раздался чей-то сдавленный вскрик, стоящая неподалеку женщина зажала рот ладонью, воцарилось напряженное молчание. Фекла не удержалась на ногах, упала на колени, вскинула руки, словно перед святыней, и взмолилась:
– Сынок, послухай мать свою, убери цю гадюку. Вона ж тебе всю жизню перековеркала! Оставь ее, я прошу тебе, не губи соби, не губи свою мать. Це ж який грех, сынок! Пошто ты его на душу берешь? Помоги мне с колен подняться, не хочу я перед ею ниц падать! Я зараз сама встать не могу.
Федор очень аккуратно пересадил меня на лавку, медленно выпрямился, подошел к матери и протянул ей руку. Она вскочила, бросилась к нему на шею и начала плакать.
– Прогони ее! Прогони, сынок! Прям зараз выгони с позором со двора, и вышвырни ей вслед усе тряпье, которое вона с собою приволокла!
Федор спокойно выслушал ее гневную тираду в мой адрес. Все вокруг молчали, никто не пытался комментировать разыгрывающийся спектакль. Он взял ее за плечи, мать прильнула к его груди, ее душили рыдания. Федор никак не выказывал ни волнения, ни участия.
– Мама, посмотрите на меня, посмотрите в мои глаза.
Она подняла заплаканное лицо. Он спросил:
– Мама, что вы видите?
Она смотрела не отрываясь и как безумная мотала головой из стороны в сторону, а потом негромко вскрикнула:
– Ничого я там не бачу, сынок, очи мои застилають слёзы.
Мне было удивительно слушать их диалог. Федор обращался к матери «на вы», подобное в этой избе звучало более чем странно.
Федор опять очень спокойно сказал:
– Вы не можете увидеть? Тогда я вам сам скажу, что там, в моих глазах и в моей душе. Там только одно, мама, – ОНА! Она и больше ни-че-го! Вся моя жизнь! Всё мое счастье заключено в этой девушке! В этой прекрасной женщине! Я прошу вас… Нет, я вам запрещаю ее обижать! Если вы еще раз хоть пальцем попытаетесь ее коснуться… Клянусь Богом… да что там одним Богом! Клянусь всеми богами, которые когда-нибудь существовали на этой грешной земле, вы нас больше никогда не увидите! Никогда вы больше не увидите меня, мама, своего горячо любимого сына! Ели вы желаете мне счастья, я вас прошу: справьтесь с собой, избавьтесь от своей злобы! Все, что произошло со мной там, в столице… поверьте, мама, в этом нет ее вины. Есть только моя вина, и она в том, что я не смог справиться со своими чувствами. И вина на том подонке, который спровоцировал меня: он сделал это специально.
Фекла Федоровна опять стала заламывать руки и причитать:
– Сынок, как же ж ты не поймешь, шо ж ты за дурень такой… вона ж просто наслаждается, играясь с тобою, як с куклой безмозглою. Не стоить вона той любви, якой ты ее любишь. Посмотри на ее! Це ж якась финтифлюшка городская, так вона уже пытается вертеть тобой, як хочеть, ссорит тебя с твоею роднею, которая тоби родила! Подарила тоби жизнь! И ты переходишь на ее сторону?! И как же ж ты унижаешь меня у нее на глазах?! Ты плюешь на всё, что я для тебя сделала…
Он встряхнул ее еще раз.
– Мама, я вам повторю еще один только раз, но запомните, последний. Больше никогда – слышите? – никогда не смейте говорить о ней гадости. Никогда не прикасайтесь к ней! Иначе я клянусь перед всеми, кто собрался сейчас в нашем доме: если вы заставите меня делать выбор между нею и вами, я возьму вашу жизнь и подарю ее Наташе, потому что в ней заключено всё, чем я живу! Вы же хотите, чтобы я жил? Вы же хотите, чтобы я дышал? Вы не хотите, чтобы ваш сын угасал с каждой минутой, с каждой секундой? Не заставляйте меня делать выбор между вами и ею! Вы моя мать, вы должны желать мне счастья! Ведь это так? Я прав? Мама, прошу вас, услышьте меня…
Мать удрученно и обреченно кивала головой:
– Да, сынок, я хочу, шоб ты був счастлив! Не хочу я твоей погибели! Не хочу…
Он прервал ее:
– Так вот, мама, моя погибель в разлуке с ней. Если вы будете этому способствовать… – он вздохнул. – Не доводите меня до греха! Я прошу вас: остановитесь сейчас и отпустите всю злобу, которая у вас накопилась, ничего вы не сможете изменить! Вам остается только принять ее и мои чувства к ней, это моя жизнь. Если вы попытаетесь отнять у меня мою жизнь, я заберу вашу – я вам это уже сказал!
Мать, выслушав сына, рухнула на пол и стала рыдать.
В доме сгустились тучи, находиться там стало совершенно невозможно. Я больше не хотела быть здесь, рядом с этой женщиной, с человеком, который так ненавидит меня с первого момента, когда узнал, кто я на самом деле. Я всё время чувствовала ее липкие пальцы на своем горле. Хотя она не прикоснулась ко мне ни разу, я всё равно ощущала этот захват ее цепких рук, которые пытаются меня придушить. Один мой неправильный жест, слово, действие – и эти слабые, на первый взгляд, ручонки намертво сомкнутся у меня на шее.
Федор снова подошел. Он видел, что слова его матери глубоко ранят меня, и я тихо взмолилась:
– Уведи меня отсюда! Я не хочу оставаться здесь ни одной минуты!
И, выждав паузу, подняла на него глаза и сказала тверже:
– Пожалуйста, забери меня и уведи куда-нибудь, где безопасно.
На что он упрямо возразил:
– Нет, Наташа, ты должна остаться здесь! В моем доме. Он теперь и твой дом тоже. Ты станешь здесь хозяйкой, отныне всё-всё, что ты здесь видишь, твое. Это всё было создано для тебя. Я покажу тебе, какую упряжь сделал для твоих лошадей. Только эта работа для тебя в разлуке спасала меня от черной тоски и уныния. Уже поздно, Наташа, пора спать. Я отведу тебя наверх и уложу, можешь взять с собой свою девушку. Я даю слово, что даже не прикоснусь к тебе. Я не обижу тебя, можешь не бояться. Я буду ночевать в другой комнате, но так, чтобы слышать тебя, что ты спишь спокойно и дыхание твое ровное. Я буду охранять твой покой, пока ты не проснешься.
Я почему-то не стала возражать: знала, что это бесполезно. Даже не сомневалась, что, как он решил, так всё и останется. Подумала вернуться к этому разговору завтра, а сейчас действительно было уже поздно. Я встала со своего места и последовала за Федором, который молча шел впереди.
Когда я проходила мимо его матери, она сидела на полу и горько плакала. Я поравнялась с ней, она оторвала от лица руки, зло посмотрела на меня и одними губами, чтобы слышала только я, прошептала:
– Чтоб ты сдохла, тварь! Чтобы сгинула как собака!
Я улыбнулась ей в ответ и тихо произнесла:
– Матушка, только после вас! – Улыбнулась еще раз и пошла дальше вслед за Федором.
Я опять почувствовала ее липкие руки у себя на шее и подумала: «Не-е-ет! Вот завтра я точно здесь не останусь. Как же она ненавидит меня! Я не смогу жить с этим, находиться с ней под одной крышей».
Я повернула голову к печке и кликнула Анну:
– Аня, забери мои вещи, пойдем спать.
Анька спрыгнула, подхватила наши пожитки, которые так и стояли у двери, и быстрыми шагами нагнала меня, пытаясь шептать мне на ухо:
– Барышня, барышня, а вы видели?! Видели, как она на вас смотрит? Что ж нам теперь делать-то? Эта проклятущая старуха… как же она вас ненавидит!
Я повернулась к Ане и на секунду остановилась.
– Т-с-с, тихо, тихо! Мы не должны выказывать свою ненависть и свою нелюбовь к его матери. Мы же уважаем его? Значит, уважаем его дом. Я же, вроде как, люблю его?!
И сама у себя спрашиваю, тихонечко бурча под нос:
– Ведь я же его люблю? Или нет? Наверное, да! А может быть, и нет. Ладно, я ночью над этим подумаю, когда спать буду. Очень уж потрясло меня и охладило к нему то, что он забрал жизнь человека и нисколько в этом не раскаивается. Когда я поняла, что ему даже не страшно от того, что он сделал, и он ни капельки он об этом не сожалеет, в моей душе зазвенели тревожные колокольчики.
…И по мере того как он потом раскрывался передо мной, эти колокольчики звенели всё громче и чаще. Но сейчас я следовала за ним, не зная, что будет дальше…
Мы поднялись на второй этаж и зашли в комнату. Федор подошел к кровати, указывая на нее и на соломенный тюфяк, лежащий на полу.
– Вы можете отдыхать спокойно, никто к вам не войдет. Это светелка моей сестры, и ты будешь ночевать здесь, пока находишься в этом доме.
Он подошел, наклонился так близко, что я невольно отпрянула, и заговорил, обдавая меня своим горячим дыханием:
– Наташа, когда у тебя появятся желание и силы слиться со мной воедино, стать со мной одним целым, я заберу тебя к себе.
Я почему-то невольно передернулась и еще дальше отшатнулась после этих слов. Собираясь к нему, я несколько раз в мечтах представляла наше соединение, но сейчас совершенно не была к этому готова. Еще минуту назад я не могла определиться со своими чувствами к нему… я уже сомневалась, любовь ли это на самом деле. Столько событий произошло за последнее время, но ничто не потрясло меня так, как встреча в его доме. После всего увиденного и услышанного о близости сейчас не могло быть и речи: я не хотела не только думать, но даже слышать об этом. А Федор уже начал говорить о нашем будущем и о большом счастье, ждущем нас впереди. Почему-то каждое его слово вызывало в моей душе протест и вводило меня в ступор: его намеки откровенно коробили.
Он поцеловал меня, буквально впился мне в губы. Вместо нежного поцелуя на ночь получился шквал страсти. Губы, язык, глаза и руки – всё выражало его бешеное желание обладать мною. Не скрою, это было приятно. У меня вдруг что-то сжалось в животе, и я поняла, что не против продолжения.
Я побаивалась его и не могла позволить, чтобы всё случилось именно сейчас. С другой стороны, конечно, мне было интересно, что же это такое на самом деле – любовь мужчины и женщины. От своих институтских подружек я слышала много разных историй, но все они передавали лишь услышанные от кого-то рассказы: никто пока не имел представления, что же это такое на самом деле.
Он целовал меня долго-долго, взгляд его вновь стал «пьяным»… Не знаю, чем бы всё закончилось, продлись этот поцелуй еще какое-то время. Вдруг он резко отступил, вбирая ноздрями воздух, словно задыхаясь. Отдышавшись, приблизился снова.
– Ничего не бойся, моя девочка: этот дом не таит опасности. Поверь, все полюбят тебя, как люблю тебя я.
Я с недоверием вопросительно посмотрела на Федора, а он опустил глаза и добавил, понизив голос:
– Ну а кто не полюбит, об том пожалеет. Ты мне веришь?!
Не очень-то я поверила его словам, осознавая, что вряд ли меня здесь полюбят. Я почему-то знала, что этот дом доставит мне много неприятных моментов. Но вслух сказала другое:
– Конечно, Феденька! Ведь ты меня защитишь? Я тебе верю. Рядом с тобой я ничего не боюсь.
Услышав мой ответ, Федор не смог сдержать радости. Он подхватил меня на руки и крепко прижал к груди, а потом очень нежно положил на кровать. Сам расшнуровал мои сапожки, аккуратно снял их, взял меня за руку и присел на краешек кровати.
– Всё, Наташа. Если я хоть на минуту еще здесь задержусь, то больше не смогу уйти. Посему уходить мне надо именно сейчас.
Резко встал и вышел, затворив дверь. Мы с Анькой остались вдвоем. Я лежала на кровати, боялась шелохнуться. Мне всё казалось, что Федор может вернуться и продолжить свои ласки, а потом применить ко мне насилие…
Пока Федор был в комнате, Анька лежала на своем тюфяке не двигаясь, лицом к стене, а когда мы остались одни, тихонько встала, подошла к кровати и приложила ухо к моей груди.
– Дышит аль нет? Никак от такой любви тут прямо и скончалася?
Я резко дернулась.
– Да дышу я, дышу! Дурында, что ты тут топчешься? Сядь лучше рядом да давай поговорим, что-то у меня на душе неспокойно. Муторно мне, Анюта, и никак я от этого чувства избавиться не могу.
– И то правда ваша, барышня, отчего ж не поговорить-то. Я незнамо как давно поговорить хочу. Сидела на печке и ажно употела вся, извелася, этого разговора ожидаючи, – затараторила она. – Кумекала всё, что вам такое сказать, чтобы вы меня сразу поняли и мы бы завтречка отсюдова спешно домой отправилися.
Я посмотрела на Аню с улыбкой и взяла ее за косу. Удивительно, но мерное перебирание звеньев косы меня всегда успокаивало, а Аньку-заразу почему-то жутко раздражало. Обычно она рявкала на меня: «Что вы, барышня, к моей косе прицепилися, свою бы заплели да дергали». Но на этот раз Аня ничего мне не сказала: видя, что я в состоянии крайнего беспокойства, решила не перечить. Перекинув косу вперед, чтобы мне удобнее было до нее дотягиваться, она спросила:
– Ну что, барышня? Это именно то, чего вы так хотели?
Я молча теребила косу и смотрела в одну точку, а Аня, не дождавшись ответа, продолжила:
– Ой, как же ж я испугалася, барышня, вот тока саму малось осталося, чтоб не обмочиться. Когда он там по комнате бегал, сверху глядеть на то больно жутко было, когда всё крушить стал, думала, помру со страху. Мне показалося, что он возьмет вас сейчас за ногу да за руку и разорвет, а опосля в окно сиганет. Ох и натерпелася я страху на этой печке. А рычал-то как… кажись, дикая зверюга в лесу дремучем и то потише воет.
Я смотрела на нее и улыбалась.
